Пока я здесь

– Да вы ебанулись тут совсем?! – большая тень в коридоре метнулась на кухню, секунда – и вот уже Тимофей Юрьевич обрезает веревки, дергает их – затягивает еще туже. Понимает ошибку, принимает обмякшее тело, ослабляя натяжение. И, подхватывая падающего Алекса, прижимая к себе, как каменный солдат ребенка, кладет его на свою кровать. – Всё? Наигрались? – сказал он, освобождая мальчишку от кляпа и осматривая его шею. Ответом ему был свистящий, переходящий в хрип жадный вдох и выворачивающий внутренности приступ кашля. Тимофей Юрьевич разыскивал что-то в телефоне. Дрожащими руками Алекс хватался то за горло, то за внушительного своего спасателя. Тимофей, не отрываясь от телефона, принес чашку с водой. – Нет, пишут, что нельзя пока… рот прополощи. Но Алекс всё продолжал кашлять. – А ну, посмотри на меня! Сознание терял? Скажи что-нибудь! Как меня зовут? Мальчишка попытался, но раздался только сип вместо звука. – Ну отойдешь, вовремя я успел, – уже спокойно сказал спасатель и брезгливо отцепил руку Алекса от себя. Тот наконец перестал кашлять, но всё еще держался за шею, будто боялся, если отпустит, жизнь, которая судорожно мучительно рывками возвращалась в его тело, хлынет горлом. Тимофей принес несерьезный пластиковый тазик и велел прополоскать рот. Стало легче. Мальчишка подтянул ноги к подбородку и отвернулся. Тимофей Юрьевич повесил люстру на прежнее место, выбросил обрезки веревок и, восстановив порядок, вышел на балкон. «Я выжил», – с каким-то удивлением думал Алекс. Мысли были самые простые, будто бы адские минуты, когда он душил себя, не в силах удержать ногу, вымыли всё, оставив только суть. Как после бури на отмели остаются только самые прочные обломки корабля. «Вот вода. Болит горло и голова. Я дрожу. Хозяин хотел меня убить, а я выжил». Тимофей прошел мимо лежащего на кухню, забряцал там посудой и в комнату больше не возвращался. Так прошло несколько часов, Алекс то застывал, запорошенный сонливостью, то просыпался от резкой судороги и снова по кругу думал одно и то же. Внутри него зрело какое-то мутное липкое чувство, но он не понимал, с чем оно связано, и, чтобы не думать, снова засыпал. Вечером Тимофей Юрьевич сел возле его кровати, и Алекс понял, что это чувство вызывала у него былинная фигура его спасителя. «Он меня спас, а я его ненавижу», – мысли по-прежнему были плоскими, словно вырезанными из бумаги. – Поговорить надо, Алексей Юрьевич, – начал Тимофей в прежней манере. – Через 40 минут мне нужно будет в больницу, Оленьке стало хуже, там и переночую. Вам здесь лучше не оставаться. Одевайтесь, напишите адрес, я вызову такси. Как себя чувствуете? Мальчишка медленно кивнул. – Мощный у вас организм, Алексей Юрьевич, после таких потрясений так быстро восстановились. Маме с папой спасибо скажите. Говорить можете? – Я хочу остаться здесь. – О! Роскошный гроулинг, хоть сейчас на сцену. Так какой адрес? – Я тут останусь, – голос не слушался, говорить приходилось с усилием, и Алекс вложил все оставшиеся силы, чтобы прозвучать уверенно. – Вы меня удивили, – Тимофей Юрьевич посмотрел на люстру. – Вопросы будете задавать, мораль читать? – длинная фраза далась с трудом. – Еще чего! Да и какие вопросы… Ваша поза, – вновь посмотрел на люстру, – исключает любые вопросы. Прилетели на яркий свет, опалили крылышки. Очередной. Старая история. Сразу можно было понять, что ему нравятся такие игры, и что это, – он махнул вверх, – вопрос времени. Да голова другим у меня занята. – Я не очередной, – сдавленно просипел Алекс. – Не льстите себе, именно очередной. Оленька говорит, что Бартек ничем к земле не привязан, а это самое опасное… Однако я был уверен, что после такого вы бежать будете отсюда очень быстро и радоваться, что остались в живых, – Тимофей будто разговаривал сам с собой. – А вас ничего не берет. Алекс попытался что-то сказать, но снова зашелся кашлем. – Не трудите горло, Алексей Юрьевич, надорвётесь. Мораль читать не буду, но историю расскажу. Так вот, лежал я тогда в госпитале, обидно было, сто дней до приказа, а у меня клиническая смерть. Не важно, откачали. Но так не хотелось обратно в этот мир утрамбовываться, что филонил на коечке долго. Пустая палата у меня была, красота, потом только парня привезли – неудавшаяся попытка суицида. Слух впереди него прилетел, что от несчастной любви солдатик решился, а любовь эта была – Бартек твой. Привезли, положили парня, а я у окошка лежу, книжку читаю. Тут Бартуш зашёл в палату, сел рядом с солдатиком несчастным, за руку его взял. А тот лопочет: люблю, мол, люблю… А Бартек ему на это: «Не сдерживай себя, люби». Эта фраза мне покоя не давала. Ни сочувствия, ни жалости. Он чужими жизнями греется. Топит ими себя. Чем ярче кто-то горит рядом, тем дольше держится его огонь. Мы потом сцепились и дружили крепко, но у меня было антидот против Бартуша – эта его фраза. Редко виделись потом, но я всегда спрашиваю, что она значила. И он каждый раз по-разному отвечает. Удивительный человек. Как-то так. Может, всё же уедете, а? Ну, дело ваше, не мое. Трусы наденьте. Надеюсь, не застану ваш труп завтра утром. Говорят, снаряд в воронку два раза не попадает. Выздоравливайте и подумайте ещё раз – вам это нужно? Голос Тимофея звучал как будто бы сбоку, Алекс пытался сосредоточиться, но слов было слишком много, они стучали как в пустое жестяное ведро и не вызывали никаких эмоций. Богатырь наконец-то встал, собрался. Уложил банки с едой в сумку, взял чистое полотенце и зубную щётку и уже в коридоре окликнул: – Алексей Юрьевич, что даже спасибо не скажете? Мальчишка не ответил. Ещё несколько часов он болтался в полусонном состоянии, воздух был тяжёлый, душный, как перед грозой, но Алекс наконец заметил, что дыхание больше не вызывает муку. Хотелось пить, но он боялся прикоснуться к стоявшей рядом чашке. Не представлял, как отёкшая гортань справится с водой. Уже давно хотелось в туалет, мальчишка сел, попробовал удержаться вертикально, качаясь от слабости, но просто сполз с кровати. Ноги не держали, перед глазами стоял красный туман. Немного получалось двигаться ползком, отдыхая после каждого рывка. Алекс был похож на гигантскую раненую улитку. «Давай, тварь, ты можешь, можешь», – стучало в висках, когда он подтягивал своё тело на руках. И сорванный смех, как скрип заржавленной двери – вспомнил, как полз в таком же полубезумном мареве по длинному больничному коридору, чтобы умереть от счастья, тыкаясь в ботинки хозяина. А теперь нелепо разбрасывает ноги в тёмной квартире, жалко елозя к унитазу. «Ничего, просто ноги устали», – подбодрил он себя, вспомнив свою невыносимую пытку. Тогда на Алекса навалился слепой могильный ужас, смешанный с блаженством от того, что он больше не может держать ногу на весу и сейчас всё наконец закончится, он умрёт. «Бартуш хотел меня убить», – словно кровавый след, тянулось вслед за его дрожащим туловищем. «Я – последнее, что у него оставалось. Я выжил, чтобы спасти его».