Гранатовый остров

К концу первого месяца на острове Флоран окончательно убеждается, что Кайрусу можно доверять. Если бы дело касалось только его самого, Флоран и вовсе не терзался бы сомнениям: он всегда легко сходился с людьми, щедро предлагал свою дружбу и охотно принимал любую компанию, что бы она ему ни сулила. Бывало, конечно, что его разводили в кабаках на деньги, и тогда по пути домой пустой кошель оттягивал пояс сильнее и горче полного. Бывало, вместо золота он тратил на фальшивое приятельство время, лишь спустя месяцы узнавая о том, что так называемые друзья водились с ним лишь из-за титула и связей. Случались с ним и ссоры, и расставания, и разбитые сердца по совершенно иным, не связанным с его семьёй и богатством причинам, но ничто из этого не затмевало радости, что он получал от случайного знакомства, которое могло вылиться в шумный, полный смеха вечер или разговоры шёпотом под луной, короткие прогулки или длинные путешествия, уют близости или азарт приключений. Ему нравилась дружба беспечная, с простыми прощаниями и тёплыми чувствами, нравилась и дружба безусловная, долговечная и прочная, со слезами, и письмами, и яростной верностью. Приедь Флоран на Гранатовый остров в одиночестве, он не раздумывая бы ввязался с Кайрусом в какую-нибудь авантюру, выпил бы с ним гранатового вина на плоских крышах в деревне, попросил бы сводить в горы, чтобы разжечь костёр и любоваться звёздами полночи. Но, впуская Кайруса в их дом, в их жизнь теперь, Флорану нужно быть внимательнее, он знает. Не разобьёт ли он сердце Фел небрежным смехом в ответ на сокровенное признание? Не подобьёт ли Фабьена на какую неосторожную глупость? Не воспользуется ли уязвимостью отца? Флоран несколько ночей метался без сна в постели, гадая… Ладно, это была одна ночь. И метался без сна он час, не больше, но по его меркам это немалый срок! Он любит поспать до обеда и обычно тут же впадает в крепкий сон, стоит только голове коснуться подушки. Но идут дни — и Кайрус завоёвывает его доверие. Тем, что не является к ним в дом без спросу, и тем, что отвергает порой приглашения, если занят на плантации. Прямо и открыто, без оправданий и увиливаний. Флорану нравится и то, как обращается он с Фел: с галантностью нарочито смешливой, чтобы невозможно было спутать с серьёзными ухаживаниями. За прошедшую неделю он не оскорбил её ни взглядом, ни словом. Он, конечно, понимает, что симпатичен ей, и не скрывает этого своего понимания, но не играет с ней и не смеётся над её чувствами. Он на удивление чутко подстраивается под людей: никогда не грубит Фел, но Фабьену отвечает остро. С Флораном он прост, с графом лукавит, словно пытаясь растормошить его. Но не давит, безошибочно улавливая растерянность отца и желание остаться наедине со своими мыслями. Когда они прогуливаются вместе по острову, Кайрус кокетничает с молодыми девицами, приезжающими подзаработать на плантации из портового городка по ту сторону перешейка, и вечно останавливается у дороги поболтать с местными, будь то ворчливый старик, пастушка с детьми или пьяница, едва способный ворочать языком. Детей на острове немного, но те, что есть, завидев Кайруса издалека, несутся навстречу с просьбами об играх. И он ведь соглашается. Машет рукой Флорану и Фел, мол, ступайте дальше без меня, догоню. Принимая приглашение на виллу, он всегда приносит с собой угощение: вино, или цукаты, или орехи с фруктами. Как-то раз заявился с корзиной яиц и ведром свежего молока. Он обворожил всех их слуг — и особенно Жюли, которой он всегда приносил какой-нибудь цветок. И местные его любят. И Фел от него без ума. И Флорану Кайрус искренне нравится, и оттого… Оттого он совершено, абсолютно не понимает, за что на него так взъелся Фабьен. Вот и сейчас: как заслышал, что Кайрус заглянет на ужин, тут же захлопнул свою книжку и встал из кресла. — Ты куда? — спрашивает Флоран, в пару резвых шагов догоняя брата и преграждая путь. — В сад. — А ужин? — Потом поем. Флоран склоняет голову, заглядывая ему в глаза. Фабьен упёрто смотрит в ответ. Ему почти не приходится вздёргивать вверх подбородок — за последний год он так вытянулся, что почти догнал брата в росте. — Он тебя чем-то задел? — прямо спрашивает Флоран и поясняет: — Кайрус. — Он жулик. — Жулик? — с удивлённым смехом выдыхает Флоран. Фабьен закатывает глаза. — Мошенник, плут, обманщик, — раздражённо перечисляет он. — Изворотливый пройдоха, который использует смекалку для достижения личных целей нечестным путём. — Господин Словарь? Здравствуйте. Не могли бы вы передать слово Фабьену, моему младшему брату? Фабьен цыкает и шагает к двери, плечом задевая Флорана. Тот перехватывает брата за локоть, мягко разворачивает к себе. — Фаб, — со вздохом просит он, — ну что такое? Почему Кайрус, по-твоему, обманщик? — Не «по-моему», — спорит Фабьен. — Это факт. — Научно доказанный? — улыбается Флоран. — Засвидетельствованный, — щурится брат и… достаёт из-за пазухи записную книжку, открывая её на странице с лентой-закладкой и педантично зачитывая: — Десятое число, день. Злонамеренная ложь. Десятое число, вечер. Подмена образцов для исследования, злонамеренная ложь. Снова, — добавляет он, поднимая суровый взгляд на Флорана. Тот… даже не знает, что сказать. Прыскает смехом, качая головой. Десятое число… Это же их первый день на острове. Это было так давно… Уже целая жизнь прошла. Солнечная, звонкая, цветущая. Кажется, они в тот день виделись с Кайрусом дважды: по дороге на виллу и вечером, у моря. Разве говори он тогда с Фабьеном?.. Ах, да. Ведь точно. Флоран бросился догонять Фабьена, Кайрус пустился следом и сказал что-то о горных львах, утаскивающих одиноких путников… «Злонамеренная ложь», — улыбается Флоран своим мыслям. Фаби наверняка обрадовался перспективе увидеть горных львов вживую, а их, как оказалось, на острове не водится. А у моря… Что же там случилось? Флоран помнит, как Фабьен снял обувь, подкатал штанины и полез в воду, набивая карманы камнями, чтобы позже их изучить… Но Флоран и не знал, что они с Кайрусом тогда общались: слишком занят был с Фел сооружением песочного форта, который она всё пыталась превратить в изысканный дворец. — Что за подмена образцов? — спрашивает Флоран. — Он сказал, что нашёл необычный камень, и всунул мне в руку… краба, — нехотя признаётся Фабьен, и Флоран призывает высшие силы, чтобы снова не засмеяться и не обить его. — Ужасающее, варварское злодеяние, — кивает он и протягивает руку: — Дай почитаю, что там ещё. Брат протягивает книжицу, и Флоран скользит взглядом по аккуратным строчкам. Боги, да тут страницы и страницы заметок… — Одиннадцатое число, утро, — зачитывает он. — Подхалимство, кража… Кража? — удивляется он. — Он забрал кошку. — Какую кошку? — Во дворе. Он забрал её и унёс с собой. — Фаби, — медленно произносит Флоран. — У нас нет кошки. — Я знаю, — огрызается он. — Потому что Кайрус её унёс. — Нет! Потому что мы е не заводили! — Она сама завелась, как и все кошки, и могла бы жить здесь, — спорит брат. — Да тебе ведь даже не нравятся кошки! Ты же чихаешь от них! — Он всё равно не имел права… — Ладно, ладно, — вздыхает Флоран, растирая переносицу. Возвращается к чтению: — Одиннадцатое число, вечер. Ложь… Надо же, не злонамеренная. Пятнадцатое число, вечер. Мухлёж. Это когда мы в карты играли? Девятнадцатое число, утро. Подхалимство, непристойные замечания, избежание податей и преступный сговор… Это ещё что? — Он подговорил нашего повара закупать устриц у местного рыбака, а не в порту Пеи-де-Вели, где их продажа облагается пошлинами. Это преступление. — Он сберёг нам деньги, ты же понимаешь? — улыбается Флоран. — Двадцать мятое число, утро. Злонамеренная ложь… Ну, конечно. Мухлёж, убийство… Убийство?! — Он прихлопнул жужелицу. — Фаби… — вздыхает Флоран. — Ты же сам постоянно убиваешь насекомых, на булавки их насаживаешь… — Аккуратно. Он раздавил её, всё испортив и… — он хмурится, вырывая записную книжку из рук Флорана и доставая из кармана грифель, чтобы что-то зачеркнуть. — Ты прав. Я заменил «убийство» на «порчу образцов и саботаж исследования». — Какое облегчение, — хмыкает Флоран, гадая, есть ли у брата подобный список провинностей для каждого, или этой чести удостоился исключительно Кайрус. Наверняка так и есть, ведь иначе Флорану пришлось бы сколотить ещё один шкаф — только для томов, посвящённым злодеяниям Фелиси. — Оставь это, а? Он славный парень. Продолжить разговор они не успевают: раздаётся стук в дверь, и Южен, дворецкий, отправляется встречать гостя, а Фабьен юркает к выходу в сад. Кайрус заходит в дом с корзиной гранатов, по ступенькам лестницы, будто почувствовав его приближение (а скорее, глядя на дорогу из окна), порхает Фелиси. Служанка звонит в колокольчик — и все собираются к столу на веранде дожидаться графа. Ужин выходит славным: чудовищно преступные устрицы особенно свежи, корочка запечённого окуня прелестно хрустит, и Флоран нигде не пробовал таких вкусных оливок и фиников, а Фелиси не может оторваться от базиликового мусса. Даже граф задерживается за столом дольше обычного, расспрашивая Кайруса о плантации и торговле с провинциями Мон-Сери и Риеттом. Вскоре он, правда, всё же покидает их, возвращаясь в дом, и Фел взбудораженно выпрямляется: она ждала ухода отца. — Давайте в карты! Или кости! — Фелиси нетерпеливо отставляет от себя тарелку, подзывая служанку. — Убери тут всё. Кайрус ухмыляется. — Негоже юным виконтессам… — начинает он, доставая из кармана колоду и мешочек с игральными костями. Впервые он предложил Флорану сыграть партию во второй вечер на вилле, и с тех пор, похоже, всегда брал их с собой. Даже обучил их троих своим южным играм. Фабьен тогда согласился сыграть с ними, потому что, как бы ни была велика его неприязнь к Кайрусу, живое любопытство одержало верх: брат любит изучать новое. А Фелиси и вовсе была в восторге. Мать всегда запрещала им азартные игры, говоря, что пагубное пристрастие к картам, ставкам и растрачиванию семейных сбережений течёт в их венах. Ставила в пример их дядюшек, проигравших в домино ювелирную лавку деду. Они выкупили её позже, удачно поставив на скачках, но об этом мама предпочитала молчать. А отец бы и вовсе в могилу слёг, если бы он узнал, что его дочь — ладно уж сыновья — участвует в подобных развлечениях. Кайрус, однако, заканчивает свою мысль несколько иначе: — …проигрывать безродным земледельцам. — Ну, ты уж не принижай себя, — улыбается Флоран. — Не безродный земледелец, а перспективный наследник гранатовой империи. — Ах, да, моя империя… — тянет Кайрус, раздавая карты. — Три сотни домов, бессчётное поголовье скота — ведь пастухи наши не умеют считать, — флот рыбацких лодчонок, горстка стариков, щепотка детишек и… — он шарит в кармане, чтобы торжественно хлопнуть на стол монеты, — …шесть медяков! Фелиси хихикает, и Флоран качает головой: Кайрус, конечно, прибедняется. Его семья живёт в достатке, да и остров не бедствует. Торговля идёт бойко, дома все крепкие, украшенные, лошади молодые, лодки новые. Провинция, которой принадлежит остров, одна из самых богатых в Мон-Сери, и, выгодно женившись, Кайрус легко мог бы влиться в ряды местной знати. Как Флоран понял из рассказов друга, далёкий предок Кайруса несколько веков назад купил участок на острове — тогда ещё, поди, не Гранатовом, — и посадил первые гранатовые деревья. Сын его выкупил ещё клочок земли, внук — ещё, и сейчас семье Кайруса принадлежал весь остров, за исключением, разве что, их виллы, участок под строительство которой отец выкупил годы назад. В Риетте так бы не сложилось: вся земля находилась в распоряжении Императора, герцогам, графам, баронам и иже с ними. Земледельцам она лишь «давалась в пользование по милости господина». В Мон-Сери порядки были иными. Любой купец или ремесленник мог купить себе участок, и даже король не вправе был потребовать его назад — лишь выкупить. — Ты забыл про грозную армию бродячих собак и кошек, — жеманно поправляя волосы, улыбается Фелиси. — Они не бродячие, — отвечает Кайрус. — А чьи? — Общие, — он легко пожимает плечами. — Их все на острове подкармливают. — К слову, — встревает Флоран, изучая свои карты: паршивейшие же, однако… Может, Кайрус и впрямь подмухлёвывает?.. — Фабьен считает, что ты украл у нас кошку. — Прошу простить, ваша милость, — шутливо раскланивается Кайрус, — но надо же бедному человеку кормить семью. — Вот как! — деланно удивляется Флоран. — Не знал, что ты родом с Севера. — Они там едят кошек? — смеётся Кайрус. Он, верно, не знаком с предрассудками о далёком Норд’Эхсте. — Как знать, — он жмёт плечами. — Уж явно не гранаты. — Они и людей едят, — со знанием дела кровожадно добавляет Фелиси. — Мне Жанетт тако-о-ое рассказывала… — А ей откуда знать? — Так у неё прадед там воевал! — И что? — Кайрус сверкает глазами, заговорщицки склоняясь над столом. — Съели его? Фелиси смущённо тупит взгляд от такого пристального внимания и заливается румянцем, пряча лицо за картами, напрочь забывая о подруге Жанетт, её воинственном прадеде и северных людоедах. Они играют несколько партий в карты, ещё несколько — в кости, пока Кайрус, поддавшись и проиграв все свои шесть медяков довольной Фел, не заявляет, что он «вдрызг опозорен и смертельно разорён». Флоран понимает, что так он даёт им понять, что ему впору отправляться домой: он обычно покидает их до заката, чтобы встать с первыми петухам. Но Фелиси то ли не улавливает намёка, то ли нарочно игнорирует его. Хочет, чтобы Кайрус задержался подольше. — Тогда давайте в шарады поиграем, — говорит она. — Это как? — спрашивает Кайрус, и Флоран ловит его взгляд, благодаря кивком и извиняясь улыбкой. Фелиси воодушевлённо принимается рассказывать правила, а Флоран — чистить один из принесённых Кайрусом гранатов. — …втроём можно, но в парах, конечно, куда интереснее, — говорит она. — Фло, позовёшь Фабьена? Флоран едва не давится гранатовой косточкой. Чтобы Фелиси искала компании их брата?.. Да никогда! Нечисто здесь что-то. Он смеряет взглядом сестру, подмечая уши — горящие, что закат над морем. Ах, вот что. Хочет сыграть в паре с Кайрусом. — Ладно, — подумав, соглашается Флоран. — Я спрошу у него, но ничего не обещаю. Прикажи пока зажечь лампы на веранде, а то темнеет. — Не-е-ет, лучше в дом пойдём, — ноет Фел. — Мотыльки же на свет налетят, комары… А, — вдруг обрывает себя она, раскусив план брата, и расплывается в хитрой улыбке. — Хорошо. Флоран встречается с непонимающим взглядом Кайруса и, подмигнув, идёт звать Фабьена, гадая, перевесит ли интерес к жукам его неприязнь к Кайрусу, сестре и шарадам. Наверняка нет. Но Флоран умеет уговаривать и точно знает, что положить на нужную чашу весов: жалостливое «ну пожалуйста, Фаби, ради меня» и взятку. Большую, жирную взятку.

***

Фелиси провожает спину брата взглядом, сгорая от двух противоречивых чувств: болезненного трепета («Мы остались наедине! Наедине!) и окрыляющего ужаса («Мы остались… наедине?»). Ещё ни разу она не оставалась одна с Кайрусом. Да что там — с любым юношей! Если, конечно, не считать Флорана и Фабьена, но они её братья, им можно быть с ней в одной комнате без присмотра и сопровождения. Конечно, на веранде сейчас ещё и Жюли, зажигающая свечи в лампах, но Фелиси с детства привыкла не замечать их — слуг. Она взволнованно теребит кольцо на пальце — скромное, с обсидианом, — жалея, что траур не позволяет ей носить любимые топазы, из-за которых её глаза будто становятся голубее и ярче. Ей хочется что-то спросить у Кайруса. Что-то рассказать — что угодно, правда. Но язык прилипает к нёбу, во рту сохнет. Да что ж такое?.. Она ведь болтала с ним за картами и не смущалась, но… Сейчас всё по-другому. Они наедине. К счастью, Кайрус сам начинает разговор. Наклоняется ближе, хитро прищуриваясь. — Что твой брат задумал? С жуками и лампами. — О! — вскидывается Фелиси, выравнивая спину и поднимая голову, вспоминая уроки гувернантки: «Представь, что на твоей макушке стоит хрустальное блюдо…» — Это наживка для Фабьена. — Рыба он, что ли? — улыбается Кайрус. — Рыб ловят… на жуков? Он смеётся, и Фел сконфуженно краснеет. — А ты как думала? — На… на крючок. — Это, — Кайрус вскидывает брови, задумываясь, — сложно оспорить. Фел облегчённо выдыхает, закусывая губу, чтобы не разулыбаться: недавно она заметила в зеркале, как от этого щёки её кажутся толще, и лицо становится будто проще и круглее, как у деревенской дурочки. Она спохватывается, вспоминая изначальны вопрос Кайруса, и говорит: — Братец помешан на жуках. Сложно его винить, — вздыхает она. — Подобное тянется к подобному… Ничего удивительного, что его привлекают всякие мелкие мерзости. Кайрус посмеивается, откидываясь на стуле. — Вы с ним не ладите, я смотрю. — Он грубиян и выскочка, — Фел вздёргивает нос, презрительно фыркая, но, мельком взглянув на Кайруса, смягчает тон, оправдываясь: — Не только я так считаю. Он никому не нравится, у него даже друзей в Риетте нет. — Мне показалось, они довольно близки с Флораном. — Ты что? Нет! — ужасается Фел. — Фло его просто жалеет, потому что Фабьен болен. И не только на голову, — добавляет она, цыкая. — А что с ним? — Кайрус вздёргивает бровь, оглядываясь на дверь, за которой скрылся Флоран. — У него жидкая кровь. — Да она у всех вроде бы не твёрдая, — Кайрус улыбается, и Фел не может понять, шутит ли он или и впрямь о таком недуге не слышал. — У него синяки сами собой появляются, особенно на суставах, — она трогает свой локоть, показывает на колено. — Ещё кровь из носа часто идёт. И если порезаться, не останавливается долго… О! Фло ему в детстве зуб выбил — так Фабьен чуть не помер! — радостно добавляет она, но, вспомнив о воспитании, тяжело вздыхает: — Бедняжка. — Хм-м, — тянет Кайрус. Его губы приподнимаются в лёгкой улыбке. — А я-то думал, он просто дерётся часто. — Он и дерётся! — горячо уверяет его Фелиси. — Со мной, в основном. — Какая низость — драться с леди, — поддерживает Кайрус, и Фелиси довольно кивает. — Я же говорю: грубиян. К сожалению, их уединение прерывает Флоран, вернувшийся с победой — и Фабьеном. Они все перебираются из-за стола на садовые лавочки на веранде — дубовые, с резной спинкой, с мягкими подушками для сидения, — и Фел, выцепив Флорана, приподнимается на носочки и шепчет: — Как ты его уговорил? Флоран причмокивает, важно расплавляя плечи. — Скажем так, у меня есть кое-какие тузы в рукаве… — Он отдал мне свою комнату, — встревает Фабьен, отталкивая Фел, чтобы пройти на самое уютное кресло. Садится там, нахохлившись, и бросает недобрый взгляд на Кайруса — всего на мгновение, прежде чем резко отвернуться. Грубиян и есть. Фел медлит, решая, дуться ли ей на Флорана: вообще-то, она тоже хотела бы жить в его комнате — та больше, светлее, со своим балконом… Но, в конце концов, теперь они могут сыграть в шарады по парам, так что, поразмыслив, Фелиси решает простить брата. — Ладно, давайте начинать тогда! Фло, мы будем с тобой вместе. Флоран приоткрывает рот и тут же его захлопывает. Наклоняется к ней, шёпотом уточняя: — А ты разве не с Кайрусом хочешь играть? — Нет, конечно, ты меня куда лучше понимаешь, дорогой мой брат, — она невинно хлопает ресницами, любовно беря его под руку. Флоран подозрительно прищуривается, но Фел в ответ лишь улыбается ему мило и ласково. Фло иногда такой дурак… Зачем же ей играть в паре с Кайрусом, если в игре против него ей предоставиться благонадёжный предлог его касаться? Положить руку на плечо, приподнимаясь к самому уху. Шепнуть ему загаданную фразу. Узнать, как он пахнет… Дыхание перехватывает от предвкушения сладкого-сладкого будущего, которое Фелиси спешит приблизить весёлым: — Мы первые загадываем! Я уже придумала фразу, так что, Кайрус, будь любезен… — Стой, стой, он же в первый раз играет. Пусть посмотрит сначала, — встревает Флоран. — Фаби, иди сюда. — Да я только сел… — ворчит брат, но всё же встаёт и плетётся к ним со скоростью слизня, едва волоча ноги. Они отходят подальше и становятся плотным кругом. — Ну, Вьюнок, что придумала? — спрашивает Флоран, понижая голос. Фел недовольно поджимает губы. Она хотела загадать Кайрусу «Нагого купца» — название риеттской сказки, — в надежде, что он, изображая первое слово, распахнёт свою рубашку… Но загадывать это Фабьену? Нет уж. Тем более, тогда загадывать Кайрусу будет уже Флоран, а он всегда загадывает ужасные глупости, чтобы поднять человека на смех. — Я уже забыла, — врёт Фелиси. — Серьёзно? — усмехается Флоран. — Ладно… Тогда-а-а, — он показательно чешет бороду, хотя глаза игриво сверкают: уже есть на примете какая-то пакость. — Показывай: «С лежачей собаки хоть блох мешок». Фабьен тут же кривится. — Это бред. Нельзя соединять три поговорки и… — Кто сказал? Вперёд, давай-давай! — подначивает Флоран и хлопает брата по спине, возвращаясь на лавку с Фел. Фабьен скрещивает руки, глядя на потолок и чертыхаясь под нос. — Э-э… — тянет Кайрус. — «Недовольный дворянин»? — Я ещё не начал показывать, — огрызается Фабьен и, вздыхая, переминается с ноги на ногу. Ему явно неловко делать это перед малознакомым человеком — он и в круги семьи-то всегда играл скованно, зажато. Соглашался только из-за уговоров матери, а с её смерти… Фел хмурится. Кажется, с её смерти они больше и не играли. Из-за траура их поместье закрыто для гостей, а вдвоём с Флораном… Что ж это за игра была бы? Фабьен оттопыривает пальцы. — Шесть, — кивает Кайрус. Фабьен угрюмо пялится на него, трясёт руками, мол: «Ну?!» — Это значит, что во фразе шесть слов, — смилостивившись, подсказывает Флоран. — Ага. Хорошо, — Кайрус подпирает щёки руками, ставит локти на колени, сгорбив спину и внимательно следя за Фабьеном. Тот продолжает угловато изображать… нечто. Он ужасен. Позорит всю семью. Кайрусу только и остаётся, что перебирать догадки: — Спать. Нет? Ладно. Сон? А-а. Смерть! Нет? Ты умер. Нет. Ты лежишь. Ага, лежишь. Теперь ты… лошадь? Кобыла. Мерин. Кляча. Кляча, которую кусают мухи. Кляча, которую ощипывают, как курицу. Крылатая кляча? Нет?.. Погоди-погоди, покажи ещё разок. Фел хихикает, даже не зная, что доставляет ей больше удовольствие: глядеть на потуги брата или слышать лукавую улыбку в словах Кайруса — он явно издевается над Фабьеном. Пытка продолжается ещё долго, и, наконец… Нет, Кайрус не отгадывает. Но Фабьен теряет терпение, встаёт с колен, отряхивая штанины, и рычит: — Это невозможно! Ты тупой, как пень! — Фабьен… — просит Флоран. — А ты вообще молчи, это твоя вина. Загадал ерунду, — злится брат. — А что это было? — с любопытством спрашивает Кайрус. — «С лежачей собаки хоть блох мешок». — Это… какая-то риеттская поговорка? — Да, — скалится Фабьен. — Означает, что, даже если твой старший брат уродился кретином, можно продать его кюэрцам в рабство и получить шиш, потому что он бесполезный болван. — Богатство вашей культуры поражает, — присвистывает Кайрус, и Фелиси готова наплевать на все приличия и прилюдно попросить Флорана дать благословение на их брак прямо здесь и сейчас. Он, конечно, не граф, но ничего, они заверят всех, что отец тронулся умом и ничего не соображает. Это будет даже не совсем ложью… — О, заткнись, — цыкает Фабьен и тянет к себе Фел. Он, как всегда, загадывает сложнейшую и одновременно скучнейшую околесицу, но Флоран и Фел — мастера в этой игре, и она быстро показывает ему «ордонанс Гордуа о морских перевозках», поражая этим Кайруса и лучась от смущённой радости. Всё же не зря она выбрала в партнёры Флорана: он понимает её с полужеста. Наконец, приходит её черёд загадывать Кайрусу, но Фелиси, правда, так и не решается приблизиться к его уху, пока рядом стоит Фабьен и всё портит. Как всегда. Риеттской сказки Кайрус не знает и рубашки, увы, не распахивает, но показывает «Нагого купца» с задорной лёгкостью. Кайрус, явно вдохновившись примером Флорана, загадывает тому «без труда не выловить и два сапога из тихого омута», и Фел это кажется очаровательно остроумным, а Фабьен раздражённо встаёт со своего кресла и отходит к лампе ловить отвратительных ночных бабочек — невероятно крупных здесь, на юге, и ещё более отталкивающе мохнатых и толстых, чем те, которых она видела дома. К ужасу Фел, Кайруса возня брата заинтересовывает больше, чем продолжение игры, и он отправляется помогать Фабьену. Его доброта и сочувствие убогим мира сего её… восхищает, правда. Но было бы славно, будь он чуть менее добрым и чуть более рядом. Она вздыхает, приваливаясь к боку Флорана и опуская голову ему на плечо. — Давай сдадим братца в богадельню, — предлагает она. — Подкупим кого надо и скажем, что нашли его в курятнике, где он откусывал головы цыплятам. Флоран смеётся. — Да ну, — отмахивается он. — Зачем тратить деньги на подкуп? Давай просто отведём его поглубже в лес и бросим. — Давай, — с мечтательной улыбкой соглашается она. — А его наследство потратим мне на приданное и новое платье. Алое, как гранат… Расшитое рубинами и золотом. Я выйду в нём замуж. — За Кайруса? Она не успевает ответить. — Что «за Кайруса»? — смешливый голос заставляет Фел обернуться и вспыхнуть. Кайрус стоит за спиной, сложив руки сундучком и наверняка держа в них гадкого жука. — За Кайруса, говорю, поднимем кубки, — выкручивается Флоран, — когда заведём Фабьена в лес и бросим там, — добавляет он, замечая приближение брата и подмигивая ему. Фабьен закатывает глаза. — А причём тут я? — уточняет Кайрус с усмешкой. — При том, что Вьюнок хочет за тебя замуж. — Флоран! — Фел подпрыгивает от возмущения, пунцовеет, обиженно шлёпает брата по плечу. — Меня загнали в ловушку! — смеётся он, отбиваясь. — Ну хоть не в лес, как некоторых, — бурчит Фабьен, бесцеремонно опустошая в цветочный горшок хрустальный графин с остатками дорого вина, чтобы накрыть им мотылька, которого Кайрус поймал. — У нас не было выбора, Фаб, — вздыхает Флоран. — Ты откусывал головы цыплятам. Фабьен шутку не оценивает. Садится за стол и достаёт свою записную книжку, принимаясь зарисовывать омерзительное создание. Мотыль бьётся о стенки с противным звуком, трепыхается, то расправляя, то складывая мохнатые крылья. Фелиси передёргивает. Кайрус заглядывает брату за плечо. — А меня нарисуешь? — А ты представляешь научный интерес? — фыркает Фабьен. Кайрус задумывается. — Я умею шевелить ушами, — говорит он. — И у меня есть родимое пятно интересной формы. Фабьен прищуривается, жуя губы и борясь с любопытством. — Покажи. И Кайрус распахивает рубашку. Фелиси только и успевает пискнуть, прежде чем сухая и тёплая рука Флорана ложится на глаза. — Эй! — шипит она, стряхивая его. И, сглатывая колотящееся в горле сердце, поднимает робкий взгляд на грудь Кайруса, широкую, очерченную крепкими мышцами… Кожа там чуть светлее, чем кожа его лица и рук, и это почему-то кажется ей невероятно притягательным: она смотрит на то, на что солнце — и другие люди — смотрят нечасто. Её взгляд опускается ниже, к пупку, к тёмной дорожке волос, у которых полосочка кожи ещё светлее, и она, краснея так, что кровь запекается на щеках от жара, а голова кружится, стыдливо вздёргивает взгляд обратно к его груди, где он указывает пальцами на небольшое пятнышко прямо под сердцем. — Видишь? — с довольной ухмылкой спрашивает он. — Пятно в форме облака. — У облаков нет формы, — цедит Фабьен, резко отворачиваясь от него и утыкаясь в свою книжонку. Его уши краснеют от стыда — наверняка злиться, что Кайрус над ним подшутил. Он гневно листает страницы и что-то коротко записывает, прежде чем вернуться к своему жучиному рисунку. — Тупица. — Фабьен, пожалуйста, — вздыхает Кайрус, передразнивая графа, — не обзывай гостя. — Так ты гость? — хмыкает брат. — А я уж подумал, что ты тут поселился. Торчишь тут целыми дня… — Фаб, — обрывает его Флоран. Голос серьёзный. Не строгий, но расстроенный, просящий. — Кайрус любезно принял наше приглашение, так что, будь добр… — Всё в порядке, — улыбается Кайрус, завязывая рубашку. — Мне правда пора. — Нет! — вырывается у Фелиси, и она, заламывая руки, тупит взгляд. — То есть… Поздно ведь уже. Темно. Опасно идти одному… — Горные львы таятся за каждым кустом, — бурчит Фабьен. Проклятый Фабьен! Зачем он гонит Кайруса? Зачем так груб с ним? Ещё не хватало, что Кайрус обиделся и больше никогда к ним не заходил… Нет, нет! Одна мысль об этом сворачивает нутро Фел болезненным холодом. Но Кайрус — слава небесам! — кажется, не принимает слова её тупоголового братца близко к сердцу. Он смеётся и поворачивается к Флорану, чтобы пожать на прощание руку. Потом по устоявшейся шуточной традиции кланяется Фло, целуя её руку в перчатке — ну, почти. Он никогда не касается кружев губами, замирает близко-близко — и отстраняется, соблюдая приличия. Может, и к лучшему. Она умерла бы на месте, если бы он её поцеловал. Но, о, что за славная смерть это была бы… — Миледи, — мурлычет он, прощаясь. — Я могу нарисовать тебя, — отвечает она невпопад. — Если… Ты ведь хотел, чтобы… Вместо жука… — Мотыльки — не жуки, а… — Аргх, помолчи, чёрт полоумный! — она снимает с ноги туфлю и запускает в голову Фабьена. — Фел! — кричит Флоран, и то, что он называет её по имени, проходит по спине дрожью, окрашивает щёку невесомой болью пощёчины. Он злится. Он правда злится. Но она… Она ведь… Это всё Фабьен начал! — Твою мать… — Флоран бросается к брату, задевая стол — и тот с резким, режущим уши звуком скребёт ножками по плитке. Графин гулко пошатывается и заваливается набок, и мотылёк вырывается на волю, летя прямо на… — А-а-а! — Фелиси отскакивает, отворачивается, пряча лицо… в Кайруса. От осознания всё внутри замирает, и Фел с трудом делает вдох. Он пахнет… Он пахнет совершенно невероятно. Солнечной пылью, витающей на чердаке в жаркий день и танцующий у окна. Цветочным мёдом. Ветром на полях. Он растерянно приобнимает её за талию — коротко, бездумно, прежде чем мягко отстранить и… уйти к Фабьену. Чёртов. Фабьен. Ну почему, почему он вечно всё портит?! Почему с ним всегда все носятся? За что его вообще терпят?! Она глядит, как Флоран суетится у него, зажимая разбитый туфлей нос, из которого струится кровь, заливая его рот, подбородок, шею, капая на страницы с набросками мотылька. Чувство вины и смутная тревога прорастают внутри Фел, но их тут же выжигает жаром ярости, потому что Кайрус снова снимает рубашку. Снова — из-за её проклятого братца! Ей хочется закричать. Хочется по-детски топнуть ногой. Хочется снять вторую туфлю и затолкать её Фабьену так глубоко в глотку, чтобы до конца жизни не смог и слова сказать своим поганым ртом. Но она знает, что, даже если она и впрямь закричит что есть силы, на неё сейчас никто не обратит внимания. И она молча разворачивается и уходит, собираясь запереться в комнате на весь следующий день, нет, на всё лето, на всю… — Фелиси, — окликает её Кайрус и подбегает, протягивая… Протягивая её туфлю. — Негоже юным виконтессам обиженно убегать, — улыбается он, по обычаю этой его шутки делая паузу, прежде чем продолжить, — наполовину босыми. Она краснеет, надевая туфлю. Не смеет поднять взгляд, считая гулкие удары сердца в груди. — Нарисуешь меня завтра, идёт? — мягко говорит он. — Только постарайся уж, чтоб передать всё достоверно. И косые глаза, и кривой нос, и заячью губу, и гнилые зубы… И про тщедушный мой подбородок не забудь! И про гигантский лоб! Фелиси смеётся, закрывая лицо руками, боясь, что вот-вот расплачется от того, какой он… Какой… Пошёл за ней. Вернул туфлю. Рассмешил этими глупостями — ну право же, какими глупостями! Нос у него ровный, и глаза чудесные, сочным-сочным карим цветом налитые, и брови густые, и подбородок мужественный, и зубы ровные, белые, сверкают при улыбке, и лоб замечательный, с небольшим вдовим мыском, с которого на лицо его спадает непослушная прядь, сколько бы он ни зачёсывал её рукой назад. И волосы такие красивые… Уложенные солёным ветром, выжженные южным солнцем — почти медовые на концах, если смотреть на свету, а у корней и в глубине — цвета спелых каштанов, как тех, что растут вдоль аллеи у них в поместье в Риетте… О, как не хочется ей возвращаться в эти тоскливые, остывшие стены! Как бы хотелось ей увезти Кайруса в Жардо. Поселиться с ним в столичном особняке, ходить в салоны, на приёмы, в пекарни, на скачки, на балы — куда угодно! И летом бы они, уставшие от света, возвращались сюда — на виллу, построенную из любви, для любви… — Фелиси! — окликает её Флоран, и Фел вздрагивает: она уже и забыла, что он на неё злиться. — Позови Жюли, пусть принесёт холодной воды и платки. Кровь не останавливается… Фаб, вставай. Положим тебя на лавку. Фелиси! — поторапливает он. — Иди же, ну! Фел поджимает губы и поворачивается к Кайрусу. — Я тебя нарисую. Завтра, — суетливо шепчет она. — Завтра, — таким же шёпотом, будто они в каком-то сговоре, подтверждает Кайрус. И Фелиси уверена, что теперь сможет вынести, сможет пережить всё что угодно. И несправедливый гнев Флорана, и скверный характер Фабьена, и тоскливое безразличие отца, и ещё год унылого, скучного траура, если только у неё будет Кайрус и будет это завораживающее, пленительное завтра. Она зовёт служанку и поднимается к себе в комнату, садясь у открытого окна и прислушиваясь к звукам. Вскоре суета на веранде стихает, она слышит шаги на лестнице, в коридоре… Фабьен вернулся к себе в комнату. Флоран стучится к ней, но Фел не открывает. Делает вид, что спит: не хочет она сейчас выслушивать его нотации… Наконец, когда вилла погружается в тишину, Фелиси осторожно выходит из комнаты. Спускается на цыпочках на веранду. Может, там осталась рубашка Кайруса… И что, что в крови? Зато… зато это что-то его. И она пахнет им, и Фел со стыдом отгоняет эти мысли, говоря себе, что просто хочет убедиться, что её постирают и вернут ему завтра, когда он придёт для портрета. Она приоткрывает дверь, оглядывая веранду. Криво сдвинутый стол. Графин, лежащий на боку. Потухшие свечи в лампах. Рубашки нет. Фел уже собирается уходить, как вдруг слышит смех за углом. И тихий мужской голос. Фло?.. Или?.. Фелиси, морщась от шуршания платья, осторожно стягивает туфли и мягко ступает по холодной плитке. Тихо-тихо сходит с веранды на траву, взмокшую от ночной росы. Она идёт медленно, придерживая платье, замирая от каждого шороха, от каждого… стона? Фел краснеет, оглядываясь назад. Может, просто вернуться?.. Но что-то подталкивает её в спину, заставляет шагать вперёд — что-то, так похожее на любопытство и так от него отличающееся. Потому что ей не хочется знать, что там. И при этом… Фелиси обходит расписанную цветами мраморную колонну, вглядываясь в темноту. Сначала она видит его руку. Его руку на голом бедре. Задранная одежда. Пальцы сжимают кожу. Отпускают. Гладят. Снова сжимают. Потом она слышит томный вздох, почти болезненный, такой глубокий и сырой. Влажное касание губ шеи. Шелест шёпота. — Скажи, чего хочешь… — Поцелуй меня. Кайрус тихо-тихо, мягко-мягко смеётся. И с послушной готовностью целует Жюли.