Запах его власти

Снег ложился на плечи, таял на щеках, смешиваясь с потом и усталостью. Мир вокруг казался выжженным — звуки глушились ватой, запахи стерильности и железа ещё стояли в носу. Лея шла, едва переставляя ноги. Каждый шаг отдавался болью в теле, в котором всё ещё эхом пульсировал жар недавней течки. Она ненавидела себя за то, как её кожа помнила его запах. За то, что желание пришло не по её воле, а по одному лишь образу — его рук, его шеи, его дыхания. Никогда раньше это не было так мучительно, так унизительно. И вдруг — он. Дамиан стоял у ворот, как будто всё рассчитал: снег, свет, её разбитость. Пальто цвета стали, перчатки, в руках — букет белых лилий. Холодный, безупречный, опасно спокойный. Её сердце сжалось. Ноги будто сами замедлили шаг. Она попыталась пройти мимо, но шаг сорвался — тело предало. Он поймал её, легко, будто ждал. Рука — уверенная, тёплая, слишком близко к коже. Его запах — приглушённый, но ощутимый: металл, амбра, дым. — Тише, — сказал он негромко. — Всё закончилось. Она хотела ответить, но голос не слушался. Всё внутри горело — стыдом, яростью, виной. В ней всё ещё звенело это ужасное знание: её тело текло от него. — Не надо, — выдохнула она, пытаясь отстраниться. — Не прикасайся… — Я держу, потому что ты не можешь стоять, — спокойно ответил он. — Не потому что хочу. Но в его голосе звучала ложь — мягкая, почти нежная, но ложь. Он хотел. И она это чувствовала каждой клеткой. Он взял её за локоть, направляя к машине. Она не сопротивлялась — не могла. Двигалась, как во сне, словно каждая её попытка бороться уже была учтена в его плане. Дверца захлопнулась — мягко, без звука. Внутри — тепло, кожа, аромат кофе и его. Он сел рядом, не напротив, и, не говоря ни слова, протянул бутылку воды. — Выпей. Она взяла. Рука дрожала. От воды пахло лимоном и мятой — всё, что ассоциировалось с чистотой. Она пила, чувствуя, как горло сжимается. Он наблюдал, не мигая. Словно каждое её движение — тоже его собственность. — Ты измотана, — произнёс он тихо, почти с сожалением. — Сегодня ни работы, ни разговоров. Только отдых. — Не нужно заботы, — прошептала она.— Я не твоя. Он улыбнулся. Едва. — Это вопрос времени. Она отвернулась к окну, глядя на снег, а внутри всё ещё звучало это страшное признание: тело знает его лучше, чем она хочет знать сама. Пар висел в воздухе, как дым от тихого пожара. Свет — мягкий, приглушённый, почти интимный. Ароматы — жасмин, лаванда, лёгкая примесь его парфюма, будто и сам воздух принадлежал ему. Лея едва переставляла ноги, когда он провёл её по белому мрамору к огромным стеклянным дверям. За ними — спа, где всё было слишком красиво, слишком дорого, слишком похоже на ловушку. — Мне не нужно это, — прошептала она. — Я просто хочу домой. — Домой? — он приподнял бровь, глядя на неё так, будто она сказала нечто наивное. — Ты уже дома. Просто ещё не поняла этого. Он снял с её плеч пальто, и она вздрогнула от прикосновения — короткого, осторожного, но слишком знакомого. Он заметил. И, не говоря больше ни слова, провёл её дальше — туда, где стены дышали тёплым паром и дорогими ароматами. Её раздели и завернули в тонкое полотенце, и в этот момент она поняла, что он не собирается уходить. Он сел в кресло у стены, в тени, руки на подлокотниках, взгляд — прямой, внимательный. — Выйди, — процедила она сквозь зубы, прижимая полотенце к груди. — Я не буду при тебе… — При мне? — он улыбнулся, чуть склонив голову. — Лея, я не касаюсь тебя. Я просто наблюдаю. — Это одно и то же! — выдохнула она, сжимая ткань, будто щит. Он не ответил. Только посмотрел — долго, спокойно, с лёгким сожалением, будто она была не женщиной, а шедевром, который он заказал, но который вдруг решил сопротивляться кисти художника. Массажистка прошла ладонями по её спине, масло разлилось по коже тёплой рекой. Лея закрыла глаза, пытаясь не думать о нём, но чувствовала — его взгляд, вес, присутствие. Каждый раз, когда дыхание мастера касалось её плеч, внутри звучал его голос: "Расслабься." Она сжимала пальцы, цепляясь за простыню, но тело предательски откликалось — память течки всё ещё горела под кожей. — Она напряжена, — тихо сказала массажистка. — Она всегда такая, — ответил он. — Упрямая. Голос низкий, ровный, тёплый — но за мягкостью сталь. Лея рывком приподнялась на локтях, полотенце чуть сползло с плеч. — Ты… выйди. Немедленно. Он поднялся. Шаг. Второй. Остановился рядом. Склоняется к её уху, тихо: — Я выйду, если ты попросишь не злостью, а по-настоящему. Она не смогла. Только зажмурилась, чувствуя, как дрожит тело. Он выпрямился, его пальцы легко провели по её волосам. — Вот и всё, — шепнул. — Не бойся. Я просто хочу, чтобы тебе стало лучше. И снова сел. Когда её окунули в ванну с жасмином, он стоял рядом. Его пальцы скользнули по её щеке, убирая прядь волос — осторожно, почти нежно. Она вскинула взгляд, готовая снова укусить словом, но он сказал тихо: — Не бойся смотреть на меня, Лея. Я не зверь. — Нет, — прошептала она. — Ты хуже. Он улыбнулся. — Возможно. Но ты всё равно не отворачиваешься. Когда всё закончилось, её кожа блестела, волосы лежали идеальными волнами. Он стоял за спиной, в отражении зеркала — спокойный, собранный, чуть слишком близко. — Вот теперь ты снова дышишь, — сказал он, касаясь её плеча. Она встретила его взгляд в зеркале, глаза — усталые, но живые. — Это не дыхание, Дамиан. Это выдох после удара. Он наклонился ближе, и в его голосе прозвучала опасная, болезненная нежность: — Тогда позволь мне стать тем, кто примет удар на себя. И она ненавидела себя за то, что на мгновение захотела ему поверить. Белый зал сверкал, как декорация из чужого сна. Свет падал сверху мягко, подчеркивая изгибы зеркал и блеск стекла. На вешалках — шелк, бархат, шифон, как палитра из дорогих снов. Лея стояла посреди этого театра ткани, стиснув зубы. Вокруг неё — стилисты, портнихи, запах духов, кофе и напряжения. Она чувствовала себя не женщиной, а фигурой из витрины, чужой и неживой. На кресле, чуть в стороне — Дамиан. Сидит спокойно, нога на ногу, пальцы сомкнуты на подлокотниках. Он не говорит громко — и всё же его тишина слышнее слов. — Следующее, — произносит он тихо, и это звучит не как просьба, а как дирижёрский взмах. Следующее платье — красное, слишком откровенное. Она выходит, держа подбородок гордо, будто идёт на бой. Его взгляд медленно поднимается от туфель к плечам. Пауза. — Нет. — Почему? — бросает она. — Не хватает выреза? Или слишком много ткани? — Слишком очевидно, — спокойно отвечает он. — Красота не должна кричать, Лея. Она должна заставлять смотреть. Он переводит взгляд на дизайнера: — Она не женщина в платье. Она — сама сцена. Сделай так, чтобы зритель боялся отвести взгляд. Дизайнер, мужчина с длинными пальцами и глазами художника, вдруг замирает. Он кивает — и впервые понимает, чего хочет этот человек, сидящий в кресле. Следующие наряды меняются один за другим: Насыщенные оттенки, строгие линии, мягкий блеск тканей. С каждым выходом она становится другой — собранной, невесомой, недосягаемой. Он наблюдает. Не просто смотрит — измеряет взглядом, будто проверяет каждую деталь на вкус. В этом есть нечто болезненно красивое. Он не желает её вульгарности. Он добивается совершенства — в ней. — Повернись, — говорит он, и голос звучит чуть ниже, чем нужно. Она поворачивается. Медленно. Зеркала отражают их обоих — он за ней, словно тень, безмолвный властелин этой сцены. Дизайнер бормочет, почти восхищённо: — Господи… это не просто женщина. Это эстетика. Это воплощение идеи. Дамиан кивает. — Теперь ты понимаешь. Она — не украшение. Она — момент. Лея бросает короткий, злой взгляд. — Момент, который ты купил? Он встаёт, подходит ближе, останавливается напротив. — Нет, — произносит он тихо. — Момент, который я создал. К концу примерок дизайнер уже не шепчет — он почти поёт, кружится вокруг Леи, поправляя подол, восторженно: — Это обложка! Это икона! Её нельзя трогать, только смотреть! Дамиан улыбается, и этот жест — опасно мягкий. — Именно. Только смотреть. Он кладёт ладонь ей на плечо — лёгкое, почти незаметное прикосновение. И говорит: — Двенадцать платьев. Все. Отправьте счёт. Дизайнер ахает: — Господин Мерсер, это же коллекция, целая линия! — Именно, — отвечает он спокойно. — Линия одной женщины. Когда они выходят из зала, Лея идёт впереди, подбородок чуть выше. Он идёт за ней — медленно, спокойно, с лёгкой улыбкой. Она злится. Он доволен. «Он не одел меня. Он вылепил. Сделал из плоти идею, из воли — форму. И всё равно я пойду за ним. Не потому что хочу. А потому что уже не могу иначе.» Машина плавно скользила по вечерней улице — за окнами огни города расплывались в зеркале дождя. Тишина внутри была натянутой, как струна. Только ровное дыхание двигателя и редкие вздохи. Лея сидела, повернувшись к окну. В пакете рядом — коробки, ткани, шелк, его «выбор». Платья, которые стоили больше, чем она зарабатывала за год. — Объясни, — сказала она наконец, голос сдержан, но в нём дрожит усталость. — Зачем всё это? Я же просто помощница. Он не сразу ответил. Сначала — лёгкий поворот головы, потом короткий смешок. Низкий, тёплый, опасный. — Просто помощница, — повторил он, словно пробуя слова на вкус. — Разве? — А кто тогда? — она посмотрела на него. — Манекен? Декорация? Или твоя игрушка? Он улыбнулся — не весело, но с тем холодным удовлетворением, которое всегда появлялось, когда она пыталась бунтовать. — Ни то, ни другое. — Тогда зачем мне двенадцать платьев? — продолжила она. — Я хожу на работу, а не на подиум. Если тебе некуда девать деньги — отдай их на благотворительность. Или… — пауза, горечь в голосе. — Или просто мне. Он повернул голову, и в полумраке его глаза казались почти чёрными. — А ты взяла бы? Она сжала губы. — Нет. — Вот именно. — Он усмехнулся. — Платья ты хотя бы не выбросишь из гордости. Она фыркнула, отвела взгляд. — Великолепный аргумент, — пробормотала она. — Логика уровня психопата. Он засмеялся, мягко, тихо, будто этот смех мог её погладить. — Возможно. Но ведь тебе идёт. Она замерла. Он наклонился чуть ближе, едва касаясь её плеча пальцами. Его голос стал ниже, почти бархатным: — Это сюрприз. И если я скажу зачем — не будет интересно. — Я не люблю сюрпризы, — прошептала она. — Ты просто не привыкла, что кто-то выбирает что-то тебя, — ответил он. — Ты привыкла, что выбирают тебя. Она резко повернулась к нему — глаза вспыхнули. — Хватит. Он не отстранился. — Тогда перестань злиться на то, что тебе дают не боль, а роскошь. Он откинулся на спинку кресла, взгляд снова скользнул к окну. Тонкая усмешка осталась на губах: — Расслабься, Лея. Я просто делаю тебя… соответствующей. — Соответствующей чему? — выдохнула она. Он не ответил сразу. Только провёл пальцем по обивке сиденья — будто рисовал что-то невидимое. Потом тихо произнёс: — Тому, что я задумал. Она замолчала. А он — улыбнулся чуть шире. Потому что молчание означало, что она уже играет по его правилам. Днём жизнь Леи была выверена до секунд — офис, совещания, курсы, визиты к Миле. Каждый её день — расписание, которое выстроил он. Но вечера… Вечера принадлежали другому миру — пропитанному светом рампы, шелестом занавеса и звуком оркестра. Он сам выбирал ей платье в гардеробной — касался ткани пальцами, словно проверяя, насколько она мягко ляжет на её кожу. Выбирал туфли, украшения, тон помады. И каждый раз, когда она смотрела в зеркало — не узнавала себя. В театрах — отдельная ложа. Полумрак, свет свечей. Они сидели рядом, почти касаясь плечами. Он наклонялся к ней, шептал на ухо: объяснял смысл сцен, историю автора, говорил спокойно, сдержанно — но так, что каждое слово касалось её, будто кожа улавливала вибрацию его голоса. Феромоны — тонкие, изощрённые, не грубые, как у других. Они не давили — они проникали, расползались по венам, вызывали странную ясность, в которой чувствовать становилось опасно приятно. Она ловила себя на том, что ждёт этих вечеров. Не ради платьев, не ради искусства — ради этого ощущения жизни, тепла, огня, который возвращался в неё с каждым его шепотом. Он не касался. Он наблюдал. Наслаждался тем, как она смотрит на сцену, как дыхание её сбивается от музыки, как пальцы дрожат, когда скрипки становятся слишком громкими. Он любил видеть, как в ней просыпается что-то, что давно умерло. И в эти мгновения она — живая. Не вещь, не проект, не помощница. Просто женщина, впервые смотрящая на красоту без страха. «Он оживляет меня не лаской, а искусством. И я ненавижу, что ему это удаётся.» Музыка стихала, ноты тянулись в воздухе, будто последние вздохи умирающего мира. Сцена впереди дрожала в мягком золоте света, но Дамиан не видел её. Он смотрел на Лею. На изгиб её шеи, на мягкий отблеск от ламп в её волосах, на то, как она, затаив дыхание, следила за актёрами, не замечая, что сама стала зрелищем. Он сидел вполоборота, чуть наклонившись — достаточно близко, чтобы чувствовать, как её дыхание колышет воздух между ними. Каждое её движение отзывалось в нём почти физически: как если бы она прикасалась к его коже изнутри. Музыка смолкла. В зале — гробовая тишина. И только его голос, низкий, почти не слышный, прорезал её: — Так вот какая ты, когда настоящая. Он не смотрел на сцену — не нужно. Всё, что имело значение, было в полумраке рядом. Она повернула голову — их взгляды встретились. В её глазах отражался свет сцены, но он видел не отражение — пламя. Тонкое, живое, упрямое. Он чувствовал, как это пламя хочет вырваться, и в то же время — как она его душит, боится. Эта смесь боли, желания и стыда — доводила его до безумия. Внутри него всё звенело от напряжения. Сдержанный, он сидел неподвижно, но пальцы на подлокотнике дрожали. Он хотел коснуться — не для ласки, а чтобы убедиться, что она настоящая, что не растворится, как звук. «Она не понимает, что делает со мной. Не знает, как ломает, просто дыша рядом.» Её плечо вздрогнуло от музыки, и он тихо вдохнул её запах — не феромоны, просто она. Сладость кожи, нота шампуня, что-то упрямо женское, живое. Она не ответила. Только опустила взгляд, будто прятала в ресницах своё сердце. А он продолжал смотреть. Так, как смотрят на редкое искусство — не смея дотронуться, потому что любое прикосновение разрушит магию. Но внутри, за этой безмятежностью, зрела буря. Неправильная, тёмная, болезненно-красивая. И когда оркестр вновь начал играть, он понял, что не слышит музыки — только её дыхание. И этого звука ему было достаточно. Дом встретил их тишиной. Снег хрустел под сапогами, огни холла мерцали мягко, отражаясь в стеклянных стенах. Она шла впереди, чувствуя, как напряжение сцены ещё вибрирует под кожей — музыка, свет, его дыхание рядом в ложе… Теперь — только тишина. И он. Он закрыл за ними дверь, медленно, беззвучно. Снял перчатки. Шаги его были уверенные, будто он возвращался не домой, а в пространство, где всё — его. Даже она. Лея потянулась расстегнуть пальто — дрожь в пальцах выдала усталость. Он подошёл ближе. — Позволь, — сказал тихо. Его пальцы — холодные после улицы — коснулись её шеи, откинули волосы, расстегнули верхнюю пуговицу. Ткань шуршала, воздух стал гуще. Лея подняла голову. И на долю секунды их взгляды встретились. Не взгляд хозяина и подчинённой. Не хищника и добычи. Что-то другое — острое, как ток, как удар сердца, как голод. Он стоял слишком близко. Слишком. «Без феромонов. Без приказов. Просто он. Просто я. И это хуже.» Губы пересохли. Воздуха стало мало. Он не двигался, просто смотрел. Как будто изучал, где кончается её страх и начинается желание. Она сделала шаг назад. — Не смей, — выдохнула она. Но голос сорвался — не от злости, от дрожи. Он чуть склонил голову, не отводя глаз. — Что именно не смей? Она оттолкнула его — резко, отчаянно. Пальцы скользнули по ткани его рубашки. Пятка соскользнула по мрамору, каблук предательски поехал, и мир качнулся. Он поймал её прежде, чем она упала. Одним движением. Рука на талии, другая — на затылке. Слишком крепко, слишком уверенно. — Тише, — его голос — низкий, ровный. — Всё хорошо. Она билась, пыталась вырваться. Но чем сильнее сопротивлялась, тем спокойнее он становился. — Не трогай! — её дыхание было прерывистым, почти рыданием. — Тогда перестань дрожать, — тихо. — Я просто держу. Мгновение — и напряжение спадает, будто нить внутри рвётся. Она тяжело выдыхает, всё ещё в его руках. Слышит его сердце — ровное, как шаги по камню. Он ждёт, пока дыхание выровняется, потом медленно отпускает. Шаг назад. Расстояние восстановлено. — Иди спать, — говорит он тихо. — Завтра будет легче. Она молчит, только кивает. И уходит, не оборачиваясь. За спиной — его голос, едва слышный, почти шепот: — Не бойся меня, Лея. Я не причиню тебе боли, если ты не попросишь. Она захлопывает дверь спальни, прижимается к ней спиной, замирает. Мир снова тих. Только пульс — громкий, рваный. И внутри — жар, от которого невозможно сбежать. Свет со сцены бил мягко, как через дым — золотые и тёплые тона растекались по полу, по её коже, по ресницам. На сцене двое — юные, чистые, влюблённые. В их движениях было что-то невыносимо простое, как дыхание до первого греха. Лея смотрела, и где-то внутри всё ломалось. Её пальцы дрожали. Глаза наполнялись солью, но она даже не замечала, что плачет. «Я не знаю, как это — быть чистой. Я не помню, когда впервые чувствовала что-то настоящее, а не продавала чувства.» Одна слеза скатилась по щеке. Она смахнула её — поздно. Рядом — движение. Он наклонился ближе, так, что дыхание коснулось её виска. Тихо, почти не шевеля губами: — Не прячься. Это красиво. Она повернула голову — и встретилась с его взглядом. Там не было жалости. Только странное, опасное восхищение. Его пальцы — медленно, осторожно, будто касаются фарфора — коснулись её щеки. Подушечки пальцев горячие, чуть шершавые. Прикосновение длилось миг, но внутри время разорвалось. Он шепнул: — Ты не грязная, Лея. — Я... — она не смогла договорить. Воздух вырвался сдавленным звуком. — Тебя просто никто не берёг. Слова, простые, будто нож под кожу. Она чуть дрогнула. Их лица оказались слишком близко — до касания дыхания, до опасной грани. Мир сузился до этого расстояния. Музыка на сцене смолкла, зал затаил дыхание, но они этого не слышали. Она чувствовала, как его запах — металл, кофе, кожа — наполняет её лёгкие. Желание — не из феромонов. Настоящее. Живое. Слепое. Рожденное тем, что он видит в ней человека, а не вещь. Она едва заметно подалась вперёд. И тут же отпрянула. Почти вскрикнула от собственных мыслей. Он не попытался удержать. Только посмотрел, спокойно, с тенью улыбки, в которой больше боли, чем удовольствия. Она закрыла лицо ладонями. — Прекрати... — шепнула. — Что именно? — тихо, мягко. —Смотреть? Она не ответила. Слёзы снова потекли, уже без звука. Он откинулся на спинку кресла, отвернулся к сцене. Но его ладонь всё ещё лежала между ними, открытая, будто предлагала выбор. И Лея знала — если дотронется, всё кончено. Но страшнее всего было то, что она хотела дотронуться. «Я не боюсь его. Я боюсь себя рядом с ним.» Солнечный свет бил сквозь жалюзи, ломаясь на острые полосы. Кабинет пах кофе, кожей и напряжением. На столе — газета. Её услужливо передала секретарь. На первой полосе — они. Он и она. Его рука на её талии, его губы — слишком близко к уху. Кадр будто вырезан из чужого сна. Заголовок кричал крупным шрифтом: «Измена?! Наследник корпорации Мерсер и его новая муза? Скандал вокруг невесты Дамиана Мерсера!» Лея стояла, сжимая газету так, что побелели пальцы. Глаза жгло не от света — от стыда. Не оттого, что её осуждают. Оттого, что в этом снимке есть правда, от которой она не может сбежать. Её дыхание стало коротким. «Он почти женат. А я — просто игра. Украшение на руке, пока не наскучу.» Он вошёл — уверенно, спокойно. Как будто ничего не случилось. Как будто этот мир подчинён ему даже в скандале. — Видел? — тихо, без приветствия. Она не поднимала глаз. — Да. Он подошёл ближе, сел на край стола напротив. Газета всё ещё была в её руках, но теперь — как щит между ними. — Похоже, журналисты наконец заметили, — произнёс он почти лениво. — Это не смешно, — её голос сорвался. — Я и не смеюсь. Она положила газету на стол, наконец встретив его взгляд. — Твоя невеста… Это всё унизительно. — Для кого? Для неё? — он наклонился ближе. — Для меня. — холодно. Он задержал дыхание, смотря на неё. Мгновение — и в его взгляде промелькнуло то, чего она боялась: злость. Не громкая, не открытая — тихая, опасная, как шторм за стеклом. Он встал, подошёл ближе, вплотную. — Значит, теперь ты волнуешься о её чувствах? — Я волнуюсь о своём имени, — ответила она, стараясь не отступить. — Слишком поздно. Твоё имя уже связано с моим. — Я не твоя. — Нет, — мягко, почти шепотом. — Но ты и не свободна. Он сделал шаг назад, как будто даруя пространство. Но воздух между ними остался натянутым, как струна. — Если хочешь, я позабочусь, чтобы статья исчезла, — спокойно сказал он. — А что потом? Новая статья? Новая игрушка? Он усмехнулся. — Вот это мне и нравится — твои слова всегда звучат так, будто ты сама себе не веришь. Она отвела взгляд, пряча дрожь в руках. Он видел это — и наслаждался. — Продолжай держать дистанцию, — произнёс он, подходя к двери. — Это даже возбуждает. Он ушёл, оставив после себя запах своего парфюма и ощущение, будто воздух в кабинете стал тяжелее. Газета осталась лежать на столе — как доказательство того, что из этой игры выхода больше нет. Офис к вечеру пустел. Свет из окон дробился на холодные линии, стекло казалось ледяным, воздух — густым, пропитанным тишиной и напряжением. На столе Леи лежало заявление об увольнении — аккуратно, с подписью. Всё просто. Всего несколько строчек, но каждая из них была криком. Она выключила монитор, взяла пальто и почти дошла до двери. Щелчок. Он стоял у выхода. Дамиан. Без пальто, с расстёгнутым воротом рубашки, с глазами цвета холодного металла. — Решила уйти, не попрощавшись? Голос ровный. Слишком ровный. — Я подала заявление, — спокойно. — Утром Клэр передаст тебе. Он медленно подошёл ближе, не мигая, как хищник, двигающийся по кругу. На лице ни одной эмоции — только сдержанное, опасное спокойствие. — Ты не можешь уволиться. — Могу. — Нет. Она выпрямилась, стараясь не отступать. — Я не твоя собственность. — Серьёзно? — усмехнулся он, тихо. — После всего, что я сделал? Он шагнул вперёд. Между ними остался метр. Потом — полметра. Она чувствовала его феромоны — не напор, а тонкую нить, как капкан, закрывающийся без звука. — Я не просила, чтобы ты что-то делал, — выдохнула она. — Но ты пользовалась этим. — Я просто работала. — Ты жила в моём доме, дышала моим воздухом, носила то, что я выбирал. Он наклонился ближе, до шёпота. — Ты даже пахнешь мной, Лея. Думаешь, кто-нибудь в этом здании теперь поверит, что ты просто уйдёшь? Она вскинула подбородок. — Пусть думают, что хотят. — Думают не они, — прошептал он, глядя прямо в её глаза. — Думаю я. Он ударил ладонью по стене рядом с её лицом — не по ней, но так, что воздух дрогнул. — Ты не понимаешь, что натворила этой газетой, этим своим бегством? Я месяц строил вокруг тебя порядок, чтобы тебе было безопасно. — Это не безопасность. Это клетка. — Клетка, где ты жива! — вспыхнул он, резко. — Там, где тебя нашли бы твои прошлые клиенты, ты бы не выжила. Он остановился, тяжело дыша. Тишина снова легла между ними. Она смотрела прямо. — Может, я и не выжила бы. Но это хотя бы был бы мой выбор. Он сделал шаг назад, будто её слова ударили сильнее пощёчины. Пальцы дрогнули, губы сжались, но взгляд не потух. — Ошибаешься, — тихо сказал он. — Я — твой выбор, хочешь ты этого или нет. Он повернулся к двери, приоткрыл её. — Завтра ты вернёшься на своё место. Без заявлений. Без игр. Пауза. — Иначе я покажу, что значит мой гнев. Дверь закрылась за ним. Запах металла, кофе и его гнева остался висеть в воздухе. Лея стояла, не двигаясь, чувствуя, как по коже бегут мурашки. Она знала — он не угрожал впустую. Но где-то глубоко под страхом было другое чувство. Непростительное. Желание, чтобы он всё-таки вернулся. Отель дышал тишиной — стерильной, как больничная палата. Белые стены, шторы, за которыми мерцал ночной город, и чужая постель, пахнущая хлоркой и одиночеством. Лея сбросила пальто прямо у двери, не включая свет. Телефон остался в сумке — он звонил. Она видела экран, но не ответила. Просто легла, натянула одеяло до подбородка и замерла. Всё внутри будто выжгло. > «Он забрал у меня воздух. И теперь без него дышать больно.» Она не ела, не вставала, не думала. Сутки проскользнули, как одно бесконечное утро. Только сон — вязкий, как туман, и сновидения, где он всё ещё рядом. Когда за окном погас неон, раздался стук. Резкий. Властный. Она не успела встать — дверь распахнулась. Он вошёл без приглашения. Пальто распахнуто, взгляд — ледяной, но под этой холодной поверхностью кипело что-то опасное. — Ты решила спрятаться? — тихо, ровно. Она села, пряча лицо в ладонях. — Уйди. — Нет. Он подошёл ближе, сел на край кровати. От него исходило тепло — не успокаивающее, а подчиняющее. Его запах, его феромоны — плотная волна власти, не касаясь, он уже приказывал. — Я не твоя, — выдохнула она. — Повтори, — попросил он. — Громче. — Я не твоя! Он усмехнулся — низко, почти горько. — Тогда почему ты не уехала? Почему не заблокировала мой номер? Почему спишь в платье, будто ждёшь, что я вернусь? Она вскочила, но он мгновенно встал, перехватил её запястье. Не грубо — но так, что сопротивляться стало бессмысленно. — Отпусти, — сорвалось с её губ. — Если бы ты действительно хотела, чтобы я ушёл, — он наклонился ближе, — ты бы не смотрела на меня вот так. Тишина между ними была почти физической. Он держал её руку, пока она не перестала дёргаться, пока дыхание не стало ровнее. — Поедем, — сказал он спокойно. — Я не хочу. — Я тоже не хотел злиться. Но вот мы здесь. Он наклонился, застегнул на ней пальто, как ребёнку. — Мы закончим этот разговор дома. И она подчинилась. Не из страха. Из усталости. Из того странного ощущения, что сопротивление — это просто другая форма зависимости. «Я думала, свобода — это уйти. Но, может, это — понять, от кого не уйдёшь никогда.» Дом встретил их тишиной — не уютом, а гулкой пустотой, как эхо после выстрела. Снег падал за панорамными окнами, приглушая звуки города. Дамиан шёл впереди — не глядя на неё, не говоря ни слова. Каждый его шаг отдавался в ней. Металл. Камень. Контроль. Он снял пальто, бросил на спинку кресла — небрежно, будто оно мешало дышать. Повернулся к ней. Свет упал на его лицо: холод, усталость и сдержанный гнев. Тот гнев, который не кричит. Он просто существует. Лея стояла у входа, пальцы всё ещё дрожали от его прикосновения. Она подняла глаза. — Зачем ты это делаешь? — тихо. Он молчал. — Я не твоя собственность. Я… я вообще никто. Он шагнул ближе. — Ещё раз, — сказал спокойно. Она сглотнула, выпрямилась. — Я — никто. Просто бывшая шлюха, которую ты подобрал с улицы и решил исправить. Щелчок. Тишина. Он остановился прямо перед ней. Глаза — стальные, блестят. — Не смей, — голос стал низким, опасным. — Почему? Это правда. Твоя невеста — утончённая, из хорошей семьи. А я — грязь. — Замолчи, Лея. — Нет. Пусти меня. Я не обязана притворяться тем, кем ты хочешь меня видеть. Он резко схватил её за подбородок, заставил поднять взгляд. Не больно, но жёстко. — Ты думаешь, я смотрю на тебя и вижу грязь? — шепчет он. — Я вижу женщину, которая заставляет меня забывать, как дышать. Он отпускает. Резко. Словно обжёгся. Отходит к окну, сжимая пальцы в кулак. Секунда — и звук удара. Его рука бьёт по стеклу так, что дребезжит весь дом. — Прекрати, — говорит она, едва слышно. Он поворачивается. И в этот миг в его лице нет гнева. Только что-то страшнее — страх. Настоящий. Он подходит снова, медленно, будто боится спугнуть. Рука касается её плеча — не властно, а почти осторожно. — Никогда не называй себя так, — тихо. — Никогда. Она молчит, но дыхание сбивается. Его взгляд тянет, ломает, держит. И только сейчас она видит — это не ярость. Это зависимость. Его. Он тянет руку, как будто хочет коснуться щеки — но останавливается. Сжимает пальцы в кулак и уходит, не оглянувшись. А она остаётся стоять, чувствуя запах его феромонов в воздухе. Тяжёлых, как признание. Дом к этому часу будто затаил дыхание. Тишина стояла вязкая, как туман за окнами — в ней даже тикание часов звучало как предательство. Лея долго стояла у двери своей спальни, прислушиваясь к тому, как внизу, в его кабинете, тихо потрескивает камин. Он всё ещё не спал. Она вздохнула, насыпала в чашку зелёный чай. Пар поднялся — мягкий, с ароматом жасмина. Пальцы дрожали, когда она шла по коридору босиком, стараясь ступать бесшумно. Дверь в кабинет была приоткрыта. Он сидел в кресле у окна, без пиджака, в расстёгнутой рубашке. Рукава закатаны, запястья обнажены. Свет настольной лампы касался его кожи, превращая привычную строгость в опасную мягкость. Он выглядел слишком… живым. Слишком реальным. Лея замерла на пороге. — Ты не спишь, — произнесла она едва слышно. Он повернул голову, и в его взгляде мелькнуло что-то, похожее на усталость — и на интерес. — А ты всё ещё думаешь, что можешь входить ко мне без стука? Она опустила глаза. — Я принесла чай. Подумала… тебе стоит выпить что-то горячее. Он кивнул. — Заботишься обо мне, Лея? Она хотела ответить «нет», но слова застряли. Он смотрел не так, как начальник. Так смотрят мужчины, которые уже мысленно стянули с тебя одежду, но пока держатся, будто это — игра. Она подошла ближе, поставила чашку на стол. Его рука чуть коснулась её запястья — случайно, но воздух вокруг будто вспыхнул. Она затаила дыхание. — Садись, — сказал он. — Или ты боишься меня даже в кресле? Лея села напротив. Он взял чашку, сделал глоток, глядя ей прямо в глаза. — Горячо, — тихо сказал он. — Ты всегда приносишь что-то, что жжёт. Она едва улыбнулась, устала, но с вызовом. — Не думала, что ты любишь боль. Он слегка наклонился вперёд, глаза прищурились. — Только если она напоминает о жизни. Молчание. Плотное, тягучее. Лея впервые не отвела взгляд. В этих серых глазах было слишком много — усталость, желание, вина, одержимость. И то странное, непрошеное тепло, от которого хотелось убежать и остаться одновременно. — Ты всё ещё злишься? — спросила она. — Нет, — его голос стал ниже. — Я просто не привык, когда ты не рядом. Её дыхание сбилось. Слова — как удар, но не по лицу, а по тому, что она прятала глубже всего. И прежде чем успела подумать, зачем, она сделала шаг. К нему. Медленно, как человек, приближающийся к огню. Рука сама коснулась его плеча — крепкого, тёплого. Он не двинулся. Только смотрел на неё снизу вверх, глаза — темные, почти черные. Тишина между ними пульсировала. Она обняла его. Коротко, неловко, почти по-детски. Но этого оказалось достаточно. Он вдохнул её запах, и на секунду его пальцы сжались — как будто он хотел прижать её к себе, но удержался. Когда она отстранилась, он прошептал: — Осторожнее, Лея. Если начнёшь меня жалеть — всё закончится хуже, чем началось. Она кивнула, не глядя. Сделала шаг назад. — Я не жалею. Я просто… устала видеть тебя таким. Он усмехнулся, глухо, почти с болью. — Тогда не смотри. Она ушла. А он остался сидеть, сжимая чашку, где ещё поднимался пар — пахнущий ею. Он вошёл в её комнату тихо, как тень, будто воздух сам раздвинулся, пропуская его. Свет из коридора упал на кровать — мягкий силуэт под одеялом, дыхание ровное, спокойное. Он стоял в дверях долго. Просто смотрел. На женщину, из-за которой весь его выстроенный мир рушился молча, без звука, как карточный дом. Когда она уехала — дом сошёл с ума вместе с ним. Пустые комнаты, отражения в стекле, в которых он искал её. Он тогда зашел в её спальню, вдыхал запах её подушки, гладил складки на простыне. Пытался уснуть там — но холодные простыни будто кричали: её нет. Теперь она снова здесь. Дышит рядом. Живая. Настоящая. Он сел на пол у её кровати, опершись спиной о стену. Лёд под рёбрами начал медленно таять. Он чувствовал её тепло даже через ткань, как пульс. Каждый вдох — отдавался в нём. Рука дрогнула, почти непроизвольно — хотелось коснуться, убедиться, что не сон. Но он остановил себя. Стиснул кулак. «Нет. Не так. Не сейчас.» Глаза закрылись, дыхание стало неровным. Он боролся с самим собой — со зверем внутри, с желанием, что било в виски. Тело знало, как она пахнет, как двигается, как дышит, но душа — впервые просила большего, чем обладание. Он провёл рукой по лицу, тяжело выдохнул. — Господи, Лея… — шепнул он, почти беззвучно. — Что ты со мной сделала? Она пошевелилась во сне, будто услышала. Одеяло соскользнуло чуть ниже плеч, обнажив кожу — бледную, тёплую. Он замер. Мир сузился до этой линии, до этой тишины между ними. Секунда — и он мог бы сорваться. Просто лечь рядом. Просто дотронуться. Но он сжал кулаки до боли. «Я подожду, — подумал он. — Пусть сама коснётся. Пусть попросит. Тогда… это будет по-настоящему.» Он остался сидеть у её кровати, не двигаясь. Час. Второй. Пока ночь не растворилась в сером рассвете, а на полу не остался силуэт мужчины, который впервые за много лет боялся не потерять — а испортить.