We're going for a ride!

Спустя пару дней, я уже все для себя решил. Марта пыталась меня разговорить, несмотря на то, что в ее глазах по-прежнему мелькала обида. Я был ей благодарен, но поделиться мыслями не смог. Совесть не позволяла. А Кофи так и оставался в полном неведении, хотя понимал, что между мной и его сестрой возникло явное напряжение. Он болтал без умолку, пытаясь разрядить обстановку, а Марта тихо смеялась, прикрывая рот рукой. Ее смех заставлял меня хотеть биться головой о стену, лишь бы не чувствовать этой невыносимой вины, сравнимой с пущенными в коленные чашечки пулями. Они выглядели такими счастливыми вдвоем, что я чувствовал себя ничтожным, лишним и незначительным рядом с ними. Я сидел и улыбался в ответ, кивал, но внутри было пусто. В этот раз Кофи почему-то пошел за едой в одиночку, пробормотав мне что-то вроде «отдыхай, Робин Гуд» с кривой усмешкой. Когда он ушел, все внимание Марты сразу же перескочило на меня. Мой взгляд метался, цеплялся за все, что угодно, лишь бы не встречаться с ее глазами. Я хотел размозжить себе череп, чтобы не думать, настолько меня затрахали собственные мысли. Марта спросила, не хочу ли я чаю. Ее голос был мягким, заботливым. Но я лишь почувствовал, как сжался желудок, и по горлу поднялась тошнота. С силой стиснув челюсти, чтобы меня не вырвало, я слабо качнул головой. Она сжала губы, и я снова заметил ее смешную морщинку между бровей. Следующие несколько дней прошли как в тумане. Я не помнил ничего. Я спал по пол дня, а просыпаясь, чувствовал себя еще более отвратительно, чем перед сном. Осознание моего состояния пришло само, в потоке всех тех мыслей, которые заставляли меня смотреть на ровную гладь озера и думать, насколько там глубоко. Оно было в том, как я мысленно называл себя «тварью» и «ублюдком», когда ловил на себе обеспокоенный взгляд Марты. Оно было в полном отсутствии удивления, когда я понял, что ненавижу каждый свой вздох, каждую неловкую улыбку на своем лице, каждый гребаный день, в котором я живу. Нет, это не могло случиться из-за секса. Это глупость. Я опять надумал. Глупый, какой я глупый. Однажды утром я не смог подняться с кровати. Просто не было никакой причины, чтобы это сделать. Лежать и смотреть в потолок, замечая, как по нему лениво ползет солнечный зайчик, было единственным доступным занятием. Сердце, казалось, больше не выполняло свою привычную функцию. Я что, уже умер? Марта принесла горячий бульон, и я, чтобы она отстала, сделал несколько глотков. Он был безвкусным, и вязким, как размоченная глина. Я видел, как они переглядываются, замечал их шепот снаружи палатки. Они пытались говорить со мной, но я их не слушал. Я и не пытался. Видел, как шевелятся их губы, слышал знакомые звуки своего имени, но не мог сложить их в связное предложение. Мозг отказывался работать, будто его кто-то вынул из черепной коробки и подменил на кусок ваты. Вечером, Кофи не выдержал. Я знал, что его терпение не железное, но сил на то, чтобы сопротивляться, у меня не было. Он зашел в палатку и сел передо мной, бегая большими темными глазами по моему уродливому серому лицу. – Ноэль, – произнес он, и я услышал скрежет зубов, громкий стук пульсации вен, редкие всхлипы Марты снаружи. Она плачет? Это все из-за меня. – Ноэль, – снова повторил Кофи, и его тяжелая ладонь упала на мое слабое костлявое плечо. – Ты уже три дня ничего не ел. Так и скопытиться можно. Лучше бы я умер. – Послушай, тебе стоит уже поднять задницу и пройтись, ладно? Мое тело – просто бесполезный кусок плоти. Я не ответил. Лишь уставился куда-то в область его подбородка, чувствуя, как по моей щеке ползет муравей – единственное живое существо, которое, казалось, не испытывало ко мне отвращения. Кофи тяжело вздохнул. Его рука убралась с моего плеча, провела по собственным белым дредам. – Ладно, – прошипел он, разворачиваясь. – Ладно. Лежи, кретин. – Мне жаль, – прошептал я, и это была не ложь. Мне было бесконечно жаль, что я – это я. Что мое существование причиняет боль этим двоим, единственным людям, которые ко мне не безразличны. Лучше бы они прошли мимо. Лучше бы оставили меня гнить там, где нашли. Кофи лишь недовольно поморщился и вышел, отшвырнув полог палатки. Я услышал, как он сказал Марте что-то резкое, сдавленное. Я, пожалуй, действительно ненавидел себя. Это была самая очевидная истина в мире. Солнце встает на востоке, трава зеленая, а Ноэль Мэттьюз — ни на что не годный кусок дерьма. *** Ее замерзшее, хрупкое тело прижалось ко мне ночью. Марта уткнулась носом в мою шею и опалила кожу горячим дыханием. Я закрыл глаза и положил свою ладонь на ее предплечье. Она двинулась еще ближе, полностью сокращая всякое расстояние между нами. – Ты не спишь, – тихо отметила она практически мне в ухо. – Не сплю. – Пойдешь со мной к костру? Мне холодно. Я, немного погодя, кивнул и, переступая через спящего Кофи, вынырнул из палатки. Я последовал за Мартой к тлеющим уголькам костра. Она села на грубую колоду, подтянув колени к подбородку, и я опустился рядом, чувствуя, как дерево впивается в плоть даже через ткань брюк. И вот мы снова здесь. Голова закружилась от приятной прохлады уличного воздуха. – Я не буду спрашивать, что случилось, – наконец сказала она, глядя вдаль, на силуэты деревьев, а не на меня. – Потому что ты все равно не скажешь. Но я хочу спросить кое о чем другом. Марта залезла в карман своей светлой курточки и достала оттуда чуть помятый картонный билет. Тот, который я нашел в кабинете Акселя. Ключ к поиску отца. Она протянула прямоугольник ко мне и я равно вздохнул. – Это, кажется, твое. Нашла в заднем кармане твоих джинс, когда забирала вещи на стирку. Я взял билет. Край картона был потрепанным, шершавым под подушечками пальцев. – Спасибо, – просипел я в ответ. – Ты уйдешь, да? – поинтересовалась Марта, и ее голос был ровным, без упрека. Она знала, что это случится. И я тоже знал. – Да, наверное. Она кивнула, задержав взгляд на моих пальцах. Я заметил, как дрогнула ее нижняя губа. Нет, нет, пожалуйста, не плачь. Тебе будет лучше без меня, обещаю. – Вам будет лучше без меня, – вторил в своим мыслям, вглядываясь в ее лицо. Она шмыгнула носом и тоскливо улыбнулась. – Тебе тоже, Ноэль. Тебе тоже будет лучше без нас. Она была права, конечно. И от этой правды внутри все сжималось. Я вымученно скривил губы в подобие улыбки и Марта, с высоким девчачьим всхлипом, поддалась вперед и крепко обняла меня, мазнув губами по щеке. Я положил ладони на ее узкую спину и нежно погладил лопатки, ощущая, как ткань на плече пропитывается влагой. Ее пальцы впились в мою спину, цепко, почти больно, будто она пыталась вобрать меня в себя, запомнить на ощупь. – Я буду скучать, – она шмыгнула носом. – Не надо, – попросил я, и голос мой сорвался. Я того не стою. Мы сидели так, может, минуту, а может, час. Пока угли в костре не потухли окончательно и холод не начал забираться под одежду. Она отпустила меня первой. Встала, отряхнула штаны и, не оглядываясь, быстро зашагала к палатке.

***

Следующим утром мы с Мартой почти не перекидывались словами, обменивались лишь печальными, прощальными взглядами. Кофи негодовал больше всех. Он ходил за мной хвостиком и пытался выведать, куда и зачем я собрался. В его глазах читались обида и злость, но под ними – неподдельный страх. Страх потерять меня. Этот страх был мне слишком знаком. Кофи привязался ко мне не меньше сестры за эти пару недель. Пока Марта щедро запихивала в мой рюкзак немного еды, чтобы я смог добраться до Парижа живым, ее брат, потупив взгляд, стоял рядом и очень шумно стучал ногой. Его нервозность была практически осязаемой. Наши глаза наконец встретились, и бомба замедленного действия сработала. – И куда ты пойдешь? – бросил он с такой язвительностью, что я чуть не подавился возмущением. – Это не твоя забота, – огрызнулся я в ответ, и брови Кофи мгновенно взлетели вверх. – О, «не твоя забота», блядь? А чья же? Кто кормил тебя, как гребаного домашнего кролика? Кто делился с тобой последним? Кто следил, чтобы ты не сдох там от одиночества и голода? И кто, в конце концов, только что подсунул тебе в рюкзак деньги на этот чертов поезд перед отъездом, а? Вся эта херня была моей заботой. Нашей. А теперь ты просто плюешь на все это и уходишь? Это несправедливо! Он выглядел как маленький, капризный ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. В его глазах блеснули яростные слезы. Кофи весь буквально дрожал от переполнявших его эмоций и я сделал шаг вперед. Это стало зеленым светом. Он впечатался в меня с размаху, прижимаясь близко-близко и уткнувшись острым подбородком мне в ключицу. Я обнял его, чувствуя, как он трясется. – Я знаю, – прошептал я ему в ухо. – Я знаю, что несправедливо. Прости. Он сжал кулаки на моей спине, потом оттолкнулся, смахивая с лица непрошеную влагу тыльной стороной ладони. – Иди ты на хер, Ноэль, – прорычал он, но злости в его голосе уже не было. – Черт бы тебя побрал. Марта положила свою тонкую, хрупкую ладонь на спину брата и подняла глаза на меня. Я набрал полную грудь воздуха, набрал полную грудь мужества, чтобы произнести сдавленное «пока» и развернуться. – Пожалуйста, будь счастлив, – услышал я ее ласковый тон за спиной. Останься. Останься. Останься. Уходи. Уходиуходиуходи из моей головы, сука, пожалуйста. Уходи-Останься.

***

Париж. Мне не верилось, что я снова его вижу. Он казался таким далеким, таким невозможным и нереальным в Бельгии. Я стоял на платформе и смотрел на прохожих, смотрел на небо, на ночные огни, на родные улицы. Данте, которого Марта, скрипя сердце, сунула мне прямо в руки перед уходом, весело вилял хвостиком у моих ног. К сожалению, его позитивный настрой я разделить не мог. Вокзал был полон людей, но я чувствовал себя абсолютно одиноким. Я зашел в туалет, заперся в кабинке и только тогда позволил себе уронить голову на сложенные локти. Все тело била мелкая дрожь, будто я только что вышел из ледяной воды. Я просидел так до тех пор, пока кто-то не начал грубо стучать в дверь. Нужно было двигаться. Я вышел, плеснул ледяной воды в лицо и посмотрел на свое отражение в потрескавшемся зеркале. Чудовище. Настоящее, неразбавленное чудовище. Можно было по слогам растягивать. Чу-до-ви-ще. Кстати, по слогам не так уж и плохо звучит. Почти как фамилия. Мне, как и отцу, подошло бы. Ноэль Чудовище. Райан Чудовище. Маме бы не подошло, в этом я был уверен. Я вышел с вокзала и еще раз взглянул на найденный билет, вчитываясь в адрес мелким шрифтом. Вышел с вокзала, прошел вдоль проспекта и свернул на узкую, плохо освещенную улочку. Воздух был густым и влажным, пахло стоячей водой, дешевым вином и чем-то резким, незнакомым. Я нашел нужный дом — ничем не примечательное здание с темно-красной дверью и единственным, тускло горящим фонарем. Что это за заведение? Я нахмурился и толкнул дверь, входя внутрь. Приглушенный свет, тяжелый запах ладана, дорогого табака и духов. Тихая, ленивая музыка, не как в клубах и барах. И маски. Повсюду черные бархатные маски, скрывающие лица. Маски на стенах в виде картин, маски на нагих юношах и девушках, томно развалившихся на низких диванах. Господи, блядь, боже. Где я? Это был не бордель. По крайней мере, не в классическом понимании. Мне стало дурно от этого места, и я уже хотел развернуться, чтобы уйти, как вдруг ко мне уверенно зашагал высокий темноволосый мужчина в маске Арлекино. Его улыбка была профессиональной и безжизненной. – Вас пригласили, месье? Или вы по рекомендации? Мой кадык дернулся, и я сглотнул собравшуюся во рту слюну, молча протягивая ему чуть смятый билет. Мужчина взял его длинными пальцами в перчатке, изучающе взглянул, затем на меня. – Ах, конечно же. Проходите. Только, прошу вас, наденьте маску. Мы заботимся о конфиденциальности каждого посетителя. И...– он взглянул на Данте, который суетился от множества разных запахов и нетерпеливо дергал ушами, – собаку, увы, придется оставить здесь. Он протянул мне маску из черного бархата. Такая же, как у всех. Я машинально надел ее, и дышать стало чуть тяжелее. Погладив щенка по голове, я привязал его поводок к ножке кресла в проходной комнате, а сам прошел внутрь. Глаза бегали по помещению, цепляясь за обнаженные тела, за руки гостей, находящиеся явно не в тех местах, в которых они должны быть. Я заметил даже парочку отбившихся от общей толпы торчков, которые с удовольствием занюхивали белоснежные дорожки у столов с напитками. Сморщив нос от отвращения, я обвел глазами неприятное сборище, пытаясь отыскать того, за кем действительно пришел. Кучка пьяниц ласкает бедного парня. Ему есть хотя бы восемнадцать? А там девушка танцует для полного мужчины с идиотским, визжащим смехом, который сквозь музыку и разговоры доносился даже до меня. Вот же мерзость. В конце концов, я заметил ажурную дверь, ведущую на затемненный балкон. Там было тихо и пусто, и я ринулся к нему через весь зал, жадно втягивая в легкие прохладный ночной воздух, пытаясь вытеснить им сладковато-тошнотворный запах пота и женских духов. Я пошарил в кармане и нашел пачку своих дешевых украденных сигарет, не вяжущихся с этим местом. Прикурил, выдохнул дым в темное ночное небо и прислонился подбородком к высокому парапету. Мне все еще хотелось верить, что я приехал не зря. Что не бросил своих друзей, которые смотрели, как я разлагаюсь заживо на протяжении нескольких дней, только ради своих эгоистичных целей. Я смотрел на сверкающие вдалеке огни Эйфелевой башни и вдыхал в легкие ядовитый дым. Затем перевел взгляд вниз, на пропасть между узкими стенами улочки. Невысоко, но если упасть головой вниз, есть шанс не очнуться. Сейчас. Сделай это сейчас. Парапет был по пояс. Один шаг — и больше не будет этой боли, этого стыда, этого вечного, всепоглощающего шума в голове. Не будет отвращения к собственному отражению в зеркале. Не будет пустоты, которая пожирает изнутри, даже когда я окружен людьми. Я затянулся последний раз и бросил окурок, наблюдая, как тот летит вниз и гаснет в темноте. Это было так же просто. Просто шагнуть. Проще, чем говорить. Проще, чем дышать. Останься. Уходи. Останься. Уходи. Останься. Я снова кинул взгляд на огни башни вдалеке. Они были такими красивыми и такими чужими. Таким же чужим резко стал и этот город, и этот балкон, и все, что ждало впереди. Даже отец. Особенно отец. Я глубоко вдохнул, наполняя легкие холодным воздухом в последний раз. Закрыл глаза, представляя не боль от удара, а тишину. Полную, абсолютную тишину. Пожалуйста, будь счастлив. Не могу, Марта. Я потерял все. Я потерял всех близких людей, потерял себя, потерял веру в жизнь. Я никогда не смогу быть счастливым. Мои пальцы разжались, но не для того, чтобы оттолкнуться от холодного камня парапета, а чтобы схватиться за него, до белизны в костяшках. Голова кругом, но не от высоты, а от осознания простой, идиотской истины: я даже на это не способен. Мне не хватало духу сделать последний, единственно верный шаг. Я отступил от края, спина с глухим стуком ударилась о стену, и я медленно осел на пол балкона. Колени подтянул к подбородку, как когда-то Марта. Маска давила, мешала дышать, и я сорвал ее, швырнул в угол. Черный бархат бесшумно приземлился на плитку. Трус. Сердце билось как сумасшедшее, взгляд метался по балкону, пытаясь ухватиться хоть за что-то. Мир поплыл. Звон в ушах нарастал, заглушая музыку, шум проезжающих автомобилей, даже стук пульса. Но нет, я чувствовал его — этот бешеный, неровный грохот где-то в горле, в висках, в кончиках пальцев. Пот выступил на лбу, ладони стали мокрыми и липкими. Я обхватил голову руками, пытаясь заставить себя дышать. Вдох. Выдох. Блядь, блядь, блядь. Я шарил руками по шершавому полу, пытаясь найти хоть что-то, за что можно ухватиться, чтобы встать. Ничего. Совсем ничего. Дверь открылась с тихим скрипом, но я даже не удосужился повернуть голову, притянув к себе колени ближе. В поле моего по-прежнему мутного зрения возникли чьи-то ноги в дорогих кроссовках. Затем этот кто-то опустился на корточки рядом со мной. Я медленно, с трудом поднял голову. Серебристо-белые волосы, словно покрытые инеем, падали на лоб, почти касаясь бровей. Юноша был в маске, но она лишь подчеркивала то, что не могла скрыть: невероятную, почти сюрреалистичную красоту. Высокие скулы, губы с четким изгибом, и самое главное — глаза. Серые, как пасмурное небо, с разводами бензина у радужки. В них не было ни жалости, ни любопытства. Было лишь спокойный, почти ученый интерес. – Дыши, – мягко приказал он, и я невольно подчинился, пытаясь вдохнуть полной грудью. Он не трогал меня. Не пытался успокоить пустыми словами. Он просто сидел на корточках, наблюдая, как я жадно глотаю ртом воздух, и его ледяное спокойствие меня пугало. – Давай вместе, – предложил юноша. – Вдох. Раз-два-три. Выдох. Четыре-пять-шесть. Я послушно выполнял все, о чем он просит, и сам не заметил, как паника отступила, а дыхание стало ровным, поверхностным. Я облегченно потер виски и благодарно, хоть и устало, улыбнулся своему спасителю. – Легче? – хмыкнул он, поднимаясь на ноги и подбирая с пола мою маску. – Кажется, твое. Я не стал одевать маску, лишь сунул ее под мышку и подошел обратно к парапету. Посмотрел вперед, вдохнул полной грудью. Вроде отпустило. – Мне бояться, что ты спрыгнешь? – выгнул бровь незнакомец и я горько усмехнулся под его настороженным взглядом. «Не беспокойся, я просто трус», – подумал я, но вслух сказал другое. – А что, я сильно похож на самоубийцу? Парень вставил сигарету в зубы и, с напыщенным смешком, поднес язычок пламени от спички к набитому табаку. – Груз красоты может оказаться непосильным для того, кто ею обладает. – Это ты так завуалированно ко мне подкатил? – Может быть. Я снова позволил себе улыбнуться и взял предложенную сигарету из его пальцев. Он смотрел на меня все это время, подперев щеку ладонью. Он лениво сощурился, и уголки его губ растянулись в кошачьей улыбке. – Я тебя здесь впервые вижу. – Я...ищу кое-кого, – ответил я, закашлявшись от крепости табака, который дал по горлу, – Райана Мэттьюза. Блондин недовольно поморщился, словно ему пришлось вспомнить самый неудачный день своей жизни, и глубоко затянулся сигаретой. Он привалился плечом к стене и запрокинул голову вверх, глядя на беззвездное небо. – Господь избавил нас от его присутствия сегодня. Мутный тип. Наркоман, одним словом. Наверное, сегодня просиживает штаны где-то в своей конуре. А тебе зачем он понадобился? Я усмехнулся, с интересом наблюдая за тем, как меняется его лицо. – Я его сын. Глаза блондина, эти охеренно прекрасные серые глаза, расширились на долю секунды. Это была единственная реакция, которую он не смог подавить. Затем его веки снова тяжело опустились, а на губах заиграла новая, странная усмешка — не насмешливая, а почти что жалостливая. – О, – только и выдохнул он. – Вот оно что. Он медленно подошел ко мне, его движения были плавными и беззвучными, как у хищника. Остановился так близко, что я почувствовал запах его дорогого табака и чего-то свежего, мятного. Затем он медленно, с интригой прямо как в мистических фильмах, снял свою маску. Слюна во рту, почему-то, начала выделяться активнее. Он был по-божески красив. Мягкий, но при этом слегка угловатый профиль лица, ровный ряд белоснежных зубов, длинные ресницы, и боже, боже, какие глаза. – Должно быть, Герцог знает, где он живет. Спроси его, может подсказать. – Герцог? – тупо уставился на него я. – В маске шута. Тут не принято раскрывать настоящих имен. Но я бы с удовольствием узнал твое, – он наклонился ближе, уткнув окурок мордой в пепельницу. – Тогда, считай, что меня зовут Чудовище, – прыснул я, а вот блондин и бровью не повел. – Можно сократить до «чудо». Я физически ощущал, как горят мои щеки. Казалось, температура в теле повысилась градуса на два минимум. Чу-до-ви-ще. Чу-до. – А я Дарсериан, – пожал плечами парень, потянул на себя ручку балкона, и исчез быстрее, чем я успел что-либо осознать. Дар-се-ри-ан.