Чёрная вода ✨

Вечернее солнце разливало по небу расплавленное золото и тяжелую медь, а море, уставшее за долгий день, лениво и тяжело дышало, омывая берег. Рейна, черноволосая, с глазами синими, как сама недостижимая морская глубь, возводила хрупкий замок из мокрого, податливого песка. Единственным ее зрителем был старый краб, который с явным неодобрением шевелил клешней из своей песчаной норки, наблюдая за вторжением в его владения. Она услышала знакомый, тоскливый скрип уключин задолго до того, как различила в закатном мареве лодку. Тонкий, изящный силуэт двигался на фоне пылающего неба — это возвращалась ее мать, Эйра. Девочка вскочила, ее сердце затрепетало от радости. Она помчалась по самой кромке воды, и соленые брызги разлетались из-под ее босых, проворных ног. — Мама! Тебя так долго не было! Эйра с видимым усилием вытащила старую, изъеденную солью и временем лодку на песок. Каждый ее жест отдавался усталостью. Ее лицо, покрытое сетью морщин от соленого ветра и бесконечных забот, озарилось слабой, измученной улыбкой. Кожа была бледной, а под глазами залегли глубокие темные тени, свидетели бессонных ночей и подтачивающего ее изнутри недуга. Глухой, надсадный кашель вырвался из ее груди, и она прижала руку ко рту. — Рыбачила, дочка. Надеялась, что море сжалится, но… нет, почти ничего. — В ее голосе звучала привычная для Рейны нота — тихая, застарелая горечь, с которой отчаянно боролась неугасимая надежда. Она указала на днище лодки. Там, среди мокрых, спутанных сетей с самодельными грузилами из обточенных камней, лежали три небольшие серебристые рыбки. Улов был ничтожен. — Но ничего, нам хватит на уху, — поспешно добавила мать, заметив, как мимолетная тень разочарования скользнула по лицу дочери. Рейна, изо всех своих детских сил, принялась помогать вытаскивать снасти. Ее маленькие пальцы тонули в грубой, пропахшей тиной и рыбой сети. Они молча поволокли лодку выше по берегу, подальше от хищного ночного прилива. Их хижина стояла на отшибе от основной рыбацкой деревушки, она будто стыдилась своей вопиющей бедности. Сложенная из камней и кое как скрепленная глиной, она была укрыта крышей из старой соломы, которая едва защищала от проливных дождей. Внутри царил вечный запах рыбы, едкого дыма и сушеных водорослей. Эйра, тяжело дыша, разожгла огонь в очаге, сложенном из больших валунов, и повесила над ним почерневший котелок. Пока варилась уха, Рейна прижалась к матери. Она слушала, как та тихо напевает древнюю песню о морских духах, и чувствовала, как мелко дрожит ее тело от слабости. Они ели в тишине, укутавшись в один единственный выцветший и залатанный плед. Уха была жидкой, но для Рейны не было на свете ничего вкуснее, потому что в каждой ложке чувствовалась материнская любовь. В эти редкие часы, когда ветер затихал, а в хижине стоял густой дух дыма и рыбы, они были по-настоящему счастливы. Их нищета — рваная одежда, пустой сундук в углу, стены, сквозь которые пробивался ветер — все это отступало, уступая место внутреннему теплу, которое было сильнее любой нужды. На следующее утро Рейна проснулась от того же самого запаха. Солнце настойчиво пробивалось сквозь многочисленные щели в стенах, обещая ясный, теплый день. — Снова уха, мама? — спросила она, потягиваясь на своем жестком тюфяке, набитом сухой морской травой, которая колола спину. Эйра стояла у очага, ее сгорбленные плечи были напряжены до предела. Она снова кашляла, этот звук разрывал утреннюю тишину. — Больше ничего нет, милая, — тихо, не оборачиваясь, ответила она. — Не беда! Твоя уха — самая лучшая на свете! — Рейна подбежала и крепко обняла мать за худую талию, чувствуя под тонкой тканью платья выступающие ребра. Они снова сели за грубо сколоченный стол. Солнце ласково грело спину Рейны. Она ловила каждый взгляд матери, каждую морщинку у ее глаз, пытаясь разгадать ту тревогу, что пряталась в самой глубине ее зрачков. Эйра ела торопливо, почти не чувствуя вкуса, и вскоре начала собирать снасти — те самые, старые и ненадежные. — Сегодня обязательно повезет, — произнесла она с напускной бодростью, но ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, за горизонт, где уже начинали собираться свинцовые, тяжелые тучи. И в этот самый момент тишину разорвал стук копыт. Сердце Рейны оборвалось. Из-за дюн показались три всадницы в черных идеально сидящих доспехах из плотной кожи. На их плаще алели нашивки в виде лисьей морды. Возглавляла отряд женщина с лицом, высеченным изо льда. Ее холодные глаза сканировали местность с расчетливой точностью, будто оценивая стоимость каждого камня и каждой песчинки. Это были воительницы собирающие налоги. Их боялись больше штормов и чумы. Офицер, не спешиваясь, остановила своего вороного коня прямо перед их жалкой хижиной. Конь нетерпеливо бил копытом, взрывая песок. — Эйра Циана? — ее голос был резким и властным. Мать Рейны застыла на месте, ее лицо стало белее меловых скал. Пальцы судорожно вцепились в сеть. — Да, ваша милость, — выдохнула она. Рейна инстинктивно прижалась к матери. — У тебя долг и ты это знаешь. Когда будет плата? — продолжила офицер, с нескрываемым презрением окидывая взглядом их лачугу. — Клев очень плохой, ваша светлость, — голос Эйры предательски срывался, смешиваясь с кашлем. — Море ничего не дает. Снасти совсем износились, а на новые нет ни гроша… — Тебе давали отсрочку трижды. Ты клялась выплатить все до последней монеты. — Но мне нечем, ваша милость! Умоляю, дайте еще немного времени! Умоляю! — Эйра, качаясь, рухнула на колени в еще влажный от утренней росы песок. Офицер, наконец, спустилась на землю. Ее высокие, начищенные до блеска сапоги гулко стукнули по гальке. Она подошла к Эйре и посмотрела на нее сверху вниз. — Время вышло. Хватит. — Она коротко кивнула своим спутницам. — Обыскать. Взять все ценное. Две другие воительницы, молчаливые и грубые, сошли с коней. Их лица были непроницаемыми масками. Они двинулись к хижине. Обыск был коротким и разрушительным кошмаром. Они вломились внутрь, и тут же послышался грохот опрокидываемой утвари. На песок полетел их жалкий скарб: деревянная миска раскололась надвое, половик, который Рейна так долго плела из прибрежного камыша, был втоптан в грязь. Одна из солдаток вышла, держа двумя пальцами тряпичную куклу — последнюю и самую дорогую игрушку Рейны. С гримасой отвращения она швырнула ее далеко в море. Другая, с абсолютно бесстрастным лицом, подошла к порогу и с силой пнула ногой котелок с недоеденной ухой. Посудина опрокинулась и остатки их скудного завтрака растеклись грязной лужей по земле. Рейна смотрела, как рушится ее крошечная, хрупкая вселенная, и не могла сдержать слез. Она плакала тихо, беззвучно, прижимаясь к матери, которая тоже рыдала. — Ничего нет. Абсолютно, — отчеканила одна из солдаток, выходя из разгромленной хижины. Ледяной взгляд офицера медленно переместился и остановился на Рейне. Она подошла и грубо, без всякой церемонии, схватила девочку за подбородок. — Здоровая. Крепкая. — Она с силой разжала Рейне челюсти, заглянула в рот, проверяя зубы, так осматривают скот перед покупкой. — Работать сможет. На южных рынках за такую дадут неплохую цену. — Нет! Нет, прошу вас! Только не ее! Возьмите меня! — закричала Эйра, в отчаянии пытаясь закрыть дочь собой и оттолкнуть офицера. — Кому нужна, больная да немощная? — холодно бросила та и одним резким движением вырвала Рейну из материнских объятий. Девочку грубо подняли и потащили к лошадям она закричала и забилась, отчаянно вырываясь. — Мама! Мама, помоги мне! — Заткнись, отродье! — рыкнула одна из воительниц и наотмашь ударила ее по лицу. В глазах потемнело от боли. — Сжечь эту дыру и лодку, — скомандовала офицер, уже перекидывая обессилевшую, рыдающую Рейну поперек своего седла. Все произошло за одно мгновение. Одна из солдаток, не меняя выражения лица, вытащила из очага тлеющую головешку и сунула ее под соломенную крышу. Сухой тростник вспыхнул мгновенно, с сухим, зловещим треском. — Нет! Прошу вас! Умоляю! Отдайте мне дочь! Заберите меня! — Эйра бросилась к лошади офицера, цепляясь за ее стремя. Офицер, уже сидя в седле, с гримасой раздражения с силой оттолкнула ее ногой в грудь. Удар был точным и жестоким. — Уйди, падаль! Налоги нужно платить вовремя! Эйра отлетела назад. Она споткнулась о камень, ее ноги подкосились, и она всем телом рухнула, ударившись виском об острый, поросший мхом валун. Раздался короткий, влажный звук. Она замерла в неестественной позе и больше не двинулась. — Ты ее убила, — безразлично констатировала вторая воительница, наблюдавшая за сценой. Офицер сплюнула на песок. — Сама напросилась. Я сказала ей уйти. — Она лениво наклонилась в седле и посмотрела вниз. Эйра лежала на спине, ее синие, так похожие на дочкины глаза, были широко открыты и невидяще смотрели в небо. Из-под головы медленно растекалась темная лужа. — Невелика потеря. — МАМА! — закричала Рейна, и это был уже не детский крик, а вой разрывающейся на части души. Она извивалась, кусала руку, державшую ее. Воительница, не церемонясь, с силой ударила ее рукоятью кинжала по затылку. Сознание поплыло, затягиваясь черной, вязкой пеленой. Всадницы развернули лошадей и рысью покинули берег. Они увозили с собой Рейну, оставляя позади дымящееся прошлое — столб черного дыма над тлеющими развалинами, смрад горелого дерева и неподвижное тело на прибрежных камнях. Из дверей соседних хижин наконец показались люди. Они стояли молча, на безопасном расстоянии, пряча глаза. Кто-то из женщин тихо всхлипывал, закрывая рот рукой. Но большинство просто смотрели — с опаской, с немым укором и страхом. Никто не подошел. Никто не посмел. А море продолжало шуметь, бесконечное и равнодушное к маленькой человеческой трагедии на берегу. Последнее, что запомнила Рейна, прежде чем погрузиться в беспамятство, был соленый вкус собственных слез на губах и холодное, каменное лицо офицера, навсегда выжженное в ее памяти. Детство кончилось.