Точка возврата

Сумерки были плотными, вязкими, закат словно отменили, снаружи уже тянуло влагой. Рогов снял форменную футболку, пошире открыл окно своего номера в профилактории и вдохнул посвежевший воздух полной грудью. Весь день над землей висел душный летний жар, нетипичный для конца сентября, и вот его наконец-то начало прибивать первыми легкими каплями дождя. Павел написал, что уже освободился и сейчас зайдет; ожидание, сидевшее внутри Германа жестким клубком весь месяц после посадки, начало разрастаться, давить на каждую клеточку тела. Нетерпеливых не берут в космонавты. Дело известное. Не каждый способен ждать своего полета годами, глядя, как мимо шагают в космос такие же, как ты, перспективные, молодые и здоровые. Стальные нервы нужно иметь. Рогов от природы был наделен крепкой нервной системой, полетов своих дожидался спокойно, концентрируясь на текущих делах, повышая компетенции. Но прямо сейчас его терпение давало сбой. Переписки в мессенджере и редкие звонки − вот и всё, чем им с Павлом приходилось довольствоваться в последнее время, у их экипажей после посадки были разные программы, поэтому пересечься, даже случайно, никак не получалось. Наконец медики дали добро на профилакторий (две недели в Подмосковье, потом Сочи), и можно было наконец увидеться, ощутить хотя бы пожатие руки. Только вот потребность быть рядом стала еще острее... Долгожданный стук в дверь заставил сердце споткнуться, зачастить. − Привет, − негромко, на выдохе сказал Пашка. Во взгляде его помимо радости Рогов подметил... неуверенность. А ведь и правда. По возвращении прижало не только физически. Навалились земные дела: острый период реабилитации, медицина, отчеты, конференции, послеполётные обязательные эксперименты… Семья. И снова отчеты. Знать, что в этой круговерти между ними двумя всё осталось как прежде, было особенно необходимо, Рогов это понял сейчас. В себе-то он был уверен, поэтому положил ладонь Пашке на затылок, притянул ближе, хотел сказать − да, всё как прежде, ты мой, а я твой, − и вместо слов поцеловал жадно, сминая губами все сомнения. Месяц − это оказалось долго, слишком долго. Тридцать дней не ощущать его так близко, не касаться… Усилием воли можно на какое-то время подавить тоску и желание, всё-таки самодисциплина − второе имя их профессии. Но, как приговаривал один шутник, «все мы люди, все мы человеки»: оказавшись рядом, кожа к коже, контролировать себя намного сложнее. Поэтому все разговоры потом. − Дверь... − шепнул Павел. Во взгляде его уже не было неуверенности − только голод. Рогов протянул руку, щелкнул замком, отсекая их обоих от остального мира. Гравитация − все-таки хорошая штука, мелькнула мысль, когда Пашка, такой же нетерпеливый и жадный, первым сделал то, что хотелось обоим там, наверху: подтолкнул к кровати, навалился, пытаясь одновременно и удержать и избавиться от собственных рубашки и джинсов. Уселся на бедра, и его тяжесть вышибла остатки здравомыслия. От того, что ласки уже не были невесомыми, неловкими, украденными, от того, что сейчас можно всё, внутри полоснуло восторгом. Когда они наконец вытряхнулись из одежды, Герман провел горячими пальцами там, где больше всего нравилось, по впадинкам в паху. Сильнее, чем делал это в невесомости, даже, наверное, грубовато, но Пашка только чертыхнулся сквозь стон, мгновенно покоряясь каждому движению. Посмотрел так, что Рогов не выдержал, рванулся, вжимая его в постель, едва удерживаясь, чтобы не оставить ярких и болезненных следов на коже. Накрыло посильнее, чем на станции; там всё было нежно, трепетно, но каждой ласке чего-то недоставало − полного уединения? силы тяжести? − а сейчас Рогов дорвался, не волнуясь о том, что надо зафиксироваться… Пашка вдруг обхватил его бедрами и коротко, жарко качнулся навстречу. Это было такое недвусмысленное и откровенное предложение, что Герману показалось, будто все звёзды Млечного Пути вспыхнули перед глазами. − Паша… − шепнул он в шею. − Не дразни так, не надо… − Не тупи, Рогов, − отозвался Павел, сильно сжимая пальцами его волосы. − Резинки в переднем кармане… Не могу больше. Хочу. Хочу тебя. В его глазах было всё, он не просто доверялся − он требовал. Требовал то, что они негласно обещали друг другу, и у Германа сейчас не было ни одной причины отказать ему. И себе. Им не впервой было вместе находиться в чём-то новом, незнакомом, но теперь это касалось только их двоих. Сквозь острое возбуждение, изнывая от тугого жара, Рогов поймал это ощущение: оно было сродни выходу в Пространство, навстречу тому самому, громадному и неизведанному. Вселенная, которую Рогов видел воочию, стала размером с комнату, пульсировала в ритме их дыхания, быстро, рвано. Он замер, давая привыкнуть, и кадрами на матрице запоминал моменты, как Пашка неосознанно вцепляется в спинку кровати, как напряжены его покрытые испариной мышцы. − Расслабься, − выдохнул он в полуоткрытые губы. − Я подожду… Больно? − Нормально, − еле слышно отозвался Пашка. − Давай же, давай!.. Рогову пришлось прятать рычащие стоны в его плече. Найти ритм, который нравился обоим, оказалось легко; только вот терпения не осталось совсем, слишком долго ждали. Герман хотел быть осторожным, но, кажется, не смог… Пашка содрогнулся, подаваясь навстречу, и эта его сладкая судорога отозвалась в теле Рогова жаркой волной, оставила в реальности лишь прерывистый всхлип, невидящий, ошеломленный взгляд, в котором еще плескалось пережитое удовольствие, влажные поцелуи на приоткрытых губах, остро пахнущие капли пота на ключицах. Неужели всегда так ощущали друг друга − вплавляясь каждой клеточкой?.. За окном уже шуршал дождь, и кроме его уверенной поступи больше не было слышно никаких звуков. Герман вытянул руку, и ладонь тут же стала мокрой. Вдоль дорожек профилактория зажглись желтоватые фонари. А еще впервые пахнуло настоящей осенью, тонко, но осязаемо и пряно. Пашка, закончив плескаться в душе, подошел, прижался сзади, сильный и влажный, обнял за плечи. − Грустишь? − Нет, что ты, − качнул головой Рогов, поглаживая его руки. Никакой грусти действительно не было, просто не хотелось выбираться из маленького уютного кокона, который они здесь сплели, поэтому Герман уточнил. − Останешься до утра? − Конечно, − фыркнул Павел, дыша ему в затылок. − У меня еще столько планов на нарушение режима сна... Рогов развернулся и взял его лицо в ладони. Первый, самый острый голод был утолен, и теперь хотелось ласкать неспешно, тягуче, чтобы Пашка таял и выгибался под его руками. Крепко держать, пробовать на вкус, пить его стоны, его дыхание. Снимать губами дрожь удовольствия… − У тебя, я вижу, тоже есть планы… − пробормотал Пашка, глядя в глаза, считывая Роговское настроение как сканер. − Да, − сказал Герман, наклоняясь к его губам. − На тебя.