Пока я здесь

Вечером следующего дня Оленька оказалась отнюдь не небесным созданием с глазами раненого олененка, а крепкой плечистой женщиной, похожей на тех, что выдают в ЖЭКе справки. Громким густым шепотом спросила у Тимофея, где же работает его друг по армии. И, услышав неясное: «в театре», совершенно удовлетворилась ответом, как будто бы это все объясняло. Одобрительно поглядела на новый замок в двери и кровать, которую Тимофей Юрьевич и Алекс, пыхтя, втаскивали на верхний этаж. Снарядила мужа со списком продуктов в магазин и затеяла с Бартушем долгий и однообразный, как железная дорога, разговор о провинциальной жизни. Сетовала, что супруг ее, Тимофей Юрьевич, хоть и уважаемый человек в своем проклятущем институте (она почему-то понизила голос, будто речь шла о чем-то мистическом), и студенты его любят, но зарабатывает столько, что вот на обследование пришлось собирать с миру по нитке. Бартуш, ссыхаясь от скуки, видел перед собой то Пенелопу, то диктора центрального телевидения, то жрицу дельфийского оракула, — и сам не понимал, почему эти лица так прилипали к квадратно-гнездовой Оленьке. Дождавшись возвращения Тимофея, он сказал, что «должен собирать материал», хотя и сам смутно догадывался, что это значит. Денег на телефоне не было. Он просто шёл — глотал воздух, пространство, улицу. Шёл упрямо, как на битву. Шёл, чтобы взглянуть в упор: в глаза эти блядские цвета старой меди. «Это моё. Почему я должен отказаться?» — спросил он у кошки, догрызающей что-то теплое. «Он мой», — бросил грачу, ковырявшемуся в жирной земле. «Я люблю его», — честно признался Бартуш дворовому псу у подъезда, в котором жил Алекс. И растянулся на лавке, оглядывая дом в проплешинах, потешаясь над тем, что остолбень его, погибель его стылая, тварь его дикая, Алекс живет в желтом доме под присмотром тетушки. Было много усталости, хотелось сытного обеда, чего-нибудь горячительного и немедленно упасть в обморок. — Бартуш, — удивленно выдохнул рядом знакомый голос. Он поднял голову: Алекс в нескольких шагах от него уже разворачивал Леху и толкал его прочь от лавки: «Иди, иди!» — Никуда я не пойду, руки убери, — возмущенно выворачивался Леха, — привет, Бартуш! — Садись, Леха, осчастливь меня, сироту! Отстань от него, Алекс. — Здравствуйте, — Алекс легко уселся перед лавкой на корточки, — Вы давно здесь? Зачем же, может быть можно было написать, я бы пришел. — Дела были тут рядом. Материал собирал. — Контракт? В театр вернулся? — Леха «сделал стойку». — Контракт… нет, пожалуй, к ним я больше не вернусь, — другой материал. Леха приуныл. Все это время Бартуш пытался сделать то, зачем отшагал столько километров – взглянуть в лицо Алексу, и не мог, как будто бы пытался посмотреть на слишком яркое солнце. «Это стыд?» — удивился. «Мне стыдно?». — А чем сейчас занят? Будешь что-то ставить? — Что, Леха, нужна сплетня? А то меня видел, а рассказать в тусовке будет нечего? Изволь, поделюсь с тобой творческими планами. Спрашивай! Но тебе же не этого надо, да? — с полоборота завелся Бартуш. — Это я рассказал Лехе, и он нормально к этому относится, — вступился Алекс. — Конечно нормально, каждому нужен кто-то, кто сыграет роль «одного моего друга-гея», а уж то, что ты Лехе рассказал, и о чем знают теперь все, так тем более. — Ну да, рассказал… а теперь хочу… — замямлил Леха. — А теперь хочешь шоу! Что, Алекс, устроим ему представление? Наверняка у Лехи накопилось много вопросов, на которые он бы хотел получить честные ответы. — Нет, не хочу, — замедлился Леха. Бартуш внимательно оглядел его, слегка прищурившись. — Завидуешь ему, мальчику моему? — Херня! — Он тебе завидует, Алекс. Видишь, голос дрогнул. — Твоя жизнь предсказуема, как колхозное поле с репой, — Бартуш говорил сочувственно, — Алекс живет остренько, тебе туда хода нет, он чувствует так, как ты никогда не сможешь. Интересно тебе, любопытному, как же оно все устроено? Почему тебя так не пускают жить, да? А про Алекса приятно рассказать в тусовке, собрать дивиденды внимания, дать оценку, показать свою толерантность наконец. — Бартуш, это не совсем так, точнее, совсем не так, — попытался вставить Алекс. — Это так, посмотри на него, — не отрываясь от Лехи, стрелял Бартек, зная наверняка, что попадет в цель, — А когда рассказывал в своей тусовке про «бедного Алешу», ты ведь не жалел его, Леха. Ты упивался этой историей. Наконец-то у тебя появилось что-то... настоящее. — Неправда… — начал Леха, — просто то, как вы развлекаетесь, ненормально. — А ты, стало быть, эксперт по нормальности? А где эта нормальность? В палате мер и весов? — Нормально морду набить, а то, что вы делаете… — Леха, не надо… — Видишь, как он тебя останавливает? Кого ты спасаешь, Леха — его или себя от неудобных вопросов? Да, правда, я стал посмешищем, ладно, но он-то тебе друг, зачем ты так с ним? — Да не так все было. Я просто спрашивал совета у знающих, как спасти… а потом… — Тяжело себя внезапно увидеть голеньким, да, Леха? Самопознание — развлечение для выносливых. Ты спрашивал совета и незаметно перешел к развлечению аудитории. Бывает. Занос два метра. Мы с Алексом на тебя не сердимся, чтим человеческие слабости. И даже покажем обещанное шоу. Не рефлексируй. Задавай свои вопросы! — Отвали, какие еще вопросы? — Непристойные конечно же, все, что ты хотел спросить, но стеснялся. И можешь с этой информацией что хочешь делать, хоть в газетах печатать. Сыграем в «правду или действие», без действия, только правду, — Бартуш взрезал рот улыбкой, продумывая свою выходку. — Ты понял, Алекс? — заставил себя повернуться к своему солнцу ясному, — ты обязан ответить правду, — нет, все равно взгляд улетел куда-то мимо уха. «Да что ж такое… Посмотри на него. Зачем ты сюда плелся?…» — Понял, — осторожно сказал Алекс, — и Бартуш уловил, что мальчишка не знает, зачем Бартеку понадобилась эта игра, но готов подчиниться и поверить, что ему это понравится. «Да посмотри же», — взнуздывал себя Бартек. — Леха, ручка есть? — Маркер подойдет? — Леха покопался в рюкзаке и, выныривая из него, протянул: — Я не хочу играть, настроения нет. Держи маркер. — Хочешь, милый, хочешь. Извини, размазал я тебя. Готов понести наказание. Можешь проказничать теперь со своими вопросами, вуаерист лупоглазый. Разбавим трагедию мелодрамой. Бартуш шатко поднялся, выхватил из рук маркер и наклонился к Алексу. Слишком велико было искушение пометить свою собственность, поставить тавро прямо на лбу. Лоб открытый… и взгляд. Встретился, застрял. Его рука дрогнула, соскользнула ниже и вывела на футболке пацана корявое: «БАРТЕК». — Ты совсем уже псих? — как-то почти восхищенно протянул Леха. Алекс, оттягивая футболку, читал надпись, не скрывая, что не  понимает уже ничего. — Псих? Возможно, лучший комплимент! Мы поиграем в особую правду. Ты задаёшь вопрос Алексу, а он отвечает за меня, отвечает как Бартек. Понял? А я отвечаю за него, думаю как Алекс. — Ну что ты глазами хлопаешь. Давай, покажу, как надо. Алекс, спроси меня о чем-нибудь. Мальчишка слету включился в игру: — Алекс, на кого похож Бартуш? — немного смущенно подвесил вопрос он. — На ящерицу, конечно. Алекс думает, что я похож на ящерицу, — сходу выпалил Бартек, — отбрасывает хвост ради чего-то большего… Ты думаешь, хвост это жертва… — А хвост это Алекс, да? — Молодец, Леха, живо сообразил, как играть. — Я так не думаю, чего это ящерица-то? — подал голос Алекс. — Ну хорошо, не попал, можешь выписать мне штраф, — легко согласился Бартек, — я похож на скунса, по мнению Алекса. Давай дальше, Леха? — А Алексу вообще больно или как? — помявшись, спросил Леха. — Ты с ним в детстве коленки не обдирал, нет? — с деланной серьезностью вопросил Бартуш. — Я железный робот, я не чувствую боли… — начал Алекс. — Не, ну я просто не понимаю, зачем терпеть-то? — добавил Леха. — Тихо! — Бартуш откинулся на лавке и поглядел вверх, будто подключался к неким высшим силам. — Алексу очень больно, он такое чувствилище. Боль от чужих рук была бы просто болью. Боль от моих рук — это разговор между нами. Я говорю ему телом то, что не говорится словами… — Не, ну это слишком сложно, Алекс мазохист, я понял. А Бартушу это зачем? — Отвечай! — карие глаза уперлись в Алекса. — То есть... что думает Бартек? — уточнил мальчишка.  — Именно. — Бартек считает Алекса своим наркотиком. Бартек много сил тратит, чтобы Алекс об этом не узнал. Бартек думает, что погубит меня, и гонит от себя. Бартек знает, что Алекс не уйдет, — медленно, с трудом подбирая слова, говорил мальчишка бесцветным тоном. — Ты уже ушел, уехал. Оставил меня. Я — слюнявый кретин, ждал, что ты сам узнаешь, поймешь, приедешь. Да хотя бы позвонишь… Четыре месяца! — Но Вы же сами запретили, – еле слышно проговорил Алекс,– Вы же сами заставили меня уехать! — он подскочил к хозяину и почти навис над ним. — Так, — сказал Леха, завязывая рюкзак. — Так. Я пошел. Зря вы, ребята, меня мудаком считаете. Пока, мне здесь делать нечего. Разговаривайте. Я пошел. Ему не ответили. — Садись, — спокойно сказал Бартек и хлопнул сухой ладонью по лавке