Не тревожьте …(!)

Бледное, неликое утро. За окном белоснежные горы сибирского снега, красногрудые снегири, едва-ли проснувшиеся раньше зимнего солнца, да шуршавые прохожие в баллоновых штанах, что завистливо глядели в спокойные окна спящих панелек. А в одной такой уютной квартирке усыпаются два парня-подростка, прижавшись друг к другу, пытались проститься с теплыми сновидениями и ласковостью большого одеяла. Раздраженно тянувшись к телефону, да выключая противный звонок будильника, рыжий мальчишка, совсем нехотя, вынужден оторвать щеку от прогретой подушки, потянуть спину да руки, выгнувшись в кошечку, хотя, в его случае, в собачку, да оглядеть сонным и слабо-видящим взглядом мутную комнату, в которой взгляд особо охотно цепляется за рогатую розовую макушку. Он медленно приподнимается и усаживается, протирая заспанные глаза, поправляя пижамную футболку, то ли свою, то ли своего парня, на чье состояние было трудно глядеть. Он лежит на животе, едва ли выцветшие волосы позволяют разглядеть его лицо, но ты то точно знаешь — недосып, это тот персонаж, что идет с ним за ручку, да лезет ему на спину. Синяки под глазами были видны отчетливо на белой, полу зеленной и болезненной коже, и на это действительно было сложно смотреть без частичной печали. Ты начнешь ласково гладить его по растрепанным волосам, мягко проходясь по изящно-выточенным природой рогам, да поправляя его пирсинг, чтоб не потерялось. И это утро — было таким же непростительно выматывающим, как и обычно. И вроде, это четверг, осталось совсем немного, он еще успеет отоспаться, отдохнуть да придти в себя, но почему-то именно сегодня он вообще не может встать, лишь устало выдохнуть, не имея возможности даже повернуться. Видно, с каким упорством он просто открывает глаза, не в силах даже удержать их открытыми более двух секундочек. Ему, как-будто, даже дышать тяжело, и клетка его грудная ходит странно и неоднородно. —Патрик, утро доброе тебе, просыпайся. Он слабо реагирует на касания, а смазный шепот будто и вовсе пролетает мимо него, не касаясь даже кончиков ушей. Эта вынужденная грань между сном и бодрствованием, очевидно, была неспроста, и будить своего черта не хотелось абсолютно и совсем, хотя бы от осознания того, почему так происходит. И он будет ругаться, если не встанет, он будет отрабатывать вновь в жертву драгоценному сну, а после — снова прибегнет к мерам отчетливого самонаказания, что не справился сам с собою и позволил себе пропустить, слабину дать, даже если дал ее под напором жизненной мотивации — поспать и не откинуться от усталости головного мозга. И рыжая голова, еще даже не проснувшись, утомляется от размышления, а как правильно поступить, сказать, как не навредить еще больше? Но до выхода еще около часа. И ты позволяешь себе вновь прилечь рядом, завести родные локоны за’ уши, взять в теплые ладони еще более теплое лицо, да разочек поцеловать в сухие губы. Может, и не разочек, а может, и не только в губы, как бы надеясь на физиологический фактор… *** Все же, встать пришлось. Причем вам обоим. Причем еще и к первому уроку, на который притащилось человек 15 от силы. Учителей сегодня было немного. В целом, как и учеников, как и времени проведения уроков. Из за обещаемой метели сократили уроки, а из за пониженных температур многие дома и остались. Но только не эти товарищи. Интересно, если бы Саймон сказал, что хвост отморозит, они бы не пошли?.. И невольно в голове крутится история утра, как забавно ты пытался привести рогатого в чувства под его неразборчивый бубнеж и попытку отвертеться от капель ледяной воды. Но думать об этом уже поздно, и вы можете сидеть лишь тихо, ковыряя деревянную парту взглядом, издавна изрисованную всякой карикатурой и чужими фаллосами. Изредка это выбивает из тебя простой смешок. Учитель с замены дал задание, повторив его условия для сонных и невнимательных пару раз — конспект на страницу одну, и за пятнадцать минут с этим можно было справиться вполне легко и просто, что вы, собственно, и сделали, не желая лишний раз задержаться и отказать себе от мгновений натуральной лени, не желая отказать себе в спячке на парте. Через те же 15 минут прозвенел звонок, а через десять вновь, и вновь вы держите ручки в дрожащих пальцах, да стараетесь выводить ровные буквы, ведь за разборчивость — могут и оценку хорошую поставить, и похвалой маковку поцеловать. Эта мысль даже заставляет Патрика чуть больше посвятить себя бодрствованию, хоть и его шея уже безвольно расслабляется, а руки слабо способны даже удержать собственную голову. От него веет божественным уровнем усталости, но не признавая даже этого, вежливо тянется к твоей отдыхающей тетради, даже не удосужившись глядь на ней сосредоточить, и тебе приходится ему отказывать, почти скрипя сердцем. Забота от патлатого парниши — ценность, златая да дорогая, какую принимать приятнее всего на свете. Но не дать ему лишний раз мучить и без того уставший организм — не меньшая забота. И ты уж сам берешь тетради, относишь их учителю, покорно ожидаешь, а после, тихо усаживаешься рядом, прислоняясь к чужому уху и передавая похвалу от учителя шепотом, чтобы не нарушать тишину малого класса. Слабый поцелуй в области уха, слабый поцелуй в висок, и парень находит в себе силы хмыкнуть и мимолетно улыбнуться, устремив взгляд на чужую руку. Это заставило сердце на секундочку остановиться, и еще раз задать вопрос жизни, а точно ли такая прелесть должна так упахиваться? Снова перемена, на этот раз уже побольше, она — обеденная. 30 полных минут, для отдыха и еды — самое то. Вы оба свободно вздыхаете. Ты спокойно потягиваешь конечности, встаешь из за парты, разминая затекшие косточки, а после, даже не успев окончательно усесться, чувствуешь на руке чужие локоны, а после и мягкую щеку, сминающую верх твоей рубахи. И по нещадящей тяжести на плече всплывает мысль и осознание: кое кто, совсем рядом, совсем по-соседству, уже совсем не справляется со своей обязанностью быть сильным и со всем справляться, как бы это не звучало. Он в целом сейчас слабо справляется с тем, чтобы быть, в реальном мире так точно. Аккуратно положив руку на его плечо, да позволив себе приобнять, другой рукой вобрать белоснежные ладони в свои, а после, уловив слухом тихое и равномерное дыхание, в голове появляется небольшая идея. Они сидят на последней парте третьего ряда, их школьный столик спереди закрыт сплошным деревом, что только носик обуви и видно. А еще они часто там прячутся при ложных тревогах да заменах на уроках, когда дается воля к забаве. И, покрутив рыжей головой, да убедившись в том, что на вашу смазливую и плохо скрытную любовь всем, впрочем-то, насрать, решаешься предложить идею полу-зомби с мертвым хвостом. —Патрик, это сейчас прозвучит глупо, но… Саймон неловко запинается, как бы думая и вслушиваясь, а точно ли это хорошая идея? —Короче, ты три урока уже никакущий, может поспишь? Типо, я предлагаю, чтобы мы сделали как делаем при свободных днях, и, типо…Ладно я думаю тебе сильно надо поспать ты выглядишь очень нехорошо. Пустой взгляд и отсутствие заинтересованности тот еще тревожный звоночек. Патрик не сопротивляется, он просто кивает головой, соглашаясь со своим положением, и даже не удосужившись повернуться на говорящего, хоть Саймон и знает, что издавна является магнитом для его коротких взглядов, пытается оклематься и заведомо готовиться к слушанию условий, лишь бы оно уже закончилось восвояси. В кабинете всего пару человек, и те заняты чем-то своим и простым. Кто-то упорно списывает домашнюю работу, что задали еще за неделю до, а кто-то вовлечено слушает музыку, в такт отбивая ногой по полу. Потому и беспокоиться о чем либо было необязательно, гейская парочка в их классе — вторичное, чем они могли заинтересоваться. Черт совсем неспешно усаживается на пол, тяжело выдыхая и подбирая хвост поближе к себе, да шеей прячась в уголку невысокой парты. Твоя же задача — кинуть два рюкзака на соседний свободный стулик, да подвинуться поближе, чтобы измученного не видать никому кромь тебя было. И это было ясным минусом. **** Прошло уже два урока. Осталось всего два, парой идущий — урок географии. Урок, на котором активно получают оценки все, хоть и зачастую, эти оценки не самые очаровательные. Вам повезло больше. Патрик — полиглот наук, и заведомо знает всю программу наперед. Это, так сказать, способ для не ленивых, и поучение как заработать добрую репутацию. У тебя же добрая репутация засчет Патрика и прелестного чувства настроения. Ты всегда знаешь, когда можно вставить хорошую шутку, или же когда можно спросить, или даже провести с учителем дебаты. Но, все же, оценки тебе не важнее знаний, ведь всей школьной программе тебя, как раз, обучает твой избранный, что прямо сейчас устало сопит у твоих коленок, свесив руки к полу да отпечатывая на лбу складки со своих штанов. Пока перемена — ты позволяешь себе аккуратно, тихо, мышкой, приспуститься вниз к тому же полу и, сидя на корточках, взглянуть на чужую макушку, пройтись пальцами по шипастому хвосту. Ты ласково заводишь ему пряди за уши, как любимое проявление тактильной заботы, а после, не отрывая глаз, глядишь, как твой возлюбленный, совсем выгоревший, немного недовольно и неясно щелкает очами, не имя мочи сказать и словечка. —Надеюсь, у тебя не будет болеть лоб. Нежно разглаживаешь чужие отпечатки на лбу, а после — целуешь, для эффективности. И эта сонная физиономия вызывает умиление. Не убирая рук с лица, осторожно и неспешно прислоняясь своими губами к чужим. И улыбка сама появляется на лице, когда у патлатого хватает сил разочек самостоятельно тебя чмокнуть, а после — вновь спрятаться в коленях, но уже спрятав только нос. —Слушай, может, на колени голову положишь? Тебе как раз побольше места будет. Мысль такая вторгается в голову вместе с попыткой нормально усесться, да случайно никого рядом не задеть. Ты понимаешь абсурдность своей мысли, и, если бы она была не только между тобой, Патриком и богом, ты бы превратился в помидорообоазное существо от стыда и глупости, и понимаешь, что если спалят — будет уж очень неловко. Но ваша идея изначально была глупой, так что сейчас в приоритете лишь всеобщее удобство. И на тебя вновь смотрят сонно, не осуждающе, и ты ощущаешь это молчаливое шуршание под партой, как одобрение, как попытку уже улечься, да и как попытку не ударить дешевое дерево рогами. Это молчание — настолько безвольно и отчаянно, что тебе, будто с пустяка, становится грустно. Вечно думающий и сомневающийся Патрик, чье лицо чаще выглядит осуждающе или безразлично, нежели спокойно и умиротворенно, сейчас выражает лишь непоколебимую усталость и смирение. Но в этом есть и нечто очаровательное... Рогатый, заводя руки за чужой торс, укладывает правую щеку на правое бедро. Когда проходишься руками по его макушке, он вообще не сопротивляется, лишь тихонько вздыхает, с еле ощутимой паузой, когда до основания рогов случайно касаются подушечки тонких пальцев. И хотелось провернуть такую манипуляцию еще. Вновь коснуться, как бы случайно, ощутить чужой вздох, и как содрогаются чужие ладошки, когда задерживаешь свое тепло у темного рога. Но издеваться над этим нельзя, иначе будет реже подпускать, даже если нравится. Принцип уж такой. И в таком положении ты сидишь целую половину урока, что проводится лишь в написании очередного конспекта. Он их уже штук 10 написал за сегодня, но любая усталость — с легкостью уходит, когда под ладошкой чувствуются шелковистые волосы, а эту самую ладошку с чужой макушки ты ни разу не прибрал, лишь позволял себе изредка останавливаться в поглаживаниях и нежности, и то, только тогда, когда учитель смотрела излишне подозрительно и напористо. В том же темпе прошли и остальные минуты урока. Да при ярком ликовании звонка ты был единственным, кто с места то и не сдвинулся. Лишь правую руку к бедрам опустил, вместо нового мученья левой. —Чего тут сидишь, иди-ка погуляй, я кабинет проветрить хочу. Учительский голос, чуть более резкий, чем на уроке, немного отрезвляет, и слабая улыбка с лица спадает достаточно быстро. —Да я, извините, не могу. Ноги болят. Язык немного заплетается от неожиданного вопроса, и от понимания, что ты не знаешь какую идею предложить, какая версия будет звучать правдивее. И выбрал что-то в среднем, ни рыба ни мясо, ни лжи ни правды. Ведь, по факту, твои ноги действительно заняты, но не болью, а, скорее, любовью, что мирно и сопяще укроилась от глаз лишних и навязчивых. —Мм, ясно все с тобой. А руки уж чего из под парты не поднимаешь. Может, мне взглянуть? Сердце пропускает один удар, может, даже два, даже несмотря на шутливую манеру Татьяны Григорьевны, даже несмотря на то, что до твоей гримасы, наполненной ужасом и какой-то отчаянной неловкостью, она даже не думала об серьезности своих слов. И ее губы, отказавшиеся от манерной улыбки, навеяли еще больше страху и желания провалиться сквозь землю, лишь бы сейчас не ощущать этого. —Да вот, болит…Вот и держу, понимаете.. И это запинание, и этот взгляд, метавшийся из угла в угол, и ком в горле, когда услышался стук дамовых каблуков, и ее медленная, затяжная прогулка до твоей парты. Ох. Терять уж нечего. —А где Патрик, вы разве не вместе ходите? Ни разу не помню, чтобы он прогуливал. Она заинтересовано отодвигает ближ-стоящий стульчак, на коем стоит соседский рюкзак, опускает накрашенный взгляд, вниз чуть наклонившись, и удивленно моргает, поправляя прозрачные очки. Картина маслом, если так можно выразиться: два парня, что, с виду, лишь прекрасные друзья, которые друг друга поддерживают в учебе и общаются после школы. А сейчас в учительских глазах ситуация такова, что те самые, прекрасные друзья, оказываются ближе, чем казалось до этого. Порядочный отличник, что смущал преподавателей лишь своим бунтарским видом, спокойно сопел на чужих коленях, обхватившись слабыми ладонями за чужой таз, да паинька-мальчик, прославившийся у учителей своей порядочностью и вежливостью, спокойно поглаживал спящую красавицу по голове, накручивая не только себя, от происходящего, но и чужие локоны длинных волос. У учительницы географии вместо зрачков два ясных знака вопроса, она не смелится что-то сказать, но все же, ответа желает, требовательно упокоив руку на чужом плече. И голос дрожал, как плешивая собака на морозе, и взгляд стеснялся, и уши поникли, кончиками шерсти касаясь покрасневших щек, но единственную пришедшую в голову мысль он все же сумел сказать сразу, позволяя голосу снизить тембр, трепету в угоду, —Только не тревожьте… ****