Vitis memoriae

      — Чего вялый такой? — бодрячком прошёлся мимо Нико, насвистывая какую-то отдалённо знакомую мелодию. — Выдохся, что ли?       Спина и правда беспощадно ныла. И если быть совсем уж откровенным, то я весь разваливался по частям не только физически, но и морально. Меня точно грузовик переехал, потом ещё и танк по останкам прокатился, чтоб утрамбовать, а что осталось — растащили по гнёздам падальщики.       Драматично, но факт.       Чего хотел Алексис своим «нам надо поговорить» — так и осталось для меня загадкой. Время для разговоров кончилось ещё год назад. Да и когда нам разговаривать? Звонить ему я не собирался, а мчаться обратно в город ради встречи — тем более.       Поэтому и оставил его сообщение без ответа, предаваясь душевным терзаниям, которые, впрочем, продлились недолго: сон настиг меня мгновенно. Возможно, сказалось выпитое или же эмоциональное напряжение, а может, и всё вместе убаюкало быстрее любого снотворного. Как бы то ни было, но продрых я без задних ног большую часть ночи, чуть не пропустив трезвон будильника.       А когда понял, что тот всё так же орёт по расписанию — на полчаса раньше, — просто закинул его под подушку, отпраздновав первую победу рассудка над сердцем. Так что сегодня я не торчал около окна, чтобы проводить машину Маре томительным взглядом и услышать сигнальный писк закрывающихся за ней ворот.       Но за маленькой победой последовал шикарный отходняк: и алкогольный, и эмоциональный. Я буквально сразу же понял, что до жути желаю увидеть его. И это было бредово. Ненормально. Хреновым экзистенциальным кризисом. Не хотелось быть банальным, но, похоже, у меня начиналась ломка. Я ощущал себя грёбаной Евой, вкусившей яблоко после диалога со змеем. Вот только Адам являлся и самим чешуйчатым искусителем, и этим запретным плодом — два в одном, блядь.       И хотелось бы кого-нибудь обвинить, но, за исключением судьбы, не в кого было ткнуть пальцем. Это она, аферистка, сыграла со мной злую шутку. Если бы нас расселили, где было положено — в сельской усадьбе, — то я никогда не столкнулся бы с Маре, скорее всего, не воспылал этими идиотскими и оттого ещё более разрушительными чувствами и не испоганил себе жизнь. Уже в который раз.       Но судьба распорядилась иначе. Когда мы сошли с автобуса и нас встретил Нико, оказалось, что в секретариате университета неправильно оформили резерв и усадьба уже как неделю была сдана до самого августа. А относительно небольшой туристический городок сейчас был полностью оккупирован — всё зарезервировано чуть ли не с января, и свободных мест просто не было: ни в отелях, ни в хостелах, ни тем более в других агроусадьбах. Даже съёмные квартиры до середины июля все были заняты, кроме пары сомнительных местечек. Тогда Нико связался с Маре, и тот любезно предоставил незадачливым студентам временное логово: гостевой домик.       Домик, конечно, не совсем верный диминутив: там спокойно бы уместилось целое семейство, и нам троим места хватило с лихвой. Сооружение находилось чуть поодаль от трёхэтажного особняка — главного дома, — куда нам вход был воспрещён, как строго наказал Нико. А вот по территории вокруг — общему саду, соединяющему оба дома и уходящему вглубь территории, к бассейну и небольшой персиковой роще — мы могли свободно разгуливать. Невидимые границы были проведены. Поэтому спустя пару дней, выйдя улицу, чтобы позвонить деду, а заодно и пройтись вокруг, я обнаружил его.       Маре отсутствовал — посещал какую-то агропромышленную выставку в Айзенахе, как просветил нас Нико. И так же по его настоянию, мы не должны были лезть ни со словами признательности, ни с приветствиями, да и вообще не особо отсвечивать. Мол, когда тот вернётся, сам соберёт нас в приветственной церемонии.       Не собирался я ломиться к нему первым, но так уж получилось. Попрощавшись с дедом, я заметил Маре — тот сидел в кресле на полузастеклённой террасе. Казалось, я могу даже сейчас вспомнить тот момент до мельчайших подробностей: неяркий тёплый свет, чёткий звук клавиатуры, музыку, доносящуюся откуда-то из глубин дома, и едва уловимый травяной аромат. Помнил его позу: вытянутые ноги, покоящиеся на подножии, расстёгнутую на несколько пуговиц рубашку с закатанными рукавами, мелькнувшую в вырезе серебряную цепочку, растрёпанные влажные, как будто после душа, волосы… Прекрасно помнил, как сам затаился за каким-то душистым кустом, наблюдая, как Маре с ноутбуком на коленях печатает, частенько заглядывая в стопку бумаг на чайном столике подле себя; как он выхватывает зажатую меж зубов ручку, чтобы что-то обозначить, а затем перекладывает лист в другую стопку, сразу возвращая взгляд к экрану; как хмурится и разглаживает складку между бровей; как чему-то хмыкает и едва заметно качает головой.       — И долго вы там будете стоять, молодой человек? — застало меня врасплох.       Маре, откинув ручку на столик, поднял глаза и безошибочно нашёл ими меня, замершего столбом в тени кустарника.       — Извините, сеньор Маре… Не хотел вам мешать, просто м… мимо проходил. Прогуливался перед сном, — поспешил оправдаться я, ощущая себя нелепо.       Ноги будто вросли в землю, а лицо — окаменело. Я продолжал там стоять и пялиться на него до неприличия долго, а потому — нахально.       — Вы мне и не помешали. Просто хотел предупредить, что скоро включится полив, — Маре перевёл взгляд на торчащие распылители, — и вы можете насквозь промокнуть, если продолжите стоять аккурат там, — сдержанно улыбнулся он.        В то мгновение, наверное, и потерялось моё сердце где-то в потёмках этого насмешливого проницательного взгляда.       Раз — и всё. По щелчку пальцев; в омут с головой.       Я не мог себе объяснить, чем он мне так приглянулся. Что в нём запало в душу столь сильно, что тем вечером я так и не смог выбросить почти что незнакомого человека из головы, позволяя там хозяйничать и навевать согревающие желудок мысли. Таким было безоблачное и уже, казалось, далёкое начало этой влюблённости. А что мы имеем в настоящий момент?       Я не хотел впадать в меланхоличное настроение, но при каждом воспоминании о вчерашнем внутри всё сжималось, а простое упоминание Маре отзывалось болезненным комком нервов, застрявшим где-то между сердцем и желудком. Словно разрастающаяся эмоциональная опухоль. Я вновь позволял апатии завладеть собой, потерявшись где-то среди собственных мыслей — на границе между голым энтузиазмом «всё будет хорошо» и чистым отчаянием «всё кончено».       Выводы были сделаны.       И что мы имеем в сухом остатке? Я всегда плыл по течению: что с Соль Би, что с Кароль и даже с Алексисом. Это они делали первый шаг, а я просто отвечал взаимностью. Но вчера, впервые шагнув к кому-то самостоятельно, в мгновение ока оступился и сорвался в бездну. А падать оказалось пиздец как болезненно.       Я рефлексировал и после последних отношений; думал тогда, что многое осознал — то есть научился. Ничему я не научился в итоге. Потому что опять нахожусь на исходной точке; потому что опять всё, блядь, плохо. Хуже некуда. Только сказать некому — впутывать друзей снова в свою из года в год неудавшуюся личную жизнь… За что им такое наказание?       Мои же попытки отделить себя от своих чувств и глянуть на всё со стороны закончились сомнительным результатом: возможно, я и правда перепутал флирт с неким патронажем. Быть может, с дружеской симпатией? Просто силился разглядеть то, чего быть не могло, и даже оправдание себе придумал. Ведь когда человек влюблён, неизменно хочется верить в лучшее: в шанс на взаимность к примеру.       — Господи, Джонас, ты что, кого-то похоронил вчера? — спросил Нико, озадаченно поглядывая на меня.       — Печень если только, — пожав плечами, ухмыльнулся я.       Мышцы тут же свело спазмом. Единственное, за что я был благодарен мирозданию этим утром, так это за отсутствие головной боли.       — Разве я вас не предупреждал столько не пить? Какой-то центр алкотуризма здесь устроили, — махнул руками Видаль, выронив мерную ёмкость.        Недовольно что-то пробубнив, он поднял её, отряхивая от земли. Жак и Ирен нас уже не слушали: оба сидели в пикапе.       — Не стой столбом — залезай, — подначил Нико, ставя последний ранец назад, и залез на место водителя.       Подобрав по дороге валяющуюся ветвь, я ободрал листья, получая некое подобие прутика, и махнул по диагонали, отгоняя первую доставучую муху. А следом запрыгнул в открытый кузов, усевшись рядом с покачивающимися распылителями. Нико лишь покосился, но мою выходку никак не прокомментировал.       Голоса друзей слышались отдалённо, а шум колёс вкупе с рёвом мотора и завыванием ветра полностью оглушили меня. Пыль поднималась клубами; порывы ветра разгоняли её, швыряя часть в лицо, отчего песок скрипел на зубах, а глаза и вовсе пришлось прикрыть.       Откинувшись назад, я наслаждался беспощадно хлеставшей бока машины песчаной бурей, что также трепала влажные волосы, крутил прутиком в разные стороны, точно дирижёр, а ещё понимал, что категорически не хотел возвращаться домой. Не желал больше проходить мимо террасы, подарившей мне столь многое и вместе с тем абсолютное ничто, и веранды, отобравшей всё это и опять же ничего, потому что и забирать-то было нечего.       Мои жалкие иллюзии, да и только.       Но дорога, как назло, стремительно подошла к концу, и вот перед слезящимися от ветра глазами уже закрылись ворота, нарисовалась возвышенность главного дома и силуэт нашего — гостевого. Всё казалось таким же, как всегда, словно за эту ночь ничего не изменилось. Правда, так и было: для прочих всё осталось прежним, только для меня мир перевернулся с ног на голову. И не раз — будто на каком-то паршивом аттракционе.       — Кто-то приехал? — спросила Ирен.       Спрыгнув на землю, я заметил машину под обычно пустующим парковочным навесом.       — Друзья сеньора Маре, — отвлечённо пояснил Нико, выгружая распылители и раскручивая крышки. — Не знаю, сколько именно они пробудут в этот раз. Но попрошу вас быть тише воды, ниже травы, ребятки. Захотите покинуть территорию — воспользуйтесь запасной калиткой. И не путайтесь под ногами. Кстати, чуть не забыл, — спохватился он. — Сегодня в семь забегите в дом — проведу вам экзамен. Это единственное исключение, — добавил Нико, оставив все распылители на одной площадке и подтягивая туда шланг.       — Что?.. — Жак покраснел, затем резко позеленел, а после и вовсе все краски сошли с лица, и он посерел. — Какой ещё экзамен?!       — А ты что думал? Что я треплюсь просто так — в пустоту?       Я чуть не хмыкнул в ответ.       Именно так мы и думали. По крайней мере, Жак вообще старался не прислушиваться к речи Нико — та его раздражала, — а я слушал постольку-поскольку. Иногда — от скуки, иногда — улавливал что-то интересное для себя, а временами — бормотание так и оставалось фоновым шумом. И только всё поведанное Маре я впитал в себя, точно то была жизненная необходимость.       — Это произвол, — буркнул Жак, прерывая поток моих мыслей, который уже начал сворачивать совсем не туда. — Об этом надо предупреждать заранее!       Ирен же экзамен, по-видимому, был безразличен. Уверен, она могла прямо сейчас пересказать всё, что безостановочно бубнил Нико с начала стажировки. Стоило ли напоминать, что она одна задавала вопросы и рассуждала вместе с Видалем на ту или иную тему.       — Я и предупреждаю. Заранее, — хмыкнул тот, глянув на время. — У тебя, дружок, есть чуть меньше семи часов на подготовку. И не смейте вновь напиваться и буянить по вечерам, а то знаю я вас, — внезапно повысил голос Нико, прыснув на нас водой из шланга, а затем повторил с хитрой улыбкой: — Тише воды, ниже травы — помните!       Но, стоило мне отвернуться, как задачка оставаться тихим провалилась. Потому что ко мне, неспешно спускаясь по лестнице, направлялся Алексис Пастер собственной персоной.