Зеркало

      Многое совпало, чтобы это произошло в начале снежного февраля с треском морозов и вечно садящимся аккумулятором машины. В этот месяц с отцом что-то случалось. Он становился ворчливей обычного, много ругался и искал повод, чтобы всех довести до истерики.       И вот так Егор третьего числа удачно отправился в детский лагерь по путёвке за пару месяцев до своих четырнадцати лет. Вовремя вписался в конкурс, в котором не хотел сперва даже участвовать, смонтировал дурацкий видосик — и пожалуйста: первое место и отпуск от семьи на целый месяц.       Не знал, правда, радоваться ли, ведь кроме него ехала ещё и одноклассница, победившая в художественной номинации. Наташа. Депрессивная неопрятная лесбуха в юбке по щиколотку. Егор не упустил шанса сказать, что та выглядит как бомжиха, когда они садились в автобус, который должен был довести обладателей путёвок до лагеря в окрестностях областной столицы. Ещё ехали ребята из других школ, включая православную гимназию, и их не волновали отношения тех, про кого они ничего толком не слышали. Так совпало, что Егор забыл в машине бати зарядку для телефона и быстро выбежал, чтобы захватить её, а когда вернулся, все места, кроме того, что было рядом с чёртовой лесбухой, оказались заняты.       Делать нечего. Егор нехотя расположился рядом.       Наташа молчала. У неё был дикий чёрный взгляд, длинная неопрятная коса и посыпанное прыщами лицо, но, честно, «уродина» – это не про неё. Все знали.       — Ладно, — спустя час поездки выдал Егор, заметив, что никто на них не обращает внимания: — Ты не страшила, на самом деле.       В ответ Наташа расхохоталась так злобно, что Егор всерьёз насторожился. Потом, так же резко перестав смеяться, бросила с отвращением, не глядя в его сторону:       — Сосать за это не буду.       — И не интересно.       — Ах, так ты по мальчикам?       — Не били давно?

* * *

      Их поселили в одном корпусе. До комнаты Наташи было всего два метра. Свою Егор делил с парой мальчишек. Познакомились бегло и прохладно, они с ним душевничать не хотели – явно знали друг друга ещё до лагеря, а третий им был не нужен.       Егор в сущности плевать хотел, по крайней мере, убедил себя в этом. Кровать его стояла рядом с окном, крайняя. Стены были покрашены бледно-зелёным, и в этом месте предстояло спать целых тридцать дней.       Едва они успели разместиться, как всех созвали к вожатому в зале «собраний». На очкастом парне мешком висела голубая вельветовая рубашка, из-за которой виднелась цепочка, предположительно, православного крестика. Он был довольно спокоен и приветлив, а ещё высок, а ещё говорил, вопреки дохляцкой внешности, чуть ли не глубоким басом… а ещё не понравился Егору. Последнее – главнее всего. Их протащили через приветственную речь и знакомство. В отряд определили ребят двадцать, может, меньше. Егор почти никого не запомнил, кроме блондинки в крупных очках, что сидела рядом с Наташей и улыбалась ей так ярко, что слепило глаза. Звали ту, иронично, Светой. В зале собраний было прохладно, недавно проветривали. На столе вожатого лежал список, где все они, парни и девушки, расписались ранее. Егор смотрел вокруг, а видел лишь Наташу, чьё вечно гадкое лицо переменилось вдруг. Смотрел, как обкусанные розовые губы тронула скромная улыбка, и как блондинка схватила лесбуху за руку, не отпуская до самого конца собрания.       Егор обнял себя за локти и сдавил их почти до боли.       Никто здесь не знал, что Наташа лижет.       А он, не разобравшись, прав или нет, никому про неё не сказал…

* * *

      Торжественное открытие в большом актовом зале, чей пол шёл под откос, держа на себе ряды соединённых друг с дружкой синих кресел, прошло быстро и громко. В темноте не было видно ни пятен, ни царапин на бархатных обивках. Вожатые, преподаватели и руководители приветствовали прибывших на смену ребят, шурша бессмысленными речами в плохо настроенные микрофоны.       Егор ни с кем так и не заобщался, ни из своего, ни из других отрядов. Впереди был месяц. Следовало прибиться к каким-то пацанам, но здесь, в новом мире и с новой жизнью он мог побыть сам для себя, без нужды на кого-то равняться. Он метался меж желаниями «как привык» и «как хотел», а тем временем от Наташи всё ещё никто не шарахался! Никто не комментировал её длинную косу и старушачью одежду. Она много говорила, так много, что уставала и часто переводила дух, но продолжала, и в уголках её губ скапливалась слюна. Она неловко стирала её худой дрожащей ладонью, а Света, поправляя распущенные прямые волосы, слушала с мягкой улыбкой, не перебивая, будто та могла ей и впрямь что-то рассказать интересного.       Егор колебался. Выдать, быть может? Хотя бы этой блондинке, чтобы знала, с какой извращенкой связалась?       Усыпанное прыщами лицо Наташи светилось от счастья, которое Егору было незнакомо, но которое он сразу узнал. Поэтому, смутившись, пошёл на сделку с совестью и решил молчать до конца.

* * *

      Егор на своей шкуре понял, почему зимой лагеря менее популярны. Издалека: школьников не оставляли ни на секунду, по расписанию было всё — завтраки, уроки, деятельность, сон, мероприятия. Времени зевать не было. Всё это великолепие сопровождалось одной проблемой: точки интереса располагались в разных зданиях, разбросанных по лагерю меж аллеями и высокими соснами, припорошенными снегом. Значит, приходилось постоянно переобуваться и переодеваться, чуть ли не каждые два часа. Егор почти не сомневался, что сломает молнии на ботинках под конец месяца.       А ещё обязательно нужно было выбрать кружки, хотя бы один. Егор поначалу думал пойти на волейбол. Потом понял, что там придётся тусить с пацанами. Растеряв все слова и прекратив попытки вписаться куда-либо – учитывая, что его соседям было норм и без него, те вообще Егора не замечали – он решил найти занятие, где не надо будет ни с кем из сверстников близко общаться.       Вести рубрику на лагерном радио звучало сложно, но заманчиво. К тому же, в конце месяца всех членов кружка обещали отвезти на настоящую радиостудию в столице области! Возможность, которую жаль упускать.       На прослушивание он пришёл рановато. Сильно нервничал.       Оно проходило в ещё одном актовом зале, не там, где организовали приветственную церемонию – этот будто вырезали из театрального университета! Настоящий мини-амфитеатр, впечатляюще светлый. Егор сел где-то позади, получив от руководителя кружка листочек с текстом. То были отрывки из школьной классики, которые, подготовившись, следовало зачитать вслух.       В момент, когда какая-то мелочь-пятиклассница начала читать невпопад по просьбе руководителя, дверь приоткрылась. Егор вздрогнул, увидев знакомую лохматую косу. Дошла очередь и до него. Зачитал нормально. Даже хорошо, но, когда услышал Наташу, понял, что шансов просто нет. Он слушал её, глядя вверх на угол театральных портьер. Вслед за ней, чей голос лился, подобно русалочьему, снова начала читать мелюзга, и почти физически захотелось подойти к лесбухе и попросить рассказать ещё раз о том, как страдает влюблённая Татьяна по Онегину…       Здесь, где не было ни «пацанов», ни «девок», ни отца, ни семьи – никого! – а был только он, сам по себе и никому не принадлежавший, Егор мог бессовестно шептать себе под нос, мог сидеть, широко раздвинув ноги, и, придерживая голову ладонью, смотреть на Наташу почти умоляюще, перечёркивая в памяти всё, что было в школе. Думать, что и она, дура, всё перечеркнёт.       Рубрик было несколько. Их раздавали одну за одной, с некоторыми ребятами прощались, мягко перенаправляя на прочие кружки. Наташа всё ещё сидела, терпеливо сложив руки на узких коленках. Егор тоже ждал, старательно делая вид, что его совершенно не заботит, откажут ли конкретно ему.       — Шеховцов Егор, — сердце ухнуло, но руководитель вдруг добавил: — И Валаева Наташа.       Они переглянулись меж собой.       — Подойдите ко мне, — руководитель махнул им.       Егор спустился первым. Следом и лесбуха.       — Вместе будете вести рубрику музыкальных заказов. Она длинная, сложная, и…       — Я – с ним?! — Наташа тыкнула в сторону пальцем и зло оскалилась: — Да ни за что.       — Тогда придётся оставить рубрику только Егору, — терпеливо пояснил руководитель, и тот понял, что при других обстоятельствах выбрали бы Наташу, конечно.       Но та сама распилила сук, на котором сидела.

* * *

      Разумеется, Наташа не ушла и не оставила его победителем. Егор, надеявшийся на одиночество, оказался с ней бок о бок, а точнее сказать – перед микрофоном.       Про то, что рубрика сложная, не соврали – эфир проводился каждые четыре дня, за три меж ними следовало собрать музыкальные заказы, бегая по отрядам, записать их, придумать подводки, всё это перепечатать в сценарий в кабинете на втором этаже корпуса, и успевать при этом участвовать во всех мероприятиях, ходить на сокращённые занятия в местной альтернативе школы, спать, есть и прочее.       К первому эфиру они готовились странно. Наташа первая на контакт не шла, Егор тоже не представлял, как подступиться. Никто не знал их здесь в лицо, за исключением ребят, с которыми они ехали в автобусе и пересекались изредка в родном городе. Оба могли притвориться, что жили совершенно по-другому где-то там в своём «районном центре».       В общем, половину первого эфира написала Наташа, другую – Егор. В последний перед ним день они собрались в общей комнате (или зале собраний) корпуса, чтобы обсудить. Музыкальные заказы у Егора были манифестом ужасного вкуса, ещё и приходилось каждую песню прослушивать, чтобы не попалась какая-то запрещёнка, а в лагере интернет был плохой (хороший – только в библиотеке, но чтобы туда за компьютер попасть…). Как оказалось, Наташу постигла та же участь.       — Как, блять, я должна написать вступление к этому? — не выдержала она, тыкая в название популярной среди сверстников песни.       Егор даже не смог прочитать сразу из-за кучи символов в нём.       — О чём там? — спросил максимально серьёзно, чтобы показаться увереннее и компетентнее.       — О шлюхах.       — Бля, а такое не пустят…       — Да кто тут английский понимает, кроме училки?       — Ну, я?       Вопреки ожиданиям, первый эфир прошёл нормально. Наташа и Егор чередовали «заявки», почти не запинались, читая текст. Пару раз Егор сделал неправильное ударение в фамилиях, а Наташа вообще перепутала имена заказчиков местами, но оба были в прекрасном настроении, когда эфир подходил к концу, и чувствовали себя воодушевлёнными. Руководитель радио помогал им, однако решающий комментарий оставил на конец:       — Всё это хорошо, ребята, но работать надо было сообща.       Так Наташа и Егор поняли, что во вступлениях к песням, что они печатали, болтать надо было, оказывается, друг с другом.

* * *

      Ища «одиночества», Егор всё яснее начал понимать, что смотрит в Наташину сторону и не может перестать думать о разговорах с ней.       Та держалась поодаль. Егор не заставлял её проводить с собой время, и всё-таки иногда жадничал, урывал лишнюю минуту. Может, она ждала подвоха, и он понимал, что есть откуда. Вот вернутся они обратно из этого сна размером в месяц – и что? Он снова будет тусить с пацанами, снова будет скидывать её вещи с парты, будет называть бомжихой и лесбухой, а каждая девочка в классе не упустит возможности посмеяться Наташе вслед…       Егору дали сущие копейки карманных денег, но он потратил их на две пачки вкусных круглых конфет с малиной, и, переборов стыд, принёс одну Наташе.       — Мне? — спросила она, хлопая ресницами.       — Ага.       — Спасибо, — неловко приняла пакетик и тут же раскрыла, принявшись за них с такой жадностью, будто сладкое ела раз в год.       Кто знает, вдруг так и было?       Егор сел рядом, глядя в дверной проход. В зале собраний было тихо и пусто. Мимо прошёл вожатый с пачкой документов, голубая вельветовая рубашка смешно развевалась за ним. Почему он носит её, если та чуть ли не в два раза больше нужного?       — Вкусно, — сказала вдруг Наташа.       Егор, погодя немного, пробормотал смущённо:       — Круто.       — Я же лесбуха, ты помнишь? — спросила она так серьёзно и уставилась на него своими круглыми глазами.       — Конечно.       — Ничего не будет! — произнесла ещё раз уже громче, хмуря брови.       Её верхняя губа едва заметно подрагивала.       — Хорошо, — кивнул Егор, толком не понимая, чего она хотела конкретно от него.       — Но за конфеты спасибо, — подытожила Наташа. — Давай ещё немного посидим?       Егор кивнул. Сцепил руки меж широко расставленных ног. Вожатый снова прошёл по коридору – уже в обратную сторону. И снова рубашка. Егор прикрыл глаза, в надежде, что сможет выгнать этот голубой цвет из-под век.       Не вышло.

* * *

      Лагерная жизнь мчалась галопом. Егор не пытался социализироваться, а вожатому чисто подыгрывал, изображая какое-то общение – то к компании прибьётся у него на глазах, то с девочкой заговорит, а потом сольётся, и тому подобное. Ему, что было удивительно, хватало одной лишь…       Да, Наташи.       Та, правда, чаще бегала со своей новой подружкой-блондинкой. Егор не ревновал. Нет, на деле, в этот раз серьёзно – ревности не было, но чем больше он в компании Наташи носился с этими подготовками к эфирам, тем больше переживал, что кроме как об эфирах им пообщаться будто не о чем.       У них оказались схожие музыкальные вкусы, а ещё она тоже не любила солёные огурцы и оставляла их нетронутыми в точности, как и Егор. Её лохматая коса была очень мягкой наощупь – потрогал он на свой страх и риск, а Наташа, к счастью, не заметила. Голос, когда не выпендривалась, звучал в точь-точь как у сирены. Егор иногда тормозил во время эфира, заслушиваясь ею.       Они жили в другом мире, и правда. Егор забыл, кто он, и наслаждался тем, что будто стал «никем». Этот «никто» очень любил болтать с Наташей и искал любой для того возможности.       Лёжа в кровати ночью и пытаясь уснуть, – хрен ты это сделаешь, когда два дурака рядом без умолку шепчутся – он пытался понять, не влюбился ли. Не стало ли прыщавое лицо Наташи для него чем-то большим? Ответ был – стало. Стало, но по-другому. К ней тянуло иначе.       С ней хотелось говорить, её хотелось слушать.       Егору снилось, как он, словно не своими руками, переплетает её косу и та, почему-то, всё ещё остаётся неопрятной…

* * *

      А вот Света нравилась Наташе в том самом смысле. Егор видел это. Поймал себя на мысли, что даже гордится, что только один это понимает. Будто лесбийский секрет – самое ценное, что он имел в этом новом и коротком мире.       Не думал ни об отце, ни о матери. Созванивался с ними редко, больше из-за желания переброситься парой слов с Вовкой.       Сидел с Наташей в лагерной библиотеке, придумывал какие-то шутки, а «коллега» ухахатывалась с них так, что излишне активных радиоведущих прогоняли и даже донесли вожатому один раз. Тот сделал им лёгкий выговор. Егор принял весь удар на себя, смотря вожатому в глаза и обнаружив, что те так же, как и его рубашка, голубые.       Наташа часто мрачнела. Да, то было моментами – но чаще он, наблюдая украдкой, замечал её понурой. Временами она бегала довольная, носилась со своей блондинкой повсюду, увлечённо печатала тексты вместе с Егором – они сработались так, что теперь их голоса (и смех, конечно) узнавали по всему лагерю. А потом её лицо лишалось всяких эмоций вдруг. Глаза стекленели. Наташа смотрела в одну точку подолгу, зарываясь пальцами в чёрную косу.       Теперь Егор понял, почему та вечна лохматая.       — А тебе… никто тут не нравится? — спросила Наташа как-то, сидя с ним рядом в кинозале.       Света пошла с каким-то парнем, которого толком не знала, и Наташа вытягивала шею, чтобы разглядеть их двоих со своего места. Глаза её тревожно блестели, а Егор, подперев щёку ладонью, пытался и фильм смотреть, и нервную лесб… девушку успокаивать.       На соседнем с ними ряду через проход вожатый копался в телефоне. Блики отражались на стёклах очков, прятавших голубые глаза.       — Никто, — равнодушно ответил Егор, наблюдая, как тот вдруг чему-то улыбнулся и нажал на кнопку выключения.       — У меня руки замёрзли, — прошептала Наташа, глядя на покрасневшую кожу.       Может, пыталась отвлечься от Светы и того пацана. Егор даже имя его не помнил.       В кинозале и впрямь было холодно.       — Давай сюда, — Егор протянул ей руку.       Наташа недоверчиво нахмурилась. Он успокоил её:       — Без этого всего, не волнуйся.       Она осторожно доверила ему костлявенькую хрупкую ладошку. Егор положил её на свою и накрыл второй сверху.       Руки у него были тёплые.

* * *

      День, когда глаза Наташи потеряют всяческую жизнь, был, вообще-то, вопросом времени. Света стала встречаться с тем парнем и ходить за ручку чуть ли не везде. Про Наташу забыла, практически с ней не общалась, увлёкшаяся своим чуваком.       Егору было всё равно, в общем-то. До тех пор, пока он не увидел, впервые с первого класса, как Наташа плачет.       Она сидела за компьютером в кабинете, перепечатывала текст. Егор расположился рядом на табуретке и перебирал уже распечатанные листы, исправляя опечатки карандашом и добавляя пометки, где хотел что-то вставить ещё, как вдруг услышал тишину. Наташа не печатала. Её руки замерли над клавиатурой, а из глаз текло ручьями, без звука, без всхлипов. Она будто не дышала. Просто вдруг глаза прорвало – и слезами залило тетрадные листы с наработками эфира.       Егор не умел ни успокаивать, ни поддерживать. Егор знал, по кому она плачет, и мог бы злорадно улыбнуться, что лесбухам и всем извращенцам, всем уродам, всем им воздаётся по заслугам. Мог бы, конечно, но вместо этого сходил вниз и налил воды из кулера.       И свой носовой платок отдал.

* * *

      Близился конец смены. Последний эфир.       Наташа, вся бледная и не выспавшаяся, походила на призрака. Егор знал, почему она нервничает. Он и сам не хотел возвращаться. За пределами этого волшебного мира, полного высоких сосен и звёзд, видных из окон корпуса, было всё пусто и мёртво. Всё не так и неправильно. Поначалу Егору казалось, что тут – экзотика. Короткое приключение, новый опыт. Но нет, он всё яснее понимал правду. Здесь, в одиночестве, в молчании и в Наташе было его «настоящее».       То, о чём он думал несколько дней подряд, едва способный заснуть, звучало всё абсурднее и абсурднее… что если можно урвать одну частичку этого мира? Оставить сосны и звёзды здесь, но…       Имеет ли он права просить дружбы у Наташи, которую обижал столько лет? Егор не знал, как с собой справиться. Его душило странным комом в горле осознание, что он то всё такой же. И к пацанам вернётся – продолжит притворяться. Продолжит делать вид, что ему нравится. Продолжит ходить на секции и защищать Вовку от батиной пьяни, продолжит всё. Его будет рвать неудержимой злостью, не то, что тут – в вакууме, вдали ото всех. Всё он сможет как раньше.       Но нельзя обижать её снова! Удавиться проще.       Так Егор и решил.       На эфире всё прошло прекрасно. Наташа, правда, пару раз забывалась и замолкала, будто выпадая из реальности. Егор выручал – говорил за неё, а она легко подтягивалась. Даже посмеялась. Звонко, переливчато. Искренне.       После эфира они должны были, спустя ещё одно тупое мероприятие, подтянуться на финальную дискотеку. Так и вышло. Егор вписался в толпу с одной стороны, а Наташа пропала с другой. В здании, где располагался этот диско-зал – Егор не ходил ни на одну из дискотек в течение смены, так что эта стала для него первой – была ещё столовая и кино-зал. И волейбольный-спортивный. Так он и потерял Наташу, когда понял, что ему не с кем даже поговорить. Какая-то девочка пыталась подкатить к нему, но он быстро сбежал. Хотелось уйти в тихое-тихое место. На улицу, может, если не поймают – посмотреть на луну. И может быть Наташа, с её погасшими глазами, согласится тоже.       «Ну и вкус у диджея, конечно. Согласись?» – прокручивал Егор в голове вслед за прочими возможными репликами, через которые сообщит ей о главном. Точнее, спросит: будет ли она дружить с ним?       Егор искал её по всему диско-залу. Не нашёл. Заглянул в спортивный, посмотрел в коридорах – кроме нескольких целующихся пар никого. Вышел на улицу под предлогом «подышать» – тоже нет. Кинозал был закрыт. В уборных на первом этаже – общих, кстати – не было её. Не было. Егор поднялся по лестнице и двинулся по длинному не освещённому коридору к ещё одним, тем, что в его конце, туда мало кто заглядывал. Так совпало.       Закрытую дверь Егор толкнул, не особо надеясь.       Запах хлорки, белизна плитки и ржавые крепления большого зеркала – а перед ним Наташа, и коса её растрёпана, лицо бледное, а руки – красные.       Может спорту он был обязан реакцией. Снова, так удачно совпало. Мгновения не прошло, как он бросился вперёд и схватил её за запястья. Одноклассница вскрикнула. Егор ослабил хватку на правом – отнял ладонь на секунду. Леденея понял, что все пальцы – в крови.       А одно плюс другое легко ведь складывается!       Наташа хрипло визжала «отъебись, отъебись», пока он с ней боролся и тянулся к левой руке, в которой она сжимала канцелярский нож и размахивала им так, будто намерилась вонзить себе в грудь. Большой. Егор узнал его. Это был нож с рабочего стола их руководителя в эфирной рубке на радио.       Он не помнил, говорил ли что-то, но помнил, что было страшно, и от того тело окаменело, а руки сжимали Наташу до того сильно, что она не могла вырваться. Егор, липкими от крови пальцами отнял нож и кинул в раковину, оттащил брыкавшуюся к стене и прижал к груди. Его трясло, и он не знал, что делает, но прижимал её и гладил по волосам, не давая себе отчёта в том, что пачкает те её же кровью.       — Платок есть? — прохрипел, зажимая порез на правой руке – тот, что она успела нанести.       Наташа была левшой.       — Е-есть, — сквозь слёзы простонала, крупно дрожа.       Зубы её стучали друг о друга.       — Где?       Она нащупала карман своей кофты на молнии и вытащила оттуда тот самый, Егоров.       Он быстро перетянул ей руку. Поднял повыше, чтобы уменьшить давление – и почти приказал держать, не опуская. В панике помыл канцелярский нож и спрятал, надеясь, что успеет незаметно вернуть на место. Осмотрел Наташу, себя. Помыл руки. На чёрных волосах отпечатков видно не было, а вот на футболке Егора остались лёгкие следы от её пальцев.       Он отвернулся, снял через голову и переодел наизнанку. Наташа продолжала стоять на месте, одичало смотря перед собой. Всё так быстро произошло, что Егор не сознавал себя, делая всё вперёд леденящих кровь мыслей.       Как можно быстрее он зачистил раковину, и вовремя. Зашли какие-то чуваки. Наташа тут же спряталась в одной из кабинок, запершись. Егор сделал вид, что моет руки после туалета.       Когда чуваки, переговариваясь, ушли, он постучал в её кабинку:       — Нож у меня, выходи.       — Не б-буду…       — Выходи.       Она вышла.       Егор вдруг почувствовал себя неловко за тот прилив чувств, когда обнял её. Имел ли он право? Может, она поняла это как-то не так, но ведь он и впрямь…       Теперь хотел, чтобы всё с ней было хорошо.       — Я б-боюсь, — прошептала Наташа, сползая вниз по белой кафельной стене. — Я не хочу назад…       Вряд ли она могла предположить, насколько Егор понимал её в этом.       — Главное, чтобы никто не узнал о том, что сейчас было, — произнёс он, опускаясь перед ней на корточки. — Я им не скажу. Веришь?       Наташа медлила с ответом. Наконец, глядя на платок, обвязанный вокруг руки в несколько слоёв, быстро закивала, кусая губы – может, сдерживалась, чтобы не разреветься вновь.       Хотя, судя по лицу и глазам, плакать ей было уже нечем.       — Отлично. Спасибо, — сорвалось с языка, но Егор не стал возвращать слова обратно.       — З-за что-о-о? — спрятав лицо в ладонях, прохрипела она, а Егор, сперва коснувшись её колена, после перехватил правую ладонь, всю бледную, и поднял выше, помня про давление.       Хорошо, что порезалась не так страшно…       — Руку держи высоко, — напомнил и, тронув себя за лоб, обнаружил, что тот весь мокрый.       — Так з-за что? — спросила Наташа немного погодя, когда Егор устраивал нож удобнее в глубоком кармане джинсов.       Выглянув в коридор, чтобы проверить, есть ли кто поблизости, – из вожатых и учителей особенно – бросил на неё внимательный взгляд и сказал, держась за ручку приоткрытой двери:       — За то, что веришь мне.       «После всего, что я тебе сделал» – добавил про себя.       — Пойдём, а то уже подозрительно, — произнёс, следя за пустым коридором. — Опусти рукава.       Она послушалась.