Vitis memoriae

      — Я повторяю, вы слушаете и делаете. Берём несколько ягод из разных гроздей и разных мест виноградника, но одного сорта.       И Адам подцепил несколько ягод, кинув мне в стакан, а я боялся шелохнуться, даже вдохнуть полной грудью боялся.       Почему?       Отмотаем немного назад.       Разговор так и не возобновился по понятным причинам, и это напряжение было необычайно новым для меня: оно трепетало внутри недосказанностью, а вместе с ним трепетал и я.       По пути домой я предпочёл хранить молчание. У меня появилось время всё обдумать, разложить по полочкам, перемолоть мысленно каждое воспоминание, каждую неправильно понятую фразу и, в конце концов, снизойти до откровения, что мой диагноз — клинический идиотизм. И богатая фантазия в придачу.       Адам же опять отвечал на вопросы Ирен, которая казалась на удивление смущённой и оттого ещё более говорливой. Жак вместе со мной витал в облаках: стоило ему сесть в машину, как он тут же задремал, видимо не заметив в накалившейся обстановке ничего необычного.       Святая простота.       Я чувствовал, что стою на пороге надвигающегося шторма, и у меня не было ни сил, ни желания бежать от него, ведь это то, чего я так ждал. Так долго, что, кажется, когда всё немного прояснилось, даже растерялся, откровенно не понимая, как мне следует поступить. Безусловно, я мог подойти к нему и спросить: «Так ты согласен?» или «Что думаешь о моём решении проблемы?», или «Так потрахаемся или нет?»       Однако сопутствующий плодам бурного воображения стыд крепко засел внутри и перекидывался пламенем буквально на каждую осмысленную фразу, превращая меня в неуклюжего и робкого человечка, который мог запутаться в собственных ногах и расстелиться ковром перед Адамом. Поэтому, когда он остановился около веранды, глянув на меня с еле заметной улыбкой и немым вопросом на губах, я, блядь, развернулся и дал дёру. Да, именно так я и поступил. Причём настолько быстро, что чуть не налетел на взявшийся из ниоткуда огромный кактус.       — Джонас! — Жак утянул меня за руку в сторону, а позади раздался громкий смешок.       И я даже знал, кому тот принадлежит, но оборачиваться не стал. Мне нужно было поставить свою жизнь на «паузу», чтобы переварить случившееся и немного прийти в себя. Было ли это внезапно проснувшейся трусостью — без понятия. Когда Адам громил мои теории одну за другой, я чувствовал облегчение, радость, азарт, возбуждение, изумление и прорву иных эмоций, смешанных точно в шейкере, но сейчас к этому убойному миксу добавилось ещё и жуткое волнение. Глупый и внезапный всплеск нервозности.       Я до самого вечера как на иголках сидел: и вроде бы он не давал мне никаких ответов, но всё сказал одной лишь улыбкой около треклятой веранды. А может, я снова себе всё напридумывал? Как бы он не обещал ничего, но что, если?.. Что, если сексу всё-таки быть? Иначе чего он так двусмысленно улыбался?..       Естественно, я не мог вдруг сказать:       — Извини, Адам: я ошибся. Знаешь, не надо меня трахать, давай я тебя?       Это даже в мыслях звучало катастрофично, а уж вслух… Мне, блядь, было страшно, будто во время подготовки к первому в жизни экзамену: и вроде бы теоретически подкован, и вроде бы много раз смотрел (и участвовал!), как сдавали другие, а всё-таки ссыкотно, что с треском провалюсь по всем пунктам. Поэтому будет что-либо или же не будет — не знаю, но готовился я основательно: казалось, ещё немного — и душу из себя вымою.       Когда я вышел из ванной, меня посетило ощущение, что я оставил там старую кожу, подобно змее, потому что распаренный и гладкий, точно младенец, на меня смотрел некто другой: незнакомый и жутко смущённый.       Каждое моё действие только усиливало эмоциональную бурю внутри. Распихивая по карманам презервативы, я никогда не ощущал себя так… таким девственно-стеснительным. И совершенно не понимал, что со мной творится. А когда похлопал себя, ощутив характерные выпуклости и услышав ещё более выразительное шуршание, то со свистом выдохнул, злобно опустошая карманы. Оставив парочку резинок, я внезапно завис с зажжённой в мозгу лампочкой: «А что, если не подойдут по размеру? А что, если у него аллергия на латекс?»       Я, блядь, не знал, какой у него член, я даже не представлял его!.. Нет, разумеется, представлял и даже очень хорошо в своих фантазиях да тогда в машине, но фантазии имеют обыкновение разбиваться о суровую действительность — ничего с этим не поделаешь. Так что мои вопросы были весьма… резонными? Не хотелось бы, чтобы в последний момент всё испортилось из-за того, что у него с члена свалится презерватив. Или, наоборот, не налезет. Нет, лучше пусть свалится: в первый раз и сразу с битой — мне казалось, я не вынесу.       Прошептав нечто невразумительное, я вновь освободил карманы и взял парочку универсальных с дополнительной смазкой. Мало ли, может быть, смазки у него нет. А у меня тоже не водилась, так как за это отвечал Алексис… Да, Алексис. Вопрос с ним был решён, но что до глобального обозначения: Адам вообще с мужчинами спал?..       Этот вопрос потряс меня до глубины души, и я остался стоять, уставившись на обилие презервативов, рассыпанных по покрывалу. Хотелось огреть себя чем-нибудь, чтобы прийти наконец в себя.       С Пастером я так и не поговорил: во-первых, сегодня его попросту не было нигде видно. Во-вторых, мне было абсолютно не до этого: мысли текли в иное русло и вряд ли бы получилось что-либо прояснить. Алексис тяжелый человек, и с ним нужна была ясная голова и тонна терпения, коим я сегодня явно не отличался.       Часы в гостиной прогремели на весь дом. И в тот момент, когда я собирался закинуть всё своё богатство обратно в тумбу, в дверь постучали. Я не успел ничего сказать, как Жак просунул свою медную макушку со словами:       — Ты идёшь?        Разноцветные обёртки посыпались на пол, выскользнув у меня из рук под его удивлённое:       — О!.. Понял. Тогда ещё подождём.       — Тебя не учили стучаться? — с раздражением спросил я, резко сев, и стал заталкивать всё это под кровать.       Потом разберусь.       — А я и стучал, — ухмыльнулся Жак. — Да чего ты так смущаешься, будто впервые?       Я неодобрительно зыркнул на него, но друг поднял руки в оборонительном жесте и вышел, хохотнув напоследок.       Вот же ж говнюк.       И чего я так копошусь и волнуюсь? Это Адам должен обеспокоиться типом и размером презерватива для своего члена, а не я… Однако вытаскивать последние резинки не стал, затолкав их в самую глубь кармана — на всякий пожарный.       И в таком вот нервном раздрае мы — а точнее, в раздрае был один лишь я — явились на террасу.       Вся мебель оказалась смещена в сторону. Плетёные диваны расставили полукругом, видимо, чтобы они не мешали. Посреди, будто школьные парты в классе, стояло три стола: два в одном ряду, один — во втором. И на каждом возвышалось по четыре высоких блюда с разными сортами винограда: Мускатом, Айреном, Темпранильо и… Сира? Если я правильно угадал.       — Сеньорита Корто, — указал Адам на один из передних столиков, к которому подошла Ирен. — Сеньор Люлли.        И Жак машинально шагнул ко второму, а Маре остановился около последнего, с беглой улыбкой заключив:       — Сеньор Гардор, прошу к третьему столу.       Пока он объяснял всё на примере, я ощущал себя непроходимым тупицей, который слишком многое надумал себе, опять-таки нафантазировал, переволновался, и вообще дебила я кусок — вот кто. Но не залипать на каждое его движение, не зависать от всякого мимолётного взгляда, брошенного на меня, я просто-напросто не мог. Поэтому залипал от души, и меня в целом дико коротило, стоило ему что-то спросить. Смущение немедля брало верх, и я начинал запинаться, заикаться, кряхтеть и нести что-то маловразумительное. Само собой, друзья заметили мою — лёгкую? — невменяемость, а в свете увиденного Жаком, кажется, тот понял, что к чему, и теперь кидал на меня красноречивые взгляды.       Не хватало только улюлюканья и свиста, бля.       Однако то были лишь цветочки. После теории наступило время для применения знаний на практике, и друзья приступили к делу, точно мы снова проводили пустяковые опыты в кабинете химии, я же остался стоять за третьим столом: не просто стоять, а медленно и мучительно изнывать за их спинами, ощущая жар прижатого ко мне сзади тела.       И всё, блядь, потому, что у меня никак не получалось выдавить какую-то ничтожную каплю: то сначала стаканчик выскользнул из рук и упал, расколовшись, затем ложка, лопнув, сломалась, а потом — сок лопнувшего винограда угодил мне прямо в глаз.       — Какой вы сегодня неуклюжий, Джонас, — Маре осклабился.       Я начал психовать. А когда он встал вплотную, громко провозгласив над самым ухом:       — Объясняю снова и прошу максимально сосредоточиться на своём деле. Не отвлекаемся, делаем по два замера на сорт, калибруем рефрактометр, а результаты вносим в блокнот…       Вот тогда-то я резко вцепился в стол, ощутив беглое прикосновение губ к шее. А за этим последовал пробравший до мурашек шёпот:       — Тише, Джонас.       — Я повторяю, вы слушаете и делаете. Берём несколько ягод из разных гроздей и разных мест виноградника, но одного сорта, — Адам подцепил несколько ягод, кинув мне в стакан.       Я боялся шелохнуться, даже вдохнуть полной грудью, и сжал челюсти. Чувство дежавю появилось вновь: прикосновение в том же самом месте, что и в клубе, будто стало ответом на все мучившие меня вопросы.       — Заносим пробу в стакан, ложкой «размазываем» до получения сусла, — продолжил говорить он.       Его ладони легли на бёдра, повторяя точь-в-точь те самые движения: пальцы пробежались вдоль карманов, буквально скобля о ткань, заставляя до боли прикусить губу, чтобы не издать ни звука, пока мои руки дрожали в попытке выжать это чёртово сусло.       Творить такое было полнейшим сумасшествием, ведь друзья могли обернуться в любой момент. Да, его руки были скрыты под столом; да, они были в курсе наших… феерических взаимодействий. Однако знать и видеть своими глазами — не одно и то же.       — Старательнее, Гардор, — подал он голос, и я мгновенно вскинул взгляд перед собой, но Жак с Ирен были полностью поглощены превращением ягод в сочное месиво.       Блядь, как же так?.. Блядь!       — Не отвлекайся, — еле слышный шёпот обжёг мочку уха.       Я стиснул стаканчик в руке, дрожащими пальцами вдавливая ложку в мякоть. Его губы вновь задели шею; влажно и горячо он прихватил кожу, слегка укусил и следом неторопливо провёл языком, будто слизывая ту самую каплю, что я мученически пытался выдавить всё это время. Неспешно выдыхая сквозь сжатые зубы, я взял ещё одну виноградину, скинув её в стаканчик, и дрожащими пальцами сжал ложку, боясь, что она снова хрустнет от такого давления.       — Из получившегося сусла, — прогремел Адам, пока его руки скользили вверх, медленно задирая футболку и мимолётно дотрагиваясь до моего живота, — вы должны взять небольшую каплю с помощью пипетки и поместить её на поверхность призмы, предварительно чистую и сухую, — заключил он.       По телу пробежали предательские мурашки, и я невольно подался назад, убегая от прикосновения, тем самым стремительно вжимаясь в него. Адам ощутимо вздрогнул, но тон остался менторским, почти что скучающим:       — Помним, что перед снятием показаний рефрактометр необходимо откалибровать.       — Остановись, — почти что беззвучно взмолился я, когда он царапнул сосок, сжал его до слабой боли, а затем мягко потёр кожу подушечками пальцев, щекоча до приятного покалывания — притом, что это даже не было моей эрогенной зоной. — Адам!       Тело непроизвольно вздрогнуло, и я резко поставил стаканчик на стол. Тот сейчас мог выскользнуть из руки и опять разбиться, привлекая к нам ненужное внимание.       — Что ты творишь…— но не успел я озвучить всю свою недовольно-довольную тираду из-за такого опасного — и дерзкого — безрассудства, как он залез рукой мне в карман.       Я мысленно поблагодарил остатки удачи, что не в тот самый карман, но тут же чуть не застонал, ощущая скольжение ребра обжигающей ладони вдоль моего уже наполовину вставшего и крайне чувствительного из-за острых эмоций члена.       Один, два, три, четыре… Блядь!       Трение продолжалось, сводя с ума этим скольжением ткани о ткань… Бесчеловечно, блядь! Возмутительно… восхитительно — когда же он остановится?!       — Для калибровки необходимо поместить немного дистиллированной воды в призму, показания которой должны совпадать с нулём градусов Брикса, — протянул у меня над плечом Адам.       Я же невидящим взглядом уставился на стол, сжимая его края и боясь просто дышать. А должен делать вид — да. Должен делать вид, что замеряю этот грёбаный сахар… Чёрт!       …Пять, шесть, семь, восемь… десять… пятнадцать?       Невыносимо. Не могу!..       — Возьми рефрактометр, Джонас, — шепнул Маре.       Я автоматически потянулся за ним, подавшись вперёд и тем самым слегка наклонившись. Его пальцы тут же стиснули сосок, вторая ладонь вцепилась через тонкую ткань мне в бедро, и я ощутил, как его бёдра толчком вжались в мои ягодицы. Сквозь ткань почувствовав стояк, упирающийся мне в зад, я чуть не охнул, вовремя проглотив эмоцию и прикусив заодно язык. А вот рефрактометр задрожал в ослабленной хватке и с оглушительным звоном грохнулся на стол. Взгляд в ужасе метнулся к друзьям, но Адам предвосхитил возможные последствия:       — Осторожнее, Гардор.       И они, к превеликому облегчению, так и не обернулись, а Адам добавил:       — Вы же не хотите сломать ещё один стакан?       Запах винограда забился в лёгкие, смешиваясь с нотками дерева и его еле заметного, но хорошо знакомого парфюма. Эта убойная смесь обволакивала, проникая в поры и оборачиваясь моим запахом. Нашим… Я чуть не застонал в голос от возбуждения на грани отчаяния и от отчаяния на грани возбуждения. Всё вместе спуталось в невнятный ком нервов, который сделал меня нездорово чувствительным к малейшему прикосновению.       — Если же не получается ноль, то настраиваем шкалу, пока та не достигнет нуля. Обычно в инструкциях к каждому рефрактометру указано, каким образом это делается, — размеренно огласил Маре очередную порцию наставлений, перехватив меня рукой поперёк живота, пока его вторая рука, уже высвобожденная из плена кармана, забралась прямиком в джинсы.       Пальцы играючи провели вдоль разгорячённой плоти, вырывая у меня еле слышный вздох. Сдавленный и заглушенный резко сжатыми губами, чтобы не позволить и одной сотой этого звука вырваться наружу. Эластичная ткань боксеров лишь приумножила щекочущее-возбуждающее касание, и я затрясся. Меня точно заколотило в лихорадочном ознобе.       Это, блядь, была какая-то инквизиторская пытка!       Очередное поступательное движение с его стороны заставило вцепиться свободной рукой в стол, но тот чуть не сдвинулся вперёд, и я резко замер, останавливая себя на весу. Руки напряглись, а внутри всё сжалось от страха и волнения.       — Прекрати!.. — проглотив шипение, я резко повернул голову и встретился с его насмешливой улыбкой, чуть расплавленной похотью.       Но ни хрена Адам не прекратил. Предостерегающе поглаживая мой член через ткань и неторопливо очертив головку, он начал её потирать так же, как сосок минутами ранее, отчего я чуть не осел на пол. Пронесло: стальная хватка не позволила.       — Не отлынивайте, Гардор, — внезапно громко произнёс Адам.       Я испуганно вздрогнул, вцепившись чуть ли не обеими руками в измученный рефрактор.       — Помещаем каплю на призму, закрываем крышку, образуя тонкий равномерный слой, покрывающий всю поверхность.       — Адам, — еле слышно протянул я, резко выпрямившись, когда его ладонь протиснулась глубже и слабо дотронулась до мошонки. — Пожалуйста, они… заметят…       — В машине тебя это не волновало, — еле различимо ответил он, касаясь дыханием моего уха, а следом мягко прикусил мочку и грубо потянул, отчего искра боли и наслаждения прошибла насквозь, выбивая дух.       Я судорожно хватил воздух губами, точно загнанный зверь в попытке отдышаться, и мгновенно ощутил, как ремешок его часов от скользящих и вращательных движений кисти трётся о плоть, а пальцы ласково мнут мошонку, перебирая яички. Перед глазами всё померкло. Мне казалось, что он успевает касаться меня везде, стимулируя каждую клетку тела — будто у него обнаружилась лишняя пара рук и все они были при деле сейчас.       — Смотрим через рефрактометр под прямыми солнечными лучами, и мы найдём шкалу, которая укажет градусы Брикса нашего образца, — произнёс Адам.       В ту же секунду я резко распахнул глаза, понимая, что стоит им сделать шаг из-за стола, как они, скорее всего, заметят нас. Страх и стыд заклубились внутри, сигналя об опасности, но Маре как ни в чём не бывало продолжил:       — Направляем рефрактометр на солнце — сейчас как раз великолепный вид из окна.       Я медленно сдулся, пока почти что с сакральным ужасом наблюдал, как друзья поворачивают головы в противоположную от нас сторону, к застеклённой стене, поглядывая через аппарат, точно через телескоп.       Безусловно, я как никогда осознавал, что любой звук мог стать обличающим; и лишь расстояние рядов, издалека доносящаяся музыка вкупе с хлюпаньем винограда в стаканчиках, звуками проводимого эксперимента и прочими, врывающимися через открытые окна, защищали от нежеланного обнаружения.       — Я сойду с ума… — вырвалось шёпотом вместе с чувством, как внутри всё сводит от вожделения и трепета.       Странная смесь эмоций действовала как крепкий алкоголь: она дурманила, превращая меня в пластилин в его руках, но вместе с этим повышала чувствительность, заставляя внутри всё гудеть от тянущегося как струна напряжения.       — Ты… Я… я должен взять замер…       — Так бери, — поддакнул Адам и вместе с тем резко вжался бёдрами, позволяя ощутить внушительность своего желания.       Хотелось швырнуть грёбаный рефрактометр и сжать инструмент любопытнее — испытать его текстуру собственноручно, так сказать.       — Повторяем процесс с каждым блюдом и заносим результат, а вместе с тем записываем ваше мнение о том, на какой стадии созревания находится каждый сорт, — чётко, но всё же с лёгкой хрипотцой почти что приказал Маре.       Я резко выдохнул, когда его ладонь появилась перед глазами, подхватывая свободный стаканчик, которых у меня одного стояло аж восемь штук — в двойном комплекте для господина Криворукого. Сорвав ягоду с ближайшего блюда, он поднёс её к моим губам и глухо шепнул:       — Надкуси.       Тысячи мурашек пробежали вдоль позвоночника, но я последовал указу, приоткрыв губы и сжав зубы на лопнувшей тут же кожице, отчего сок брызнул прямо в рот. Но виноградина сразу оказалась в стакане, а Маре медленно размазал сок по моим губам. Я невольно дотронулся языком до подушечек пальцев, смакуя пряный душистый вкус, и услышал приглушённый вздох:       — Ещё раз.       Весь мой подбородок был заляпан соком, когда в стаканчик упала очередная ягода. Я хотел спросить, что он собирается с этим делать, но жаркий укус чуть ниже уха заставил резко стиснуть зубы и молча наблюдать, как его пальцы мнут ягоды, превращая виноград в месиво из кожи, косточек и сока.       — Что ты делаешь?.. — еле слышно прохрипел я.       Не собирался же он реально брать пробу, раз я, лентяй такой, стою истуканом и глазами хлопаю, чуть ли не трахая стол, потому что нет сил терпеть, а ничего поделать со своим повышенным либидо я не могу, так как мы здесь не совсем одни. Это ужасно, это развратно и это, блядь, безумно возбуждающе. Меня словно поймали в липкую паутину, оставляя трепыхаться на милость паука.       — Контролируй свой голос, Джонас, — неожиданно предупредили меня.       К моим губам прикоснулись влажные, сладкие от сока Муската пальцы, и я машинально приоткрыл рот, позволяя ему проникнуть внутрь. Подушечки обоих пальцев дотронулись до моего языка, скользя по нему, пока костяшки задевали нёбо. Резко дёрнув головой назад, я услышал громкое и насмешливое:       — Наконец-то вам удалось, Гардор! А теперь возьмите пипетку и начинайте замер.       И его вторая рука, высвободившись из-под моей футболки, показала на небольшое блюдо с бумажными пакетиками, а трудно различимые слова обожгли ухо:       — Добавь в стаканчик.       Я хотел возразить, абсолютно не понимая, что он собирается делать, но с чужими пальцами во рту это было довольно-таки проблематично, поэтому получилось лишь рассерженно лизнуть его да слегка прикусить, когда Маре продвинулся глубже. Я затаил дыхание, смакуя на языке сладкий привкус и боясь зайтись в приступе кашля после, если чрезмерно напрягу гортань в попытке противиться.       Пакетик был вскрыт дрожащими руками. Белый, похожий на сахар порошок просыпался на сок, и к прежним словам добавилось новое распоряжение:       — Перемешай.       Пары движений ложки хватило, чтобы сок начал загустевать. Изумлённо моргнув, я чуть не задохнулся, когда он надавил на мой язык, и в тот же самый момент понял, что, собственно, находилось в пакетике: грёбаный пектин! И когда его пальцы выскользнули из моего рта и окунулись в вязкую, сиропообразную массу, так же понял, что он собирается делать дальше.       — Определённо сахара в самый раз, — задумчиво заметил Маре.       — Ты не можешь!..       Моя сиплая, почти беззвучная мольба была проигнорирована: его пальцы легко расстегнули пуговицу джинсов, а молнию спустили лишь на половину, но даже этого хватило для свободы движения.       — Адам!..       — Тише, иначе твои друзья могут обернуться, Джонас.       Медовый голос над ухом вкупе с его действиями вызвал у меня лёгкую тахикардию — сердце гулко билось, ударяясь о рёбра, словно вот-вот выпрыгнет на сраное блюдечко передо мной. А ладонь Адама неумолимо забралась в боксеры, сжимая ягодицы и будто бы разминая их. От этой манипуляции я похолодел, а затем, напротив, меня бросило в жар — упавшая на глаза прядь прилипла ко лбу — то ли от стыда, то ли от предвкушения, то ли от совокупности мыслимых и немыслимых эмоций, что тугим узлом переплетались внутри, застревая в горле и следом опускаясь к паху в непрерывной гонке вверх-вниз.       — Всё… подстроил?.. — выдохнул я, заведя руку назад и вцепившись в его джинсы, потому что был не уверен, что смогу себя контролировать и не поехать вместе со столом вперёд.       «И что прикажешь мне с тобой делать, Джонас?» — «Трахни меня…» — прогремело в моих воспоминаниях. Влажные от самодельной виноградной смазки-джема пальцы скользнули между ягодицами, заставив сжаться.       — Не это имелось в виду, — выдохнул я, повернув к нему голову. — Понимаешь… Адам?..       — Спокойно.        Он мягко коснулся моего виска губами, и я задрожал, ощутив проникновение пальца внутрь и медленно-мучительное растяжение стенок сфинктера. Хотел выругаться, отпрянуть, но оказался загнан в ловушку: впереди друзья, которые просто не должны были ничего понять, а сзади возвышался Адам.        — Положи руки на стол.       — Он… он заскрипит!       — Доверься мне, — в шёпоте проскользнул приказ.       Я неуверенно сжал края.       — На стол, — твёрдо повторил Адам.       Сдавленный вздох показался донельзя громким. Я ощутил внутри тянущее напряжение, но всё-таки подчинился — вот зачем, сука, я его слушаюсь?! — и сместил ладони, сжимая их в кулаки. Со стороны могло показаться, что, едва склонившись над столом, я провожу какие-то до ужаса интересные исследования. Вот только исследования проводил как раз Адам, проникая каждый раз всё глубже и настырнее, отчего дыхание всё сильнее сбивалось. Он или во всём действует с такой стопроцентной уверенностью, или же мои сомнения в наличии у него опыта с собственным полом просто нелепы.       Джинсы спустились ниже, но не сползли с бёдер, а неторопливое смазывающее скольжение внутри продолжилось; я машинально сжался, раззадоренный возбуждением, стыдом и частично новыми ощущениями — тянущими, распирающими и весьма… некомфортными — непонятными, в общем, но от которых, тем не менее, хотелось стонать в голос. Особенно когда Маре добавил второй палец и давление стало непозволительно интенсивным.       — Постой… Остановись, — прерывистым шёпотом выдавил я, когда мои стиснутые кулаки заскользили по поверхности стола, но тот не сдвинулся ни на дюйм.       Адам совершенно наглым образом проигнорировал и эту просьбу: его пальцы ощутимо согнулись, растягивая стенки, и я поперхнулся воздухом, стоило ему выскользнуть и вновь проникнуть в меня, точно пройдясь по железе — спутать, наверное, это всё же невозможно ни с чем. Холодная испарина покрыла спину, пропитав футболку, а тело сжалось внутри и окаменело снаружи, будто наэлектризованное от удара током.       Я понимал, отчётливо понимал, что не смогу удержать голос в узде, когда он стал ритмично трахать меня пальцами, ровно попадая по одному и тому же месту, ничуть не сбиваясь с темпа. Кажется, я напряг все существующие в теле человека мышцы, чтобы не шелохнуться, не издать ни звука и даже не вздохнуть громче обычного. Оттого всё исступление сконцентрировалось в груди, заставляя забывать, как дышать, и одновременно рождая желание зайтись в приступе кашля, чтобы ком в груди рассосался. Это было едва ли не больно из-за отсутствия возможности выразить весь эмоциональный спектр и хоть что-то сделать, в то время как хотелось шевелиться, хотелось самому трогать, хотелось стонать… Ладно, если не стонать, то хотя бы вдыхать полной грудью без страха при этом завыть в голос. Однако столь обыденное удовольствие сейчас стало непозволительной роскошью: тем, что я никак, ни при каких условиях не мог сделать. И эти оковы громко звенели, порождая противоречивые чувства: я возбуждался ещё сильнее, застряв между своим восхищением и возмущением, желанием остановиться и получить намного больше…       — Как ваш прогресс? — раздался вкрадчивый голос за спиной.       Я в ужасе уставился перед собой, страшась, что сейчас друзья обернутся и посмотрят сюда: прямо на меня. То есть на него…       Да чтоб его!       Резко схватившись за рефрактометр, я склонился над ним, невидящим взглядом рассматривая несуществующую каплю сусла.       — Мне осталось измерить Мускат и Сира, — задумчиво ответила Ирен и чем-то загремела.       Жак подтвердил:       — Мне тоже.       Но в его тоне появилось напряжение, будто что-то не получалось.       — А ваш прогресс, Гардор? — буквально пропел Адам.       Я резко дёрнулся, тем самым насадившись глубже на его пальцы.       Блядь!       Что за?.. Какого?!       — Я-а-а… — голос превратился в странное полувосклицание-полумычание.       Меня спасло только то, что прозвучала эта хрень слишком сипло, чтобы друзья могли что-то понять.       — Мне осталось!..       И еле удержав очередной стон, я до боли стиснул зубы, потому что в этот самый момент Маре сильнее согнул пальцы, буквально массируя и обводя, и я молниеносно опустил руку вниз, накрывая свой пах и ощущая влажное пятно предэякулята.       — Вам нужна помощь, Гардор? — всё тем же тоном протянул Адам прямо над моим ухом, плавно разводя пальцы внутри меня с еле слышным и предназначенным только для меня выдохом: — Такой тесный, когда боишься.       Дрожь в ногах усилилась, заставляя меня перенести весь свой вес на одну руку и молиться, чтобы стол выдержал и не заскрипел на всю комнату.       — Нет… не нужна, — кашлянул я. — Почти что всё сделал… Почти, — повторил я, словно в замедленной съёмке наблюдая, как вторая ладонь Маре ложится мне на бёдра, исчезая под тканью наполовину расстёгнутых джинсов; ощущая, как оттягивает хлопок боксеров, заключая член в кольцо, и начинает мягко двигаться…       Это стало последней каплей. Той самой блядской лишней каплей, из-за которой прорвало плотину. Дрожь прошлась по телу, и я в ужасе накрыл его руку своей, словно это могло остановить запущенный оргазм.       — Вы уверены, Гардор?.. А где записи?       — Всё… в моём уме-е!       И резко отняв ладонь от стола, я зажал ею рот, буквально вцепившись зубами в кожу.        Боль не отрезвила — напротив, плавно влилась в поток смывающего меня наслаждения, и я стал невольно толкаться бёдрами в сплетение из наших рук, тем самым глубже насаживаясь на его пальцы. Они стали двигаться размеренно и плавно, создавая ощущение непрерывного скольжения, и оно же растягивало во времени пронизывающие меня насквозь спазмы наслаждения.       — Сеньорита Корто, не смейте подсказывать!       Отданный приказ едва до инфаркта не довёл. Широко раскрыв глаза и зажимая рот, я смотрел, как Ирен, которая с секунды на секунду собиралась обернуться для помощи ближнему, вздрогнула и, делая вид, что ничего такого и не замышляла вовсе, начала активно выбирать ягоды с третьего блюда.       Твою ж мать! Да что он творит?!       Но все мои претензии утонули в еле различимом всхлипе — я не смог выдавить из себя и слова из-за тянущегося, казалось, целую вечность оргазма. Нега накрывала волнами, взрываясь внутри кипящим жаром, который обжигал не только тело, но и разум. И такими же волнами я выплёскивался сам, столь медленно и мучительно, что, казалось, я кончаю насильно. Это не было ярко или остро — нет. Но это было головокружительно, томительно и болезненно-сладко, будто я медленно тонул в болоте почти что мистического экстаза до тех пор, пока не ощутил влажную пустоту внутри и липкую ткань, прильнувшую к члену.       В голове оказалась блаженная пустота, и можно было поспорить, не вытекли ли вместе со спермой и все мысли, но…       Какого хрена только что произошло?!       Из-за смеси мысленной нирваны и клокочущего возмущения я не сразу воспринял его еле слышное:       — Стоять можешь?        Но стоило Адаму отпустить мою вялую тушу, как я стал оседать, и он вновь подхватил меня под живот, а губы коснулись уха в спешном наставлении:       — Твои друзья уже заканчивают. Если не хочешь предстать перед ними таким…       Я обернулся, недовольно взирая на него, всё ещё разморённый и слабый.       — …откровенно затраханным, то приди в себя, — добавил одними лишь губами Адам. — Прямо сейчас, Джонас.       Ага. Легко сказать, да тяжело исполнить.       Вновь прикусив изнутри щеку, я встрепенулся в попытке удержать себя в вертикальном положении. Адам выудил салфетки из стоящей на каждом столе салфетницы и спешно вытер руки, скинув всё это вместе с «виноградным желе» в мусорное ведро чуть поодаль. Я наблюдал за его заточенными, спешными действиями с какой-то идиотской отрешённостью, словно вместе с мыслями из меня вытекло и серое вещество как таковое.       Неутешительный вывод.       Когда он вновь оказался рядом и с неким скепсисом глянул на пустой лист бумаги, будто я и правда должен был успеть всё сделать, пока он трахал меня рукой, я дёрнул его за футболку, едва слышно просипев на ухо:       — Ты хоть понимаешь, чем всё могло кончиться?..       И одновременно с моим возмущением Ирен потянулась вверх обеими руками и выдохнула с радостным восклицанием:       — Закончила!       Я отпрянул от Адама, чуть не врезавшись в стол, и по пути подхватил стаканчик с грёбаным суслом, вскинув руку вверх, точно собирался сказать тост.       Да-да, я такой занятой, всё это время занимался лишь этим. Правда ничего так и не сделал…       — Как и я, — спустя минуту произнёс Жак и обернулся на нас, демонстрируя широченную улыбку в стиле «норма дня выполнена».       Что до меня…       А что я? Олух олухом: внезапно понял, медленно так прочувствовал, переваривая накрывшее меня осознание, что всё ещё стою с расстёгнутыми и полуспущенными штанами…       Бля.