Vitis memoriae

      — Давай, Джонас, сделай это, — Жак сложил руки в молитвенном жесте.       — Это будет нечестно, — покачал я головой, замечая настороженный взгляд мужчины за прилавком.       Пользоваться приобретёнными с подачи деда навыками стрельбы нечестно — вот что я имел в виду.       — Всё честно. Ты же выпил? Выпил. А значит, меткость упала, — возразил Жак.       Ирен закатила глаза.       — И зачем тебе игрушка? Нам и так придётся покупать отдельный билет для мини-Джонаса.       — Мне? Да я ради тебя стараюсь! — шумно выдохнул он, вновь хватаясь за ружьё. — Ладно. Ещё раз.       Усмехнувшись, я отошёл на шаг и глянул на экран: без четверти одиннадцать. Жак уже добрые полчаса пытался выиграть ту злосчастную игрушку и с каждым промахом заводился всё больше. Казалось, что для него это вопрос жизни или смерти. Что до меня, то с каждой минутой напряжение росло, хоть и веской причины для этого не находилось. Кроме, разумеется, отсутствия ответа от Адама.       Поначалу я даже не обратил внимания, посчитав это вполне нормальным — всё-таки Пастер-старший забежал за ним не просто из прихоти. Однако по прошествии времени тревожный звоночек звучал всё громче и чаще. После пяти я даже позволил себе пошутить, послав ему:       Джонас: Как некрасиво!       Джонас: Воспользовался моими услугами по телефону       Джонас: И решил игнорировать?       Но ничего не изменилось: сообщения были доставлены и… оставлены без ответа.       Я не знал, был ли он занят настолько, что не имел возможности отписаться или же это был откровенный игнор. А может, просто телефон не вовремя разрядился? Или он забыл его в кабинете? Быть может, потерял?..       Сложно было что-то утверждать с уверенностью, и лёгкое беспокойство постепенно переросло в тревожное ожидание. Безусловно, он сообщил, что будет присутствовать, вот только ничего конкретнее этого я так и не получил, а ярмарка, надо заметить, была нешуточных размеров. Не сравнить, конечно, со столичной, но ощущалось в ней нечто исключительное: шарм небольшого южного городка, окружённого речками и просторами виноградников. В воздухе будто витала радость, отражающаяся в улыбках людей, а из земли била ключом первобытная энергия, разогревающая кровь. Сам воздух пах по-особенному здесь. И только благодаря этому я отвлекался, заверяя себя, что не должен с параноидальной настойчивостью проводить весь вечер пялясь в экран в ожидании ответа, словно собака — брошенной кости.       Я так и не решился позвонить, не зная, чего страшусь больше: что «абонент будет недоступен» или же что Адам сознательно сбросит звонок. Естественно, существовал ещё и третий вариант, в котором Маре успокоит меня, сказав, что кучка присутствующих на дегустации снобов просто завалила его делами и он потерял счёт времени.       Алексис, напротив, отличился, закидав меня кучей вопросов в сообщениях. Я не хотел его обижать и уж тем более делать больнее, но отвечал односложно в попытке охладить пыл. Если бы только он год назад был таким… настырным. Но история не терпит сослагательного наклонения, потому не имело смысла сожалеть о чём-либо.       Что было, то прошло.       — Ты волнуешься, — послышался рядом приглушённый голос Ирен. — И я даже знаю по какому поводу…       — Ирен, — с тенью упрёка протянул я, наблюдая, как Жак прицеливается и опять попадает мимо небольшой фигурки гориллы, — тебе не кажется, что сейчас не время для душевных бесед, касающихся моей личной жизни? Мы вроде как веселимся.       — Вообще-то, — в излюбленном тоне начала она, — я говорила о курсах Грандиса. А ты, полагаю, думал совсем о другом человеке.       Я передёрнул плечами, скрыв своё удивление, и повернулся к ней.       — Почему я должен волноваться по поводу курсов?       — Ну не в обморок падать, конечно, но хотя бы немножко нервничать, ведь ты так и не определился с тем, что будешь делать дальше, а мы вдруг всучили тебе весьма конкретный билет в будущее. Подобные перемены не могут не тревожить.       И только сейчас я осознал, что о принятом мной решении никому не сообщил: ни друзьям, ни деду, ни крёстному. Никому, кроме Адама.       — Только не убивай меня, — поднял я ладони в защитном жесте.       — Мне уже не нравится, как это звучит…       — Я совсем закрутился и забыл рассказать вам, что решил последовать своей мечте и стать крутым поваром — та-дам! — вполголоса пропел я и театрально потряс руками, широко улыбаясь.       — Забыл? — со скепсисом переспросила она и следом повторила с нажимом: — Как это забыл?       Жак опять промахнулся, смачно выругавшись.       — Не обижайся. Решение было принято совсем недавно… Подумал, что нужно что-то решать, потому что всё это действительно не вызывает у меня особого энтузиазма, что для вас и так не секрет. Поэтому отношения с пищевой промышленностью я бы хотел продолжить исключительно на кухне в качестве повара.       — Ты и раньше это понимал, но не решался ничего менять, — констатировала Ирен, задумчиво разглядывая меня, — что тоже для меня не секрет. Сколько раз мы беседовали на эту тему, и ты всегда отмахивался, мол, будет ещё время? А времени уже не осталось: вот он — последний курс.       — В любом случае знания никогда не бывают лишними, — пожал я плечами. — По сути, это всегда пригодится в качестве, гм… полезного дополнения?       — Ты прав, — одобрительно кивнула она. — Вот только мне любопытно, что или, скорее, кто поспособствовал, — Ирен прищурилась, — таким переменам?       — Он сказал мне мечтать, — отрешённо ответил я, вновь невольно мазнув взглядом по экрану смартфона.       — Ага, и ты решил кардинально поменять свою жизнь, — насмешливо фыркнула она. — Как, оказывается, полезно слушаться взрослых иногда…       — Ирен!       Она рассмеялась, уткнувшись лбом в моё плечо:       — Только не красней, Джонас. Нет ничего страшного в том, что он старше тебя. Кстати, ты дедушке рассказал о своих любовных приключениях?       Вздохнув, я замялся, и повисла пауза. Ирен цокнула языком, понятливо улыбнувшись.       — Боишься его неодобрения?       — Для этого нет повода, да и он никогда не вмешивался в мою личную жизнь, за исключением последних двух лет, — я покачнулся. — Просто рассказывать нечего… Мы же не встречаемся.       — А что же вы тогда делаете?       И правда: что же мы делаем?       Я схожу по нему с ума, а Адам… А что же Адам?       »…Можешь с точностью сказать, какие именно чувства он к тебе испытывает?» — прогремел возмущённый голос Алексиса в мыслях, и я поёжился, понимая, что даже после сегодняшнего звонка так и не смог понять, кто мы друг для друга, какие между нами установились отношения и есть ли они вообще.       А также не мог представить, что будет после окончания стажировки.       — Что за кислая мина? — воскликнул Жак, тыкая в меня пушистой и глазастой пирамидой, которую всё-таки выиграл. — Как оказалось, я не так плохо стреляю. Ха!       — Я не буду таскать это с собой весь вечер, — наотрез отказалась Ирен и даже показательно отстранилась.       — Мне подарили пакет, — помахал он и, зашуршав бумагой, засунул игрушку внутрь. — И не «это», а виноградная гроздь. Вот листок, — он потеребил зелёный отросток, который я принял за волосы.       — Давай сюда — понесу, — протянул я руку.       Жак доверительно передал мне свой трофей, который я тут же сжал, будто нечто материальное могло отвлечь меня от струящихся нескончаемым потоком вопросов, и поинтересовался:       — Куда направимся теперь?       — На карусель? — с надеждой предложила Ирен. — Только не на «Тифон»…       Жак глянул на меня, я — на него, и мы дружно рассмеялись, прекрасно понимая, что второго испытания она не выдержит. Её подташнивало почти везде, кроме так называемой семейной зоны: колесо обозрения, поезд, гидродром, — которого здесь, увы, не было — карусель, само собой, и автодром с машинками.       — Я пас, — покачал я головой, когда мы подошли к замедляющейся платформе. — Постерегу добычу.       — Скучный ты, — показала мне язык Ирен, прежде чем сунуть талончик и пройти за ограждение.       А я, усмехнувшись, так и остался стоять, пока друзья, точно вернувшись обратно в детство, забрались на пластмассовых лошадок и покатились по кругу.       Взобраться в седло я и правда был уже не в состоянии. К тому же ассоциации стали какими-то… чудными: я смотрел на кружащегося в имитации скачки белого коня, и воображение рисовало Маре верхом, а меня сидящим перед ним. Это было, откровенно говоря, чудовищно. Чудовищно пошло.       Последним на очереди осталось колесо обозрения. Мы уже были на автодроме, и я, кажется, даже заработал себе несколько синяков, когда Жак со всего маху врезался в боковину электрического автомобиля, а следом и Ирен. После такого, естественно, я еле разогнулся и, кряхтя, направился к выходу, отчего стал предметом насмешек: с кем поведёшься типа.       Повторный круг они сделали уже без меня. Я просто свистел и хлопал, когда какой-то чудак прижал Жака к бордюру, а тот удачно вырулил и тут же снёс его сзади — кровавая бойня автодрома только началась. На третьем заезде Ирен сдалась, оставшись рядом со мной, а Жак решил устроить гонки с появившимся соперником. На четвёртом — мы еле уговорили его отпустить руль, заверив, что позже сюда вернёмся.       Далее шёл поезд. Друзья устроились впереди, а рядом со мной села десятилетняя — или около того — девочка в костюме розового пони, которая каким-то образом пронесла с собой сахарную вату. Ей-то она мне и тыкала в лицо каждый раз, когда отвлекалась на крутом повороте, чтобы под конец чуть не облевать всё вокруг. Хорошо, что я вовремя сместился. Но это громкое «чу-чу» отпечаталось в мозгу и, кажется, теперь будет сниться мне в кошмарах.       На сладкой карусели, которая последовала за предыдущей авантюрой, меня самого чуть не стошнило, когда нас, сидевших внутри огромной чашки, резко завертело и затрясло. Поэтому было принято решение передохнуть, устроившись на одной из террас попавшегося по дороге заведения. По две пинты холодного пива, по десертной стопке текилы для меня, джина — для Ирен и рома — для Жака. После мы забрались на «Тифон».       Как оказалось, зря поспешили.       На одном из поворотов Жак прикрыл глаза, крича во всё горло, что он упомянул меня в своём завещании и чтобы я передал Ирен, как он её любит, а я лишь рассмеялся в ответ, наслаждаясь неистовым движением аттракциона и ветром, хлеставшим по щекам. Ирен же и вовсе выпала из реальности. Когда мы сошли с платформы, её знатно шатало — от края до края тропинки, — поэтому пришлось присесть на скамейку, пока она приходила в себя.       Так что повторить мы не рискнули и вместо этого залезли по пути обратно в расслабляющий «Цеппелин». Тот передвигался настолько медленно, что буквально убаюкал нас, введя в коматозное состояние. Сонливость пришлось разгонять чашкой крепкого кофе и очередной рюмкой горячительного.       Не могу сказать, что я поминутно возвращался мыслями к Адаму, пока мы вовсю крутились по ярмарке, но стоило мне остаться одному или понять, что вечер неумолимо сменяется ночью, как тревога вновь овладевала сердцем, а нетерпение — разумом.       Вот прям как сейчас.       Вздохнув, я глянул на экран, но оповещений не прибавилось.       И что прикажешь мне с этим делать, Адам?       Ожидание было мучительным и изматывающим, но я не мог никак принять верное решение: забыть ли мне о его словах или просто забить на всё, повеселившись до утра в компании друзей.       Пошуршав пакетом с игрушкой, я разблокировал экран и завис, гипнотизируя свои последние отосланные сообщения. Было ли ошибкой писать снова или нет, я не знал, но отказать себе в исполнении малюсенького желания попросту не смог.       Джонас: Ты где?       Сообщение мгновенно было доставлено, а значит, телефон был включён… Я и раньше это понимал, потому что чёртова вторая галочка появлялась моментально, не давая никакого повода для сомнений, но всё-таки мобильный мог просто остаться где-то; а ощущение, что мои слова улетают в никуда, горчило на языке, и я не мог отделаться от мысли, что с Адамом могло что-нибудь произойти.       Особого паникёрства за собой не замечал, но своего рода страхи у меня были всегда: стоило деду не взять трубку, как мне на ум приходила хуева туча причин, по которым он не отзывался. И всё всегда было с налётом фатализма. Затем, конечно, оказывалось, что он просто или не слышал звонка, или вышел в магазин, забыв телефон дома, но буйное воображение уже успевало изрядно потрепать нервы картинами конца света.       Джонас: Я знаю, что это смешно       Джонас Но я немного беспокоюсь, Адам       Джонас Просто скажи, что всё норм…       — Какая наша следующая остановка? — могильным тоном прошептали мне на ухо, и я чуть не выронил телефон из рук, покрываясь мурашками с головы до пят:       — Блядь!       Жак беспечно рассмеялся, откинув голову, а Ирен с лукавой улыбкой на устах моментально махнула рукой куда-то в сторону.       — У меня чуть инфаркт не случился! — процедил я.       — А нечего в облаках витать.       Прищурившись, я осмотрелся.       — Только колесо обозрения и осталось.       — Ой, жуть какое выражение лица… Ты планируешь вытолкнуть меня из кабинки? — с показным испугом поинтересовался Жак.       — Запланируй я чего, тебе бы точно не сказал: не умеешь хранить секреты потому что.       — Как категорично…       — Круг почти завершён, и я не хочу ждать полчаса до следующего, — перебила нашу шуточную перепалку Ирен, резко схватив и потянув обоих за ткань рукавов, — так что ноги в руки и вперёд.       — Есть!       — Как прикажете!       Почти синхронно хмыкнув, мы последовали за ней.              

      

***

                    — Если ты не съешь вафлю — её съём я, — покосился Жак на покрытую густой карамелью выпечку, которая уже минут десять лежала нетронутой.       — Попа не слипнется? — протянул я, глянув на время.       Прошёл почти час, но ничего не изменилось.       Сообщения так и остались без ответа, а я поймал себя за тем, что вглядываюсь в лица прохожих, будто в надежде, что сейчас мимо меня пройдёт Адам и всё встанет на свои места. Но ничего не происходило, а я всё глубже увязал в трясине тоскливого беспокойства.       За это время мы успели вновь побывать на автодроме и поучаствовать в массовых автомобильных стычках, после чего синяками покрылась и вторая часть тела, а также выпить ещё по пинте пива и впоследствии чуть не сдохнуть на чрезмерно вращающемся аттракционе «Ротор».       После весёленькой встряски Ирен остановилась около сувенирной лавки, а вместе с ней и мы. Она выбрала с десяток разных брелоков, магнитов, тарелочек с пейзажами и прочей туристической хуйни, которая плавно заполнила ещё один пакет, повисший на локте у Жака. Тот же отыгрался, застыв около тента со сладостями и накупив леденцов, конфет, мармелада, шоколада… Новый пакет оказался рядом с первым, и Ирен пришлось чуть ли не за шкирку его оттаскивать под дружное хихиканье ожидающих своей очереди детей.       Праздничная суматоха помогала мне забываться, но моментами я болезненно прозревал, и внутри скручивался узел тревоги — смотрел на время, перелистывал переписку и убирал телефон, чтобы через пару минут повторить своеобразный ритуал.       Разумеется, моё нервозное состояние не скрылось от друзей, которые принялись активнее таскать меня повсюду, чему моя задница была далеко не рада. Ей хватило на сегодня приключений, поэтому я едва смог увести деятельную Ирен к фургончику с горячими вафлями и усадить за стол. Здесь же мы и примостились, пока Жак не вернулся с заказом.       — Скоро фейерверки, — вырвал меня из размышлений голос Ирен.       Я машинально перевёл взгляд на погасший экран — жест опять же не оставшийся незамеченным.       — Почему ты не позвонишь ему?..       Жак еле слышно вздохнул, неторопливо пережёвывая свою порцию.       — Мне страшно, — честно признался я, посмотрев на выстроившуюся за вафлями очередь: взрослые, дети, парочки, компания подростков…       — Похоже, что ты больше волнуешься за него, чем боишься за себя, — заметил Жак, вытирая руки салфеткой. — Сейчас или через пять минут, но ты всё равно позвонишь. Так какой смысл себя изводить?       Он был прав: я просто тянул время, заранее понимая, что всё равно сделаю этот чёртов звонок, а если Адам не возьмёт трубку — позвоню снова. И снова, и снова, и снова… Буду названивать, пока он не ответит или не отключит телефон. Это было неизбежно, как неизбежно вращение Земли.       — Мы всё равно будем здесь, — как бы между прочим заметила Ирен, сливками рисуя улыбку на краешке картонки.       — Ага, отсюда хорошо виден салют, — подтвердил Жак.       Я вздохнул, уставившись невидящим взором на обилие остывшей карамели. И разглядывал её, наверное, невероятно долго, потому что, когда вафля отъехала в сторону, оказавшись в руках Жака, я испуганно встрепенулся.       — Так я звоню?..       Ирен пожала плечами.       — Мы же не можем тебя заставить или отговорить.       — Поэтому просто посидим здесь, — многозначительно улыбнулся Жак, принимаясь за мою порцию.       Приподнявшись, я взял телефон и крепко стиснул его. Пальцы сгибались с трудом, а внутри всё натянулось от напряжения, будто я не звонок собирался сделать, а как минимум сделать прыжок с парашютом. Алкоголь в крови на этот раз мне никак не помогал: адреналин разгонял его, не позволяя опьянению окрепнуть и подтолкнуть к отчаянным действиям. А напиваться в хлам, чтобы звякнуть Адаму, было наиглупейшим из вариантов.       Оно того не стоило.       Отойти пришлось на приличное расстояние, так как шума здесь было меньше, если такое вообще возможно.       Мимо прошла группа девушек, размахивающих шариками и ленточками и громко обсуждающих какую-то выступающую музыкальную группу, а я застыл около не очень популярного, по всей видимости, фургончика с кебабом и разглядывал их удаляющиеся спины, по-прежнему сжимая телефон в нерешительности.       И только едва заметное во всей этой кутерьме шуршание отвлекло меня.       В непонимании я опустил взгляд на свисающий с запястья пакет с выигранной Жаком игрушкой. Таская его по всей ярмарке, наверное, я машинально прихватил с собой, когда поднялся. Возвращаться не хотелось — решимость могла и растаять по пути.       Глупо. Ведь не было ничего сложного или противозаконного в том, чтобы позвонить Маре — мало ли что могло случиться? Мне хотелось удостовериться, что с ним всё в порядке: что он жив и здоров, по крайней мере.       Что, если ему и правда стало нехорошо?       Всё-таки летом, в такой жаре, обмороки и солнечные удары — самое распространённое явление. Поэтому скорые стояли то тут то там. Или у него могло понизиться давление, или разболеться что-нибудь…       Блядь!        Самое ужасное, что я не знал, вернулся Адам домой или нет, потому что мы ушли в седьмом часу, решив перекусить по дороге.       Я машинально потёр лицо в попытке собраться и перестать накручивать себя, опять воображая разные вымышленные ситуации, в которых мог оказаться Маре; мимо пробежала стайка детей, задорно хохоча, и остановились около надувных горок, ожидая своей очереди.       Стою здесь, как идиот, пока все веселятся…       Усмехнувшись, я покачал головой. Выудив телефон из кармана, выбрал нужный номер в списке входящих, без раздумий нажал на зелёную иконку, поднес телефон к уху и с замирающим сердцем прислушался.       Гудок… Гудок… Гудок…       В этот момент владельцы фургончика начали о чём-то увлечённо спорить, и я шагнул в сторону; пульс ускорился. Чужие голоса меня порядком нервировали, внося каплю смуты в и без того затянувшееся ожидание.       Гудок… Гудок… Гудок…       Может, действительно произошло что-нибудь серьёзное?       Воображение мигом подсунуло вид развороченной машины Адама, а затем ещё и подмешало во всё это воспоминание бесцветного голоса Николаса, сообщающего мне: «Нам нужно домой. Герман, он…»       Сердце совершило кульбит и гулко забилось под рёбрами. Я нервно сглотнул, облизав пересохшие от волнения губы.       Гудок… Гудок… Гудок…       Да сколько можно-то, ей-богу?!       Возьми трубку, чёрт тебя подери!       Гудок… Гудок…       — Джонас? — вдруг услышал я озадаченный и столь родной голос, что вырвавшийся у меня вздох облегчения стал просто оглушительно громким.       Сперва я даже опешил, не сумев из себя вытолкнуть ничего, кроме хрипящего «Ада-ам», и зашёлся в нервном кашле.       Просто чудесно, блядь.       — Джонас?.. — опять позвал он.       Прочистив горло, я наконец откликнулся:       — Ты в порядке?.. — с трудом выдавил я. — Всё хорошо?       Нарастающее на протяжении всего вечера напряжение стремительно спало, словно рухнувшая плотина, и я растерянно почесал лоб, когда различил на том конце музыку и знакомый гвалт.       — Да. Что-то случилось? — настороженно поинтересовался Маре.       — Ты… на ярмарке?       Удивление в ускоренном темпе заменяло чувство тревоги, и я вновь шумно выдохнул, ощущая себя полным кретином. Единственное, до чего я ещё не додумался — это какой-нибудь зомби-апокалипсис, помешавший Маре ответить, или нашествие инопланетян, похитивших его по пути на ярмарку.       Не отдавая себе отчёта в действиях, я рассмеялся, запрокинув голову и рассматривая вздымающийся откуда-то дымок.       Ничего страшного не произошло. Всё было хорошо.       — Подожди, — внезапно строго сказал он, и я понял, что обращался Адам не ко мне.       За этим последовало странное недовольное мычание и взрыв хохота.       — Извини, что ты спросил? — отстранённо поинтересовался он уже у меня.       — Ты на ярмарке?       — Да. Что-то случилось? Тебя плохо слышно…       В этот момент я вновь различил его голос, обращающийся к кому-то, а вместе с тем и детский смех, смутно знакомую мелодию и громкое объявление о том, что поезд отходит от станции и всем пассажирам нужно пристегнуть ремни. Ненавистное «чу-чу!» прогремело на том конце и в отдалении.       Поняв, где находится Адам, я вскинул взгляд на возвышающиеся впереди башни аттракциона «The Wonder Mansion», на котором мы уже катались в самом начале, и нырнул в толпу, направляясь туда.       Странный выбор остановки, конечно.       — Адам, ты около поезда?..       — …Не расслышал — повтори.       Связь будто прерывалась, а мне стало труднее различать, что Маре говорит и он ли вообще это говорит — гул толпы нарастал. Внутри всё замирало в предвкушении, и каждое прикосновение снующих туда-сюда людей отзывалось нервной дрожью.       Словно мантру, я повторял, что с ним, по крайней мере, ничего не произошло. А проезд на поезде — не самое абсурдное, чем себя можно здесь занять.       Улыбнувшись, я вдохнул насыщенный аромат пышек, что пекли неподалёку, и горячего шоколада, и ощутил каждой клеткой тела, как беспричинная радость трепещет внутри, подстёгивая шаг.       — Адам?.. — позвал я, и вновь раздался детский визг, а за ним последовало спешное:       —…Мне сейчас некогда, Джонас. Увидимся завтра… — ответ заставил на мгновение остановиться и прижать телефон сильнее к уху.       Из-за шума, который прорывался со стороны Маре и так же окружал меня посреди галдящей толпы, я и сам с трудом разбирал, что он говорил.       — Подожди, — пробормотал я, вновь ускорив шаг и продираясь сквозь группу подвыпивших студентов.       Те неохотно расступились, свистя и крича мне в спину: «Куда это ты так сп… спешишь, придурок?!» — «Наверняка на свиданку». — «А пойдём с нами!» — «Да на хуя, Веро?!» Их возмущённые голоса растворились в общем галдеже, и я рванул дальше, буквально лавируя между бурными потоками людей, пока не оказался около аттракциона.       Вот оно…       Переведя дыхание, я оглядел площадку перед «The Wonder Mansion».       — Второе предупреждение всем пассажирам: скоро поезд отчалит в страну чудес! Чу-чу! — звучная речь разлетелась по округе с помощью громкоговорителя, а за ней последовала ритмичная мелодия.       Приблизившись с боковой стороны, я краем глаза зацепился за знакомые цвета и замер на месте, всё так же прижимая трубку к уху.       Не заметить его было сложно. Точнее, всех их вместе.       Медленно коснувшись шеи, я оттянул ворот водолазки, будто мягкая ткань сдавливала горло, и вобрал в лёгкие побольше воздуха, который тут же просочился наружу сквозь стиснутые зубы.       Притвориться, что я ничего не видел, было непосильной задачей.       Я не мог закрыть глаза и отвернуться…       И поэтому с мрачной обречённостью смотрел.       Смотрел, как Адам мягко подтолкнул Сильви и та, подбежав к стоящему на входе мужчине, сунула ему талон. Остановившись на перроне, ребёнок помахал рукой и сразу же забрался в поезд, наградив всех ослепительно-яркой улыбкой. Я сделал ещё один шаг вперёд и остановился в тени, медленно опустив руку с телефоном: связь оборвалась, но как давно — понятия не имел.       Я смотрел на стоявших рядом с ним Пастеров. Габриэль обнимал супругу, которую до этого момента я видел только на фотографиях, за плечи и с улыбкой шептал ей что-то на ухо, а та кивала, едва заметно жестикулируя. Подле так же обнаружился и Алексис, скучающий и явно чем-то недовольный: он хмурился и кривил губы, поглядывая по сторонам, будто в поиске способа смыться.       Я бы тоже не отказался от побега, но, вместо того чтобы убраться оттуда как можно дальше, так и остался стоять соляным столбом, стискивая в дрожащей руке телефон. Тот внезапно завибрировал, но мелодия мгновенно утонула в общем галдеже.       И тем не менее для меня наступила осязаемая тишина.       Все звуки будто разом затихли, когда я продолжил смотреть, как незнакомая мне женщина — последний член группы — облокотившись на Адама, рассмеялась и, потянувшись к нему, что-то сказала на ухо. Я даже толком не мог сфокусировать взгляд, чтобы рассмотреть её, и не замечал ничего, кроме яркого пятна платья и светлых, собранных в хвост, как мне показалось, волос.       — Держитесь крепче! Мы падаем в кроличью нору! Чу-чу-у-у! — прогремело в отдалении, как будто аттракцион находился не в паре метров, а в километре от меня.       Первый круг был завершён.       Сильвия появилась, когда поезд стремительно вынырнул из туннеля, и спутница Адама ободряюще помахала ей. Девочка в свою очередь со счастливой улыбкой вскинула обе руки и что-то выкрикнула им. Что именно — я не понял, не расслышал, не разобрал… Потому что стоило последнему вагончику скрыться в замке, как Адам склонился к блондинке, сказав что-то, а та рассмеялась и, обхватив его за шею, неторопливо чмокнула в губы. Вместе с этим движением дёрнулся и я: инстинктивно, конвульсивно и болезненно неестественно.       Бывает и так.       Всего одно движение, всего секунда — и чашка падает. Она летит на пол, впоследствии разбиваясь на множество фрагментов, когда-то бывших одним гармоничным целым, а ты смотришь себе под ноги, смотришь на осколки и не понимаешь ничего: не можешь до конца осознать, что это за крохотные белые кусочки, что только что произошло и что тебе следует делать дальше. Однако чашка уже разбита, и, увы, тебе не под силу отмотать время назад: невозможно подхватить её на лету, невозможно отодвинуть её подальше от края, невозможно остановить свою ладонь на полпути, невозможно, невозможно, невозможно…       Как же много этих «невозможно».       Как же много сожалений может испытать человек за одно мгновение и сколь многое захотеть сделать, оставшись, тем не менее, неподвижным.       Горько усмехнувшись, я чуть не оступился и, сглотнув, усилием воли заставил себя сделать глубокий вдох.       А следом ещё один и ещё.       Мне казалось, что с каждым вдохом у меня под рёбрами что-то раскалывалось, рассыпалось, потрескивало, словно расходящийся шов, но единственный услышанный мной звук оказался всего лишь шелестом стиснутого между пальцев бумажного пакета. Я даже не осознал, в какой момент успел убрать телефон, и, машинально пощупав карман, ощутил под тканью его контуры.       Будто это было важно.       Мне нужно было просто уйти — развернуться и покинуть это злосчастное место; нужно было вернуться к друзьям… Но когда я делал то, что было нужно?       Вместо защитного механизма во мне включился режим саморазрушения: я продолжал смотреть, как Адам придерживает спутницу за талию, уверенно и по-хозяйски; как она что-то выкрикивает ребёнку каждый раз, когда поезд завершает круг; как девочка радостно подпрыгивает, сияя лучезарной улыбкой.       Продолжал смотреть на Маре, несколькими часами ранее казавшегося близким — моим, — теперь же ощущавшимся запредельно далёким, как и я был чужим для него в этой воцарившейся семейной идиллии, безмятежность которой обжигала и разъедала мою плоть, травила душу, лишала разума…       Мне не было там места. Я был лишним. Лишним фрагментом мозаики, которая теперь сложилась до конца.       Почему же? За что? Как?..       Я беспомощно наблюдал, как поезд замедляется, чтобы после и вовсе остановиться, и вновь оттянул ворот, потерев шею, — следы стало жечь и щипать, точно заживающие шрамы.       Девочка вынырнула из потока спускающихся пассажиров одной из первых и тут же была подхвачена Адамом. Она указала на вход, что-то активно рассказывая всем, а он с явным скепсисом на лице внимательно слушал, под конец повествования расплывшись в озорной улыбке. И эта улыбка вонзилась в мою душу ядовитой гадюкой, заставляя до боли сжать челюсти и на мгновение устало прикрыть веки, словно это всё могло оказаться простым видением: смазанной картиной, только мне и привидевшейся. Не более.       Но ничего не исчезло, напротив: резкость увеличилась, заставляя меня наблюдать за тем, как спутница Адама протягивает Сильвии ещё один талон, и та, резко подпрыгнув, вновь пробегает мимо мужчины, который, усмехнувшись, едва успевает выхватить из зажатого кулачка билет; как Маре качает головой, следом нахмурившись, и блондинка касается кончиками пальцев его переносицы, шутливо разглаживая складку; как он в ответ ловит её ладонь, переплетая пальцы, и бережно целует руку.       Интересно, как долго… как много можно было скопить в себе этого чувства, у которого, казалось, нет предела. Подобно снежному кому, оно росло, угрожая похоронить меня под необъятной массой — раздавить, не оставив и следа.       Оторвав от них взгляд, я уставился себе под ноги, и, откликаясь неприятными мурашками, в голове эхом пронеслись чужие слова: «…я кое с кем встречаюсь».       У меня не осталось ни тени сомнения, что эта женщина была именно той, о ком Адам сообщил мне в ту знаменательную ночь. Просто я, дебила кусок, не стал спрашивать дальше, стоило только узнать, что этим кем-то не является Алексис. Узнал, почувствовал облегчение, идиот, и сразу же успокоился, словно не было других людей на всём белом свете, которые могли бы встречаться с Маре. А потом посчитал, что, даже будь всё так, как описал Алексис, всё равно… Всё равно всё немного по-другому, потому что на этот раз рядом с Маре не очередной безликий стажёр, а я собственной персоной; будто во мне было что-то особенное. Избранный, блядь. Ведь не мог же Адам с каждым быть таким: страстным, откровенным, остроумным… тёплым и родным. Не мог же он спать со мной, а потом встречаться с кем-то другим, любить кого-то другого и просыпаться с ним… с ней.       Зачем? Какой в этом смысл?..       Вырвался беззвучный смешок; сердце тревожно и болезненно сжалось, и я вновь попытался вдохнуть, но короткий глоток кислорода только ухудшил состояние, заставляя зайтись в судорожном кашле.       А может, он просто пожалел по уши влюблённого мальчишку, решив убить двух зайцев одним выстрелом: и себя ублажить, и мне помочь? Говорил же, что мы ещё обсудим мою небольшую проблему.       Обсудили, называется.       »…Не нужен ты ему ни в каком другом виде, кроме как временной подстилки, — насмешливо протянул Алексис в мыслях. — Он прекрасно знает, что пройдут два месяца — и до свидания, Джонас».       — Пристегните свои ремни — мы отправляемся в мир грёз! Чу-чу! — вновь разнеслось по округе.       Я вздрогнул, чуть не выронив пакет с игрушкой, когда голос прозвучал неожиданно громко, а за ним последовали и все остальные звуки: гул толпы, музыка, звон посуды, смех, голоса… Словно удалось вынырнуть из-под толщи воды.       Горло свело судорогой, а дыхание перехватило.       Я растерянно провёл ладонью вдоль груди, поглаживая раз за разом, словно царапая, и понимал, насколько смешно всё это выглядело со стороны. Вот только ничего даже отдалённо весёлого в своих ощущениях не находил: они были ноющими, ищущими, явно не находящими выхода и оттого тягостными вдвойне. На душе у меня скребли самые настоящие кошки.       Дважды моргнув, я посмотрел себе под ноги и отошёл назад, а потом вернулся на прежнее место, совершенно не понимая, как мне лучше поступить в такой ситуации.       Уйти или остаться? Убежать или стоять дальше?       — Гардор?.. — окликнули совсем рядом.       Меня точно током шибануло, когда я поднял взгляд и встретился глазами с Алексисом. Он аккуратно шагнул ко мне, будто приближаясь к дикому зверьку, и я рефлекторно отступил, чувствуя, как тело сотрясает дрожь.       — Давно ты здесь?.. — остановившись, аккуратно спросил он.       Я едва заметно мотнул головой, так как и сам не понимал, сколько простоял: может, минут пять, а может, больше.       Пастер, казалось, тоже растерялся. Он воровато оглянулся на дожидающуюся Сильвию группу, коснулся рукой волос в своём излюбленном жесте и окинул меня пристальным взглядом.       — Я… — его хрипловатый голос звучал глухо, — пришёл с родителями, — пояснил Алексис, точно не зная, с чего начать. — И Адам с Дианой и Сильф… Сильвией, то есть, — тут же поправил он себя. — Я хотел сказать тебе ещё утром, но не решился. Не знал, стоит ли вмешиваться. Боялся, что всё станет в разы хуже: ты мне не поверишь, и мы отдалимся друг от друга ещё больше. Ты ведь был так уверен, что вы сами с дядей разберётесь… — Алексис оборвал себя на полуслове, коснувшись ладонями щёк и опустив взгляд.       — Хотел сказать что? — беззвучный шёпот, который я и сам-то толком не расслышал, а уж он — тем более.       Алексис поднял взгляд и приблизился увереннее. Я же остался стоять неподвижно, когда он замер напротив, частично заслоняя собой вид на аттракцион.       — У них с Дианой назначена свадьба на конец сентября: на двадцать восьмое вроде. Мама рассказала, — сообщил он тихо, а я ничего не понимал, кроме того, что блондинку зовут Дианой. — Я ведь утром разозлился и поэтому тоже. Я не собирался с тобой ссориться или портить тебе настроение, хотел лишь обсудить планы на вечер…       Он вздохнул и, когда я сделал шаг в сторону, последовал за мной. Как тогда, у бассейна.       — Но увидел тебя и всё понял: кажется, эффект необратим. Не знаю, Джонас, — прошептал Алексис. — Мне жаль… Только не смотри на меня так, прошу, — уголки его губ опустились, а я вновь глянул на асфальт, часто заморгав.       — Зачем?.. — выдавил я из себя.       «Свадьба намечена на конец сентября… Пройдут два месяца — и до свидания, Джонас…» — слова хаотично слились в одну-единственную фразу, и, последовательно прокручивая её в голове, я задержал дыхание или, возможно, и вовсе перестал дышать, страшась того, что не смогу сдержать рвущийся наружу горький привкус разочарования — разочарования не только в Маре, но и в себе. Так как Алексис был прав: я наивный и простодушный дурак, не желавший видеть дальше своего носа. Улитка, удобно устроившаяся в уюте собственной раковины, лишь бы подольше задержаться в счастливом неведении.       «Иногда мечты сбываются… Мне на удивление легко с тобой… Я сложный человек… То, на что ты подписался, переступая порог спальни…» — каждая его фраза гремела набатом. «Это просьба понять и простить?.. Уже поздно… Что будет завтра?.. Я люблю тебя…» — слова жалобно дребезжали подобно хрупкому стеклу.       — Зачем? — повторил я, вперив в Пастера ожесточённый взгляд.       Но вопрос задавал не ему.       — Не знаю, Джонас, — пожал плечами тот. — Утром я всё тебе сказал… Других ответов у меня нет.       У меня их тоже не нашлось. Осталась лишь кучка воспоминаний, в которых я упорно копался, тем самым сводя себя с ума. Всё прекрасно понимая, я не мог это принять и не мог переварить, чтобы перестать чувствовать себя так: вывернутым наизнанку и полностью опустошённым. Ощущение, что внутри как следует покопались, извлекая все эмоции, чтобы взамен оставить мерзость запустения, ударило по мне, точно обухом по голове.       «Зачем? — вопрос, не дававший мне покоя. — Зачем, зачем, зачем же?»       — Дорогие пассажиры, наше путешествие подходит к концу! — поезд вновь загудел, и Алекс поспешно предложил:       — Пойдём отсюда, — но с места не сдвинулся, в ожидании глядя на меня.       Искусав губы до ощущения металлического привкуса на языке, я уставился на пакет в руках. Жак, наверное, не разозлится, а мне… Может, мне станет легче.       Алексис протянул мне руку.       — Идём? Давай…       — Я могу тебя кое о чём попросить? — перебил я его.       — Проси, — вздохнул он, вновь оглянувшись, будто в страхе, что нас сейчас засекут. А мне уже было откровенно наплевать. Так или иначе, но Маре меня заметит.       Раскрыв пакет, я вытянул из него плюшевую гроздь и всучил Пастеру:       — Можешь подарить это Сильвии? — спокойно попросил я.       — Ты… Но зачем? — дёрнув за зелёный хвостик и явно не понимая, что происходит, он придирчиво разглядывал игрушку.       — Можно без вопросов, Алексис? Просто сделай это, — хрипло прошептал я.       — Что мне сказать?       У меня не было в планах что-то рассказывать его невесте или прилюдно закатывать истерику. Вся абсурдность ситуации заключалась в том, что я не мог его ни в чём винить: в конце концов, я сделал всё сам. Сам признался ему, сам поднялся в его спальню, сам написал ему утром… Но вместе с тем в моём понимании всё это выглядело… изменой? Предательством. Так как, хоть Адам ничего мне не обещал и никаких клятв не давал, но так же ни о чём не стал предупреждать. Или же, быть может, я сам виноват, что заткнул его в постели, не пожелав услышать последующий за моим именем вопрос. И от этого мне становилось лишь горше: я прекрасно понимал, почему сам не желал ничего знать, но не понимал, почему он молчал… Почему не заикнулся после секса? Почему не ответил утром? Почему не сказал по телефону?..       Эта простая истина притупила боль: та словно покрылась тонкой коркой льда, застывая непрекращающейся, но столь отдалённой и искажённой мукой.       — Просто подари ей игрушку. А если она спросит от кого, скажи, — я слабо улыбнулся, — что у одного знакомого тебе мальчика сегодня день рождения, и он захотел разделить свою радость с такой очаровательной юной леди.       — Хорошо, — кивнул Алексис.       Поезд как раз остановился, и Сильвия вновь выскочила одной из первых, подбежав к отцу.       Алексис покосился на меня, тяжко вздохнул и исчез в толпе, через мгновение оказавшись около своих родителей.       Я не без труда шагнул вперёд, останавливаясь в свете прожектора, и невольно заморгал из-за ударившего в лицо луча; глаза заслезились, мышцы на лице будто атрофировались, а тело напряглось.       Вдалеке раздался свист, музыка заиграла громче, словно в преддверии чего-то, но всё моё внимание было сосредоточено там: где Пастер, присев около Сильвии, с улыбкой протягивал ей мягкую игрушку. Девочка, в свою очередь, осторожно покосилась на подарок, словно тот мог её укусить, а после расслабилась, приняла плюшевую гроздь и резво прижала её к груди, что-то восторженно воскликнув.       Я перевёл взгляд на Маре: тот с таким же удивлением глядел на Алексиса. Но удивление сменилось чем-то иным, когда Пастер указал на меня, а Сильвия, подняв игрушку над головой, послала мне очаровательную улыбку, — в отличие от своего отца, уставившегося сюда с непроницаемым выражением.       В этот момент небеса взорвались разноцветными огнями. Грохот фейерверков перебил остальные звуки, но для меня вся вселенная сократилась до одной конкретной точки: его лица. И на этом лице я внезапно не смог ничего прочесть, кроме затаённого изумления: столь приглушённого, что его легко можно было спутать с безразличием.       Видимо, часы пробили полночь.       Над головой полыхали красочные формы, искрами растворяясь в темноте, и толпа замерла, дружно глядя ввысь. Все, кроме нас двоих.       Появившаяся на моих губах улыбка буквально заскрипела, когда лицевые мышцы растянулись, а глаза болезненно защипало из-за ветра и света прожектора. Я не мог разорвать зрительный контакт, да и не хотел этого делать, будто в наказание за собственное легковерие. Сейчас мне было это жизненно необходимо: запомнить, пропустить через себя и, возможно, когда-нибудь отпустить. Теперь я отчётливо понимал разницу между нами: этим утром он стал для меня незаменимым, но не я для него.       Я вновь моргнул, отступив в тень, и монотонным голосом, утонувшим в шуме фейерверков, напел:       — Что ж, с днём рождения меня.       Горечь во рту показалась невыносимой, заставив немедленно сглотнуть.       В небе прогремел прощальный салют, и все, будто очнувшись, загалдели и внезапно заспешили кто куда.       Пошатнувшись, слегка оглушённый обилием звуков и своих эмоций, я заметил, что Алексис вновь что-то говорит ребёнку, в то время как Адам раздражённо хмурится. И в момент, когда Сильвия энергично закивала, указывая в мою сторону, а Маре вновь перевёл на меня взгляд, я понял, что медлить нельзя — пора убираться отсюда.       Дело было сделано.       Быстрым шагом направившись к ближайшей урне, я выбросил скомканный пакет и нырнул в подхватившую меня толпу.       И не остановился, даже когда услышал за спиной громогласное «Джонас!».