Чёрная вода ✨

Рейна тащила корзину. Это был уже не труд, а движение умирающего тела, ритуал, лишенный смысла. Вперёд — с грузом, который казался целой горой. Назад — с пустотой, которая была тяжелее любых камней. Её колени распухли и горели огнём, руки покрылись струпьями, которые кровоточили от малейшего движения. Она знала. Она была следующей. Скоро её тело выбросят в пустыню, как выбросили тело Анджелы, и никто даже не вспомнит её имени. Вечером её выгнали чистить сапоги надзирательниц. Сидеть не в душном каменном мешке, а под открытым небом, было сомнительной милостью. Она видела звёзды — холодные, безразличные алмазные осколки в бархатно-чёрной ткани неба. Надзирательницы сидели у костра. Их пьяный хохот и запах наваристого жаркого из котла были изощрённой пыткой. Рейна вдыхала дымный аромат мяса, пытаясь обмануть пустой, сведённый спазмом желудок. К полуночи пьяные крики стихли. О ней, казалось, забыли. Девочка украдкой огляделась. Лагерь спал тяжёлым, звериным сном. Выше, на скалах, двое часовых лениво переговаривались. Маленькая рабыня с щёткой в руках не представляла для них интереса. Рейна отползла в тень скального выступа и, прижавшись спиной к ещё тёплому камню, закрыла глаза. Ей приснилось море. Шум прибоя мать, несущая корзину с серебристой рыбой… Грубый удар в бок вырвал её из сна. — Так ты свою работу выполняешь, крысёныш? Рейна вздрогнула. Над ней, заслоняя звёзды, нависала тёмная фигура Бригги. Знакомый, леденящий душу ужас сковал её. — Простите… простите… — залепетала она, пытаясь отползти. Но мозолистая рука Бригги впилась в её волосы и дёрнула наверх с такой силой, что в шее что-то хрустнуло. Девочка вскрикнула, слёзы боли брызнули из глаз. — Не надо, прошу… Рука Бригги потянулась к плети на поясе. И в этот миг перед глазами Рейны, ярче костра, встала Анджела. Её избитое тело, неестественно раздутый живот, лицо, превращённое в кровавую маску. Всё, что было мёртвым и отчаявшимся внутри Рейны, вдруг воспламенилось слепой, чёрной яростью. — Нет… — прошептала она. А затем крикнула в ночь, вкладывая в этот крик всю свою боль и ненависть: — НЕТ! Она дёрнулась с нечеловеческой силой и вырвалась, оставив в руке Бригги клок волос. Её пальцы наткнулись на лежавший рядом увесистый камень, шероховатый и тёплый. Она схватила его обеими руками. Бригга, опешив от такого неповиновения, сделала шаг назад. Камень со свистом рассёк воздух и с глухим, костяным хрустом обрушился ей на плечо. Женщина взвыла и наклонилась в перед. Но Рейна уже не видела и не слышала. Мир сузился до этого камня и ненавистного лица. Она замахнулась снова. Удар пришёлся в висок. Бригга захрипела и тяжело рухнула на песок. Но Рейна не остановилась. Она упала на женщину сверху, зажала камень в обеих руках и, сцепив зубы, принялась методично, с тупой, животной яростью, опускать его на голову Бригги. Раз. Ещё раз. Хруст, чавкающий звук, брызги тёплой жидкости на лицо. Она била, пока тело под ней не перестало дёргаться. Пока то, что было лицом, не перестало быть чем-то узнаваемым. Она замерла, тяжело дыша. В ушах звенела оглушительная тишина. Она поднялась, вытерла липкие руки о лохмотья и огляделась. Никто не шелохнулся. Часовые на скале всё так же болтали. Решение пришло само собой. Кристально ясное. Бежать. Она сделала шаг от тела. Ещё один. Потом, пригнувшись, ринулась от скалы к скале, от тени к тени. Ноги, ещё секунду назад ватные, теперь несли её с неведомой лёгкостью. Она летела над песком, каждый нерв натянут в струну. Она обогнула спящий лагерь и исчезла в тёмном провале между барханами. Она бежала, не оглядываясь, подгоняемая первобытным страхом. Лучше смерть в пустыне, чем смерть в шахте. Лучше иссохнуть под солнцем, чем быть раздавленной в темноте или забитой насмерть плетями надсмотрщиц. Когда в боку закололо и дыхание стало рвать грудь, она остановилась и обернулась. Огни лагеря исчезли. Их поглотила тьма. Она прижала руку к колющему боку и пошла, почти падая от усталости. Она карабкалась на барханы и скатывалась вниз, горячий ветер хлестал ей в лицо, неся колючие песчинки, которые больно царапали кожу. Она шла. Слёзы текли по её грязным щекам. Она шла. — Мама… — прошептала она в темноту, в никуда. — Мамачка, помоги мне… Сделав ещё несколько шагов, её ноги подкосились. Она и она рухнула в песок. Тихо. Тёмный силуэт на склоне бархана. Сознание уплывало, унося с собой боль, страх и жажду. Оставалась только всепоглощающая, тёмная пустота. И в ней — ни единого звука.

***

Сознание вернулось к ней гнетущей тяжестью и всепоглощающим жаром. Она едва дышала — песок, занёсший её за ночь, спрессовался в саван. Инстинкт заставил дёрнуться. С пыльным шелестом гробница осыпалась, открыв мир, выжженный дотла. Белое, слепящее небо. Бескрайнее море барханов. Ветер тщательно замёл её следы. «Они не найдут.» Мысль пронеслась холодной струёй. Страха не было. Лишь горькое, ледяное удовлетворение. Она поднялась и пошла. Не было цели. Был лишь древний зов — двигаться. Её путь стал ритуалом самоистязания. Шаг. Падение. Подъём. Песок был раскалённой сковородой, прожигающей стопы. Но всё это меркло перед жаждой. Она поселилась в горле чёрным, трескающимся углём, она пила её кровь, высасывала жизнь. И тогда пустыня сыграла с ней свою самую изощрённую шутку. Впереди, в зыбком мареве, заструился ручей. Вода! Хрип, похожий на скрежет камней, вырвался из её гортани. Она пошла, потом побежала, спотыкаясь о собственную тень. Рухнула на колени, судорожно зачерпнула пригоршню… И ощутила на языке лишь сухую, обжигающую пыль песка. Бред… просто бред… не какой воды не было… Слёз не было что бы заплакать. Лишь надрывные спазмы выкручивали исхудавшее тело. Сознание, не в силах вынести крах последней надежды, погасло. Она очнулась в объятиях ледяной ночи. Тело била мелкая дрожь. Она пошла снова, бредя по кругу, оставляя на песке безумный узор. Перед внутренним взором встал образ: тёмный, зловонный каменный мешок на шахтах. Бочка с тёплой, затхлой водой. Ненавистная тогда, желанная сейчас. Она отдала бы вечность за один глоток. «Зачем я сбежала? Чтобы умирать здесь, в гордом, бессмысленном одиночестве?» Подумала Рена и тьма поглотила её вновь. Новый день стал продолжением кошмара. Солнце-палач. Горячечный бред. Ноги двигались сами. Она уже не отличала явь от галлюцинаций. Ей виделась Анджела, машущая рукой из-за бархана, «Сюда Рейна сюда!» — Кричала Анджелина, её смех смешивался с воем ветра. Она видела мать, которая протягивала ей котелок с дымящейся ухой, но стоило протянуть руку — и видение рассыпалось пылью. И вдруг — море. Оно возникло так внезапно, что сознание отказалось верить. Она просто открыла глаза, и оно было там. Бескрайнее, синее до боли. Она не помнила, как перебралась через раскаленные скалы. Рейна опустилась на четвереньки и поползла, как ящерица, к шепчущей кромке прибоя. Где-то в глубине угасающего разума тлела искра: «Нельзя. Солёная». Но тело, животное и отчаявшееся, уже не слушало. Оно жаждало влаги. Любой ценой. Она рухнула в прохладную воду и стала пить. Большие, жадные глотки. Ответ был мгновенным и безжалостным — тело согнулось в судороге, извергая обратно выпитое. Она пила снова. И снова её вырывало. Это была агония, но это было и чувство. Последнее, что она могла ощутить. — Мама… — прошептали её губы, покрытые коркой соли. Она выползла на берег, доползла до узкой полосы тени от гигантского, побелевшего валуна и замерла. Здесь было… красиво. Тишину нарушал лишь гипнотизирующий шёпот волн. Он напоминал колыбельную, ту самую, что пела ей мать. «Хорошее место», — промелькнула последняя, ясная мысль. «Здесь и умру». И она закрыла глаза, отдаваясь убаюкивающему шуму прибоя и надвигающейся вечности. И тьма, наконец, сомкнулась над ней, мягко и безвозвратно, как вода над тонущим кораблём.