Хроники Кентуки. 1994. Красная зона

ДНЕВНИК ПИЛОТА [Имя и личный номер изъяты] 4 Октября 1994 Года Сегодня получил совершенно шокирующую информацию. Нас вызвали на экстренное совещание, где сообщили о ситуации в Кентукки. Там появился какой-то вирус — Кнокс-94. Говорят, что он поразил абсолютно всех. Абсолютно всех, представляете? Командование утверждает, что выживших нет. Только заражённые. И единственный способ остановить распространение этой заразы — уничтожить их всех. Звучит как сценарий к фильму ужасов, но это реальность. Самое жуткое, что люди, которые приезжали из Кентукки, сейчас находятся в карантине. Никто не знает, насколько опасен этот вирус и как он передаётся. 6 октября 1994 года Завтра вылет. На A-10 Thunderbolt II. Мне страшно. Не за себя — за то, что придётся делать. Уничтожать людей… пусть даже заражённых. Это не то, чему нас учили. Мы должны защищать, а не убивать. Пытаюсь убедить себя, что это необходимо. Что это единственный способ остановить эпидемию. Но внутри всё равно что-то противится. Что-то человеческое. Готовлюсь к вылету. Проверяю снаряжение, изучаю карты. В голове не укладывается — завтра я стану частью чего-то, что изменит мою жизнь навсегда. Пишу эти строки и не знаю, доживу ли до завтрашнего вечера. Но даже если доживу, прежним уже не буду. P.S. Надеюсь, что это действительно необходимо. Надеюсь, что другого выхода нет. 7 октября 1994 года Сегодня худший день в моей жизни. Группа капитана Смита вернулась… они выглядят как живые мертвецы. Их глаза пустые, движения механические. Все в карантине. Похоже, они увидели то, что навсегда изменило их. Меня отправили в Риверсайд на A-10. Внизу город, который когда-то был полон жизни. Теперь это место смерти и разрушения. Я видел их… тех, кто двигался. Они были похожи на людей. Некоторые даже поднимали руки, словно прося о помощи. Словно умоляя сохранить им жизнь. Но голос в рации — сотрудник FEMA — твердил мне одно: «Не обманывай себя. Они уже не люди. Уничтожай их». Каждую цель я фиксировал в прицел. Каждый выстрел казался ударом в собственное сердце. Я видел, как они падали. Как их тела разлетались на части от моих снарядов. Но в их движениях была человечность. Была мольба. «Это необходимо», — повторял я себе. «Это ради спасения остальных». Но внутри всё кричало от боли. От осознания того, что я стал убийцей. Миссия выполнена. Риверсайд стёрт с лица земли. Но что-то во мне тоже умерло сегодня. То, что делало меня человеком. Возвращаюсь на базу. В ушах до сих пор звучат крики. Те, что я видел внизу. И те, что раздаются в моей душе. P.S. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть это. Смогу ли жить с этим. Но приказ выполнен. Вирус должен быть остановлен. Любой ценой. 8 октября 1994 года Сегодня первый день относительного покоя после того кошмара, что произошёл вчера в Риверсайде. Тело ноет, руки всё ещё помнят хватку штурвала, а перед глазами — те сцены, что я видел внизу. Говорят, что первый вылет в Риверсайд завершён. Но это ложь. Другой пилот уже поднимается в небо, чтобы завершить начатое. «Планомерная зачистка» — так это теперь называется. Словно мы не людей уничтожаем, а сорняки выпалываем. Сотрудники FEMA говорят об этом с такой холодной расчётливостью, будто речь идёт о рутинной операции. «Планомерная зачистка», — повторяют они, словно это делает происходящее более приемлемым. Словно это оправдывает то, что мы творим. Я сижу в своей комнате, уставившись в одну точку. В голове крутится вчерашний день. Те движения, те жесты… Они были слишком человечными, слишком осмысленными. Может, мы ошибаемся? Может, есть другой путь? Но кто я такой, чтобы задавать эти вопросы? Просто пилот, выполняющий приказы. Мой долг — защищать страну. Даже если для этого приходится уничтожать её жителей. Завтра, наверное, снова вылет. Снова Риверсайд. Снова эти проклятые решения, которые приходится принимать. Снова эти голоса в рации, убеждающие меня, что я поступаю правильно. P.S. Не знаю, сколько ещё смогу выдержать. Не знаю, сколько ещё смогу убеждать себя, что это правильно. Но приказ есть приказ. И мы будем зачищать, пока не останется никого. Такова цена спасения остального мира. 9 октября 1994 года Сегодня снова в небе. На этот раз не один — со мной летит пилот F-15. Его задача — Луисвилль. Моя — снова Риверсайд. Кажется, этому не будет конца. В небе тихо. Только гул двигателей и голос напарника в наушниках. Он рассказывает о своей миссии, о том, как видит город внизу. Я молчу. Не могу найти слов. Риверсайд встречает меня разрухой и пустотой. Те немногие, кто ещё двигается, делают это как-то механически. Словно марионетки без кукловода. Их движения лишены смысла, реакции на нас практически нет. Смотрю вниз через прицел и вижу лишь тени того, что когда-то было людьми. Они бродят без цели, натыкаются на стены, падают и снова поднимаются. В них нет ничего человеческого. Только оболочка. Напарник сообщает о своей цели. Его голос спокоен, профессионален. А я… я чувствую, как что-то внутри меня отпускает. То, что держало, не давало полностью принять происходящее. Теперь я вижу — большинство действительно потеряно. Они уже не те, кем были раньше. Выполняю задание методично, без колебаний. Снаряды находят свои цели. Движения внизу замирают. Город погружается в тишину. Возвращаясь на базу, понимаю — что-то изменилось. Не во внешнем мире, а во мне. Я больше не борюсь с собой. Принял то, что должен делать. Может, это и есть цена взросления? Цена спасения мира? P.S. Луисвилль и Риверсайд затихли. На сегодня. Но я знаю — завтра будет новый день и новые вылеты. И я буду готов. Готов выполнять свой долг, каким бы тяжёлым он ни был. Хотя в глубине души всё равно остаётся надежда. Надежда, что когда-нибудь это закончится. Что мы найдём способ не убивать, а спасать. 10 октября 1994 года День, который должен был стать днём отдыха, превратился в нечто куда более тревожное. База словно превратилась в зону боевых действий. Видел, как загружают F-15 напалмом. Огромные баки, смертоносное содержимое которых предназначено для уничтожения целых районов. Сердце сжимается при мысли о том, что это может быть использовано. Происходит что-то странное. Солдат, вернувшихся из Кентукки, не просто помещают в карантин — их связывают и уводят куда-то за пределы базы. Что с ними происходит дальше, я не знаю, но вид этих процессий не даёт мне покоя. Ко мне подошли двое в костюмах химической защиты. Они проверяли всё: температуру, глаза, дыхание. Словно я мог быть заражён. Словно я стал потенциальной угрозой. Это унизительно и страшно одновременно. Мой A-10 полируют уборщики в таких же костюмах химзащиты. Они двигаются механически, без эмоций. Создаётся впечатление, что мы все находимся на грани чего-то ужасного. Что происходит? Почему такие меры предосторожности? Неужели вирус опаснее, чем нам говорили? Или дело в чём-то другом? В воздухе витает напряжение. Все молчат, но я чувствую, как растёт тревога. Даже среди военных, которые обычно держатся стойко. P.S. Кажется, ситуация выходит из-под контроля. Мы не просто боремся с вирусом — мы боремся с чем-то, чего по-настоящему не понимаем. И это пугает больше всего. Возможно, мы все уже заражены. Возможно, это только вопрос времени. Не знаю, что будет дальше. Но предчувствие у меня нехорошее. Очень нехорошее. 11 октября 1994 года День начался как обычно. Предстоял очередной вылет. После вчерашних тревожных событий казалось, что ничего не может быть «обычным», но жизнь на базе идёт своим чередом. Подготовка к вылету прошла в напряжённой атмосфере. Все ещё свежи воспоминания о вчерашних событиях: напалм, солдаты в химзащите, странные процедуры проверки. Но сегодня всё выглядело почти нормально. В небе над Кентукки всё те же картины разрухи и опустошения. Заражённые двигаются хаотично, без какой-либо цели. Их поведение стало более предсказуемым — они больше не показывают признаков осмысленного поведения. Выполняю задание методично, без лишних эмоций. Цели фиксируются, уничтожаются. В наушниках — привычные команды диспетчера, доклады других пилотов. Всё как всегда. Но внутри меня что-то изменилось. Вчерашние события оставили след. Теперь я смотрю на всё происходящее другими глазами. Вижу не просто миссию по зачистке, а целую систему, работающую на уничтожение. Возвращаясь на базу, замечаю, что некоторые меры предосторожности всё ещё сохраняются. Уборщики в химзащите продолжают свою работу, военные соблюдают дистанцию. Но общий настрой более спокойный, чем вчера. P.S. Может быть, вчерашние события были просто временной мерой? Или это была репетиция чего-то большего? Не знаю. Но одно ясно — ситуация остаётся напряжённой, и мы все находимся на грани чего-то неизвестного. Завтра будет новый день. И, скорее всего, новый вылет. А пока нужно отдохнуть и подготовиться. К чему — неизвестно. Но готовиться нужно всегда. 12 октября 1994 года Сегодня день проверки. Как обычно, медики в химзащите осматривают каждого пилота. Измеряют температуру, проверяют глаза, дыхание. Всё те же строгие процедуры, которые уже стали привычными. Чувствую себя нормально, но каждый раз при этих проверках накатывает тревога. Словно они ищут что-то, чего я сам боюсь обнаружить. База продолжает жить своей жизнью. Уборщики в защитных костюмах методично очищают каждый сантиметр территории. Напряжение в воздухе ощущается всё сильнее. P.S. Надеюсь, что эти проверки — просто мера предосторожности, а не признак чего-то более серьёзного. 13 октября 1994 года Вылет. Снова тот же маршрут, те же цели. В небе всё по-прежнему: заражённые двигаются хаотично, без какой-либо цели. Уничтожаю их методично, без лишних эмоций. В наушниках — привычные команды диспетчера, доклады других пилотов. Всё как всегда. Но внутри что-то надламывается с каждым вылетом. Возвращаюсь на базу уставшим. Физически и морально. Кажется, что эта война с вирусом никогда не закончится. P.S. Завтра снова проверка. Снова эти тревожные процедуры. Но пока я держусь. 14 октября 1994 года День проверки. Те же процедуры, те же лица в химзащите. Измеряют температуру, проверяют глаза, дыхание. Всё как обычно. Замечаю, что некоторые пилоты выглядят более уставшими, чем раньше. Напряжение сказывается на всех. Но никто не жалуется, все выполняют свой долг. База продолжает работать в режиме повышенной готовности. Меры предосторожности соблюдаются неукоснительно. P.S. Каждый день похож на предыдущий. Но я знаю — это временно. Когда-нибудь это закончится. 15 октября 1994 года Вылет. Снова в небе над заражёнными территориями. Цели фиксируются, уничтожаются. В наушниках — привычные команды. Сегодня заметил, что заражённых стало меньше. Возможно, мы действительно приближаемся к завершению миссии. Хотя в это трудно поверить. Возвращаюсь на базу с чувством выполненного долга. Усталость накатывает волнами, но я знаю, что завтра будет новый день и, возможно, новый вылет. P.S. Не знаю, сколько ещё продлится эта операция. Но я готов выполнять свой долг до конца. Каким бы тяжёлым он ни был. 16 октября 1994 года Сегодня произошло нечто, что потрясло меня до глубины души. Некоторые военные, вернувшиеся из Кентукки, вышли из карантина. Их рассказы… они словно вырваны из ночного кошмара. Они говорят о том, как были вынуждены стрелять в людей, нарушивших карантин. О том, как на них падали заражённые, пытаясь добраться до них. Эти истории наполнены болью и отчаянием. Особенно запомнился рассказ сержанта Джонсона. Он описал, как во время проверки одного из заражённых на него напал другой. Как он был вынужден защищаться, как его руки дрожали, когда он нажимал на курок. Мой A-10 сегодня чистят с особой тщательностью. Уборщики в защитных костюмах буквально драят его до блеска. Создаётся впечатление, что они пытаются очистить не только самолёт, но и мою совесть. Смотрю на всё это и понимаю — мы уже не просто боремся с вирусом. Мы боремся с чем-то гораздо более страшным. С тем, что превращает людей в существ, готовых нападать даже на своих. В голове не укладывается — ещё недавно эти люди были такими же, как мы. Смеялись, любили, мечтали. А теперь… теперь они — угроза. P.S. Не знаю, сколько ещё смогу выдерживать эти истории. Они словно раны, которые не заживают. Каждая новая деталь происходящего делает ситуацию всё более мрачной. И всё более реальной. Кажется, мы вступили в такую фазу, когда уже нет места сомнениям. Есть только долг и приказ. Но внутри всё равно остаётся вопрос: а правильно ли мы поступаем? 17 октября 1994 года Сегодняшний вылет стал настоящим шоком. То, что я увидел внизу, превзошло все мои самые мрачные ожидания. Город… того, что от него осталось, представляет собой сплошные руины. Большая часть построек выгорела дотла. Чёрные остовы зданий, пепел и зола — вот всё, что осталось от некогда живого места. И посреди этого пепелища всё ещё двигались они. Заражённые. Словно призраки среди руин, они брели по разрушенным улицам, не обращая внимания на царящий вокруг хаос. Их движения стали более медленными, более механическими. Но они всё ещё представляли угрозу. Всё ещё нуждались в уничтожении. Смотрю на эту картину и не могу поверить, что это происходит в реальности. Что мы действительно дошли до такого. Города превращены в пепел, а люди… то, что от них осталось, продолжает существовать в этом кошмаре. В наушниках звучит голос диспетчера, отдающего команды. А я всё смотрю вниз, на эту постапокалиптическую картину. На то, во что превратилась цивилизация. Возвращаюсь на базу с тяжёлым сердцем. Вижу, как пепел от сожжённых городов оседает на моём самолёте. Он словно несёт на себе печать всего того ужаса, что творится внизу. P.S. Не знаю, сколько ещё городов ждёт такая же участь. Не знаю, когда это закончится. Но одно ясно — мы находимся в самом эпицентре чего-то, что превосходит все наши представления о катастрофах. И конца этому пока не видно. 18 октября 1994 года Сегодня получил новое задание. Нам показали карту Малдро. Тихий городок, который теперь предстоит зачистить. Ещё одно место, которое станет частью этой трагедии. Смотрю на карту и пытаюсь представить, каким этот город был до эпидемии. Широкие улицы, частные дома… Теперь всё это превратится в зону поражения. Подготовка к вылету проходит в напряжённой атмосфере. Мой A-10 снова подвергают тщательной очистке. Уборщики в защитных костюмах обрабатывают каждый сантиметр поверхности. Кажется, они пытаются стереть не только следы заражения, но и воспоминания о предыдущих миссиях. Меня снова проверяют медики. Те же процедуры: температура, глаза, дыхание. Их лица скрыты под масками, но я чувствую их настороженность. Словно они ждут, что обнаружат что-то страшное. В голове не укладывается — сколько ещё городов предстоит уничтожить? Сколько ещё мирных мест превратится в зону отчуждения? И главное — сколько ещё людей придётся… ликвидировать? Чувствую, как внутри растёт тяжесть. Не физическая — моральная. Каждый новый вылет добавляет ещё один камень в ту ношу, которую я несу. P.S. Завтра — вылет в Малдро. Ещё один город, который станет частью этой трагедии. Ещё одна страница в истории апокалипсиса. И ещё один шаг к тому, чтобы стать частью чего-то, что навсегда изменит мою жизнь. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть всё это. Но приказ есть приказ. И я должен его выполнить, каким бы тяжёлым он ни был. 19 октября 1994 года Сегодняшний вылет стал одним из самых страшных в моей жизни. Малдро… тихий городок, который теперь превратился в поле битвы. Когда я подлетал, картина внизу заставила моё сердце сжаться. Город частично уничтожен. Пожары, разрушения, пепел — всё это теперь является частью пейзажа, который когда-то был мирным. Вижу вертолёты. Они методично сбрасывают бомбы, расстреливают всё, что движется. Их действия точны, хладнокровны. Словно они выполняют рутинную работу, а не уничтожают то, что когда-то было людьми. Когда я приблизился, вертолёты словно расступились, пропуская меня вперёд. Этот момент показался мне жутким — будто они уступают место новому убийце. Внизу — хаос и разрушение. Огонь пожирает остатки зданий, дым застилает небо. А среди этого кошмара всё ещё двигаются заражённые. Их движения медленные, механические, но они всё ещё представляют угрозу. Выполняю задание, стараясь не смотреть вниз. Стараюсь не думать о том, что было здесь раньше. О семьях, домах, мечтах… Теперь это просто цели для уничтожения. Возвращаюсь на базу в полном молчании. В ушах до сих пор звучат взрывы, свист пуль, крики… Хотя, возможно, это уже просто эхо в моей голове. P.S. Малдро стёрт с лица земли. Ещё один город присоединился к списку жертв этой эпидемии. Ещё одно место, где когда-то жили люди, теперь превратилось в зону отчуждения. Не знаю, сколько ещё городов ждёт такая же участь. Не знаю, когда это закончится. Но одно ясно — мы уже перешли какую-то невидимую черту. И обратного пути нет. Каждый новый вылет делает меня частью чего-то, что я не могу до конца понять. То, что начиналось как миссия по спасению, превратилось в нечто гораздо более мрачное и бесчеловечное. 20 октября 1994 года День проверки и очистки. Всё те же процедуры: медики в химзащите, тщательный осмотр, измерение температуры. Самолёт снова подвергают полной обработке. Чувствую себя словно в замкнутом круге. Проверка, вылет, очистка… И так день за днём. Кажется, что эта рутина никогда не закончится. База продолжает работать в том же режиме. Все заняты своими делами, никто не поднимает головы. Каждый погружён в свои мысли и тревоги. P.S. Ещё один день в этом кошмаре. Ещё один шаг к истощению. 21 октября 1994 года Вылет. Сегодняшний полёт прошёл относительно спокойно. Цели зафиксированы, уничтожены. Внизу — всё те же картины разрухи и опустошения. В наушниках — привычные команды, доклады других пилотов. Всё как всегда. Но внутри растёт усталость. Эмоциональная, физическая. Кажется, что силы на исходе. Возвращаюсь на базу с одной мыслью — когда же это закончится? P.S. Завтра снова проверка. Снова эти тревожные процедуры. Но пока я держусь. 22 октября 1994 года День проверки и очистки. Те же процедуры, те же лица в химзащите. Самолёт снова обрабатывают до блеска. Замечаю, что многие пилоты выглядят измотанными. Напряжение сказывается на всех. Но никто не жалуется, все выполняют свой долг. P.S. Каждый день похож на предыдущий. Но я знаю — это временно. 23 октября 1944 года Неожиданная новость — мне дали отпуск на две недели. Плюс к этому назначили частного психолога. Не знаю, что думать об этом. Возможно, командование наконец-то заметило, насколько мы все истощены. Или это просто очередная мера предосторожности? За эти недели постараюсь прийти в себя, восстановить силы. Хотя знаю, что те картины, что я видел, никогда не покинут мою память. Прощаюсь с дневником. Не знаю, буду ли когда-нибудь писать снова. Но эти записи останутся как свидетельство того, через что нам пришлось пройти. P.S. Надеюсь, что две недели помогут мне восстановиться. Хотя понимаю, что некоторые раны не заживают никогда. [Записи обрываются 23 октября 1994 года. Майор [имя изъято] не вернулся на службу. Материал приобщен к архиву «Хроники Кентукки» как Досье №1.]