Перемены

Лето случилось как-то быстро и стремительно. Звонок прозвенел, и я вместе с Родей и Лизой вышла из школы. — Сивел, тебе пора научиться плавать, — глубокомысленно изрекла Лиза, достав зеркальце и крася блеском свои губы бантиком. — Ничего не пора, — буркнул я, помня её идею с катком. — В этом году нам будет семнадцать лет, — Родя вытащил из рюкзака три банана, по одному для каждого, — Как будем справлять? — Я хочу на речке, — капризно кривя губы, произнесла Лиза, — Сивел, ну, тонул ты, кто вообще в этом мире не тонул? Даже Титаник затонул и ничего, Крис Коламбус воскресил его. Ты что хуже какого-то Титаника? — аргументы у Лизы были самые что ни на есть железные. — Джеймс Кэмерон, — жуя банан, проговорил Родя. — Что Джеймс Кэмерон? — переспросила Лиза недовольно. — Титаник он воскресил, Крис Коламбус «Один дома» снял, — доев банан, Родя стал искать глазами мусорку. — Да какая разница! — с раздражением бросила Лиза, — Дай сюда! — отобрав шкурку от банана, Лиза бравым шагом направилась к мусорке. — Что-то она какая-то нервная, — тихо прошептал мне Родя на ухо. — И ничего я не нервная! — нервно сказала Лиза. — У тебя что, течка скоро придёт? — хором спросили мы у неё. Лиза только глазами сверкнула злобно, но ничего не сказала. Течка. Ужас. Ни я, ни Родя, ни Лиза не любили, когда она наступала. Это только с нами Лиза была такая вредная, а когда была с альфами, то притихала и пугалась. Когда первый раз у Лизы случилась течка, с нами был Петя. Как хорошо, что мы с Родей были с ней. Конечно, мало это помогло бы, окажись мы в замкнутом пространстве, но мы были в кафе, поздно вечером, и вот тогда у Лизы первый раз случилась течка. Я никогда не видел её в таком состоянии. Она была вся такая горячая, от неё шёл резкий запах бергамота и аниса, от которого в носу щекотало у меня, а вот у Пети защекотало явно в другом месте. Вообще, омега в течке и омега в нормальном состоянии — не сильно отличаются, но вот только что-то становится таким интимным, отчего хочется прикрыться, краснея и стыдясь. Так было и тот раз: Лиза была такой откровенно эротичной, что мои щёки стали гореть. Я ощутил сильную волну влечения от Пети и увидел, как у него потемнели глаза от желания. Он выглядел пугающе, когда поднялся и схватил Лизу за руку. Слава богу, в кафе были другие посетители, и они оттащили Петю от Лизы. После того случая Лизе резко разонравился Петя. И вот сейчас Лиза была нервной, и мы с Родей подумали, что у неё скоро должна прийти течка. — Нет, никакой у меня течки! Я бешусь, потому что мама хочет меня отправить учиться в Стамбул! Вот на хрена мне этот Стамбул? Вот, понимаю, США, Англия, на худой конец, Китай, но Стамбул?! — горестно вздыхала Лиза, всё никак не съев свой банан. — Ого, Лиз, а ты не говорила, что тебя хотят продать в Стамбульский гарем, — мне хотелось поддеть эту привередливую Лизу. — О как заговорил! А вот я пойду и расскажу твоей обезьяне, что ты в неё втрескался! — сказав это, Лиза яростно в два укуса сожрала банан и не вставая, запульнула кожуру в урну, но не попала, — Чёрт! Встав, она дошла до урны и подняв шкурку, переместила её в бак. Я сидел красный как свекла. Вот она дура! Родя сидел притихший, когда я хотел посмотреть на него, то он стал отводить глаза. Вот же гады! — Вот, значит, как вы заговорили! — Родя, вообще-то, молчал, но я был в гневе, поэтому и ему досталось, — Друзьями ещё зовётесь! Ничего она мне не нравится! И не смотря в их сторону, я стремительно зашагал к метро. И ничего она мне не нравится, эта дура-обезьяна! Я злился на себя и на Лизу, и на Родю. В метро было прохладно, и я катался с одного конца до другого, потом переходил на другие линии и снова катался туда-сюда. Когда голос сказал «Осторожно, двери закрываются, следующая станция “Рыбацкое”», я резко встал и успел выскочить в уже закрывающиеся двери. Пустой, открытый зал, народу никого, подойдя к скамейке, я увидел на ней лежащую книжку. Это оказался роман Эмили Бронте «Грозовой перевал». Сев на скамейку, я открыл роман и начал читать. Когда я оторвал глаза от книги, то на электронном табло часы показывали — 23:06. Я вспомнил, что Лиза говорила, что самое лучшее — это гадание на книжке. Она очень любила это занятие, и по какой-то неведомой для меня причине, для этой цели использовала именно «Грозовой перевал». — Сивел, — как-то, когда они с Родей у меня оставались на ночь, зажигая свечи, проговорила она, — вот тебе Петя не нравится, а зря, он влюблён в тебя, и поэтому самый лучший способ узнать о своих чувствах, про которые ты даже себе не говоришь, это спросить у книги! Да уж. Спросить у книги. Так, ладно, погнали. «Что я испытываю к обезьяне?» — задав мысленно этот вопрос, я стал листать книгу и, наугад открыв её, тыкнул пальцем и стал читать: «Она обхватила его за шею и прижалась щекою к его щеке, а он, покрывая её безумными ласками, исступлённо заговорил: — Ты учила меня своей жестокостью — жестокостью и ложью. Почему ты презирала меня? Почему ты предала своё собственное сердце, Кэти?..» Резко захлопнув книгу, я покрылся холодной испариной. Так, я просто неверно задал вопрос, она же всё-таки не обезьяна, а лопоухая бета. Вот, так-то лучше. «Что я испытываю к лопоухой бете?» И снова начав листать, я, не смотря, провёл пальцем по странице и остановился, открыл глаза и прочитал: «Он никогда не узнает, как я его люблю! И люблю не потому, что он красив, Нелли, а потому, что он больше я, чем я сама. Из чего бы ни были сотворены наши души…». Снова захлопнув книгу, я уже покрылся не испариной, а краской, я чувствовал, как стали гореть мои уши. Чёрт! Я всё понял, надо спросить именно так: «Что я, Лунин Сивел, испытываю к Елец Сатурну?» И в очередной раз закрыв глаза, я стал листать роман, наугад открыл страницу и вперился глазами в текст: «Жить, потеряв её, значит, гореть в аду». Да не может быть! Я резко встал и кинул эту чёртову книгу на рельсы! Затопал к эскалатору, мне хотелось на свежий воздух. Я никогда не был на этой станции, поэтому когда вышел на улицу, то решил просто пойти прямо. Как-то тут было неуютно, но мне не хотелось обратно спускаться в метро, и совершенно не хотелось идти домой, хотя было уже такое время, в которое я обычно был дома. И, коли я оказывался так поздно на улице, то со мной обычно были Лиза, Родя и Петя. А тут я был совершенно один. Но я решил не вестись на поводу своих страхов. К тому же папы улетели на годовщину своей свадьбы на Камчатку, спать в палатках и есть гречку с тушёнкой, и никто сейчас за мной не следил. Они всегда считали, что их сын очень правильный, точнее, они знали, что я много чего боюсь, поэтому никуда так поздно точно не выйду. Но как оказалось, они меня плохо знают! «Я сам себя плохо знал», — такая мысль проникла в мою голову, когда я уже как полчаса шёл по улице и ощущал чужое присутствие. Поначалу я думал, что это просто какие-то прохожие, но на улице уже было темно и мне становилось холодно и неуютно. Я ведь с самого утра торчу на улице в своей рубашке без рукавов и коротких брюках. А шаги всё не пропадали. На улице, где я шёл, светили фонари, но вот дальше что-то было как-то темно, и к моему счастью, по пути мне встретилось кафе. Нырнув в него, я сел за столик в самом уголке, где меня было не видно. Зато я хорошо видел в окне улицу. У меня было мало денег с собой, а телефон сел. Наизусть, к своему изумлению, я понял, что знаю только Петин номер телефона, хотя чего это я удивляюсь — 111-11-11. Такое номер сложно было бы не запомнить. Петя был понторез и откопал себе такой номер, наверное, отдал почки свои и мозги. Я подошёл к бармену и попросил у него разрешения позвонить с его телефона. Это был парень весь в татуировках и с проколами на всём лице. Но я подумал, что раз он работает, то вряд ли какой-то бандит. Но всё же вызвал он во мне некие опасения. Дав мне свой телефон, я стал набирать номер Пети, послышались гудки, и вот голос в трубке отвечает: — Алё. — Петь, это я, Сивел, ты можешь приехать за мной? — тараторю я, когда вижу в окне тех двух парней, которые шли за мной. У меня ладошки вспотели от волнения и страха. — А, Сивел, значит, ты передумал? Не будешь больше ломаться и набивать себе цену? — в трубке зазвучали вопросы от Пети и я с раздражением вспомнил, что неделю назад Петя в очередной раз стал ко мне лезть, уже переходя всякие границы. Я был тогда в кафе, читал ноты, как ко мне подсел Петя, вырвав ноты из рук и схватив меня за щёки, впился губами в мои губы. От неожиданности я тогда расслабил рот, и он стал лезть своим мерзким языком, но буквально через мгновение, я прикусил его, и вылил ему на голову чай. Тогда я убежал, но Петя меня догнал, и очень больно схватил за руку — козлина — и стал чуть ли не орать: — Сивел, ты думаешь ты такой особенный? Виляешь хвостом передо мной! Дразнишь постоянно, а как только я хочу тебя поцеловать, то ты тут же начинаешь строить из себя неженку! — он стал прижимать меня к стене и уперевшись спиной о стену, я почувствовал его руки у себя на теле, он стал шариться, пытаясь залезть мне под футболку. В тот момент я стукнул ему между ног и убежал, сверкая пятками. Очень я тогда испугался и решил, что с Петей больше вообще не буду иметь никаких дел. Кляня себя, что тот случай с кафе и Лизой, ничему меня не научил. И вот сейчас я звоню этому козлине Пете, а он мне такое говорит. — Петя, мне помощь нужна, я не шучу! — почти что умоляюще произношу я, но слышу только: — Если я приеду, то ты мне дашь? Фу, какая мерзость. Я отключаю телефон, благодарю бармена и сажусь снова в тот дальний угол. Мне хочется плакать. Что за уроды эти альфы? Так я и сижу, на столе у меня стоит недопитый холодный чай, а в окне я по-прежнему вижу на той стороне улице тех парней. И что мне теперь делать? Может, у бармена попросить помощи. Как только я принимаю решение уже подойти к бармену, как колокольчик у двери зазвенел, оповещая о новом посетителе. Я вздрагиваю, думая, что это кто-то из тех двоих, но замираю, так как вижу высокую фигуру с забинтованными кулаками, на которых проступают пятна крови. — О-о-о, Третий, а я на тебя как раз поставил, сегодня не мог прийти, но смотрел с телефона, круто ты его уделала, — бармен жмёт руку вошедшему человеку и приветливо улыбается. — Ага, Санёк, прикинь, я сама в ахуея, круто же было, ты видел, как я ему с ноги дала, когда уже думала, что мне конец? Вообще атас! Блядь, Сань, дай зеркало, — бармен Саня возится где-то внизу, и достаёт зеркало, — Уф, эти линзы меня уже заебали, никак не могу к ним привыкнуть, — и посетитель достаёт из кармана очки с линзами толщиной в целую Марианскую впадину. — Что-нибудь будешь? За счёт заведения, — Саня улыбается щербатым ртом и кивает головой в сторону окна, — Там какие-то чуваки стоят уже как полчаса. Может, просто стоят, а может, чё хотят. Не по твою ли душу? Она оборачивается, и я вижу лопоухую девицу с жуткими очками на её хмуром лице. У меня начинает колотиться сердце, как бешеное. Я никак не могу понять, как она вообще могла тут оказаться. Она же в кадетском корпусе учиться, у них же комендантский час. А она тут преспокойно сидит. Но это не главное, теперь я спасён. Я подскакиваю со своего места и подхожу к ней. Она уже обратно повернула свою голову и сказала бармену: — Да хуй их знает, может, и по мою, хотя я вроде ничё не делала. Может, какие-то обиженные? И тут я тяну её за рубашку, и она резко оборачивается, хватает меня за руку и с силой сжимает, так что я вскрикиваю. Она с изумлением уставилась на меня, а затем так же резко, как и схватила, отпустила мою руку. — Э-э-э, то есть, как это, больно тебе? Я не специально, — она выглядит очень испуганно, а я тем временем тру своё запястье, — Ты, это, так подкрался, я не ожидала, что это будешь ты, то есть, ты, да, а, — и она замолкает, становясь пунцовой. Я краем глаза вижу, что бармен следит за нами, но молчит. — Ребятки, уже почти час ночи, я закрываюсь, — пропел бармен, улыбаясь краешками губ, что мне в высшей степени не понравилось. — А, да, Санёк, спасибо, что подождал, — и она встаёт и тянет руку через барную стойку, Санёк ей отдаёт какую-то рубашку и пожимает её руку. — Елец, ты что тут делаешь? — я знал, что мой вопрос был не самый уместный, но я не хотел выглядеть испуганным и беззащитным в этом дурацком месте, поэтому решил брать инициативу разговора на себя. — М-м-м, э-э-э, я, это, как бы это, то есть, ну как тебе сказать, короче, а ты что тут делаешь? — выпалила она, идя к выходу. — Я гуляю, — бесстрашно говорю ей полуправду. — Гуляешь? Здесь? В такое время? Один? — она выглядела действительно удивлённо. — Но ты же здесь гуляешь одна, почему я не могу! — мы уже были на улице, и я заметил, что те два парня никуда не ушли. — Но ты же омега! — она поворачивается ко мне и немного наклоняется, чтобы посмотреть мне в лицо. Её глаза и так не самые маленькие, а в этих несуразных очках, становится ещё больше, придавая ей забавное сходство с черепахой Тортилой. — И что с того? — мне очень неуютно под этим её пристальным взглядом. — А как ты домой попадёшь? Метро же закрыто. Или тебя всё же кто-то ждёт? — она не отставала от меня, конечно, можно было сразу ей сказать, в чём дело, но я засмущался и потерял момент, теперь вот не мог сказать ей ничего. Я нервно посмотрел в сторону тех двоих, которые вообще не собирались никуда уходить. Когда повернул голову обратно, то увидел, что Елец проследила за моим взглядом и теперь тоже смотрит на тех двоих. — Чё стоим? Кого ждём? — я не успел понять, как Елец уже стала приближаться к тем парням через дорогу. — Тебя забыли спросить, — грубо бросил один из них. Мне стало страшно. Они были большие, а Елец было только шестнадцать. Она, конечно, обезьяна, но что если они её побьют. — Сатурн, пошли уже, — крикнул я и двинулся в её сторону. — Стой, где стоишь, — повернув ко мне голову, спокойно сказала она и снова развернулась к ним. Я замер. Я смотрел во все глаза. Никогда не думал, что драки бывают такими. Она просто без слов совершенно каким-то молниеносным движением руки, врезала одному, а потом второму. Они повалились, даже не успев и слова произнести. Никакой драмы. Не то, что на катке. Я неуверенно переминался с ноги на ногу, когда она уже развернулась и пошла ко мне. Я никак не мог понять — мне было страшно с ней или, наоборот, спокойно. — Тут на ночном автобусе можно доехать до проспекта Обуховской Обороны, 33, а там до тебя пешком час где-то, может, меньше, — она стоит рядом со мной и продолжает внимательно смотреть на меня, отчего мои уши начинают предательски краснеть. Я только киваю и разворачиваюсь, хотя быстрее спрятаться от её глаз и начинаю свой путь. — Э-э-э, там, там, это, не туда, нам в другую сторону, — блеет она по своей дурацкой привычке. Мы идём уже минут пять, и Елец протягивает мне рубашку, видя, что я дрожу. Стыд за себя накрывает меня ещё сильнее. Но я протягиваю руку и надеваю рубашку. Это даже не рубашка, а какая-то полукуртка, в ней тепло и уютно, правда, она больше меня в три раза, но от этого мне становится ещё теплее. Мы останавливаемся. — Автобус тут ходит каждый пятнадцать минут, так что, если тебе будет холодно, скажи, я тебе свою ещё рубашку дам, — говоря это, Елец не смотрит на меня. — Елец, а ты читала «Грозовой перевал»? — строки из романа снова возникли у меня в голове, когда я расслабился и перестал бояться. — Э-э-э, не-а, как-то упустила, а ты читал? Тебе нравится этот роман? Я тогда его прочитаю! — вдруг совершенно переменившись, Елец с жаром тараторит свой ответ, заглядывая мне в глаза. — Нет-нет-нет, как раз хотел сказать, что совершенно дурной роман, читать его вообще не нужно, только время зря потратишь, — перед моими глазами встала строчка «Жить, потеряв её, значит, гореть в аду», и я снова стал чувствовать, как мои уши покрыла краска стыда. — У тебя уши красные, на, — Елец совершенно неверно интерпретировала причину покраснения моих ушей, но я не стал её разуверять в обратном. И вот она уже стоит в одной футболке, а рубашка её на мне, — Тогда не буду читать, — кивает она и идёт к прибывшему автобусу. Я иду следом за ней, но она меня пропускает, подаёт руку и краснеет так, словно она варёный рак. Я тоже начинаю краснеть. Ужас! Что за ужас такой! Мы садимся в самом хвосте автобуса. Пассажиров нет ни одного, только я, Елец и водитель. В её двух рубашках тепло, к тому же мне нравится запах яблок, который исходит от них, но я, конечно же, себе в этом не признаюсь. Не знаю, почему, но мы сидим рядом. Мест в автобусе — все, но Елец села рядом со мной. Я сделал вид, что в этом нет ничего такого. И вот автобус качнуло, свет немного замигал и погас, освещая только переднюю часть салона. Мы едем молча, и из-за медленной качки, я постепенно погружаюсь в покой оттого, что рядом со мной Елец и две её рубашки и сон меня нещадно сморил. Проснулся я оттого, что меня кто-то мягко трогал за плечо. Открыв глаза, я вижу перед собой очкастое лицо и никак не могу понять, где я. — Сивел, мы приехали, пошли на выход, — тут до меня стало доходить, где я и, окончательно проснувшись, подпрыгиваю с сидения и чуть ли не бегом спускаюсь по ступенькам автобуса. И как я уснул? Неужели я спал на плече Ельца? Ужас! Нет-нет-нет! Но не буду же я это у неё спрашивать! Ужасно! Что за день такой? — Елец, сколько времени? — она достаёт из джинсов телефон и молча показывает мне экран. 2:10 Боже, я только на Новый год так поздно гулял. — Ты тут постой, а я сейчас попутку поймаю, идти долго, а ты спать хочешь, хотя я могу тебя понести, — но как только она поняла, что сморозила, тут же развернулась и убежала к дороге. Я стоял красный. Вот же дура! — Сивел, — крикнула она, — Давай сюда! Я подошёл, это была какая-то старая рухлядь, но мне было всё равно, я хотел домой, хотелось спать и уже забыть этот жуткий день. Мы сели на заднее сидение, и тут водитель начинает свой дурацкий разговор: — Ох, молодость! Ох, юность! Как же хорошо! Любовь-морковь, страсти! Вы, небось, у родителей не отпрашивались? — тут этот старый знаток юности подмигивает в зеркало, словно мы с ним заговорщики. Мне неловко, и это замечает Елец. — Слух, дядь, давай без этих твоих речей ночных, мы устали, если захотим послушать твою шарманку, то свистнем, договор? И как это у Ельца так получилось? Я вот рта раскрыть не мог, а она так легко заткнула этого водителя. Хотя. Она же альфа, что тут говорить! Никакая она не бета. Мне хотелось быть недовольным, но никак не получалось себя уговорить. Мне было очень приятно, что Елец так себя ведёт, но, конечно же, себе в этом я не признался. — Ох, сразу видна собственническая натура, защитница ты наша! Понимаю, понимаю. «Что там этот водитель понимал», — с раздражением думал я, кося глаз в сторону Ельца, которая сидела с суровым лицом. Через минут пятнадцать мы уже были у моего дома. Водитель не взял с нас денег, сказав только: — Юность, — и укатил дальше по Невскому. — Ты там, это, поднимайся домой, я, это, подожду, когда у тебя свет загорится, — Елец мялась у дверей парадной, не поднимая на меня взгляд. — Ты что, знаешь, где я живу? — я решил всё же позлиться на неё. — Знаю, — еле слышно произнесла она, вжимая свою голову в плечи. Выглядела она презабавно, но я совершенно не хотел ей показывать своё радостное лицо, а посему, ничего не сказав, быстро открыл дверь в парадную и помчался на свой четвёртый этаж. Сердце моё колотилось, словно обезумевшее, и я не мог понять, это из-за того, что вбежал на четвёртый этаж, или из-за этой лопоухой каланчи. Но! Свет! Быстро разувшись, я бежал к себе в комнату, распахнув дверь, я нащупал выключатель на стене и помчался к окну. На улице ровно под моими окнами стояла Елец. Она смотрела в мои окна, прямо в мои глаза. Улыбнулась, показывая свои дурацкие скобки, помахала и развернувшись, пошла по Невскому в сторону Эрмитажа. А две рубашки так и была на мне.