ваш ребёнок замкнут и не ладит с коллективом

Снег на окраине Фэйанне в декабре – не редкость, но этим вечером он выглядит очень уж волшебно и сказочно, будто в каком-то типичном рождественском фильме. Белые крупные хлопья тихо, спокойно падают на землю, уже устеленную сверкающим в отблесках фонаря морозным покрывалом. Так прелестно и романтично – будто назло. Потому что наблюдает за снегом Ликс сквозь окно отделения полиции. Покурить бы. — Сейчас за тобой приедут, мелочь, — хмыкает Доротея, одновременно с этим набирая что-то на своём компьютере. — Не повезло, Аксель сегодня, похоже, не в настроении. На это Ликс закатывает глаза. — Аксель никогда не в настроении. — В академии он умел отрываться, знаешь. — Да сто процентов стоял, угрюмый, подпирал стенку на любом вписоне и хлебал пиво. Или что-то покрепче, но точно не коктейли, потому что он старпёр, который не признаёт «эту вашу молодёжную бадягу». Доротея усмехается, а затем достаёт из выдвижного ящика стола влажные салфетки и бросает пачку ему. — Вытрись, язва, у тебя стрелки размазались. И, нет, не совсем… думаешь, эти татуировки сами по себе взялись? Предложенные салфетки Ликс игнорирует – он похуй, ему панк, – но на теме татуировок Акселя оживляется. Сам-то в этом очень даже шарит, являясь частым клиентом тату-салонов. Правда, Ликс, скорее, по пирсингу – несколько проколов в ушах, серёжка в брови, шарик на языке… на татуировку решился только один раз, и теперь гордо носит чёрного кота на внутренней стороне бледного предплечья. — Думаю, что татухи, байк и олдскульный рок у него просто остались из молодости. А сейчас он душный дед. — Поссорились? — Доротея понимающе хмыкает, сверкает зелёными глазами так, будто знает всё на свете, но затем вновь возвращается к заполнению каких-то коповских документов на компьютере. Или расскладывает пасьянс – тут как угадать. Ликс поджимает губы и отворачивается, не желая это обсуждать. Хотя, честно говоря, Доротея ему нравится – она не такая кринжовая, как Бер, пару раз пытавшийся накормить его пончиками и слушающий сомнительную музыку. У Доротеи классные огненно-рыжие волосы, она одевается довольно стильно – эдакая роковая женщина, – а ещё всегда подбирает оттенки помады, которые ей очень уж идут. Сам Ликс жалует только чёрную (время от времени), но открыт к экспериментам, потому, вообще, близок к просьбе поделиться лайфхаками, как лучше подбирать цвет помады. Но Доротея предлагает кое-что получше: — Хочешь, покажу тебе фотки Акселя со времён академии? И конечно же Ликс хочет. Что за идиотский вопрос? К сожалению, они успевают просмотреть всего пару фото, когда датчик на входной двери коротко сигнализирует о вошедших. Но даже этих пару фото хватает, чтобы аккуратные тёмные брови Ликса поползли вверх. Нет, Аксель, конечно, мужик видный – крепкий, широкоплечий, темноволосый и весьма симпатичный… но кто ж знал, что семнадцать лет назад он был такой, прям… соской-нереалкой?! Ну, Ликс, естественно, видел семейные фотографии, и всё такое. Ликс сам помнит более молодую версию Акселя, хоть и смутно, но у Доротеи имеются материалы явно поинтереснее. Надо бы изучить их подробнее в следующий раз – в том, что он снова вскоре попадёт в отделение, Ликс не сомневается. Это лишь вопрос времени и терпения Акселя. Когда-нибудь оно у него лопнет, и дядя таки выполнит свою угрозу в виде пятнадцати суток, но не то чтобы это пугает Ликса. — Почему он не в камере? Низкий, хрипловатый с мороза голос Акселя разрезает воздух будто раскат грома ленивую преддождевую духоту. Ликс вздыхает, не отрывая глаз от кружки Доротеи с оставшимся кофе и следом губной помады – прям над надписью «MALE TEARS». Следом за Акселем вваливается – по-другому это назвать сложно – ещё более широкое рыжее недоразумение. Оно пыхтит, ойкает, извиняется и всё ещё пытается расстегнуть, видимо, заевшую молнию на куртке. Волосы у «недоразумения» чуть потемнели и слиплись от влаги – будто придурок влез башкой прям в снег. Возможно, так оно и было. Возможно, его туда ткнул Аксель. — Потому что там дубак сейчас. Как в вытрезвителе, — невозмутимо хмыкает Доротея и отпивает из своей кружки. Ей так похуй на разворачивающуюся семейную драму, Ликс даже завидует. Он немного хочет быть ею, когда вырастет. Только не копом, разумеется. Копы – отстой. Корен – он же Корри, «Коржик», напарник («головная боль») Акселя, только выпустившийся из полицейской академии, – тем временем таки расстегнувший куртку, снимает её и топчется на месте. На Ликса поглядывает, но явно старается не палиться. Это даже веселит. — Вот и отлично, ему туда как раз и нужно. Ну-ка дыхни, — рокочет Аксель, вздёргивая племянника одним лёгким рывком на ноги, почти полностью обхватывая пальцами худую руку чуть выше локтя. Ликс на это тут же шипит и огрызается, скалится: — Могу плюнуть. Я не пил! — тут же добавляет, потому что глаза Акселя, так сильно похожие на собственные, опасно сверкают чем-то тёмным. — Только энергос… У терпения дяди есть предел, и Ликс отлично чувствует черту. Потому и танцует на ней мастерски, словно эквилибрист на тоненькой верёвочке над самым куполом цирка. Да, цирк – отличная аналогия. Подходит изумительно. — Хочешь сказать, ты на трезвую голову полез расписывать школьный фасад матами?! — Там не только маты! — Ликс вскидывается. — Ещё кот с пентаграммой… — бормочет, отводя взгляд. — Кот с пентаграммой, — мрачно повторяет Аксель. Доротея глушит короткое ржание глотком давно остывшего кофе. Реакции Коржика Ликс не замечает, потому что внезапно находит интересным свой чутка облезший чёрный маникюр. Не то чтобы ему хоть бы капельку стыдно – нет уж, просто желание выслушивать очередную лекцию отсутствует напрочь. — Лучше бы ты к выпускным экзаменам готовился с таким энтузиазмом, — Акселя, впрочем, желания Ликса на этот счёт не особо интересуют. — Идиот. На тебя уже завели протокол. Хватка у дяди воистину железная – Ликс морщится, прямо-таки чувствуя, как на собственной бледной коже зреет синяк. Аксель хорошенько встряхивает его, на что получает лишь очередное шипение. Но теперь Ликс, по крайней мере, вскидывает голову и сталкивается с дядей взглядом. Отделение чудом не загорается от искрящих молний в их глазах. Практически одинаковых – только у Ликса синева уходит в более лиловый, фиолетовый даже оттенок. Аксель как-то сказал, что он вообще копия мать. Аксель… любил свою старшую сестру, и Ликс знает, что его – её сына – этот угрюмый дед любит тоже. Ликс тоже его любит. Они, всё-таки, семья. Но это вот вообще не отменяет его принципиальных позиций! — Концлагерь это, а не школа. Все должны одинаково одеваться, одинаково мыслить и вообще быть серой массой! — Куда ж тебе, такому особенному, до этих простых смертных, — Аксель скептически рычит. — Ты вообще понимаешь, какую репутацию ты себе зарабатываешь? Себе, своей семье?! — Давай, расскажи мне про семейную репутацию! — безуспешно пытаясь вырваться, Ликс почти выплёвывает это в лицо дяде. — И про то, как тебе на неё самому не похер. — Поумничай мне тут. — И что ты сделаешь? Оставишь меня здесь? Да пожалуйста, я привык! Это вырывается само собой и звучит так резко, так… горько, что Ликс каменеет – одновременно с Акселем. И снова отводит взгляд, сжимая губы тонкой полосой. В памяти возникает несколько эпизодов, что периодически прокручиваются на периферии сознания, в особенности, когда становится совсем уж хреново. Вот Аксель, уходящий ранним утром из дома, и колющий босые ступни холод от быстрого бега по лестнице; вот – найденный на столе билет в Цирцеросс; затем – бабушка, забирающая его, сбежавшего из частного летнего лагеря к Акселю, и отмазка того о «срочной работе»… И, конечно же, добивочка: любимое «ты знаешь, что я тебе не отец». Повисшую напряжённую тишину сотрясает громкий звук – будто слона разорвало. Ликс аж моргает, вздрогнув, только после понимает, что это было. — Извиняюсь… — Будь здоров, Корри, — хмыкает Доротея и протягивает салфетку уже этому увальню. — Простыл, что ли? Возможно, мысль о том, что Аксель действительно вмочил своего подопечного щенка-переростка в сугроб, не так уж далека от реальности. Атмосфера надвигающейся грозовой бури рассеивается, меняется: Коржик шмыгает носом и по указке раздражённого, отпустившего Ликса Акселя, удаляется на крохотную кухоньку заварить себе чай; Доротея звонит кому-то из патрульных. Ликс, плюхнувшись обратно на стул, в разговор не вслушивается, но заинтересованно косится, когда старшие решают уйти на перекур. Ему, вообще-то, тоже жесть как покурить хочется… но это можно и попозже, ладно. Главное, что Аксель, вроде, более-менее остыл и уже не угрожает в очередной раз пятнадцатью сутками. Не то чтобы подобная перспектива пугает Ликса… но лучше избежать не самых радужных двух недель в изоляторе, верно? Аксель, вновь накинув форменную утеплённую куртку, гаркает Корену присмотреть за «малолетним уголовником», а сам уходит с Доротеей на крыльцо. Ликс закатывает глаза. И… сам проскальзывает на кухоньку. Широкая спина Коржика, обтянутая форменной рубашкой, чуть потемневшей от влаги на вороте, выглядит… симпатично. Каким бы придурком напарник дяди ни был, как бы они, порой, друг друга ни бесили, Ликс не может не признать, что Корен выглядит вполне себе, ну. Ну, типа. Ну… вкусно. Этого рыжего добродушного плюшевого мишку хочется, откровенно говоря, сожрать. Ликс по-кошачьи ловко подпрыгивает на подоконник, усаживается там и подтягивает к себе острую коленку, выглядывающую из прорези чёрных скинни-джинсов. Нижняя половина маленького окошка припорошена дешёвым искусственным снегом, среди которого темнеют трафаретные следы снежинок. Сдув лезущую в глаза прядь волос – одну из немногих фиолетовых среди натуральных чёрных, – Ликс принимается перевязывать растрепавшийся короткий хвостик. Если распустить, кончики будут доставать до лопаток. Бабушка только недавно смирилась и прекратила попытки уговорить его постричься покороче. Коржик, обернувшийся уже с кружкой, чуть не разливает на себя кипяток. Вот ведь тупица. — Л-Ликс!.. Блин, ты меня напугал. — Какой-то ты слишком пугливый, как для полицейского. Ещё и для такого здорового. Чужие веснушки прячутся под румянцем – Корен всегда краснеет ярко, быстро, да и в целом все его эмоции на лице написаны. Ликсу в какой-то степени даже нравится выводить подопечного дяди на них. — Я не в том смысле… просто ты, типа, знаешь… — Страшный? — Ликс лениво выгибает бровь и едва сдерживает усмешку. — Что, такой страшный, что ты чуть в штаны не наделал, веснушка? — Да нет же! — молниеносно возражает Коржик. — И ничего я не наделал, а ты… совсем не страшный. — Совсем? — Совсем! — желторотик-полицейский запальчиво кивает. — Ты же наоборот… — и осекается, видимо, стопоря себя на том, чтобы не ляпнуть лишнего. А вот Ликсу очень уж любопытно услышать это «лишнее». Словно змей-искуситель, он щурится и нагло отбирает заваренный Кореном чай. Делает глоток, слегка морщится от жара на языке, а затем подтягивает этого щенка-переростка к себе. За кобуру. — «Наоборот» – что? — тонкие пальцы подцепляют очертание пистолета, пока уголок губ таки приподнимается в наглой ухмылке. — Ликс! — Корен сглатывает, тут же перехватывая его запястье – жаркая, чуть вспотевшая лапища приятно обжигает, с лёгкостью смыкаясь полностью вокруг собственной руки. — Тебе нельзя это трогать! — А то что? Арестуешь меня? Хочется смеяться от того, как Корен пыхтит и краснеет даже ярче прежнего. — Это не игрушки, ты, придурок мелкий… — Нашёлся тут самый взрослый, тоже мне. — Я старше тебя почти на три года! — хватка Корена становится сильнее – практически болезненно. А ещё горячо. Так горячо, что низ живота Ликса простреливает жарким импульсом. — Пусти пистолет, засранец. — Тогда отвечай. — Что?.. — «Наоборот». Что ты имел в виду? — Ликс проницательно щурится, пока пальцы с коротким чёрным, местами чуть отслоившимся маникюром, поддевают пистолет активнее. — Ответишь – отпущу. Теперь у Коржика горят ещё и кончики ушей. То ли от смущения, то или от сердитости… впрочем, Ликсу в любом случае нравится за этим наблюдать. Наконец, Корен таки выжимает из себя: — Что ты… не страшный, а наоборот. Ну… красивый, типа. То есть… симпатичный. Н-нормальный. — Так «красивый», «симпатичный» или «нормальный», всё-таки? — Ликс откровенно веселится, вместе с тем отпуская кобуру и теперь цепляя рыжего дурачину за ворот. Наклоняет ближе. — Можешь рассмотреть получше, раз ещё не определился. И, конечно же, взгляд Корена тут же падает на его губы, а крупный кадык нервно дёргается, когда здоровяк шумно сглатывает. Классика. Акселю наверняка не понравится, что его племянник в открытую клеит его «зелёного» напарника. Эта мысль ещё сильнее подогревает желание засосать рыжика прямо здесь и сейчас, и Ликс собирается действовать, но датчик входной двери из кабинета невовремя даёт знать о возвращении «стариков». Чай Корен, в итоге, дохлёбывает впопыхах, потому что Аксель зовёт его заполнять отчёт, но это совершенно не мешает Ликсу довольствоваться самим собой. Особенно в моменты, когда Коржик таки зыркает в его сторону, то и дело беспощадно краснея. В полицейской машине на заднем сидении, примерно полчаса спустя, оказывается куда холоднее – Ликс ёжится и кутается поплотнее в свою зимнюю косуху. Она, конечно, теплее обычной, ещё и «винтажная» (ну, потому что досталась от Акселя), но шея остаётся голой, а заморозки крепчают. Коржик, вроде как переставший шмыгать носом, молча передаёт ему шарфик. — И нафига? — Ликс скептически фыркает, чувствуя, как кровь приливает уже к собственным щекам. — Замёрз же, — рыжий детина невозмутимо ведёт плечом. — Я сейчас «печку» подкручу… — и улыбается Ликсу в ответ через зеркало заднего вида. Аксель на них внимание не обращает, сидя на переднем пассажирском. Оно и славно – его мрачное молчание можно расценивать по-разному, но это, по крайней мере, спасает от пререканий и нотаций. Пока что. С тихим цоканьем языка, Ликс, всё же, наматывает шарфик на шею. Не то чтобы ему прям не нравится – нет, вообще-то, так куда теплее и уютнее, да и шарф приятно пахнет дурацким Коржиком, который, сколько бы Ликс ни отрицал себе, привлекает его, но… надо же из вредности сделать вид. «Повыёбываться». Да. Это Ликс любит. А ещё он не собирается отдавать Корену шарф, даже когда тот, доехав до своего дома, выходит из машины и уступает Акселю водительское место. В окно Ликс следит за ним, и поджимает губы, когда напарник дяди робко машет ему рукой. Сразу же, на автомате, он показывает Корену средний палец, но затем усмехается. Подумав с секунду, пока придурок не ушёл, дышит на стекло и рисует сердечко. И тихо прыскает сам себе под нос, когда вспыхнувший в очередной раз Коржик резко разворачивается, убегая домой. Здоровяк едва не путается в своих ногах, а Ликс зарывается носом в его шарфик. Дурацкий такой, пёстрый, бордовый… но тёплый, как и сам Корри. Остаток пути до дома Акселя они проводят молча. Ликс то и дело дёргает коленкой – тоже замёрзшей, выглядывающей из прорези джинсов, – потому что курить хочется до усрачки. Сделать это получается только через мучительно долгие сорок минут. Аксель курит на крыльце, и Ликс выскальзывает к нему тихой тенью. Выглядит наверняка нелепо – в чужой куртке на несколько размеров больше, в таких же чужих больших тапках. С ног Ликса они почти слетают. — Чего выперся? Холодно, — хрипловато ворчит Аксель, когда замечает его присутствие. Хотя, наверняка заметил и раньше, просто давал возможность вернуться обратно. На случай, если Ликс решит сделать вид, что ничего не произошло, передумает мучить их обоих разговором или молчанием – что одно, что другое… даётся трудно. — Курить хочу. Аксель на это недовольно хмурится, но лишь молча даёт пачку сигарет вместе с зажигалкой – под пальцами ощущается гравировка. Подарок от Кавэйха, лучшего друга дяди. Сигареты Акселя, конечно, слишком крепкие, но Ликс, игнорируя чужие скептически, почти смешливо скошенные на себя глаза, упрямо затягивается. Горло едва ли не сводит, нос щиплет, а в уголках глаз проступают слёзы, однако, Ликс не позволяет себе закашляться. Что и кому он хочет доказать такими ежедневными бунтами – по поводу и без – вопрос открытый. — Что в итоге с граффити? — Ликс выдыхает, садится на перила над крыльцом рядом с опирающимся о них же предплечьями Акселем. — Будешь отмывать, — тот тоже выпускает дым изо рта, стряхивает пепел. На Ликса не смотрит. — И всё? — Для тебя – всё. — А не для меня? Наконец, Аксель таки чуть поворачивает к нему голову, и их глаза пересекаются. — Штраф. — Я могу оплатить! — тут же вскидывается Ликс. — У меня есть деньги. Аксель фыркает коротким ржанием – не улыбается, но явно считает сказанное нелепостью. — Вопрос закрыт, Ликс. С минуту они курят молча, пока у Ликса не возникает другой вопрос: — Ты сказал бабушке? — Нет, — качает головой Аксель, снова затягиваясь сигаретой. — И ты не говори, — продолжает на выдохе. — Будто ей от тебя и так головной боли не хватает. — Можно подумать, ты был ангелом во плоти и самым очаровательным сынулькой, — Ликс бурчит, немного дуясь, и сам тоже выпускает дым из приоткрытых губ в ночное небо. — Нервы так я уж точно никому не трепал. И не попадался на такой нелепой хуйне. — Я бы тоже не попался, если бы сторож не решил именно в тот момент выйти покурить! Две сизые струйки, идущие от их сигарет, мешаются со снежинками, улетая куда-то вверх, а при разговоре изо ртов и носов то и дело вырываются клубочки пара. Ликс поджимает губы, рассеянно поглядывая на свои бледные руки с порозовевшими от холода костяшками. Местами они сбиты – хорошо, что пиздиться со всякими ублюдками, отстаивая самого себя, получается без вмешательства копов. Хотя, если бы вмешался Аксель – от этих ублюдков и места мокрого не осталось… но Ликс предпочитает решать свои проблемы сам. Даже отхарькиваясь, порой, кровью в каком-нибудь обоссанном переулке. — Это пока я тебя вытаскиваю. В следующий раз тебе светит административка, на бумаге всё будет, — Аксель тушит окурок в пепельнице, достаёт вторую сигарету. — До суда может дойти. Хочешь так? По-взрослому? Ликс отворачивается. Выбившиеся из хвостика пряди помогают спрятать глаза. — Тебя никто не просил, — тихо бубнит. — И ты сам говоришь, что мне «пора взрослеть». Раз я такой проблемный, то зачем ты вообще со мной возишься? — Не задавай тупых вопросов. — Я уже задал! — Ликс поднимает голову, смотрит прямо, лиловые глаза сверкают решимостью. — Поэтому отвечай. — Раскомандовался, — фыркает Аксель. — Какое тебе вообще дело? Угрожаешь закрыть на пятнадцать суток – и всё равно только отчитываешь! Штрафы за меня оплачиваешь, почему? Зачем, раз я тебя так выбешиваю и позорю семью? Кажется, у него таки выходит вывести дядю из себя, потому что тот в какой-то момент не выдерживает и рявкает: — Потому что мне не плевать на тебя, мелкий ты идиот. Или, думаешь, делать мне больше нечего, кроме как вытаскивать тебя из всякого пиздеца, как котёнка за шкирку?! — Я тебя об этом не просил! — Тебе и не нужно меня ни о чём просить. Ликс, набравший в грудь воздуха для очередного ответа на повышенном тоне, замирает от уже более спокойного, хрипловатого ответа дяди. Медленно выдыхает, расслабляя напряжённые плечи под чужой большой курткой. Лёгким порывом ветра задувает куда-то в область шеи, вызывая досаду от того, что шарф Корена остался в прихожей на крючке, но в целом ночь тихая. Ликс молча тянется за второй сигаретой, нахохлившись, чтобы не так холодило горло. Подкурить не получается ни с первого, ни со второго, ни с четвёртого раза – зажигалка, сволочь, подводит. Наверное, Аксель давно не заправлял её. Но Ликс не сдаётся, лишь тихо матерится, продолжая попытки выдавить искру. — Ты такой же упрямый, как она. Чужая крупная ладонь перехватывает его собственную, вторая прикрывает кончик сигареты от ветра. Ликс поднимает взгляд на Акселя, пока тот за два нажатия таки вызывает огонёк. Что-то тревожно-тоскливое тянет в груди каждый раз, когда Аксель говорит о его, Ликса, матери – это происходит редко. Возможно, реже, чем ему самому бы хотелось. Ликс чувствует себя ничтожно-маленьким и пытается душить внутреннее желание ощутить чужое тепло, внимание, ласку. Бабушка никогда не была на них скупа, но ему нужно… ему нужно… Ему нужен кто-то, кто понимает. — И как ты, — тихо выдыхает после затяжки Ликс, приподняв голову, чтобы не дымить на Акселя. Они молчат несколько секунд, поймав взгляд друг друга. Аксель едва заметно усмехается. Коротко кивает. — И как я. Снег начинает залетать под козырёк крыльца, оседая на их волосах – одинаково чёрных, немного встрёпанных. У Ликса они становятся ещё большим беспорядком, когда Аксель зарывается в них пальцами и мягко ерошит. Вся его ладонь почти полностью накрывает голову, окончательно ослабляя собранный хвост… но на это плевать. Ликс просто подаётся вперёд, в итоге укладывая голову дяде на плечо, пока тот отбирает у него сигарету и тушит в пепельнице. — Аксель..? — М-м? — Спасибо. На секунду кажется, что Аксель сейчас отстранится, но вместо этого Ликс чувствует, как его снимают с перил – действительно, будто котёнка. И цепляется, прижимаясь ближе. Аксель в ответ неспешно обнимает его крепче. — Я просто не хочу, чтобы ты вляпался в какое-нибудь дерьмо, — тихо хрипловато признаётся дядя, пока Ликс вдыхает отлично знакомую смесь сигаретного дыма, древесного парфюма и нейтрального кондиционера для белья. — Мне глубоко похер на репутацию, на положение, но не на тебя. — Я знаю, — шепчет Ликс в ответ, чувствуя, как в уголках глаз вновь горячо собираются слёзы. — Я… знаю. Несмотря на усиливающийся снегопад, ему совсем не холодно. Мороз, до этого кусающий за кончик носа, теперь попросту не может к этому самому носу подобраться – Ликс прячет тот в тёплом вороте свитера дяди, а самого себя прячет в его надёжных крепких руках. — Идём в дом. Холодно и поздно уже, — бормочет Аксель. Ликс кивает, тем самым потираясь щекой о чужое плечо. Кивает, соглашается, послушно обмякая. И почему-то совсем не бунтует.