Ночь невозможного сна

Погода смилостивилась: череду промозглых, бесконечных дождей, наконец, вытеснило солнце — и такое яркое, что глаза резало. Крик выглянул в окно — повезло, что в общаге в прошлом году поменяли старые деревянные рамы с грязными стеклопакетами на кристально чистые пластиковые окна — и неспешно наблюдал за прохожими: кто в чём! Одни в шортах, другие всё ещё в пальто. Он почесал затылок и прикинул, что для куртки уже жарковато, а для ветровки, наверное, в самый раз. Что ж, пойдёт на свиданку как гопник — зато очень стильный: потрёпанная ветровка-то почти винтаж, старая коллекция Адидас 2000-ых, которую он откопал у дедушки в дачном доме. Честно говоря, Крик не видел смысла красиво, вычурно одеваться. Он же не девчонка, чтобы красоваться перед кавалером, так что в его понимании достаточно было помыться, почистить зубы и расчесаться. Пусть Доцент знает, что ради него Крик не будет изменять своим привычкам и тем более усираться, чтобы ему понравиться — он простой парень, придёт, как простой парень, и угрюмо станет молчать. Или нервно шутить и истерически смеяться, чтобы скрыть волнение. Или скорее продемонстрировать его… ну и пусть. Простые парни себя не стесняются! Крик украдкой перед выходом проверил время и выдохнул: ладно, пару часов для вида прогуляется и отстреляется от Доцента. И зачем он опять согласился?! Мог бы ведь трубку сбросить, мог бы и послать, одного не мог — отказаться. Вот с детства так: не приучен говорить «нет» своим пассиям, а ведь это дурацкая, губительная привычка! Сколько он из-за неё страдал, сколько намучился… и в этот раз будет также, если что-нибудь не предпринять. Закрывая дверь комнаты на замок, Крик интуитивно чувствовал, что ничего хорошего из этой встречи не выйдет. Так уж сложилось исторически: все им пренебрегали в конце концов. Сначала пацан по переписке с сайта знакомств, с которым они познакомились, когда Крик учился в старшей школе. Вроде бы плотно общались, флиртовали, а потом дружище внезапно исчез, нисколько не попрощавшись. Гандон. Затем первый парень — ну как парень: они просто сосались и трогали друг друга какое-то время, но время прошло — возлюбленный сообщил, что нашёл себе девушку. И Крику советовал перестать «маяться дурью». Тоже гандон. Последний кровь подпортил совсем недавно. Вот он был сущим злом — завладел Криковым сердцем так скоропостижно, что Крик опомниться не успел, а уже привязался как дебил, готов был от себя отречься: не Криком быть, а чьей-то старой тенью, былым воспоминанием, чтобы только Гере угодить. И стал. Даже вспоминать тошно. Божье проклятье! Сейчас оно снова посыплется, как пепел, на его тёмную голову! Нет уж. Довольно им все попользовались, хватит. Никакого трепета, нежности, предвкушений в этот раз. Свою врождённую мечтательность Крик выщелкнул пальцами прямо на асфальт вместе с докуренной сигаретой, пока шёл к остановке — и дал слово, что никому не позволит растоптать себя, сердце вырезать, выбить почву из-под ног. Доценту достанется лишь приятная беседа, а вот руки, губы и тело Крик оставит себе. Так он и шёл, так сел в автобус, с такими мыслями пропускал пейзажи за окном. Потом вывалился на нужной остановке и снова пожалел, что не отказался. «Ой, да расслабься, Господи. В первый раз что ли?». Крик покачал головой: у него каждый раз что первый. Опять от волнения потеют руки, подмышки как ниагарский водопад, а ноги вообще своей жизнью живут — то нетерпеливо дёргаются, то ходят туда-сюда. — Нервничаешь, Криченька? Доцент появился внезапно, обошёл Крика сзади и встал напротив — во всей красе. Выглаженная льняная сорочка, твидовый жакет, чёрные джинсы. Длинные волосы собраны в аккуратный пучок. На лице такая широкая улыбка, что солнце бликами сыграло почти на всех верхних зубах. — Ты, я смотрю, вырядился. Ну и стрёмно же они, должно быть, смотрятся вместе… Как два идиота. Совсем перечёркивают друг друга. — Конечно. На свидании с таким парнем хочется быть во всеоружии. Ну, просто красивым. Крик чуть не расхохотался. До чего нелепо всё! Льстивые словечки он отныне пропускает мимо ушей, чтобы ненароком не утонуть в них. — Мог бы и не стараться. Выглядишь как дурак. — А ты — очень хорошо. Доцент был на удивление дружелюбен. Или саркастичен? Крик не смог разобрать, поэтому махнул рукой и двинулся вперёд. Беспокойные ноги сами несли его, потому что больше не могли стоять на одном месте — Боже, лишь бы идти ровно и не грохнуться где-нибудь о расщелину в асфальте, пожалуйста. Руки он предусмотрительно сунул в карманы ветровки, чтобы Доцент не заметил его мандраж. «Да ёпт, успокойся. Будь собой. Это всего лишь прогулка». Доцент шёл рядом, и боковым зрением Крик ухватил его чудной профиль: крупный нос с горбинкой, больше похожий на птичий клюв, выдающийся подбородок и при этом по-детски выпирающая верхняя губа. Почти что Геркулес. На шее что-то вроде ленты или шнурка — глупое украшение, женское, а Доцент, не стесняясь, надел его и, похоже, чувствовал себя отлично. — Нравится тайком разглядывать? Крик едва не поперхнулся, решил ответить открыто, как есть. — Можно и так сказать. У тебя необычный профиль. Греческий. Странное украшение, уложенные волосы. Ненароком можно и засмотреться, знаешь ли. — Достойный комплимент. Отблагодарю на месте: сейчас немного пройдём и дальше выйдем к пруду. Бывал там? Да Крик вообще почти нигде не бывал. Третий год живёт тут, а всё ещё ничего не знает. И даже в этом районе впервые оказался, а что тут пруд есть — про такое он и не слышал. Привык сидеть в комнате, изредка выбираясь скучными вечерами во двор, никуда не ходит и ничего не созерцает. И как могло получиться в его руках что-то толковое, если он даже мир дальше носа не видит? Прав был Зяблик, получается? — Нет, не бывал. — Ну и отлично. Тем ярче впечатления. Какие ещё могут быть впечатления, если ты чувствуешь себя торчащим гвоздём? Крик глубоко, но бесшумно вдохнул, на мгновенье прикрыл глаза, наслаждаясь свежестью воздуха. Рядом убегала вдаль лесополоса, которую ещё не успели загадить жадные застройщики, и ветер нёс от позеленевших крон душистый запах хвои, травы и земли. Зелёный его успокаивал, добавлял гармонию в хаотичные мысли. Стоило почаще выбираться к природе, чтобы остудить голову и остановиться. Иногда полезно просто замереть. Крик ещё немного повертел шеей, осматривая новые локации. Только сейчас заметил, что Доцент на их фоне как будто неотъемлемая часть — вот так хорошо они сочетаются с миром, эти художники. И выглядят необычно, и вписываются в пейзаж. Только все, как один, таскают эти огромные продолговатые папки, болтающиеся на бёдрах. Доцент и сейчас её взял. — Слушай, а такая большая сумка тебе к чему? Дополняет образ, или ты рисовать собрался? — И то, и другое. Сейчас всё сам увидишь, — Доцент улыбнулся, загадочно подмигнув. Кстати, не так много людей, которые хорошо умеют это делать — чтобы не выглядело, как внезапный приступ инфаркта или инсульта, а смотрелось стильно, даже вызывающе. У Доцента подмигивание вышло ортодоксально приятным и чувственным... Наверное, практиковался... И не с одним Криком! Они ещё немного прошли вперёд, а потом свернули вправо, к железным воротам. Под ногами уже скрипел песок, втоптанный в грязь. Стало шумно, прохладно и свежо. Впереди желтел пляж, вдоль него тянулась тонкая каменная дорожка, усеянная лавочками, и на многих из них уже рассыпались, как разноцветные бусины, обыватели, лентяи и сволочи. Почему их так много? Земле грозило перенаселение, глобальное потепление, вторжение марсиан, а они нежились на солнышке и подставляли свои одинаковые лица под тёплые лучи света, мёртвые еще сотни миллионов лет назад! Удивительно, но с самого начала прогулки Доцент ни разу не припомнил Крику то триумфальное происшествие в художественной школе. Хотя кто знает, может быть, для них это совсем не редкость, и маленький спектакль одного актёра для матёрых студентов значил не больше, чем утренний ритуал… но Крика разъедало любопытство. — Слушай, а что там дальше у вас было после того, как я ушёл? Доцент пожал плечами, словно ничего и не случилось после. — Нашли нового натурщика. Лидия была в бешенстве, но ничего особенного не произошло. Вот как значит? Для Крика это был такой поступок, что до сих пор дыхание схватывало, а для некоторых он пролетел со свистом в трубу. Ничего особенного и примечательного, всего лишь чья-то судьба в двух словах и образах. — Видишь там скамейку? — Последнюю и обгаженную чайками? — уточнил Крик, разочарованный и раздосадованный далеко не белыми шматами птичьего помёта, а тем, как бессмысленно была воспринята другими его собственная, сжатая в кулак за кровоточащее сердце, жизнь. — Да. Пойдём к ней, я разложусь. Подошли к лавочке под крики птиц и шелест листвы одиноких деревьев рядом. Шелестели и волны, шептала вода. Крик присел на чистый край, внимательно осматривая сиденье: вот бы не вляпаться, чтобы потом не выстирывать любимые чёрные джинсы. Потом он внезапно поднял взгляд и… обомлел? Безоблачное, насыщенного синего цвета (не голубого, не мятного, не лазурного, а синего!) небо резануло взор на контрасте с блеклой водой и проникло метеором в сердце! Это ещё что такое? Любовь, восхищение, молитва в его душе?! Принятие, единение, гармония — Крик почувствовал, как плечи медиативно расслабились, как грудная клетка, поражённая долгим вдохом, осела под тяжёлым выдохом, как в выдохе ноздри обожгло горячим воздухом, и защипало где-то у переносицы. Что это?! Открытие, осознание, прозрение — и секунды превратились в историю, которую он узрел на этом плоском полотне. На нём Доцент собрался писать? Разве это возможно? — Потрясающе, правда? Крик слабо кивнул. Примитивное слово для таких ощущений, но других близких по значению и смыслу не было. — Не знаю, желал ли ты тогда быть натурщиком… склоняюсь к тому, что всё-таки не желал, но мне хочется сделать пару набросков. Я взял пастель, должно получиться нежно или, наоборот, резковато… Посмотрим. Постараюсь ухватить черты быстро, а ты посиди немного так, пока я рисую. Посидеть, удерживая эту мощь, разразившуюся внезапным громом внутри? Это было похоже на только что обретённую зрячесть. Крик нескоро пришёл в себя, а когда очнулся, то с удивлением отметил, как просторно и свежо было в его голове. Такое случается настолько редко в жизни, что подобные мгновения можно по пальцам пересчитать. Потому что созерцать нужно не думая, не пугаясь краткости и необратимости момента. Как только начинаешь думать — всё исчезает. Он напишет об этом позже, обязательно всё расскажет, но так, чтобы не спугнуть этих чувств, которые и другим посчастливиться открыть для себя. Он лениво, медленно перевёл взгляд на Доцента. Тот сел по-турецки прямо в песке, и полы твидового пиджака, надо полагать, вещичка не из дешёвых и точно не с дедовой дачи, елозили по золотистым маленьким дюнам маленького золотистого пляжа. На коленях — папка и лист бумаги на ней, по которому шустро бегали цепкие, умелые руки. Рваные штрихи, скрипучий звук заточенного канцелярским ножом карандаша о плотную поверхность... Доцент словно резал этот лист, полосовал его своим творчеством, а в промежутках поглядывал на прототип — удивлённого, с придурковато открытым ртом Крика. Крик спохватился и принял более подобающий вид: расправил тщедушные плечи, поднял подбородок, сомкнул губы. Не хватало, чтобы его нарисовали только-только эволюционировавшей обезьяной. — Не стесняйся, будь собой. В этом же и суть. Легко сказать, если ты по ту сторону, обрамлённый выплеснутым на спину солнечным светом, на котором чёрные кудрявые волосы почти сияли. И всё это на фоне такого бесподобного величия... — Знаешь что? Хочу подарить тебе портрет собственного производства. Только на многое не надейся, я-то не художник какой-нибудь. Нарисую, как умею, а ты потом дома повесь в рамочку, понял? Доцент хмыкнул. Молча протянул альбом с бумагой и пластмассовый пенал. Крик выбрал себе неприметный огрызок, разложил альбом на бёдрах и поразился своей смелости: надо же, откуда в нём столько уверенности в последнее время? Он же совершенно не умеет рисовать... Ну и ладно. Всегда хотелось попробовать, так что сейчас он на настоящем пленэре, с настоящей моделью, материалами и умопомрачительным видом, от которого жилы тряслись в нетерпении выплеснуть энергию, эмоции и чувства. Так, с чего там обычно начинают? Отдалённо он слышал, что первым делом нужно определить местоположение одного объекта относительно другого, а ещё прикинуть пропорции — логично, что голова не должна казаться больше тела, что глаза посажены примерно на одной линии с ушами, что нос рисуется треугольником и вроде бы самое светлое место в лице не глазные белки, а лоб. Карандаш засвистел, когда Крик провёл первую кривую линию. Да уж, хорошенькое начало. — Рисуй не пальцами, а от руки. Рукой направляй линию, а карандаш зажимай не крепко, просто держи ровно. И двигай локтём. Доцент даже не смотрел на него, но по звуку, должно быть, понял, что так начинается самый ужасный портрет в мире. Крик равнодушно пожал плечами. Под рукой стали появляться человеческие очертания, плывущие вкривь и вкось. Угольные брови хлопали ресницами и взлетали, подбородок сузился в бермудский треугольник и вышел за рамки шеи, уши висели на разных полюсах. Крик думал, что испытает стыд, взглянув на своё творение, но испытал только кайф. Рисовать всегда так весело? Дальше он наметил остальную часть тела, более менее видную его глазу. В итоге корпус получился ещё ничего, а вот ноги-ниточки, одна кривее другой, можно было обворачивать вокруг талии — настолько длинными они получились, хотя Доцент на них сидел. — Как успехи? — Я чувствую в себе небывалый талант, столько потенциала.... Тебе понравится, вот увидишь. 
 Доцент усмехнулся. Сам он внимательно сверял свой набросок с натурой и корректировал пропорции. Сосредоточенный, но в то же время расслабленный, он был похож на человека, который не только прекрасно знал своё дело, но и глубоко его любил. Как и Крик любил писать, когда не пребывал в кризисном напряжении. Бывало, слова сами лились из него, он еле успевал записывать, фиксировал темы где попало, как только они приходили в голову. Даже вскакивал посреди ночи с безумной идеей, приснившейся ему минуту назад, и остервенело затёкшими, непослушными пальцами набирал её в заметках на телефоне, чтобы не забыть, чтобы не упустить этот алмаз, возвещающий о величии. Ложился потом такой гордый и воодушевлённый — Боже, эта идея ознаменует начало нового этапа его творчества! Серьёзное заявление! А утром, перечитывая заметки, с ума сходил от противоречий: приснилось какое-то говно, а он так этому радовался… Что ж, рисовать тоже нелегко. Создать визуальный образ рисунком ничуть не проще, чем словами. Хотелось придать портрету Доцента что-то такое, что Крик видел в нём сам. Как бы он описал это метафорой? Чистое, почти матовое лицо с лёгким флёром розового румянца, ветер игриво клубится в чёрных блестящих прядях, пока Доцент механически работает руками. Потом он поднимает взгляд — и глаза их с Криком встречаются, без улыбки или вожделения, как что-то случайно столкнувшееся в толпе, и ни грамма в этом взаимном любопытстве воспоминаний о том нелепом, пьяном поцелуе. Об объятиях. О любви. Крик только сейчас заметил, что всё это время даже не думал о Гере. Его призрак из прошлого постепенно терял яркость, но каждый раз это занозное имя бередило сердце, отдавалось в лиричных песнях, даже в шорохе листвы — весна зацветала тёплым коралловым цветом, а Крик о всяком таком думал… Какой-то не такой. Танечка Власова однажды сказала, что он как будто «содранный», а что это значило — так и не объяснила. Но Крик теперь догадывался. Карикатурно длинные ресницы в портрете Доцента прерывали странные размышления. И почему в любой момент жизни так и тянет покопаться в своём прошлом?! Крик закатил глаза, обругав себя последними гадостями (назвал даже гнусным педиком!), и вздохнул. Боже, весь его день вылеплен из этих тяжёлых вздохов, будто он умирающий больной! «Во дебил, самому-то не стрёмно? Твою морду кривую рисовать пытаются, а ты сидишь с кислой рожей, как будто ведро помоев проглотил… хоть бы ради приличия видок поприятнее сделал!». Ветровка развевалась каким-то озёрным бризом, и волосы, торчащие из-под кепки, словно солома, тоже. Вот прямо сейчас, когда воздух потерял тепло и стал влажным, Крик подумал о сексе и посмотрел на Доцента. Да уж. Доцент красавчик, и это видно. Таких вот ребят девчонки не просто любят, а обожают. Это только Крик мучается, шипит, как уж на сковородке, изгаляется над своим естеством, чтобы хоть капельку внимания заполучить от этого мира… а от него отмахиваются, смеются над ним, смотрят свысока! И хуже всего — относятся пренебрежительно. Этого уж он совсем не выносил. Поэтому нет — пусть Доцент нарисует его портрет и сотрёт из памяти. Ничего хорошего не выйдет. — Ну как? Ты закончил? Крик скептично оценивал результат. Да, вообще-то закончил. И рисунок, и вот такие ничего не значащие отношения в своей жизни. — Да. Наконец-то. Доцент встал, скульптурно отряхнув колени и бёдра. С каким-то неуместным трепетом улыбнулся Крику и заглянул в портрет. Крик нарочно не следил за его реакцией, смотрел в сторону, за горизонт. — Очень похож. Особенно уши — они у меня такие же разные. А это тебе, — Доцент протянул свою зарисовку, — быстро, но вышло неплохо. Не так хорош, как твой рисунок. Но зато подарок на память. На пальцах художника, которыми он протянул свой лист, остались оттенки жёлтого, синего и оранжевого. Вот такой этот день в трёх цветах, вот таким был сам Крик, получается? Он выбросил ладонь и нерешительно взял бумагу, на секунду коснувшись запястья Доцента — целый разряд, сотканный из тысячи острых точек, прошёлся от предплечья к затылку, и волосы на загривке встрепенулись от напряжения. На бумаге жил Крик. Или человек, которым он хотел быть. Уверенный и мечтательный, открытый всему миру, и всё же таилась в нём маленькая, особенная загадка. И вовсе не потому, что он гей. Крик сидел на скамейке (ни следа от чайкиных помётов), и угольные глаза решительно, зачарованно смотрели вдаль. Острые черты лица, особенно скулы, но мягкий овал подбородка. Ярко-алые щёки, блики на носу и глазах. Фигура расслабленная и даже не казалась вытянутой вешалкой, а была чем-то вроде математически выверенного уравнения — внушительная стать красоты и точности. И это таким Крика видел Доцент? Кепка сидела прекрасно, отбрасывая лёгкую тень на верхнюю часть лица. Любимая ветровка насытилась цветом на фоне зелёных, наспех отрисованных деревьев лесополосы. Солнечный, колоритный портрет. Настоящее искусство в уверенных линиях и мастерски подобранных оттенках. — Очень… красиво, — и без того скудный словарный запас совсем иссяк, потому что Крик не был мастером слова, когда дело касалось собственных чувств. А чувствовал он одно — желание касаться. Планы, установки, данное себе обещание провалились пропадом… так им и надо! Пускай он об этом потом жалеет, вгрызается себе в глотку, льёт слёзы и пишет бездарные драмы, прототипом которых станет его очередная неудачная история… ну и что? — И что? — Что? Доцент переспросил, Крик собирался с духом. Даже не оглянулся, чтобы проверить, вдруг кто-то на них смотрит. Он взял Доцента за руку и поцеловал в запястье — сперва один, затем второй, третий поцелуй. Глаза были закрыты, но Крик догадывался, что это необычное лицо с греческим профилем неотрывно следило за ним, поглощая его слабость. И вдруг на кепку легла ладонь, мягкая и нежная: поползли щекотливые пальцы от виска к подбородку, ногтями прочертив дорогу до самой шеи. Вот блин!.. Снова это напряжение, тяжесть внизу живота. Как давно его так не трогали… — Столько нежности в тебе нерастраченной, — Крику показалось, что сильный голос Доцента немного осел и даже перешёл на шёпот, — столько трепета, любви. Я это сразу увидел. Ещё первее услышал в стихах, которые ты читал тогда. Заворожил меня, а теперь в омут прыгаешь. Ласковые руки коснулись сухих потресканных губ так невесомо, словно сами были сделаны из ветра. Или горного хрусталя… или из святого духа. — Не могу, — Крик силился оторваться. Ничего хорошего не выйдет. А губы горели, растекались ласковым пламенем. — Надоело всё это. — Ты просто не с теми связываешься. Я покажу, как надо. Солнце текло по щекам и ручейками, спирально, сбегало к сердцу — каждая пора на коже дышала, раскрывалась, имела вес. Громче, чем плеск воды, казался стук мыслей в голове, потому что согласные выстрелили в Крика одним загадочным, неземным именем: — Богдан, а не Доцент. Бог-Дан. Ассоциативные отголоски борьбы и религии скрипнули на задворках сознания, потому что имена Крик всегда с чем-то соотносил. И тут же возродилась картина: падение Валуа, Богдан — ярый гугенот, преследуемый протестантами, с густыми усами, с этими воздушными кудрями, которые пружинили каждый раз, стоило ему схватиться за шпагу… Вообще-то Крик подумал, что не стоило так увлекаться Королевой Марго. Он только сейчас решился поднять взгляд. Смешно, что он придумывает всякую ересь. Ещё смешнее тот факт, что сотни или даже тысячи звёзд взрывались и, угасая, умирали и по счастливой случайности выпустили достаточно света, чтобы Крик теперь мог видеть эту белую полоску зубов в лице напротив и неподдельный интерес в лишённых лукавства или надменности глазах. Никто ещё не смотрел на него так открыто и честно. Стоило над этим подумать. Самое смешное, что миллионы лет эволюции в его голове схлопнулись, так что думать он больше не мог. Да, наконец-то.

***

Никто не любит съёмные квартиры, даже если это хорошие апартаменты в приличном жилом комплексе. Хотя сам комплекс был как бы на окраине, окружённый хрущёвками — надо же было воткнуть это чудо архитектуры в таком неблагополучном районе! — доверия он не внушал. Выглядел зловеще. Или оттого, что ублюдски вздымался над дешёвыми пятиэтажками и буквально насмехался над бедолагами, мелькавшими в деревянных обшарпанных окнах напротив, или оттого, что Крик терпеть не мог дни рождения. Да, мало прийти, нужно ещё подготовить какой-нибудь подарок. А как, если вы знакомы без году неделя? Ещё и тратиться… Крик наскрёб жалкий косарь и 2 дня назад, отправившись в магазинчик для хобби, с удивлением обнаружил, что такой суммы для творчества, оказывается, маловато. Краски и кисти стоили бешеных денег, блокноты, маркеры и карандаши так выбивались по ценовому сегменту из бюджета, что Крик задумчиво прошёлся между стеллажами и вышел обратно в дешёвый мир. Через дорогу стоял Магнит — там он купил маленький кактус, бутылку пива, пластиковый значок с надписью «Ты красотка» и пачку Винстона. Сигареты сначала хотел оставить себе, но потом передумал, чтобы совсем не жадничать, и упаковал всё в отдельный праздничный пакетик. Это была прелюдия к основному подарку. В фундаменте лежала книга «Мост короля Людовика Святого», которую он не читал, но ассоциативно полагал интересной. И ещё Крик сделал подвеску — на цепочку из нержавейки он надел две крышки от жестяных банок пепси, и вместе они напоминали сердечко. Вот такой простой символизм. Сейчас он шёл с маленьким блестящим пакетом и чувствовал себя полудурком. Во-первых, с чего ради он стал так выкабениваться и делать что-то своими руками? Во-вторых, почему он вообще попёрся?! Он же так ненавидит эти сборища и тусовки, и незнакомых людей, и сгорать от неловкости, потому что в чужой компании всё время проглатывал язык и болезненно улыбался. И всё-таки… Доцент ему снился второй раз за неделю. Смазанные, размытые сны, но в них было ощущение лета, спокойствия, нежности и любви. Они нечасто переписывались, и Крику показалось, что интерес к его персоне угас. Надо признаться, это его измучило. Он до такого отчаяния дошёл в своих мыслях, что еле держал слёзы, чтобы они не катились градом на старую общажную подушку в оборванной наволочке. А потом Доцент позвонил, сказал, что будет отмечать день рождения, и пригласил Крика на небольшой праздник. И вот теперь Крик стоит тут, смущённо озираясь по сторонам. Позвонил в домофон, триста раз перепроверив, не напутал ли с квартирой. — Кто? — Это я. Крик. Дверь противно запиликала и открылась. Крик колебался. Тучи нависли над бровями, обещали дождь и грозу. Во дворе гулял дед с собакой, не спеша перебирая тонкими, как веточки, ногами. Странно, что у многих пенсионеров несоизмеримо тонкие ноги к необъятно большому пузу. Крик тоже будет таким?.. — Стоит идти? — крикнул он деду быстрее, чем успел осознать. Тот обернулся и нахмурился. Сетчатое лицо скисло, как молоко. — Иди-ка ты нахуй. И Крик вошел… Для храбрости пришлось выпить рюмочку, пока остальные начинали с пива. В квартире были панорамные окна, и бесполезно раскинулся на ладони весь спальный район, уродливо-неприглядный в такую погоду. Уже потемнело; в отражении стекла Крик видел свою растерянно-сваренную физиономию. А позади — длинный стол, вытащенный с кухни, и весёлые, умиротворённые лица. Доцент говорил, обращаясь к друзьям, но глаза его смотрели на Крика — Крик перехватил их в этих панорамных окнах и даже заметил, что они выражали: беспокойство. Почувствовал, что дорогой гостюшка не в восторге? Конечно, от испорченной мины Крика можно было шарахаться во все стороны, и так вообще-то делали многие. «Лицо попроще, — в голове щёлкнул, как песня из рекламы, негодующий голос Зяблика, и вспыхнули его заломленные к переносице брови. — Морда у тебя постная! Снизойди до мирского и обнажи дёсна, хотя бы слегка». —..да, а помните, как на первом курсе… Ой, началось. Здесь Крик не собеседник, потому что он ничего не помнит — его-то с ними на первом курсе не было. Зато он следит: тщательно бдит за тем, как какая-то привлекательная девчонка, копия Стеллы из «Винкс», вешается на Доцента, строит ему свои зелёные в крапинку — это Крик хорошо разглядел, потому что глаза изучал в первую очередь, — глазки и мелодично хохочет, похоже, что неискренне, но очень очаровательно. Крик помнил, что она представилась Еленой. И вот так всегда. Ей-Богу, если Доцент её хотя бы обнимет, Крик отсюда пулей вылетит. С чего это он так распереживался? Даже сердце залихорадило, качало кровь, как шланг, к самым щекам, так что он вспотел и ощутил, как волосы стали прилипать ко лбу. — Ну а ты, Крик, чем занимаешься? Только не это. Крик обернулся. На него уставился незнакомый парень, развалившийся на диване. Король судьбы, самоуверенный, себялюбивый, самовлюблённый экземпляр — это читалось и в выражении его надутой морды, и в безмятежности движений, и особенно в стиле одежды. Аккуратный красивый рот на обнаглевшем лице пижона снова открылся: — Не считая того, что ты гей, конечно. И любишь эксцентричные выходы. И трусы с бананами. Это мы уже знаем. Девчонки захихикали. Противным, мерзким хохотком. Доцент молчал, поджав губы. Крик ядовито улыбнулся, но язвить не стал. Отчасти потому, что не придумал ничего стоящего. — Всяким разным. Учусь на журналиста, пишу про маргиналов, читаю классику. — А ебёшься тоже с маргиналами? Доцент вмешался. Ответил просто и серьёзно, даже не моргнув. — Ебётся он со мной. Я похож на маргинала? Повисла такая тишина, что неловко было даже вздохнуть. Но самое худшее только начиналось. — Богдан, я тебя не понимаю, — привлекательная девчонка взъелась. Руки хаотично метались в воздухе с неестественно длинными куриными когтями, топик с пайетками метался на тонких бретелях, — зачем ты пригласил этот лохотрон и защищаешь его? Он вообще не из нашей оперы, разве не видно? Презрительные радиоактивные глаза прошлись по Крику тепловым излучением. Что она знает об опере-то? — А ты чего лыбишься? Думаешь, что-то перепадёт тебе? Тогда посмотри на меня, — Елена обнажила клыки и отмахивалась от друзей, пытавшихся её успокоить. — Да дайте мне сказать, вы меня за дуру держите?! Я, блять, постоянно у него на виду, просто постоянно. А как так получилось, что он даже не видит меня, а? Для кого это всё тогда? Думаешь, он на тебя станет смотреть, на тихого мальчика? — Ты пизда, и никто тут на тебя не смотрит, — Крик решил, что если ему и суждено подраться с женщиной, то только с этой и ни с какой больше. — Отдохни уже и заткнись ради Христа. Остальные зашушукались. Пижон даже поднялся со своего места. Крик инстинктивно следил за его реакцией, чтобы ко всему быть готовым. Он, конечно, не сильно боец, но всё равно — пусть этот мудак к нему только сунется! — Ты че?.. — Елена-Стелла-из-Винкс захлебнулась. Наверное, не привыкла, что тихие мальчики иногда имеют грубый, осипший голос. — Что он себе позволяет, Богдан?! Я ему сейчас такое устрою! Доцент встал, протяжно выдохнув. Оттолкнул вопящую Елену от себя так неожиданно, что она опешила и заткнулась. Все смотрели на именинника с ожиданием, и Крик тоже замер, потому что другие жаждали его унижения и казни и предвкушали, как его сейчас вышвырнут за дверь. Откуда столько ненависти к чужому человеку? Да, вот тебе и день рожденье… вот тебе и художники, которых он так уважал! — Собирайтесь, и на выход. Праздника не будет. Сначала перешёптывания пронеслись почти незаметно, потом снова началась перепалка, в которую Крик уже не вникал. Он только смотрел на блестящий пакетик, который припрятал в углу, чтобы как-нибудь интимно его подарить. Зря корячился над подвеской, а книгу тогда сам прочитает. Подарок, предназначенный для другого, станет подарком самому себе. Пакет он бережно взял в руки. За спиной стали возмущаться недовольные гости. Коридорчик прихожей с разбросанной повсюду обувью быстро заполнился надутыми лицами. — Не по-людски так-то!.. — И всё из-за этого… Крик стоял у дверного косяка и слушал эту ересь, когда Доцент аккуратно коснулся его мизинца, шепнув на ухо: — Останешься? — Ты же сам сказал: вон дверь… Мне извиняться не за что, и виноватым я себя тоже не чувствую. Но друзья у тебя, конечно, семь кусочков говна на смертных грехах! Кто-то, видимо, услышал, потому что в Крика полетели стрелы из озлобленных глаз. А некто даже тихо назвал его шлюхой… зато Доцент забавлялся. Казалось, испорченный день рождения его совсем не удручал. — Да брось. Здесь из настоящих только ты, а остальные так, для вида. — Какого ещё вида? Прихожая опустела, Доцент закрыл дверь на замок и улыбнулся. — Наконец-то. Так и знал, не надо было их звать. А ты, к слову, ещё не подарил свой подарок. Крик уставился на пальцы, нервно сжимавшие разноцветные ручки нарядного пакета. В одно мгновенье задумка показалась ему глупой и стыдной: он и понятия не имел, любил ли Доцент кактусы и книги и не станет ли насмехаться над кривоватой, самодельной подвеской. Может, стоило просто подарить ящик пива? Или сертификат куда-нибудь… Лучше бы Крик сюда вообще не приходил! — Вообще-то, — начал он нервно, стараясь избавиться от инстинктивного желания оправдаться, — тут ничего особенного. Так что многого не жди. И протянул подарок так быстро и резко, что кактус шарахнулся. Наверное, перевернулся внутри. Доцент всё ещё улыбался — лукаво и ласково, как тогда на озере, а Крик готов был сквозь землю провалиться, чтобы не видеть, как он открывает пакет. — Ого, это что, цветочек? А это?.. — Это я сам смастерил. Рисую, может, и не так роскошно, но тоже кое-что умею. Доцент достал украшение и положил на ладонь, разглядывая незамысловатый механизм. Щёлк — нержавейкина сталь открылась и приглашающе хлопнула застёжкой. — Примечательно, что она в форме сердца. Может быть, это подсознательное признание в любви? Кто знает… Поможешь надеть? — Прямо сейчас? — А когда ещё? Конечно, давай, застегни на шее. Крик сглотнул, на негнущихся ногах подошёл к Доценту, аккуратно взял цепочку в руки. Взмах — и цепочка облетела шею, упав новому хозяину на грудь. Нерешительные тонкие пальцы изо всех сил старались не касаться затылка, но Господь Бог распорядился иначе… неисповедимы его пути, и подушечки пальцев сообщали Крику, как горячо, как чисто тело Доцента. Ногти копались с застёжкой, от близости кружилась голова. Слабый запах шиповника и вишнёвых листьев… что за странное сочетание для парфюма? Что за странное возбуждение от такого простого контакта? — Ну, вроде бы готово. Доцент обернулся. Жестяные сердечки блестели чуть ниже ключиц. — Спасибо. Это очень дорогой подарок. Книгу прочитаю обязательно. Хочешь выпить? Крик посмотрел испытующе, нахмурив брови. Осознание настигло внезапно, расплескав смущение по щекам. — Подожди-ка. Всех, значит, выгнал, а меня приглашаешь выпить? Так-так… пахнет как будто бы рандеву! — Просто день выдался… ну, сам видел. Осталось много еды и выпивки, как я один справлюсь-то? Сжалься, — Доцент, увидев, как Крик стушевался, с неизменно-нежной улыбкой добавил: — Нет у меня цели тебя сразу в постель тащить. Неужели думаешь, что только этим ты интересен? — Я уже и не знаю, — Крик налил в стакан водки, поставив рядом пачку сока, — иногда кажется, что да. — Это тебе бывший сказал? — Никакой он не бывший. Урод очередной. И он ничего не говорил, просто звал, когда было удобно. То тут, то не тут, — Крик пожал плечами. — Да, думаю, я даже не один такой был. Это я сейчас понимаю, а тогда казалось, что мы связаны: прочная такая, особенная связь. Я почему-то возомнил, что он то же самое чувствует, а оказалось… в общем, как обычно. Ну а ты? Я так и не понял: ты гей… или как? Водка обожгла горло, но апельсиновый сок своё дело знал на отлично. Доцент тоже выпил — что-то бурое плескалось в его бокале, пока он задумчиво отвечал: — Я стараюсь не вешать на себя ярлыки. Но если прямо говорить: то мужчины мне нравятся больше, чем женщины. Слушай, ты не слишком разозлился из-за всего этого? Лена в этот раз перегнула, конечно. Да пошла эта Лена! — Я вообще не разозлился. Лену понять можно: она в тебя влюблена. А вот этому гремлину, который больше всех выпендривался, очень хотелось сделать что-нибудь эдакое… плюнуть, может быть, в рожу или носки разорвать… — Ну хоть не поцеловать в приступе бешенства. Вдруг это такое коронное средство. — Оно только на тебя подействовало. На других пока не пробовал. Доцент засмеялся, поднял свой бокал. — Тогда давай выпьем за то, чтобы больше не пришлось пробовать. ..Крик сколько выпил, столько и рассказал о себе. Даже про школьные воспоминания. Язык заплетался в узелки, но весело ностальгировать на пьяную голову. Да, туманные измерения были как никогда рядом, проплывая сверкающей пылью в мыслях; тело расслабилось, вытянулось на диване в полный рост. Голова лежала у Доцента на коленях, и жаркие пальцы невесомо гладили по волосам, зачёсывая их за уши. А уши, наверное, как грозди калины, свисали на доцентовы брюки и краснели, наливаясь теплом. Непроглядная темнота сочилась раковой опухолью в окна, и Крик запоздало опомнился, что проходной пункт в общаге работает до полуночи и что он по иронии судьбы не успел вернуться, а значит, до утра придётся слоняться как идиоту по улицам, если только… — Слушай, а квартиру тебе во сколько нужно сдать? — В полдень, а что? Крик замялся — не хотел навязываться. Истина гласит: хорошая посиделка та, что вовремя кончилась. — Я так напился, что забыл совсем: у меня в общаге с нуля до шести утра комендантский час, если сейчас уйду, то меня не впустят. Ты не против, если я останусь ненадолго? Не хочу шарахаться как бомж… Доцент кивнул. — Естественно. Думал, выгоню тебя посреди ночи? Да и с утра помощь нужна, чтобы всё прибрать и мусор выкинуть. Я помогу тебе, а ты мне, идёт? — Договор. Ты, конечно, тот ещё кадр. Гладишь меня по голове, смотришь так, как будто я вишенка на торте, портрет нарисовал… и я лежу тут у тебя на коленях, очень спокойно и хорошо. Ещё немного — и уже не получится назад всё вернуть. — И ты тоже кадр. Ты о себе как-то вскользь думаешь, а на самом деле я таких людей не встречал ещё. Оно и заметно, наверное, по моему окружению. А потом ты появился со своим Фетом. А как в трусах вошёл на урок… Сложно такое игнорировать, Крик. Они вместе посмеялись. Потом сошлись в желании покурить. Доцент пригласил на балкон, Крик нетвёрдо шагал рядом, пошатываясь в сторону. Голова закружилась. На лице застыла тупая улыбка. Он догадался. Или надеялся. На балконе ведь всегда что-то происходит, когда вы пьяные. Интимный разговор или тоже кое-что интимное и приятное. Сигарета по обычаю прикуривается из других рук, и в этом тоже что-то есть… щёлк-щёлк по скрипучему колёсику: огонь на секунду выхватил два лица в темноте, отразился яркой точкой на радужке глаз, пока они разглядывали друг друга. Язык провёл влажную линию в уголке губ. Глубокий вдох — и рассеялся дым в кромешную темноту, и так хорошо было, пока ещё плохо не стало. Оконные рамы в этих новостройках тесные, так что локти касаются друг друга словно невзначай. Вот так вот встретились на секундочку… и разошлись нехотя, как будто своей жизнью жили. Крик курил молча, прислушиваясь к ощущениям, и сонно всматривался вдаль. Как он мечтал из своего душного провинциального городка умотать однажды, как он рвал жопу себе, чтобы поступить в престижный вуз на бюджет! Это был его шанс, чтобы выбраться. И как он глазел в первые дни, когда только переехал, на удивительные многоэтажки, инфраструктуру, бешеные дороги и этот неуёмный темп существования людей в больших городах. Огни простирались так далеко, словно у этого города не было конца. Счастье быть его частью. Доцент тоже молчал. Он тут родился и вырос. Ничего удивительного в светящейся дымке фонарей, убегающих вдоль дорог почти за горизонт, он не видел. Но тени лежали красиво, а кроны деревьев наливались золотом при таком освещении, и в целом картина была презентабельная. Периферийным зрением он следил за Криком. За его плавными руками, за сгорбленной над подоконником спиной, за взъерошенными от долгих поглаживаний волосами, которые теперь нещадно трепал ветер на такой высоте. Контур его профиля загорелся светом, как и деревья вокруг, глаза влажно блестели. Не было момента лучше. Левая рука коснулась его локтя осторожно, но всё же внезапно, так что Крик вздрогнул от неожиданности и вопросительно посмотрел на Доцента. Доцент улыбнулся, пробежавшись от предплечья к талии. Сигарета вылетела в окно — ужасно неэкологичный жест, но что поделаешь. Крик только выдохнул: — Неужели? Загадочный человек. Что у него на уме? Дорога рядом шумела ночными гонщиками, и даже воздух звучал в мегаполисе. На что похожа эта мелодия? На песни Би-2, стрекотание сверчков в траве, на шелест галстука о выглаженную матерью рубашку для выпускного. На мгновенье тишины, когда взгляд падает на губы. Доцент сглатывает — тени на лице Крика становятся ближе и глубже, ближе и ближе… Крик чувствует жар на талии, где его касается другая рука. Он тоже холст — что хочешь твори на лице, трогай, волнуй, что хочешь сделай. Мягкий и податливый, согласный и поддатый, то красный, то бледный — вот Крик, которым он был. Когда лицо остудило дыхание Доцента, случился вакуум, и время немножко остановилось. Во рту у него точно властвовал Посейдон, потому что их языки бились друг о друга как волны, разъярённые и неутомимые — отчаянный, почти ужасающий шторм, сосредоточенный на влажных губах. Казалось, что нет этому конца, что Крик барахтался, погребённый волнами, но вот их рты разомкнулись — и его подбросило вверх каким-то течением. Долгожданный, мучительный глоток воздуха, чтобы потом снова схлестнуться друг о друга, ещё отчаяннее, ещё сильнее. Крик не стоял, нет, он уже повис на груди Доцента, слабо цепляясь за его плечи. Под пальцами холодила цепочка-нержавейка, и сердечко из жестяных крышечек впивалось слабым укусом в области шеи. Из шторма его вышвырнуло в шиповниковый сад, и расцветала, наливаясь, на губах июльская вишня — терпко-сладкая, ароматная, кроваво-чёрная, пока он метался под тёмным грозовым небом. Тяжёлые капли разбивались о подоконник, отскакивая на оголённую кожу, и всё тело трансформировалось в один-единственный нерв — настолько были яркими ощущения. — Знаешь, — на минуту оторвался Крик, просипев обожженным горлом, — я ведь тогда тебя совсем не заметил. Могло ведь и по-другому всё получится. — А я тебя заметил сразу. И получилось, как есть. Они обнялись крепко и чувственно. Крик даже положил голову Доценту на плечо и никогда ещё за последние месяцы не чувствовал себя так умиротворённо. Можно было заняться сексом — отдаться на той огромной кровати в спальне, но смутно угадывалось, что всему своё время, а момент наивысшей физической близости как будто бы между ними ещё не наступил. Это случится позже, когда они будут трезвыми и осознанными, а пока… А пока собиралась гроза, ставни скрипели от пронизывающего ветра, и на носу мерцал июнь — долгие тёплые ночи, спрятанные от солнца, в которых теперь что-то таилось. Что-то освобождающее и загадочное. Крик улыбнулся, закусив губу. Поцелуи полосовали шею так нежно, что он забывался — ветром сдувало мысли, как пыль. Приятно ощущать мягкие волосы горячей щекой, твёрдые плечи под ледяными ладонями, тяжесть прикрытых век, пока его тело жадно изучали пальцы художника. Приятно на секунду распахнуть глаза и увидеть бледный диск луны над городом — миловалась она с кем-нибудь также, эта блудница-проказница? «Посмотри на меня, — Крик ликовал, — почти избавился…». Или он хотел так думать. Или в будущем он вознесётся на силе любви, которой жаждал и искал с юношества. А может быть, всё обернётся пеплом на его тёмную голову… а какая разница? ..пока его так крепко сжимали в объятиях и так зачарованно возжелали ещё с первой встречи, он знал, что только одно истинно: то, что здесь и сейчас.