Эхо Разбитых Ветвей

Кровь на моих руках была еще теплой, когда принесли письмо. Лирион дрожал, протягивая мне запечатанный свиток — не от холода в подземельях Завесной Твердыни, а от страха. Все они боялись меня теперь. Боялись правильно. Я только что закончил допрос торговца специями, который продавал информацию о перемещениях караванов подпольщикам из Корнепада. Три часа работы раскаленными щипцами, и он выдал всех своих связных. Каждое имя. Каждый адрес. Даже номера домов назвал, когда его ногти начали отслаиваться. Под конец он умолял убить его быстро. Я не убил. Оставил умирать медленно — пусть другие видят цену предательства. — От кого письмо? — спросил я, не поднимая глаз от окровавленных инструментов. Железо нужно было почистить и смазать — завтра предстояла работа с кузнецом, который ковал оружие для мятежников. — От... от Мирилет Серебряной Росы, господин Завеситель. Имя ударило в грудь, как удар кинжала. Мирилет. Моя любовница последние два года. Дочь почтенного торговца из касты Средних. Эльфийка, которую я намеревался взять в жены после окончания войны с Корнепадом. — Что в письме? — Не знаю, господин. Она просила передать лично в руки. Я взял свиток. Печать была ее — роза в кольце терновника. Вскрыл одним движением ногтя. "Тариэль, они арестуют меня завтра. Знаю, что ты получишь донос — он уже написан. Все, что там сказано, правда. Но позволь мне объяснить перед тем, как вынесешь приговор. Я буду ждать тебя в северной башне старого дворца, там, где мы встречались прошлой осенью. Приходи один. М." Я читал письмо три раза, прежде чем смысл дошел до сознания. Мирилет знала, что ее арестуют. Знала о доносе. Что означало только одно — она действительно была связана с Корнепадом. Лирион все еще стоял рядом, изучая мое лицо в поисках подсказки, как себя вести. Бедняга не знал, что сообщил мне о предательстве женщины, которую я любил. Впрочем, любил ли? Или просто желал? В нашем деле разница между этими понятиями стиралась быстро. — Где донос? — спросил я. — На вашем столе, господин. Принесли час назад. Я поднялся из подземелья в свой кабинет. За окном стояла поздняя осень — голые ветви деревьев царапали серое небо, последние листья кружили в ледяном ветре. В камине догорали поленья, заставляя тени корчиться по стенам. Подходящая погода для того, что предстояло сделать. Донос лежал на столе среди других документов. Анонимный, но почерк я знал — один из моих агентов, который следил за торговым кварталом. Сухие факты, изложенные деловым слогом. Мирилет Серебряная Роса замечена в общении с известными мятежниками. Передавала им письма и небольшие свертки. Получала взамен золото — больше, чем может позволить себе дочь торговца. Подозревается в шпионаже в пользу Корнепада. Каждое слово резало, как лезвие. Два года я делился с ней своими планами, рассказывал о готовящихся операциях, доверял мысли, которые не высказывал больше никому. А она передавала все это врагам. Сколько моих людей погибло из-за ее предательства? Сколько операций провалилось потому, что подпольщики знали о них заранее? Я налил себе кубок вина — терпкого красного из виноградников Амбрелиса. Выпил залпом, не чувствуя вкуса. Потом налил еще. Северная башня старого дворца. Место наших тайных встреч, когда отношения только начинались. Помню ту осень — мы лежали на меховом покрывале, а она читала мне древние стихи о любви, запрещенные церковью. Ее кожа светилась в лунном свете, волосы рассыпались по моей груди. Тогда я думал, что нашел нечто настоящее в мире, полном лжи и крови. Какая ирония — все это время она сама была частью лжи. Но письмо интриговало. Зачем признаваться в предательстве? Зачем просить о встрече? Если бы она хотела бежать, то уже сделала бы это. Значит, у нее есть причины остаться. Причины, которые перевешивают страх смерти. Я допил вино и встал. Нужно было идти. Не из-за любви — любовь умерла, как только я прочитал донос. Из любопытства. Хотелось услышать, как она будет оправдываться. Как будет лгать, глядя мне в глаза. Старый дворец стоял на окраине Веларина, заброшенный после строительства новой резиденции. Когда-то здесь жили короли Элариума, теперь же пустые залы служили убежищем для крыс и привидений. Северная башня возвышалась над заросшим парком, ее окна зияли черными провалами. Мирилет ждала меня в круглой комнате на верхнем этаже. Она стояла у окна, повернувшись ко мне спиной. На ней было простое серое платье — не шелковые наряды, которые я привык видеть, а грубая ткань, какую носят женщины из касты Нижних. Волосы заплетены в тугую косу, никаких украшений. Словно она уже готовилась к тюрьме. — Ты пришел, — сказала она, не оборачиваясь. — Я боялась, что не придешь. — Я всегда выполняю обещания. — Даже такие? Она повернулась. Лицо было бледным, глаза покраснели от слез или бессонницы. Но красота не покинула ее — только стала другой, трагичной. Как у мучениц на церковных фресках. — Ты получил донос, — продолжила она. — И поверил каждому слову. — А должен был не поверить? — Должен был прийти ко мне. Спросить лично. Я засмеялся — коротко и зло. — Спросить у шпионки? Интересная идея. Наверное, ты бы призналась из любви к истине. — Я призналась бы из любви к тебе. Слова повисли в воздухе. За окном завыл ветер, где-то в глубине дворца заскрипели старые доски. Мирилет сделала шаг ко мне. — Все, что написано в доносе, — правда, — сказала она. — Я передавала информацию Корнепаду. Получала за это деньги. Предала твое доверие. — Значит, завтра ты умрешь. — Знаю. Но сначала ты выслушаешь, почему я это делала. — Деньги — достаточная причина. — Не для денег. — Мирилет протянула мне кожаный мешочек. — Вот они. Все, что мне платили за два года. Четыреста эльдар. Ни одной монеты я не потратила на себя. Я развязал мешочек. Золото блестело в лунном свете — старые монеты разных королевств, какими расплачивались контрабандисты и подпольщики. Действительно много. Больше, чем мог заработать торговец специями за пять лет честной работы. — Тогда для чего? — Для детей. — Каких детей? Мирилет подошла к старому сундуку в углу комнаты, достала оттуда стопку бумаг. Протянула мне. — Список семей, которым я помогала. Вдовы казненных мятежников. Сироты, оставшиеся без родителей после операций инквизиции. Калеки, искалеченные во время допросов. Я просматривал бумаги при свете луны. Имена, адреса, суммы. Действительно — все золото ушло на помощь семьям. Продукты, одежда, лекарства. Иногда — взятки чиновникам, чтобы те закрывали глаза на происхождение детей. — И это оправдывает предательство? — Нет, — ответила Мирилет тихо. — Ничто не оправдывает предательство. Но это объясняет его. Я отложил бумаги. Подошел к окну, посмотрел на спящий город внизу. Тысячи огоньков в окнах, дороги, по которым даже ночью двигались повозки. Веларин жил своей жизнью, не подозревая о драме, разыгрывающейся в заброшенной башне. — Ты спасала детей наших врагов. — Я спасала детей. — Которые вырастут и станут новыми врагами. — Или станут теми, кто изменит мир к лучшему. Я обернулся к ней. — Мир не изменить к лучшему. Есть только порядок и хаос. Мы защищаем порядок. — Ценой невинных жизней? — Ценой любой. — Даже моей? Вопрос прозвучал тихо, почти шепотом. Но в тишине башни каждое слово отдавалось эхом. Мирилет стояла в лунном свете, и я видел каждую черточку ее лица. Губы, которые целовал сотни раз. Глаза, в которых тонул холодными зимними вечерами. Руки, которые гладили мои волосы, когда мучили кошмары. — Даже твоей, — сказал я. Она кивнула. Словно ожидала такого ответа. — А если бы я попросила тебя бежать со мной? — Куда? — В Северные королевства. Или за море. Туда, где нет инквизиции и каст. Где мы могли бы быть просто мужчиной и женщиной, которые любят друг друга. — У меня есть долг. — У тебя была жизнь. — Была. До того, как узнал правду о тебе. Мирилет опустила голову. Когда подняла, глаза блестели от слез. — Ты никогда меня не любил, — сказала она. — Любил идею. Красивую покорную женщину, которая разделяла бы твою постель и не задавала лишних вопросов. — Возможно. — А я любила тебя. Настоящего. Со всеми твоими сомнениями и страхами. Помнишь, как ты рассказывал мне о первой казни, которую провел? Как дрожали твои руки? — Они больше не дрожат. — Знаю. И это самое страшное. В башне повисла тишина. Ветер стих, даже крысы притихли в стенах. Только наше дыхание нарушало мертвую тишину. — Что ты хочешь от меня? — спросил я наконец. — Ничего. Только чтобы ты помнил — когда-то ты был способен сомневаться. Когда-то у тебя было сердце. — Сердце — роскошь, которую не может себе позволить лидер. — Сердце — единственное, что делает лидера эльфом, а не чудовищем. Я достал из-под плаща кинжал. Лунный свет скользнул по отточенному лезвию. Мирилет увидела оружие, но не отступила. — Ты можешь убить меня сейчас, — сказала она спокойно. — Быстро и тихо. Без толпы, без костра, без унижений. Это будет милосердием. — Милосердие — тоже роскошь. — Тогда сделай это из любви. Той любви, что когда-то была между нами. Я поднял кинжал. Острие коснулось ее горла, оставив тонкую красную полоску. Она не дрогнула. Только закрыла глаза и прошептала: — Делай. Рука замерла. Я смотрел на ее лицо — спокойное, принимающее. На губы, которые шептали мое имя в моменты страсти. На веки, за которыми скрывались глаза цвета летней травы. Опустил кинжал. — Завтра на рассвете, — сказал я. — Публично. Как и полагается изменнице. Мирилет открыла глаза. В них мелькнуло разочарование. — Значит, ничего в тебе не осталось. — Ничего. — Жаль. Я убрал кинжал в ножны. Направился к двери. — Тариэль, — позвала она. Остановился, не оборачиваясь. — Когда будешь поджигать костер, посмотри мне в глаза. Хочу, чтобы ты запомнил этот момент. Хочу, чтобы он преследовал тебя до конца жизни. — Он будет преследовать. — И пусть тебя утешает мысль — я умру, зная, что когда-то любила. А ты будешь жить, зная, что когда-то мог любить, но выбрал долг. Я вышел из башни, не ответив. *** Рассвет встретил меня в кабинете. Я не спал всю ночь, пересматривая документы по делу Мирилет. Искал зацепки, которые могли бы смягчить приговор. Не нашел. Наоборот — чем глубже копал, тем больше находил доказательств ее вины. Она была не просто курьером, а координатором целой сети осведомителей. Через нее проходила половина утечек информации о деятельности инквизиции. Лирион принес утренние сводки и кубок горячего глинтвейна. Руки у него тряслись — слухи о предстоящей казни уже разошлись по Твердыне. — Приготовления закончены, господин Завеситель, — доложил он. — Костер сложен, стража выставлена, глашатаи оповестили город. — Сколько народу собралось? — Тысяч пять. Может больше. Площадь Справедливости переполнена, люди стоят даже на соседних улицах. Мирилет была популярна в городе. Красивая, благородная, щедрая — идеальная мученица для толпы. Ее смерть запомнят надолго. Будут рассказывать внукам о том, как сгорела прекрасная предательница. Часы пробили семь раз. Пора. Я облачился в церемониальную мантию Верховного Завесителя — черный шелк с вышитыми серебром символами инквизиции. Надел перстень с печатью отца, повесил на пояс освященный кинжал. В зеркале смотрел на меня незнакомый эльф — лицо каменное, глаза пустые. Машина для убийства, не более. Мирилет привели на площадь в цепях. Белое платье казни делало ее похожей на призрак, волосы развевались на ветру. Толпа встретила ее улюлюканьем и проклятиями, но она шла прямо, не опуская глаз. Когда увидела меня на помосте, улыбнулась — грустно и нежно, как улыбалась по утрам в нашей постели. Я зачитал приговор. Слова звучали как удары молота по наковальне — государственная измена, пособничество врагам, разглашение секретной информации. Смерть через сожжение. Толпа одобрительно ревела после каждого пункта. — Имеешь ли что сказать перед смертью? — спросил я, завершив формальности. Мирилет посмотрела на меня, потом на толпу. — Я жила, — сказала она ясно. — Жила по законам сердца, а не приказам. Помогала страдающим, защищала слабых. И если это преступление — то я горжусь своими преступлениями. Толпа взревела от ярости. Полетели камни и гнилые овощи. Один булыжник попал Мирилет в висок, и по лицу потекла кровь. — Довольно, — приказал я. — Исполнить приговор. Мне подали факел. Я подошел к костру, где Мирилет уже привязали к столбу. Березовые поленья были сложены до пояса, политы маслом и смолой. Она смотрела мне в глаза, как просила ночью. — Ты помнишь нашу первую встречу? — прошептала она так, чтобы слышал только я. — В саду храма, во время праздника урожая. Ты читал стихи о справедливости. — Помню. — Тот эльф умер? — Умер. — Жаль. Я его любила. Я коснулся факелом промасленных дров. Пламя взметнулось вверх, жадно облизывая сухое дерево. Жар обжег лицо, но я не отступил. Стоял и смотрел в ее глаза, как обещал. Огонь поднимался все выше. Дым заслонил ее фигуру, но я видел, как она кашляет, как слезы текут по закопченным щекам. Когда пламя добралось до подола платья, она вскрикнула — коротко и болезненно. А потом, когда огонь охватил ее полностью, прошептала последние слова. В шуме толпы и треске костра их никто не услышал, кроме меня: — Прости меня. Не "прости меня за предательство". Не "прости меня за боль". Просто "прости меня" — за то, что любила не того, кого надо. За то, что поверила в несуществующего эльфа. За то, что умирала, оставляя меня одного с призраками. Костер пылал еще час. Толпа разошлась не сразу — смерть красивой женщины всегда привлекает зевак. Я стоял на помосте до конца, пока от Мирилет не остался только пепел да обугленные кости. Потом вернулся в Твердыню и сел писать отчет. "Приговор исполнен согласно закону. Справедливость восторжествовала. Мятежная сеть лишилась координатора." Но когда стемнело и дворец опустел, я достал из сейфа ее последнее письмо. Перечитал еще раз. Потом поднес к свече и смотрел, как бумага чернеет и сгорает. Вместе с письмом сгорело многое другое. Сомнения. Жалость. Способность любить. Все те эльфийские слабости, которые делали меня уязвимым. Остался только долг. Чистый, как отточенное лезвие. Безжалостный, как зимний ветер. Всепоглощающий, как костер на площади. И призрак зеленоглазой эльфини, который будет являться мне каждую ночь, шепча одни и те же слова: "Прости меня." Но я не прощу. Ни ее. Ни себя. Потому что прощение — тоже роскошь, которую не может себе позволить лидер. А я всегда выбираю долг.