RedRoom

Запах хлорки и влажного кафеля ударил в нос, как только они вошли в гулкое, почти пустое пространство бассейна. Раннее утро чувствовалось во всём: тусклый серый свет пробивался сквозь широкие окна под потолком, оставляя на воде бледные прямоугольники. Дорожки лежали ровно, как аккуратно натянутые ленты, и лишь редкие капли с потолка тревожили поверхность, распускаясь тонкими кругами. Воздух был тяжелее обычного — влажный, чуть тёплый, с металлической примесью пара от фильтров. Плитка по краям скользила от конденсата, и каждый их шаг отдавался гулким эхом, словно в пустом храме. — Ну что, тюлень, покажешь, на что способен? — весело крикнул Глеб, и его голос звонким эхом отразился от стен. — Пять дорожек туда и обратно. Кто последний — оплачивает завтрак. Алекс криво усмехнулся в благодарность другу за то, что тот вытащил его из бесконечного круга самокопания. Вода казалась холодной и негостеприимной, но именно этого он сейчас и искал, сбегая из душной квартиры, гонимый смутным, неприкаянным беспокойством. Спорт всегда спасал его — помогал выплеснуть из головы лишнее, найти равновесие. И теперь он надеялся, что ледяная вода и изнурительные заплывы заглушат бурю мыслей хотя бы на время. — 250 метров? Всего-то?! Ты же знаешь, что проиграешь! — бросил он с хищной улыбкой, натягивая очки. — Посмотрим, — подмигнул Глеб, складывая полотенце и бутылку воды на скамейку. — За пять минут справишься? Поехали? «Пять минут — что такое пять минут?» — мысль щёлкнула внутри — сухо, как реле таймера. Они оттолкнулись от бортика одновременно. Тело автоматически отработало идеальный старт, будто за ночь все сомнения и отчаяние превратились в энергию для рывка. Плыть. Только плыть — до жжения в мышцах, до сбитого дыхания. Холодная вода обожгла кожу, на мгновение вымывая из головы все лишние мысли. Хлор, тусклые лампы под потолком, пустая дорожка на двадцать пять — идеальная геометрия, где мысли обязаны становиться прямыми. Вдох — на третий гребок, выдох — в воду. Алекс погрузился в бешеный ритм: те самые монотонные, отточенные с детства движения выводили тело на автомат. Он плыл, мягко расслаивая тихую воду, и на несколько мгновений ему действительно показалось, что контроль вернулся. Сердце колотилось где-то в горле, кровь пульсировала в висках в такт ударов рук о воду. Он ждал, когда сознание очистится, уступая место благословенной пустоте. На середине третьей дорожки мысли вспыхнули, как короткое замыкание, преследуя его под водой, выныривая в голове между каждым судорожным вдохом. Пять минут тишины. Он снова был там… Алекс думал, что это психологическая уловка, не более. Дураций психопрактикум, который нужно перетерпеть. «Пять минут — что такое пять минут?» Но когда Ана подняла на него глаза, он понял, что ошибся. Вдох. Гребок. Её глаза. Прямо напротив. Карие, не ровный тёплый цвет, а глубина с янтарными искрами по краю радужки, как если в чёрный кофе уронить луч солнца. Она держала взгляд, будто от этого зависела её жизнь. Упрямая, до боли знакомая. Та самая, что сводила его в RedRoom с ума. И теперь — он видел её в упор, без фильтров. Видел, как дрогнули её ресницы. Как чуть заметно напряглись мышцы на её шее. Как она сглотнула, но не сдалась. Ана не просто смотрела. Она выдерживала его. Его злость, его боль, его хаос. И в этих глазах он, к своему ужасу, видел не осуждение, а отражение. Своё собственное. Алекс видел женщину, которая так же, как и он, до смерти боится, но всё равно не отводит взгляд. Пять минут превращались в вечность. Выдох в воду. Удар ногами. На тридцатой секунде стало больно. Слишком честно. Её взгляд, как пощёчина. На сороковой накрыло признанием, от которого хотелось встать и выйти: «…я скучал». Сильно. До тошноты. До ломоты в лопатках. Ко второй минуте — вспыхнула злость, горячая и обидная: на неё, на себя, на всю эту дурацкую арифметику совпадений… Алекс стиснул челюсти и сильнее заработал ногами, подстёгиваемый горькой обидой. Как она могла столько времени водить его за нос? Он развернулся у бортика, сильно оттолкнулся, как будто мог оттолкнуться от самого факта: «Ты сам довёл себя до края, сам шагнул — и сейчас ещё хватает совести злиться на то, что упал». Третья минута растянулась на целую жизнь… Он не моргал. Она тоже. В какой-то момент её дыхание сбилось, он это увидел — едва заметный толчок ключиц — и неожиданно ощутил не торжество, а тот самый дурацкий откат: желание сдвинуться ближе и сказать «хватит». Вместо этого сжал челюсть… Алекс вынырнул, жадно хватая ртом воздух, и на миг замер, повиснув в воде. Грудь мучительно сдавило расплавленным свинцом — вина, тревога, злость, всё вперемешку. Он вновь ушёл под воду, отталкиваясь от бортика с удвоенной силой, но воспоминание не отпускало. Он перешёл в кроль, уводя внимание в технику: кисть подрезать, локоть выше, тянуть, плыть… Плечи прожгло молочной кислотой. Воздух резал трахею. Чужой смех где-то на соседней дорожке, но это не его реальность. Его реальность — повторяющийся кадр: её ресницы дрожат чуть чаще нормы, тонкая складка между бровей — там, где усталость. Момент, где дыхание сбилось — там, в переговорке, и тут, на дорожке. Он чувствовал, что если отвернётся первым — это будет не просто поражение. Признание. И поэтому сидел. Смотрел. В глаза, в душу. И ненавидел себя за то, что не мог оторваться. «Чёрт. Как я мог не заметить? Ты красивая. Чёрт возьми, красивая до боли. Красива так, что хочется уничтожить половину своего сарказма ради пяти минут тишины с этими глазами напротив. Ты красивая…» Он сбился «на третий» и стал заглатывать воздух уже на каждый второй; ладони разрезали воду жёстче, чем нужно. На повороте поздно коснулся борта, глотнул хлорку, оттолкнулся, вытягиваясь в стрелу, икры едва не свело судорогой. Линия дна дрожала, плечи невыносимо горели, пальцы будто пытались сжать воду в кулак. «…И мне страшно. И я всё ещё злой. И, кажется, я уже ничего из этого не могу отменить…» Алекс плюнул на цифры, шёл сериями без оглядки. Шум в ушах, редкие блики ламп дробились в каплях на ресницах. Дышал чаще, чем надо. Пот на висках смешался с водой. Каждый поворот — как попытка обогнуть тему, каждый отталкивающий жест — как перенос темы на потом. Он бы с удовольствием застрял в запахе хлорки до закрытия, если б это выключило голову. Не выключает. Где-то на грани усталости пришла странная ясность: его злость — обгоревший край привязанности. Её честность — нож по решётке собственной клетки. Минуты тянулись туго. Он выдержал взгляд, не отвёл, не дрогнул, но под грудиной уже оформлялось одно-единственное: всё равно тянет. И тянет не к маске, не к Вишенке — к ней. Тело протестовало — дыхания не осталось, мышцы налились тяжестью. Но он продолжал грести вперёд, изматывая себя до предела, пока в какой-то момент не понял, что просто тонет в пустоте. Никакая нагрузка не могла выжечь из него эту боль. Финишный отрезок — ровная шахматная линия на дне и гул крови в висках, как метроном, которому запретили молчать. Он бросил руки вперёд, врезался ладонями в борт, резко поднял голову, хватая воздух: рот сухой от хлорки, язык солёный до горечи. Сверху, с борта, рухнул голос Глеба: — Время! «Не отворачивайся, Третьяков». Алекс вынырнул и с силой ударил ладонью по воде — брызги взлетели и тут же осели. Не помогает. — Эй! Ты чего? Уже сдулся? Алекс откашлялся, выравнивая дыхание. Он не знал, уложился ли. Проиграл? И, к внезапному ужасу, понял — ему всё равно. Он вылез из бассейна, тяжело дыша, стянул очки и лёг спиной на холодную плитку, закрыв лицо предплечьем. Прохладный воздух помещения тут же обволок кожу, но внутри всё ещё стыла обжигающая пустота. Сердце ещё гремело, как старая стиралка. В голове без конца проигрывалось то, на что он так и не решился: как бы сказал «хватит», если бы потянулся и взял её за руку. Как бы она ответила? Почему от одной мысли про это хотелось смеяться и материться одновременно?! Пульс понемногу выровнялся. Алекс отнял руку от лица, моргнул от белого света ламп, сел, перевалился на бок и поднялся — осторожно, чтобы не поскользнуться. Холод плитки проступил через кожу, вода стекала с плеч тонкими струйками, собираясь у пяток. Мир вернулся: шум фильтров, эхо капель, чужие взгляды. Несколько ранних посетителей косо наблюдали за ним. Две девушки у бортика откровенно рассматривали его широкие плечи и рельеф спины. Одна, поймав его взгляд, улыбнулась, поправляя верх купальника, но он лишь отвернулся. Мимоходом отметил, как в неоне потолочных ламп коротко сверкнули металлические штанги в сосках — слишком яркий акцент на обнажённом теле. Раньше такие взгляды забавляли, но не сейчас. Алекс молча прошёл мимо девушек к душевой, а спустя пару минут направился в небольшую сауну при бассейне. Глеб последовал за ним, держась на пару шагов позади. Жаркий воздух ударил в лицо. Алекс опустился на верхнюю полку и откинулся к тёплой стене, закрыв глаза. Хотя бы минуту ни о чём не думать. Выдохнуть. Злость снова подкатила к горлу — глухая, вязкая. Злиться было удобно. Но на кого он злился на самом деле? На неё? За то, что она оказалась умнее, хитрее, на шаг впереди? Простая арифметика труса, который называет себя рациональным. Он откинулся затылком к тёплой стене, вслушиваясь в собственный пульс. Отлично. Шерлок из тебя так себе. Как он, такой проницательный, такой умный, пропустил всё. Знаки. Намеки. Он, который гордился своей способностью читать людей, оказался слепцом. Пока злишься — не надо признавать очевидное: ты хотел, чтобы Вишенка оказалась Аной. Хотел — и боялся! Хотел, чтобы дерзкая, язвительная, понимающая его с полуслова была той самой, что выводила его из себя в реальной жизни. Он искал в одной женщине черты другой, не понимая, что смотрит на один и тот же портрет. Она играла на твоём поле и выигрывала. Ты позволил себе поверить, что читаешь её, а она читала тебя. Неприятно? Очень. Но злость на неё — всего лишь попытка спасти собственное эго. Честнее злиться на себя. Алекс потёр переносицу, спустил ладонь к шее: кожа пылала, пар тянулся плотным слоем. «И что теперь? Обвинять её? В том, что она наблюдала, как ты, идиот, ухлёстываешь по сути за двумя её ипостасями?» Ему на мгновение стало душно не от пара, а от запоздалого осознания. А теперь представь — каково было ей. Сидеть по ту сторону экрана и видеть, как ты раздваиваешься: в эфире — внимательный, острый, смешной, «всё для Вишенки», а утром в офисе — холодный, принципиальный, местами жестокий. Наблюдать, как ты, не зная, кто перед тобой, ухаживаешь сразу «за двумя» — за маской и за женщиной — и не выбираешь ни одну до конца. Слушать твои колкости в переговорке и твою нежность в чате — и понимать, что оба адресата это она. Любого бы разорвало. Ты вёл её в круги ада, называя это безопасной игрой. Но это была не просто игра, а театр одного актера, где ты исполнял главную роль, даже не подозревая, что у него единственный зритель. И этот зритель знал весь сценарий наперед. Горло неприятно стянуло. «Как я мог не догадаться с самого начала? Этот стиль, язвительность, дерзость, с которой ты влезла в мой эфир и перевернула там всё с ног на голову… Это могла быть только ты, Романова. Никто другой не способен так легко вывести меня из равновесия, заставить смеяться как идиот над нарисованными усами, а потом… потом заставить думать о вещах, о которых я давно запретил себе думать», — горькая усмешка дрогнула на его губах. Алекс открыл глаза и уставился в оранжевый потолок. Пот стекал по вискам, обжигая кожу. Присутствие Глеба не давало покоя, заставляло чувствовать себя ещё более уязвимым в своей немоте. Друг молчал, и это тем не менее было лучшим, что он мог сделать. Любой вопрос или преждевременный совет сейчас прозвучал бы фальшиво. Грудь по-прежнему мучительно сжимала невидимая тоска. Ни жара, ни вода, ни все его попытки убежать от себя не дали ответа на главный вопрос. Что теперь? «Время», — эхом ударило по деревянной отделке парной, и лишь потом он уловил, что сказал это сам.

***

Воздух кафе при фитнес-клубе пах не столько едой, сколько деньгами, детоксом и протеиновыми коктейлями. Пространство было залито холодным, ровным светом, льющимся из панорамных окон во всю стену. За ними виднелся заснеженный, идеально ухоженный парк — безмолвная, красивая декорация. Полы из полированного бетона, столешницы из светлого дерева, мебель в стиле скандинавского минимализма — все казалось слишком изящным, чтобы здесь можно было по-настоящему расслабиться. За стеклянной стойкой поблескивали ряды бутылок с травянисто-зелёными соками, выстроенными по оттенкам. В холодильниках горели этикетки «Sugar-free», «Plant-based», «Add collagen +20». Кофемашина дышала ровно и дорогo: короткое шипение пара — и тишина, съеденная акустическими панелями. В эту выверенную атмосферу Глеб ворвался, как порыв теплого ветра, сбрасывая на ходу спортивную сумку. Он с наслаждением втянул носом аромат свежемолотых зёрен и плюхнулся на диванчик с таким видом, будто собирался не просто позавтракать, а взять эту крепость здорового питания штурмом. — Так, — он решительно подозвал официантку, — мне, пожалуйста, скрэмбл из пяти яиц с лососем и шпинатом, стопку панкейков с сиропом, авокадо-тост с яйцом пашот, двойную порцию бекона… и да, вон тот зеленый смузи, надеюсь в нем нет сельдерея, бррр. Буду запивать им бекон, для баланса. Официантка, едва заметно дрогнув уголком губ, записала заказ. — Американо. Без молока и сахара. — бросил Алекс, даже не взглянув на меню. Глеб проводил девушку удивленным взглядом и повернулся к другу, который уже откинулся на спинку дивана, закинув локоть на стол. — Один кофе? Я думал, ты сейчас закажешь целого кабана. — Не голоден, — спокойно ответил Третьяков, подпирая висок указательным пальцем. Его взгляд, отрешенный и чуть насмешливый, скользнул по другу, который уже потирал ладони в предвкушении, и замер на стеклянной стене. В отражении он видел себя: волосы ещё влажные, глаза немного красные от хлорки. Удивительно, но подавленным он не выглядел. Скорее пустым. Когда принесли еду, Глеб с энтузиазмом первооткрывателя набросился на тарелки. Панкейки исчезали с пугающей скоростью, смузи опустел в два глотка, а яйцо пашот было вскрыто с хирургической точностью. Алекс, не меняя позы, лишь коротко хмыкнул, наблюдая за этим пиршеством. Его единственным действием было медленное, почти медитативное помешивание крошечной ложечкой давно остывшего американо. — Чего лыбишься? — не выдержал Глеб с набитым ртом. — Завидуешь моему метаболизму? Или думаешь, что я пошутил насчет оплаты завтрака? — Восхищаюсь, — без тени иронии ответил Алекс. — Твоей способностью получать удовольствие от простых вещей. Глеб прожевал, проглотил и отложил вилку. Взгляд стал серьезным. — Окей. Я месяц танцую с бубном вокруг тебя, молчу, не лезу с расспросами и старательно изображаю из себя наивного дурачка. Я, конечно, шикарный актёр, но может, пожалеешь меня и наконец-то расскажешь, что тебя беспокоит?! Легкая усмешка тут же сползла с лица Алекса. Он отставил чашку. Взгляд, до этого блуждающий, сфокусировался на друге с абсолютной ясностью. — Я удалил редрум, — тихо произнес он. Тон был ровным, почти протокольным, и от этого слова прозвучали ещё весомее. Вилка с остатками скрэмбла замерла на полпути ко рту Глеба. — Приложение или аккаунт? — Аккаунт. Лекса больше нет… Не знаю с чего начать даже… Алекс снова отвернулся к окну, уставившись в серое февральское небо. Глеб медленно опустил вилку, доел свой кусок, и решительно пододвинул к другу тарелку с последним панкейком. — Тогда начни с простого, — сказал он так же спокойно. — С сахара. Мозгу нужна глюкоза. Поешь, и мы продолжим. Алекс перевел взгляд с неба на пышный, политый сиропом кружок теста, потом на друга. Тяжело вздохнул, взял вилку и отрезав небольшой кусок, кинул в рот. Сладкий, пропитанный сиропом мякиш таял на языке, и он с удивлением почувствовал, как напряжение в висках действительно немного ослабло. Словно кто-то протёр запотевшее стекло, и картинка стала чуть четче. — Да, ты прав, — признал он, отрезая еще один кусок. — Так думается легче. Третьяков помолчал секунду, собираясь с силами. Чуть напрягся, словно готовясь к удару, и тихо, почти безразлично добавил: — И да… Я знаю, кто такая Вишенка. Это Ана. Алекс не отрывал взгляда от друга, ожидая шквала вопросов, шока — чего угодно, что отразило бы его собственную бурю. Вместо этого Глеб неторопливо дожевал свой лосось, промокнул губы салфеткой и совершенно спокойно кивнул. — Я знаю. Лиза сказала. Алекс замер. Потом медленно поставил чашку на блюдце, стараясь не издать ни звука. Волна раздражения, смешанного с горькой обидой, поднялась изнутри. — Супер. Есть вообще в этом мире что-то, что можно скрыть от тебя? — Не надейся, — Глеб ухмыльнулся. — Но давай по хронологии, чтобы ты не строил из себя обиженную принцессу. Я узнал после тебя. Ровно как и про то, что было «после корпоратива»… Не дуй губы. Он сделал паузу, отправляя в рот солидный кусок скрэмбла, и продолжил, чуть понизив голос: — Я видел Ану у Лизы. В слезах. И в твоей футболке. Извилин хватило, чтобы сложить дважды два. Так что да, я знал. Просто ждал, когда ты созреешь для разговора. — Глеб подался вперёд, и в его голосе прозвучало искреннее, накопившееся раздражение. — Честное слово, я бы лучше проводил бы вечера, «заплетая друг другу косички» и слушая твои сопли под ведро успокоительного мороженого. Алекс скривил губы — то ли усмешка, то ли раздражение — и всё-таки отломил ещё кусок панкейка. Его сарказм был обезоружен абсолютной, почти грубой искренностью друга. — Прекрасно. Значит, ты у нас супер-понимающий, а я истеричка. — Обожаю твою самоиронию! — хмыкнул Глеб. — Но нет, ты не истеричка. Ты — заноза в заднице. Но, к счастью, моя. — Напомни, почему я всё ещё с тобой дружу? Глеб с умным видом поскрёб подбородок, делая вид, что серьёзно задумался над вопросом. — Хм, дай подумать. Во-первых, кто-то же должен говорить тебе, что ты ведёшь себя как мудак, когда ты ведёшь себя как мудак. Это называется «калибровка эго». Очень полезная услуга, между прочим. Алекс закатил глаза, но не смог сдержать улыбки. — Во-вторых, — продолжил Глеб, загибая палец, — без меня ты бы до сих пор питался только протеиновыми батончиками и растворимым кофе. И в-третьих… — он вдруг стал серьезнее, — потому что когда ты не мудак, ты вполне себе сносный парень. А теперь ешь давай. Он подмигнул и вернулся к своей тарелке, давая понять, что лекция окончена. — Ненавижу, когда ты прав. — тихо выдохнул Третьяков. — Ещё одна причина со мной дружить. Алекс чуть расслабил плечи. Помолчал. — Как у вас с Лизой? — спросил вдруг. — Раз уж ты в курсе всего. — Всё прекрасно, — пожал плечами Глеб. — Мы не торопимся. У нас всё чётко. Никаких загадок, никаких недомолвок. Если ей что-то не нравится — она говорит. Если мне что-то нужно — я говорю. Звучит скучно. А по факту — очень спокойно. — Рад за вас, — тихо сказал Алекс. И правда был рад, по-настоящему. Глеб сделал глоток смузи и поморщился. — Всё-таки с сельдереем. Гадость. Так что давай вернёмся к началу. Ты снёс аккаунт. Почему? Это из-за того, что ты узнал, кто она? Или есть что-то ещё? Не буду скрывать, что я ждал этого дня, как праздника, но всё же хочу услышать твою версию. Алекс откинулся на спинку дивана, обхватив ладонями остывшую чашку. — Потому что игра закончилась. Я думал, что Lexx — это я в максимальной, неуязвимой версии. А потом пришла она и одним щелчком пальцев разнесла эту крепость к чертям. Весь мой хвалёный контроль оказался иллюзией. Пшиком. — Ну да, обидно, — хмыкнул Глеб, подцепляя вилкой последний кусок бекона. — Потерять свой маленький онлайн-гарем из восторженных подписчиц. Трагедия вселенского масштаба. — Дело не в гареме, — Алекс поморщился. — Ты же знаешь. Глеб доел бекон, демонстративно отложил приборы и посмотрел на друга с той редкой серьёзностью, от которой становилось не по себе. — Если серьёзно… ты хоть понимаешь, насколько тебе повезло? Алекс удивлённо поднял бровь. — Повезло? Мне кажется, я влип в самую грандиозную задницу в своей жизни. — Нет, дружище, ты именно, что счастливчик, — Глеб подался вперёд, понизив голос. — Давай начистоту. Большинство нормальных девушек, узнав, что их мужик дрочит на камеру за большие бабки… покрутили бы у виска, или закатили бы скандал с требованием немедленно всё прекратить. «Или я, или твой онлайн-бордель». Алекс молчал, слушая. — А Ана? — продолжил Глеб, и в его голосе прозвучало неподдельное уважение. — Ты месяцами общался с её мозгом, не отвлекаясь на внешность. Подсел на неё настоящую, даже не зная, как она выглядит. А потом подсел снова, в реале, уже на её силу и красоту. А она пришла в твоё змеиное гнездо, и стала там королевой. Не испугалась, не осудила. А приняла твои правила и обыграла тебя на твоём же поле. Увидела самую тёмную, самую странную, самую, блядь, спорную часть тебя — и не отвернулась с криками, что ты извращенец. А приняла тебя с твоим цирком. Так что да. Тебе сказочно, блядь, повезло. Это называется «конвергенция сигналов». Везение. И ты ещё смеешь тут страдать? Глеб откинулся на спинку дивана, разводя руками. Алекс сидел оглушённый. Каждое слово друга было как точный, выверенный удар, сбивающий с него слои обиды и злости, оставляя что-то голое и настоящее. — Великого и ужасного Лекса, повелителя пиксельных стонов, — с усмешкой заключил брюнет, — поимела одна-единственная рыжая бестия. Даже не поимела, а… просто показала, что его клетка не такая уж и прочная. — Очень смешно, — буркнул Алекс, — Скажи прямо: я идиот? — Нет, — Глеб покачал головой. — Ты влюблённый идиот. А это совсем другой диагноз. Всё честно. Она знает, что ты идиот. Ты знаешь, что она — гений. Идеальный баланс. Он хлопнул Алекса по плечу. — Так что плати за завтрак, гений, и поехали. Тебе ещё предстоит придумать, как извиняться перед женщиной, которой ты нужен целиком, а не только твоя приличная офисная версия. Алекс впервые за утро по-настоящему улыбнулся. Устало, но искренне. Он достал телефон, чтобы оплатить счёт, и поднялся из-за стола. — Кстати, завтра — реванш. Десять дорожек. — Ты просто не умеешь проигрывать, — усмехнулся Глеб, накидывая куртку. — Не умею! — ответил Алекс. — А ты просто любишь бесплатную еду.