Vitis memoriae

      За полдень.       Под пальцами шуршала мягкая зелёная листва и ощущалась шероховатость тонких веток — прутьев, — хорошо гнущихся, пусть с ними и нельзя было чересчур усердствовать: если перегнуть, можно было с легкостью сломать. Хотя временами, когда перед глазами прорастали самые настоящие заросли, отчаянно хотелось всё ободрать и открыть себе обзор. А некоторые сорта, как по мне, именно зарослями и являлись: Айрен к примеру. К тому же если совместить чайный оттенок гроздей с колоритностью пышных листьев — сам чёрт не разберёт, что где находилось.       Сейчас был период кастильского муската или фронтиньянского — наименований на самом деле у него много, да и вариаций достаточно. Не прямо сейчас, конечно, но собирать среди местных сортов его начинали первым. Прежде делали это всегда вручную, нынче по желанию: или так, или комбайном. И второй метод, безусловно, был проще, быстрее и результативнее. Однако для этого виноградник необходимо было сформировать с помощью шпалерной системы — тогда и созревание происходило равномернее, и механизация сбора урожая становилась доступна. Хоть и работы за весь год накапливалось в два раза больше.       Так чем же занимался я?       О да. Именно тем самым и занимался с полседьмого утра: натягивал ветку к верхней проволоке, если та доставала, или же к средней — если нет; затем прислушивался к щелчку тапенера, а порой и к двум (для надёжности), и переходил к следующему кусту. Довольно-таки монотонная работа. Можно сказать, скучная, если бы не…       Сосредоточив внимание на параллельном ряду, я зацепился взглядом за натянутую на широких плечах белую футболку, которая чуть задралась, открывая поясницу и эти блядские ямочки Аполлона, когда он склонился над «vitis vinifera», что-то объясняя Ирен — у неё снова машинку заело?       Слишком жарко… Чё-ёрт.       Сглотнув, я скользнул глазами по взмокшим слегка вьющимся прядям на затылке, по влажной ткани ворота, по ритмично двигающимся рукам с проступающими на них ветками вен, по чудовищно правильному профилю, очерченному на фоне неба, когда тот повернулся, отвечая на очередной вопрос Ирен…       Вот он — адский котёл, в котором я варился уже как полтора месяца.       — Ты чего завис? — донеслось откуда-то из-за спины.       Видимо, от жары мозги окончательно спеклись.       — Земля вызывает Джонаса. Джонас, ответьте! — пробасил Жак.       Резко очнувшись от гипнотического видения, я обернулся.       — Что?..       — Устал? Или машинку заело? — и Жак показательно клацнул несколько раз, растрачивая ленту.       — Не-а, — покачал я головой и тыльной стороной ладони стёр пот со лба. — Соринка в глаз попала.       Сухой раскалённый воздух щекотал ноздри, а заживший давно шрам слегка пощипывало из-за скатывающегося по затылку пота.       — Просто умира-а-аю от жажды, — призывно заныл Жак. — Джонас? А Джонас? Ну Джо-о-онас!       — Не пойду, пока ряд не закончим, — отмахнулся я и вновь нашёл взглядом интересующую фигуру, от неожиданности чуть не выронив машинку, когда искомое обнаружилось в трёх шагах от меня.       Глаза — зеркало ли души?       Солнце разогревало радужку, даруя золотистый ободок и впечатление растопленного на жаре шоколада. Я и сам плавился под любым его взглядом: от скучающе-внимательного взора простого наблюдателя до пронизывающего — надзирателя. Вспыхнул ещё тогда, как спичка, и никак не мог догореть, как чёртова свечка на батарейках.       В голове было мутно от адского пекла, от его присутствия, от собственного безумия, от желания что-нибудь сказать и не знать, что именно. И наверное, со стороны я выглядел полным дебилом, постоянно витающим в облаках. А так как облака мои витали вокруг него вместе со взглядом, оставалось лишь уповать на то, что тот был не слишком выразительным.       — Если будешь зависать каждые пять секунд, мы так и через час не закончим, — на этот раз недовольно застонал Жак. — Жара меня убивает, эти дурацкие ветки хотят мне глаза выколоть, а постоянные камни в кроссовках и земля… Везде одна земля. КРАСНАЯ ЗЕМЛЯ! Как ты думаешь, Джо, она такая из-за крови таких мучеников, как мы? Ведь всё здесь хочет нас прикончить, — пробурчал он, сочно выругавшись, когда машинка зажевала ленту, а ветка, вырвавшись из захвата, хлестнула по лицу.       — А кто говорил, что будет весело? Здесь тебе не парк аттракционов. Это работа — как и любая другая, — хмыкнул я, немного слукавив, и вернулся к своему монотонному занятию: натяжению пары веток к верхней проволоке.       Очередной щелчок тапенера.       Готово.       — Это стажировка, а она должна быть весёлой. Как минимум, — возразили мне, потирая красную полосу на лбу.       — …Во второй раз. Чаще всего через неделю-две, — донёсся до меня глубокий голос. — Нижние побеги отнимают питательные вещества, которые могут отойти непосредственно к винограду, поэтому их необходимо удалить.       Заслушавшись, я запнулся за булыжник и чуть не распластался на земле.       — Не то чтобы мы выбрали самую весёлую из специальностей, Жак, — добавил я вполголоса.       Однако он уже вовсю напевал:       — И под одним и тем же солнцем сейчас мы пойдём и все вместе отпразднуем… Под одним и тем же солнцем!       И никого не слушал.       В марте нам, как студентам сельскохозяйственной агропищевой инженерии, предстояло пройти обязательную практику — стажировку. Наш билет во взрослую жизнь, как не забывала напоминать Ирен; самые разгульные каникулы, как именовал это Жак; простая университетская формальность — как считал я. Ни больше, ни меньше.       Если зимой можно было выбрать между оливковыми и апельсиновыми плантациями, то летом виноградники, миндальные рощи и плантации чеснока выглядели самыми оптимальными вариантами. А из-за того, что совмещать с ноября по февраль учёбу и стажировку было трудновато — дополнительная сложность экзаменов, поездки туда-обратно и катастрофическая нехватка времени, — многие отдавали предпочтение летнему сезону, хоть солнце не знало пощады, а температура могла достигать сорока градусов.       И выбор был сделан. В представлении Жака, раз область деятельности затрагивала виноградники, значит, любое алкогольное излишество включалось в наш повседневный рацион. Другими словами — он планировал купаться в вине от заката до зари. Вот только не рассчитывал, что физический труд с шести до двенадцати утра и гудящая от ночной попойки голова станут не самой лучшей комбинацией в нашем случае. А работы здесь был непочатый край.       Ирен, впрочем, пыталась нас отговорить: её больше интересовал миндаль и ставшие в последнее время всё более частыми в этих краях фисташковые рощи. Но весомый аргумент из уст Жака в виде романтической эскапады хоть и с трудом, но был выслушан, а затем принят к сведению. И правда: небольшой городок Резара был складным, живописным и уютным. Просто идеальным местом для влюблённых парочек.       Что до меня, то я элементарно искал возможность отдохнуть от творящегося дома хаоса, и мне было абсолютно по барабану, чем заниматься и где проводить это лето. Но предпочтения, разумеется, были. К примеру, чесночные поля. Быстрее, да и возни меньше. После сбора начинались самые обычные лекции, а всё остальное время можно было официально ничего не делать. Но, когда мы проезжали мимо чесночных фабрик, вдыхая этот жжёный, едкий и довольно-таки приставучий аромат, чуть не выблевали лёгкие. Глаза слезились, в носу щипало, а Жак не переставал чихать, забрызгав слюнями и соплями половину автобуса. Ничего смертельного, но задолбало бы дышать этим гадством днём и ночью в первую же неделю — не будешь же с утра до вечера в маске ходить? Ирен насмехалась, мол, привыкают люди и перестают ощущать запах; Жак с ней поспорил и продолжил чихать.       — О да… Вода! — загоготал где-то в стороне он, пока я закреплял последнюю лозу. — Живительная влага. О боже, — пыхтел тот, поливая макушку. — Это лучше секса…       Переведя дыхание, я лишь искоса глянул на него с ухмылкой. В горле пересохло, волосы прилипли ко лбу, а майка — к телу. Ощущения были как у слизня, раздавленного где-то на раскалённом асфальте машиной.       — Устал?       Низкий голос породил волну мурашек. Я был безнадёжно не готов к новому взаимодействию, и тапенер в руке дрогнул, громко клацнув. Тёплое дуновение тотчас подхватило ленточный узелок и, уронив тот об землю, подтолкнуло к ногам моего щурившегося из-за направления солнца ежедневного испытания.       — Ещё по одному ряду? — спросил я, лихорадочно облизав потрескавшиеся губы.       Он нагнулся, подцепив зелёную ленту и позволив в деталях рассмотреть взмокшие на затылке вихры волос и свесившуюся с шеи серебряную цепочку. Каждый день я гадал, что за ценность на ней висит: странное кольцо — явно не обручальное… Фамильная драгоценность?       Спрашивать стыдно — кто я такой, чтобы задавать подобного рода вопросы?       — Пожалуй, хватит. Сегодня жарче обычного, — назидательно произнёс он.       — В полтретьего будет сорок два градуса, — заметила Ирен где-то за спиной.       И он, намотав ленту на палец, кивнул, неспешно покручивая её. А я лишь смотрел, как двигается его кадык вверх-вниз, и сам машинально сглатывал, с трудом отводя взгляд.       Скорее бы вернулся Нико.       Казалось, я могу спалиться в любую секунду, и это станет просто фатальной ошибкой — самой настоящей катастрофой. Да и сексуальная озабоченность не способствовала повышению самооценки. Напротив, я ощущал себя необычайно уязвимым, открытым, и, бывали дни, морально сломленным. Долбанные гормоны, которые внезапно взбунтовались, решив проводить этот жизненный период под фанфары и эмоциональный фейерверк.       А жара иссушала и без того расшалившиеся нервы.       Солнце буквально поджаривало кожу, и никуда от этого было не деться. Жак, не посчитав нужным воспользоваться солнцезащитным кремом, в первый же день сгорел и неделю ходил похожий на вареную креветку. Впрочем, как и я сам. Благо козырёк кепки спас лицо. На следующий день Ирен заставила нас наштукатуриться жирным белым слоем, отчего вся одежда провоняла кондитерско-сладким запахом кокоса, от которого начинало подташнивать. Особенно в моменты, когда солнце превращало тебя из человека в кокосовое бао.       — Ты в порядке, Джонас?       — А?       Растерянно моргнув, я даже не заметил, что застыл истуканом посреди ряда, перекладывая машинку из руки в руку. А Маре тем временем отошёл разговаривать с кем-то по телефону — до меня доносились лишь изменчивые переливы тембра и обрывки фраз.       — Дружище, ты сегодня какой-то растерянный, — хлопнул меня Жак по плечу и вновь присосался к бутылке с водой.       — Неудивительно, — хмыкнула Ирен, наматывая тёмный локон на палец и поглядывая в сторону. — Сегодня был просто изумительно-познавательный день. Если вы, оболтусы, конечно, слушали то, что объяснял сеньор Маре. Слушали?       Жак пожал плечами, а я сорвал лист и стал старательно скручивать тот в трубочку, лишь бы занять себя чем-то помимо подсматриваний. Однако взгляд всё равно убегал чуть левее: к профилю Маре. И я краем глаза подмечал, как он кивает кому-то, перекладывая телефон и прижимая тот плечом, пока открывает бутылку с водой; как замолкает, делая несколько глотков, а пара капель соскальзывает, стекая по подбородку, и впитывается в белую ткань… как он вдруг скашивает взгляд на нас, и едва заметная улыбка трогает чувственную линию губ.       М-да. Это полный пиздец.       — Крупицы его внимания на вес золота, а знания и вовсе бесценны, — вновь заговорила Ирен, препарируя взглядом то меня, то Жака. — Что-то не вижу энтузиазма.       — Мой энтузиазм поник, — жалобно протянул тот, — сдулся, подгорел… Ну не могу я думать в такой жаре: это просто-напросто невозможно!       — Подумаешь, на несколько градусов выше нормы, — упрекнула она. — Это же такая редкость, а ты не его слушаешь — музыку! — Ирен дёрнула за кабель, вытащив наушник, и Жак недовольно крякнул.       Да уж, и правда редкость. Редкость, которая растянулась на целую неделю и извела меня до полуобморочного состояния.       До этого нами занимался неприметный, но довольно-таки бойкий Нико, который и отвечал за группы студентов, принятых на стажировку. А вот внимание хозяина сих угодий — Адама Мишеля Маре — было неслыханной роскошью. Тот читал несколько лекций в качестве приглашённого профессора (я никогда не присутствовал на них, в отличие от Ирен), но основной род его деятельности всё-таки проходил именно на местности. А занят он был постоянно: уезжал до зари и возвращался всегда в полдесятого вечера. Даже в субботу.       Потихоньку, на свою беду, я запомнил его расписание. Сначала это происходило мимоходом, затем — закономерно: где ещё можно было найти кретина, который будет вставать на полчаса раньше, чтобы подглядывать из окна за тем, как другой человек пьёт кофе? Благо вид позволял по чистой случайности. Жак и Ирен заняли супружескую спальню, а мне досталась эта — то ли гостевая, то ли детская, — чьи окна выходили прямо на интересующую меня зону. Далековато, но покупать бинокль я отказывался. Это стало бы концом…       Финита ля комедия.       Это если речь шла об утре, так как вечером дела обстояли куда хуже. Стоило мне издалека заприметить его машину, если мы с друзьями сами не выползали куда-нибудь на весь вечер, а то и ночь, как я, точно влюблённый идиот, которым непременно являлся, сию секунду натягивал кроссовки и выбегал из дома.       Наступало время для вечерней пробежки.       Да. Я даже бегать начал, потому что это делал он. В полдесятого Адам Маре загонял тёмный «Авиатор» в гараж, разговаривал около пяти минут с охранником, принимал душ — даже такое я подмечал — и ровно в десять выбегал из дома. Возвращался он в одиннадцать и вновь принимал душ, что удалось заметить однажды. Опять же случайно: он принял душ внизу, ещё и шторы забыл задёрнуть.       Всё было не настолько плохо, конечно. Я выбегал чутка раньше, чтобы увидеть, но не совпасть — я ждал и избегал Маре одновременно, мучая себя и утешая теми крохами внимания, что удавалось получить. И вся эта ситуация не могла не напоминать мне начальные классы школы. Та пресловутая первая любовь к уже ставшей призраком в воспоминаниях девчушке из параллельного класса. Я мог видеть её лишь по дороге из школы и в школу, поэтому дожидался, да и она тоже знала, где мы с Жаком стояли, и вечно пробегала мимо, замедляясь, словно давая себя рассмотреть. Это превратилось в своего рода ритуал: я выбегал пораньше из дома, чтобы застать её идущей в школу, а затем спешил после уроков, чтобы поймать взгляд на себе на обратном пути…       Сейчас же мне уже не двенадцать, за плечами есть несколько отношений, поэтому такого от себя я точно не ожидал.       Зацикленность на нём сложно было отрицать. Но я всё же это упорно делал: жить без мозга сложно, а ощущение, что он у меня внезапно атрофировался, было острым как никогда. И эти остатки серого вещества диктовали телу, что делать и как реагировать, пока порождённая цепная реакция замедляла умственные способности ещё больше. Получался какой-то замкнутый круг, в центре которого он — моя вселенная, ничего не подозревающая о далёкой планете, где-то там вращающейся вокруг не того солнца; ничего не подозревающий о влюблённом комке дебилизма под боком, выглядывающем из окна своей башни в вечном томлении.       Отрицание длилось весь первый месяц моего здесь пребывания, а причины находились разные: давно ни с кем не встречался (нет), давно не было секса (не настолько давно), внезапное изменение вкусов (провёл эксперимент — не то), солнечный удар (длящийся так долго?), сошёл с ума (дед отрицал наличие шизофреников в семье)… Может, кто-нибудь меня сглазил? Но местный колдун тире шарлатан Флорентино покрутил у виска и отправил восвояси, заявив, что у меня любовная горячка.       Приплыли.       Я сдался. Точнее, перестал искать логическое объяснение своему состоянию и подумал, что, возможно, это были сразу несколько причин на фоне стрессовой ситуации дома и недавнего-давнего разрыва — весьма болезненного, надо заметить. Поэтому был не против познакомиться «поближе» с одной местной девчонкой — Альбой, — встретившейся мне в клубе. И вроде бы даже показалось, что это и правда воздержание, как говорил Жак, замечая моё странное поведение. Итак… секс хоть и был неплохим, но не отличным, да и вообще, можно сказать, пресным; проблемы он не решил — наоборот, всё только ухудшил.       Тогда я решил идти по пути наименьшего сопротивления, и рядом как раз оказался улыбчивый кареглазый брюнет. Замечать некоторые физические сходства я попросту отказывался, пока всё шло хорошо — пара встреч, ужин, поход в кино. Приторно до отвращения, да и отвык я от такого. А потом шкала перевернулась, и всё внезапно стало хуже некуда, когда, слушая визгливые стоны, я понял, что кровь отливает, весь запал иссякает и член обмякает прямо в нём.       — Бывает, — пытался утешить он меня, а шоколадные глаза у меня уже в печёнках сидели.       Со. Мной. Такого. Не. Бывает.       Никогда.       Из отеля мы вышли вместе, но такси поймали разные, и когда он замер, ожидая каких-нибудь слов, к примеру о новой встрече, то я лишь покачал головой, заметив отблеск понимания. Парнем он был неплохим, но не тем. Увы, не тем.       Что ж, клин клином вышибают — это явно не про меня.       Моё сопротивление самому себе только усугубило ситуацию, ведь с каждым отринутым вариантом росло понимание, что я попал. Очень глубоко вляпался. В самое что ни на есть дерьмовое дерьмо.       Я буквально ловил каждую секунду, в которую мог его увидеть; впивался глазами в мелькавшую фигуру где-нибудь на участке или отдаляющуюся спину на тропинке, где мы бегали, или просто изредка вытянувшуюся тень на террасе по вечерам. Я насильно продирал глаза в полпятого утра, только чтобы выйти, сделать зарядку и «нечаянно» столкнуться с Маре.       — Доброе утро, Джонас, что-то рановато ты… — улыбался он краем губ.       Я же старательно разминал каждую мышцу, делая вид, что это то, чем я занимался всю жизнь. Эдакое предназначение. А ведь участок был огромным и я бы мог делать это где угодно, но он или правда не замечал ничего, или мы действительно закрывали глаза на моё странное поведение. Причём оба.       — Не спится, — отвечал я каждый раз.       Если сосчитать все случаи, когда мне «не спалось», можно было предположить, что я вампир или иная нечисть, не нуждающаяся в отдыхе.       Впрочем, мне казалось, ему и правда до меня не было никакого дела, чтобы мысленно размусоливать и замечать странные повадки очередного студента, коих ежегодно здесь собиралось оное количество. С одной стороны, это меня задевало, ведь хотелось быть, мать его, особенным в глазах объекта симпатии, с другой — хорошо, что он ничего не замечал, ведь моя невменяемость — это моя невменяемость. Моя проблема и моя ответственность, то есть.       Да с каждой секундой оставшегося времени становилось всё меньше. Из четырёх месяцев полтора уже пролетели как одно мгновение, и остальные не станут исключением. Время беспощадно, и в конце концов стажировка закончится, мы вновь все дружно загрузимся в автобус и вернёмся в Биторию…       — Вы готовы? — окликнул он нас.       Я закусил щеку изнутри, чувствуя себя ещё более растерянным сегодня.       Уж лучше бы эта неделя никогда не начиналась, а Нико всё так же стоял у нас над душой, придираясь по мелочам, чем такое тесное и близкое взаимодействие с Маре. Это было выше моих сил.       Меня дёрнули за руку, и я нехотя поплёлся к машине.       Ирен и Жак, как назло, забрались сзади, не отлепляясь друг от дружки, точно сиамские близнецы, а мне досталось переднее сиденье. Конечно же, рядом с ним. Стараясь вообще не смотреть на Маре, я вздохнул, садясь полубоком, и подпёр кулаком подбородок, уставившись в окно.       Не знаю, было ли дело в его внезапной близости и доступности все эти дни или же в необычайной жаре, длящейся уже как четыре дня, когда даже в тени градусов сорок, но сегодня мне было особенно сложно собраться с мыслями, сконцентрироваться на работе и делать вид, что всё нормально, когда ни капельки ничего не нормально. Даже отдалённо.       И прямое тому доказательство — мои постоянные отлучки «в туалет», которые, наверное, натолкнули Маре на мысль, что у меня недержание. Отчасти так оно и было — работать со стояком у него на виду являлось довольно-таки смущающим развитием событий. А он будто нарочно издевался надо мной: то встанет слишком близко, буквально прижавшись бедром к бедру, указывая на лозу — на что именно я не слушал, потому что вся кровь от мозга тотчас отливала. То облокотится рукой на столб, наблюдая, как я натягиваю ветку, командуя: «Нежнее, мягче. Не так резко, действуй плавнее… Джонас, слишком натянешь, и она обломится». Я тогда и правда обломал парочку из-за его, чёрт побери, голоса над самым ухом! Как будто нельзя было обойтись без инструкций — не первый же день. Видимо, что-то такое в моём взгляде проскользнуло, так как он вдруг хмыкнул, странно глянув — меж усмешкой и укором.       Сумасшествие, а не день.       Машина мягко тронулась, выезжая на дорогу. Плотная завеса пыли взметнулась из-под колёс, застилая видимость.       Всё было бы куда проще, будь моё помешательство всего лишь физическим влечением. Неразрешённым сексуальным напряжением. Своего рода назреваемым конфликтом, который быстро обострялся и после первой ночи так же шустро и беспрепятственно разрешался. Однако каждый день в шесть утра садясь в машину и слушая его размеренную речь, связанную то с виноградарством, то с ореховодством, которым активно интересовалась Ирен, то с культивацией оливы, которой внезапно заинтересовался Жак, я ощущал себя всё более и более очарованным и жалел, что пропускал семинары, на которых Маре был гостем, как и немногочисленные лекции, которые тот читал. Идиот, что сказать. Приходилось давать себе мысленную оплеуху, чтобы скрыть тупое (очевидно) выражение лица. И хоть кое-какие знания у меня имелись — учился я хорошо, — но поддерживать беседу наравне с Ирен не получалось, и это меня злило. Неимоверно злило.       — Мне кажется, ты перегрелся, — вполголоса сказал Маре, не отводя взгляда от дороги.       Жак с Ирен за спиной щебетали, обсуждая биоразлагаемые полимеры, и не обращали на нас никакого внимания, за что я был чрезмерно благодарен.       — Просто не выспался, — отмахнулся я, вновь отворачиваясь к окну.       — Снова? — кинул Маре на меня задумчивый взгляд.       А что я мог ответить? Что сон потерял из-за него? Или что это просто удобная отмазка на любой случай?       — На пробежку сегодня отправишься со мной, — внезапно добавил он.       Недоумённо хлопая глазами, я уставился на его профиль, но по выражению лица сложно было что-то понять.       — Зачем, сеньор Маре?       — Адам, — резко поправил он меня.        И это был не первый раз, но я продолжал упёрто звать его «сеньор Маре», словно выставляя между нами преграду.       — Адам?       — Возможно, у тебя солнечный удар. Вообще, лучше останься сегодня дома и отдохни, — на его лице расцвела слабая улыбка, а руки уверенно крутанули руль на повороте.       — С чего вы взяли? — осторожно поинтересовался я, хватаясь руками за ремень безопасности.       Он на мгновение перевёл взгляд, кажущийся чёрным из-за слепящего солнца за его головой, и подбородком указал на зеркало заднего вида. Я машинально последовал за его взглядом.       Отражение вернуло мне томатного оттенка рожу, да ещё и исполосованную землёй. Красавец — ничего не скажешь. По моему внешнему виду казалось, ещё немного, и я или сознание потеряю, или взорвусь на хрен, что было весьма недалеко от правды: рядом с ним я чувствовал себя закипающим чайником. Не хватало разве что дыма из ушей.       Нико должен был вернуться через два дня, и я ждал этого момента как манну небесную, отсчитывая каждую секунду в страхе ляпнуть что-нибудь не то или — боже упаси! — не сдержаться и облапать Маре. В любой другой ситуации этот страх был бы абсурден и нелеп, но от него многое зависело. Он не был просто понравившимся мужиком, встретившимся где-то на улице или в клубе, с которым я мог бы заигрывать и ничего не страшиться. Он был здесь царём и богом, а наше будущее буквально зависело от одного его слова. Конечно, провалить стажировку — не смертельно, но потерять ещё полгода — явно перебор. А главное — придётся проходить её зимой и уже в другом месте. Не то чтобы я планировал специально проколоться, чтоб иметь причину снова тут слоняться…       — Нико же в понедельник вернётся? — как бы между прочим поинтересовался я, чтобы заполнить гнетущую пустоту, но, сам того не желая, вложил в эту фразу столько затаённой надежды, что сложно было этого не заметить.       — Да, — нейтрально отозвался Маре и тут же резковато спросил: — Моё руководство тебя не устраивает?       — А?.. Нет-нет… — покачал я головой.       — То есть не устраивает? — он мазнул по мне немигающим взглядом, сворачивая направо.        Мы подъезжали.       — Меня всё устраивает, — пробормотал я.       — Я всё ещё слышу «не устраивает»? — вскинул он брови.       Я нахмурился.       Что это за дурацкая игра?       — Меня всё устраивает! — чётко и громко получилось.       За спиной раздался смешок Ирен, но, видимо, причиной её смеха было что-то сказанное Жаком. На нас они всё так же не обращали внимания.       — Мне очень нравится быть под вами…       Я задохнулся, ощутив, как сердце кульбитом рвануло к горлу. Гортань стиснуло спазмом, и я закашлялся, выдыхая через раз.       — …под вашим руководством! — выдавил я наконец, нервно сглотнув.       Это же каким надо быть дебилом, чтобы подавиться собственной слюной и сказануть такое?       Раздался хрипловатый смешок, и я скосил взгляд, всё ещё покашливая, как вдруг его рука легла на лоб. Холодные пальцы отодвинули в сторону прилипшие ко лбу пряди и коснулись кожи, отчего с трудом восстановленное дыхание вновь сбилось и я вжался в сидение.       — Ты горишь, — заключил Маре, неторопливо опуская ладонь.       — Горю, — подтвердил я словно в трансе, понимая, что это и правда так.