Омеги, гоблины, яйца

Раньше Эги курам не сочувствовал. Подумаешь, яйца несут, велика заслуга. Теперь понимает. Собственной задницей прочувствовал. Вынашивать яйца легко, даже когда они подрастают. Лежат удобно, никуда особо не давят, природой все предусмотрено, токсикоза, как от щенков, нет. Неприятности начинаются, когда они начинают проситься на свободу. Сперва меняется гормональный фон. Может плаксивость накатить или на какой-нибудь цветок залипнешь и стоишь, любуешься, как дурак. Или хочется, чтобы обнял кто-нибудь. Обычно на этом Эги и палится. Папа сразу понимает в чем дело и отправляет из дома. За дровами, за чем же еще. Как отец еще не догадался, непонятно. Прикрытие всегда одно и то же. Правда и дрова всегда нужны. Может поэтому. Эги за ними через день ходит. Иногда с другим совмещает… Не часто! Так вот, когда птички начинают не просто надоедливо пищать, а красиво петь, Эги отправляется с корзинкой в лес. Лучше, когда погода хорошая, тепло и солнышко, но в этот момент эйфория такая, что и дождь кажется самым прекрасным на свете. Главное прямо в луже не начать нестись. Яйцам это вредно. Идешь, поёшь, а внутри все делается расслабленным и мягким. Матка открывается, выпускает первое яйцо. Вот тут может случиться конфуз, поэтому по большому лучше сходить заранее. Яйцо достаточно большое, если что на пути попалось, точно выдавит. Первое яйцо идет медленно и немного больно. Растягивает, раскрывает. Приходится сильно тужиться, особенно в конце. Очень странное чувство. С одной стороны знакомое, но в обычное время настолько не растягивает. А чем больше растягивает, тем приятнее. И когда через простату идет еще… В этот момент надо присесть, так легче. Второе яйцо чуть больше первого. Эги не знает, как они так выстраиваются, но сперва идет самое маленькое, следующее среднее и последним большое. К тому моменту Эги уже на пределе, малейшее шевеление вызывает такой отзыв, что глаза закатываются и ноги дрожат. Собственные яйца каменные, словно сто лет не кончал. Член стоит, а яйцо ползет толчками, все нервы по пути цепляет. У омег последняя часть кишечника очень чувствительная. Будто специально под яйца подстроена. Такое наслаждение, лучше ничего на свете нет. Эги знает, это все гормоны, но все равно нравится. Если не кончил на втором яйце, то на третьем уж точно. Обычно он кончает едва проходит самая толстая часть. После максимального растяжения мышцы смыкаются и под веками сверкают звезды. Он замирает, пережидает, только тогда собирает зеленовато-голубые яйца гоблинов в корзину. Обычно они испачканы в сперме, но это ничего. Повредить омежья сперма никому не может. Пустая трата на самом деле. Осталась с древних времен непонятно зачем. Если только для того, чтобы гоблины узнавали кто снес. Яйца впитывают запах намертво, не отмоешь. Интересно, а щенки гоблинов или как они там их называют, узнают Эги по запаху? Он же их месяц в себе таскал, рожал, метил. Никогда потом малышей не видел. Жалко.

***

— Эги, я боюсь, — вид у Реми совсем жалобный. Если бы Эги не знал, что он уже взрослый, засомневался бы. — Все будет хорошо. Пойдем в лес. — Там дождь и грязь. Я замерзну! И яйца померзнут. Яйца — это важно, им мерзнуть нельзя. — Ладно, пойдем в сенной сарай. Только веди себя тихо, — решает Эги. — Будет больно? Мне будет больно? — тут же бледнеет Реми. — Нормально тебе будет. Хорошо даже. Идем, не плачь. Это все из-за яиц. Пора их скинуть. — Можно я их себе оставлю? Это же мои детки, — обнимает живот Реми. — О, как тебя кроет. Идем скорее. Пока они пробираются к сараю по скользкой тропинке, стараясь не цеплять мокрые полынь и лебеду по краям, Эги вспоминает свой первый раз. Кажется тогда уже наступило лето… или поздняя весна. Потеплело, лес стоял зеленый, с огородом закончили. Все же лето, самое начало. Тогда у Эги был страшно сбитый цикл и течки могли пропадать на полгода, а могли начаться в считанные минуты. Так и получилось прямо в лесу. Собирал хворост, никого не трогал, стало жарко, не удивительно, работал же, потом слишком жарко. А когда подумал о худшем, по ногам уже текло и живот скрутило. Ему еще и больно было всегда. Лекарь говорил, что спазм, травки выдавал, но не помогало, может только чуть-чуть. Бросив набранные ветки, Эги хотел бежать домой, да куда там, скрутило так, что шагу не шагнуть. Упал на землю и разревелся в голос. Вот на этот вой гоблины и пришли. Обступили, члены поглаживают и молчат. Это потом Эги узнал, что они почти всегда возбуждены и гладить член это сродни почесыванию в затылке. Если им не терпится, тогда глаза горят и посмеиваются, будто тявкают, а если молча дрочат, значит просто думают. К тому времени Эги уже совсем не соображал. Если бы помогало руку в зад засунуть — точно засунул бы. Не помогает только. Так глубоко, как надо, не засунешь, а с краю елозить, только дразнить. Еще и не засунешь, спазм же. Эги ревет и выкручивается на земле, гоблины стоят вокруг и письки дергают — картина маслом, прям. Не особо думая, что делает, на одних инстинктах, Эги разделся и встал кверху попой, типа «Возьмите меня! Ну, возьмите меня!» А гоблины они что, им только разреши, и все, не отобьешься. Попробовали сразу членом — не идет. Тогда языками. Язык проходит. И лизали, пока Эги не кончил. Стоило ему затихнуть, схватили за бедра и со всей дури посадили на хуй. А там же спазм! Ох и орали оба. Гоблина заклинило, остальные ржут. Эги проорался и тоже начал смеяться — истерика. Долго смеялся, а когда успокоился, оказалось, что его отпустило, гоблин может двигаться и достает так глубоко, как надо. Вот с этого момента Эги и пропал. Первый раз его почти два дня ебли, пока течка не закончилась. Родители уже искать отправились, чуть не всех сельчан на ноги подняли, а нашли, когда Эги выполз из реки. Отмывался он там. Папа как понюхал, так большие глаза сделал и головой качает, мол ври что хочешь, только правду не говори. Ну, Эги и сказал, что заблудился и упал в реку, вот только выплыл на крики. Туфта полная, но поверили. А что река течет в одну сторону, а заблудился в другой, никто не заметил. Или промолчали. Подумаешь, гоблины, живой же. Следующим испытанием стали яйца. Эги не знал, что делать, и посоветоваться не с кем. Подошел к папе, а тот говорит: все сам поймешь. Нет уж, Реми он так не бросит. Реми он… более нежный. Он к гоблинам с яйцами не пойдет. Это Эги не придумал ничего лучше, чем прямо к горе идти. Павда не дошел. По дороге как полезли… Яйца наружу, глаза на лоб. Ух. Под конец обкончался весь. Незабываемый день. — Ой-ой-ой! — стонет Реми под боком, и Эги выныривает из воспоминаний. — Снимай штаны, — велит Эги и подпирает дверь сарая изнутри. Мало ли кого принесет, хоть и поздно уже. Тут гораздо теплее, чем на улице, сухо, ветра нет и сено греет, только темновато и пыльно. Реми копошится со штанами, не решаясь согнуться, будто яйцо уже стоит у самого выхода. А может и правда стоит. Раз больно уже было, значит давно пошло. Почему-то Реми не кидает в эйфорию, наоборот, тревожные «ай!» и «ой!» сыпятся из него, как горох из дырявого мешка. — Помочь? — не выдерживает Эги. Его самого никто не нянчил, один справлялся. Он приседает, зубами растягивает узел на поясе Реми, тянет штаны вниз. Перед лицом тут же оказывается беленький с нежной розовой головкой член на аккуратной мошонке. Реми обрезан, как все в поселке, а может и вообще во всем мире. Это первая и обязательная операция для младенца. И опасная. Если плохо заживает, может и умереть. Старики ссылаются на волю богов, но Эги кажется, что руки надо все же мыть. И инструменты тоже. — Да чтобы я, да еще хоть раз, — шипит Реми, а Эги разбирает смех. К папе ходит один сосед поболтать, каждые два года по щенку рожает и после каждых родов причитает: «Пусть только подойдет (это он про своего альфу), откушу все к едрени фене. Чтобы я еще хоть раз…» И так до ближайшей течки. Снова залетает и все по-новой. Гормоны они такие, прижмет и все забудешь — и боль, и страх, и обещания. Реми тоже все забудет. Теперь попробовал, обратного пути нет. Эги помогает ему выпутаться из штанов, а сам наблюдает, как у того встает. Живот напрягается, будто схватки. А может и правда схватки, Реми аж бледнеет. И при каждой схватке член понемногу оживает, вытягивается из комочка в вялую колбаску, расправляется, твердеет. Хозяину не нравится, а его маленькому дружку очень даже ничего. Окреп, округлился, стоит гордо. Вон и первая капелька заблестела, значит яйцо спустилось к простате и трется. — Присядь, легче будет, — подсказывает Эги. — Ноги не гнутся, — жалуется Реми, приседает и тут же заваливается назад. Не лежит и не стоит. Широко расставленные ноги согнуты в коленях и стоят на земле, а спина опирается о сено, будто лежит. И очередная схватка давит яйцо наружу. Вон уже конец показался, напирает, растягивает. Реми быстро дышит открытым ртом и тужится, яйцо выступает чуть больше. — А если оно упадет и разобьется?! — вдруг спохватывается он и пытается придержать рукой. От этого яйцо уползает внутрь, прижимает простату и вновь лезет наружу. Реми заталкивает его обратно еще раз, наконец поймав кайф. — Ты не торопись, там еще два, — хихикает Эги, но уже поздно. Реми кончает себе в ладонь и тут же вываливается первое яйцо. Гладкое, блестящее от смазки, травянисто-зеленое, такое хорошее, новенькое, еще не испорченное суровой жизнью. Подхватив яйцо Эги вкладывает его в грязную ладонь прибалдевшего после оргазма Реми. — Зачем? Испачкал же! — возмущается Реми, одновременно прижимая яйцо к груди. — Теплое. — Только снесли, — веселится Эги. Реми выглядит изумленно-умиленным, будто объелся веселых грибов. Гладит яйцо, целует. — Надо протереть, — беспокоится он. — Яйцам сперма нужна для запаха, — поясняет Эги. — Сиди спокойно или походи, пока второе яйцо не пошло. Я за корзинкой схожу. Какую взять? — Самую лучшую возьми, — велит Реми. — Гоблинам жалко лучшую отдавать. — Это не ради гоблинов, а ради моих деток, — баюкает яйцо Реми. Вот же курица-наседка. Как бы и правда не оставил яйца себе. Эги не знает, как их выводить. Не под настоящую курицу подкладывать же. Ладно, потом разберутся. Пока он бегал за корзинкой, Реми начал рожать второе яйцо. Первое туго шло, а второе еще туже. Первый раз, не растянутый еще. Эги уже так не мучается, быстро избавляется. — Поясница болит, пить хочу, ноги трясутся, в руках колет, — не переставая жалуется Реми. — Полежи, — предлагает Эги, уже сбегавший и за водой, и за хлебом. — Ой, оно двигается, я чувствую — хватается за живот Реми и замирает. — Присядь тогда. — А ты со мной поиграешься? Яйцом, чтобы я… А то неудобно самому. Не достаю. Чтобы он кончил, догадывается Эги. И чего неудобного? Эги тоже так играет, если успевает, отлично достает. И сам совсем недавно… Или Реми просто хочется, чтобы за ним поухаживали? — Поиграю, — соглашается Эги. Он и сам уже возбудился, едва представил свою руку там, между ног. — Попробуй встать на четвереньки. Подайся назад, коленки сведи, а ступни врозь. Удобно? Как схватка начнется, так тужься. Теперь перед Эги круглая белая попа с морщинистой розовой розочкой посередине, перепачканной в смазке. Хорошо, что не в крови и… ни в чем другом. Смазка — это хорошо: приятно, безопасно и заразу всякую убивает. Если рану смазать, быстрее заживет и гноится не будет. Дырочка немного пульсирует, чуть расслабляясь и поджимаясь, будто дышит. Он аккуратно дотрагивается до самой серединки и давит. Палец легко погружается внутрь на целую фалангу. Эги пугается и вынимает, Реми чуть подается назад, ловя ускользающее чувство. Тогда Эги возвращает палец и двигает им совсем неглубоко, едва минуя второе колечко мышц. Кажется, что этого мало, но тут самое чувствительное место, и Реми тихонько стонет, расслабляясь. Первое яйцо вышло, и схватки не такие болезненные, просто тянет в животе и ощущается движение. Эги ласкает, перекатывает яички в маленькой, поджавшейся мошонке, проверяет, как там член. Член стоит и требует внимания. Несколько кругов ладонью по головке укрепляют его еще больше, а Реми тихонько стонет и толкается то на палец, то в ладонь. Вдруг его встряхивает, он переступает коленями, крутит попой и вообще ведет себя беспокойно, призывно выгибаясь. Яйцо дошло до простаты. Эги вводит палец до упора и чувствует твердую скорлупу. Надо дать ему выйти сильнее и толкнуть обратно. — Еще немного, молодец, хороший мальчик, — приговаривает Эги, наблюдая, как яйцо растягивает мышцы и показывает зеленую верхушку. Когда Реми отпускает, а яйцо показалось только на треть, Эги мягким нажимом загоняет его обратно. Реми долго и протяжно стонет, а когда удовольствие ослабевает, капризно хнычет: — Еще! — Выдавливай, будет еще, — руководит процессом Эги, едва не кончая от одних звуков. Оказывается, его очень заводят чужие стоны. Гоблины так не могут. У них резкие грубые голоса… «И длинные толстые члены», — напоминает себе Эги и едва не кончает. Яйцо показывается вновь, и он любуется на тонкую, полупрозрачную кожу, растянувшуюся по кругу. Розово-белое на зеленом. Красиво. — Может хватит? Пусть рождается? — спрашивает он у Реми, и получает в ответ сердитое шипение. — Еще, так еще, — покладисто соглашается Эги и вновь заталкивает яйцо внутрь, только совсем немного. Как раз настолько, чтобы придавить простату и вызвать новую потугу. Через несколько секунд яйцо вылетает ему на колени, брызгаясь смазкой, а Реми кончает в ладонь и тут же поворачивается. — Дай, дай я намажу, — тянет он испачканные спермой руки. Отдавая яйцо, Эги понимает, что не кончил только чудом. Яйца ломит, член рвет штаны и в теле напряжение такое, только тронь и взорвется. Уложив второе яйцо в корзинку, Реми думает, как лучше расположиться, крутясь туда-сюда и переходя с места на место. И правда курица с яйцом. — Ой, пошло, — внезапно замирает он посреди сарая, хватаясь за живот. При его худобе внезапно отчетливо виден бок яйца, выпирающий слева над лобком, там, где кишечник соединяется с маткой. Еще немного и оно скроется за тазовой костью, а пока видно, Реми гладит его кончиками пальцев в немом восторге. — Такое большое, — наконец выдает он. — Я порвусь. — Не порвешься, — заверяет его Эги. — Опять играем или хватит? — Играем, — краснеет пятнами Реми. — Кто знает, когда удастся повторить. — В следующую течку, — убежденно заявляет Эги. Он-то знает, что попробовав раз уже невозможно отказаться. Однажды он решил не ходить, выдержал сутки и сбежал к горе. Так что теперь, с периодичностью в восемь недель, гоблины поджидают его в гости. А через месяц еще и с яйцами. Хотя, судя по последним открытиям, надо и с яйцами в пузе ходить. Кайф же. Кстати, без течки и яиц тоже можно наведаться, но гоблины, будто сговорившись, норовят выебать не в зад, а в рот. Или подходят только самые молодые с короткими членами, которые до матки не достают. Могут вылизать, насосать грудь до боли, подрочить и отсосать, но так, чтобы до сцепки, без течки не присовывают. Религия не позволяет что ли? А может шаман? Пока Эги размышляет о вечном, Реми выталкивает яйцо до самого выхода и пытается запихнуть его обратно, только ничего не получается. Он пыхтит и краснеет, а яйцо упорно растягивает зад, выбравшись уже на треть. — Эги! Где ты там? Помоги, оно же лезет! — плаксивым голосом зовет Реми. — Пусть оно еще во мне поживет немного. Эги никогда не воспринимал яйца гоблинов, как своих детей. Не похоже совсем и вообще. А Ремми, кажется, проникся до глубины души и боится расстаться. — Ложись на спину, — велит Эги. — Колени в стороны держи. Готов? — Дадада! — быстро кивает Реми и устраивается на куче соломы, как велят. Расположив пальцы кульком, Эги упирается в кончик яйца и плавно вталкивает его внутрь вместе с собственным кулаком. Реми охает и протяжно стонет, закатывая глаза. Кажется, на такую игру не рассчитывали оба, но всем нравится. — Божечки, двигай им, двигай, — притягивая колени к груди, стонет Реми. Эги на пробу двигается вперед-назад, но места слишком мало. Тогда он крутит кулаком из стороны в сторону, растягивая и массируя нежные стенки. Реми захлебывается стоном, яйцо дергается вперед-назад, выбивая из него новые звуки. Повинуясь порыву, Эги наклоняется и ловит губами нежную кожу мошонки Реми. Тянет, выпускает, всасывает одно яичко целиком, не переставая толкать яйцо костяшками пальцев. Реми прогибается, разводя колени еще сильнее. Эги понимает, что не делает лучше, но переключается с мошонки на аккуратный розовый член. Кажется, он приобрел новый фетиш. Член Реми так приятно и правильно ложится на язык, что Эги недоумевает, почему он раньше не попробовал? Мог бы в течку помогать и вообще… Что именно вообще, он не додумывает, а хватается свободной рукой за собственный член и принимается судорожно дрочить. К черту сдержанность. Когда твоя рука по запястье в чужой заднице, а во рту член, поздно думать о приличиях. Тем более, что Реми уже трясет от напряжения. Чувствуя новую схватку, Эги вытаскивает руку из Реми и тут же получает в грудь яйцом. Реми бьется в оргазме, и Эги не придумывает ничего лучше, как положить яйцо ему на живот, а собственный член сунуть в сокращающуюся дырку. Его тут же сжимают и выдаивают пульсирующие мышцы, утягивая внутрь. Реми кончает в очередной раз, всхлипывая и хрипя почти страшно. Внезапная тишина бьет по ушам. Эги так накрыло, что он на секунду глохнет. Расслабляясь, он заваливается куда-то на бок, внезапно осознавая, что связан по ногам собственными штанами. Солома больно колется острыми срезами, быстро возвращая в реальность. Реми обнимает самое большое яйцо и нашептывает ему какие-то приказания. Кажется, чтобы маленький гоблин потом нашел его по запаху или что-то вроде того. Они оба грязные, потные и исцарапанные, будто их кошки драли. Эги поменьше, а Реми вообще со всех сторон. Скоро каждая ранка начнет саднить и щипать, окончательно разгоняя гормональную эйфорию. — Завтра сходим отнесем, — передает корзинку Эги. — Может мне погреть их ночью? — встает Реми. Их движения замедленны, на лицах расслабление. И если с Реми понятно, то Эги от себя такого не ожидал. Накрывает откат и хочется плакать, и спать. Шмыгнув носом, он делает вид, что засорил глаз, но Реми не до него. Он баюкает и укладывает в корзинку яйца, перебирая их снова и снова. С этим пора заканчивать, а то он потащит их домой и все узнают, чем они тут занимались. Если уже не знают. Орали они знатно. Проходя мимо двери Эги внезапно слышит знакомое покашливание. Гоблины? Тихонько приоткрыв дверь, всматривается в щель. В сарае давно темно, и они передвигаются на ощупь под шуршание проснувшихся мышей, на улице чуть светлее, и в этом неверном свете луны светятся глаза, выстроившись полукругом перед входом. Если бы не характерные звуки, Эги уже наложил бы в штаны от страха. Заметив движение, гоблины подходят ближе, принюхиваются и один за другим заходят в сарай. Им темнота нипочём. После горных ходов и пещер, на поверхности света достаточно всегда, даже ночью. Так же цепочкой, обойдя Эги стороной, они устремляются к Реми. Эги напрягается, готовясь к возмущенному крику друга. Он настолько очарован яйцами, что вряд ли отдаст их без боя. — Реми. Реми, надо отдать яйца в гору. Там они смогут вылупиться, а тут просто умрут. Мы с тобой не знаем, что с ними делать, — тихонько уговаривая, приближается Эги, держа руку перед собой. Он слышит сопение Реми, слышит похрюкивание гоблинов и пытается не врезаться в кого-нибудь. Гоблины расступаются, пропуская его вперед, позволяют обнять Реми, занять собой опустевшие руки. — А ты знаешь, что живое яйцо всего одно? — неестественно спокойно говорит Реми. — Я понял это, когда обнимал их. В одном малыш, а два другие — это его еда. У гоблинов же нет молока, поэтому нужна первая еда. Малыш съест эти яйца и подрастет достаточно, чтобы есть мясо и другую еду. — С чего ты это взял? — удивляется Эги, но тут один из гоблинов обнимает Реми, все еще находящегося в руках Эги, и лижет в лицо. Реми хихикает и разворачивает голову к языку, но гоблин не намерен целоваться. — Это он подтвердил, что ты думаешь правильно, — догадался Эги. Совершенно бесшумно гоблины покидают сарай и растворяются в темноте, оставляя омег одних. Реми тихонько плачет, уткнувшись в грудь Эги, и обнимает так крепко, как никогда раньше. — Я ненормальный, да? — Может это я ненормальный, без омежьих инстинктов, — гладит его по голове Эги. — Мне надо привыкнуть, что их надо отдавать? — жалобно спрашивает Реми. — Это все гормоны. Завтра отпустит. Мне тоже сперва было жалко, — признается Эги. — Потом прошло. Гоблины должны жить с гоблинами. Правда же? Надо все же найти тебе альфу. Родишь щенков, будешь растить. — Или подобрать ненужного, как дядя Вадин подобрал меня, — соглашается Реми. — Для этого ты должен быть достаточно сильным и самостоятельным. — Давай я тебя возьму альфой? — хихикает Реми. На секунду повисает тишина, каждый пытается представить, как это будет выглядеть, и оба разражаются смехом. — Нет уж, лучше я переселюсь к горе и буду вынашивать яйца, — решает Эги. — Быть альфой слишком тяжело. А яйца — это приятно. — И мы сможем увидеть своих деток, когда они подрастут! — загорается идеей Реми. От его слез больше нет и следа. — Мы построим себе хороший дом и разрешим гоблинам приходить в гости. Реми все говорит и говорит, придумывая им новую жизнь, а Эги молчит. Он не против.