Оружие или спасение

Киото подъехал к офису уже под утро. Ночь растворялась в сером рассвете, асфальт блестел от влаги. Фары машины медленно погасли. Он вышел, не спеша, открыв заднюю дверь. На руках — девушка. Бледная, почти без сознания, кровь пропитала ткань её одежды. Киото даже не смотрел на неё — взгляд был устремлён вперёд, в здание. Охранник у входа хотел что-то сказать, но встретил взгляд Киото — и замолчал, лишь открыл дверь. Тишина офиса встретила их мягким светом ламп и слабым запахом кофе. Киото шёл по коридору уверенно, будто нёс не тело, а обычный груз. Каждый его шаг отдавался по плитке ровным, тяжёлым звуком. Он открыл дверь в кабинет, где за столом сидел Алекс. Тот поднял глаза от бумаг. — Что это? — коротко спросил он, глядя на девушку. Киото поставил её на диван, не отвечая сразу. Снял перчатки. Вытер кровь с ладоней. — Свидетель, — наконец произнёс он ровно. — Случайность. Алекс медленно встал из-за стола, подошёл ближе, задержал взгляд на девушке, потом на Киото. — Случайность, — повторил он тихо. — У тебя не бывает случайностей. Киото ничего не ответил. Только отвёл взгляд. Киото положил девушку на диван, выпрямился. Его голос прозвучал тихо, без оправданий, но твердо: — Она была ранена на задании. Из-за меня. Пауза. — Я не хочу, чтобы из-за меня страдали невинные. Я отведу её к нашим медикам. Алекс молчал несколько секунд. Лицо — непроницаемое, как будто он взвешивал каждое слово, прежде чем сказать хоть что-то. Он обошёл стол, подошёл ближе, глядя то на девушку, то на Киото. — Невинные? — переспросил он медленно, почти шепотом. — Ты вдруг решил, что можешь определять, кто невиновен? Киото не ответил. Только опустил глаза, будто признавая — спорить бессмысленно. Алекс остановился рядом, почти вплотную. — Ты нарушил приказ. Свидетелей не оставлять. Пауза. — Но… — он перевел взгляд на девушку, тяжело вздохнул, — делай, как хочешь. Один раз. Он отошёл к окну, достал сигарету и поджёг её. — И если она умрёт — это будет на тебе. Киото коротко кивнул, поднял девушку на руки снова и, не говоря больше ни слова, вышел из кабинета.

***

Медленно спускаясь по узкой лестнице в подвал, он чувствовал, как холод бетона впитывается в обувь, а тишина сгущается с каждым шагом. Подвал таил маленький, но хорошо оснащённый уголок с медперсоналом — оборудование, стерильный свет и запах антисептика контрастировали с грязным складом, с которого он только что вышел. Здесь было тихо, но каждый звук — шаги, лёгкий стон девушки — казался оглушающим. Он аккуратно переставлял ноги, держа её на руках. Девушка дрожала, но не пыталась сопротивляться. Киото не торопился, но каждое движение было рассчитанно, выверено: ни лишнего жеста, ни случайного шага. Медперсонал поднял головы, но Киото даже не взглянул на них — он просто прошёл к оборудованному столу, где её можно было положить для осмотра.

***

— Алекс стоял в дверях кабинета и смотрел, как Киото исчезает по лестнице. Его пальцы сжались в кулак. Он не двинулся. Не позвал. Через минуту прозвучал резкий щелчок — кто‑то из охраны дернулся следом, пытаясь спуститься за парнем. — Стой, — рявкнул Алекс тихо, но так, что звук отозвался по всему коридору. Он медленно повернулся к столу, сигарета ещё догорала между пальцев. В коридоре повисла стена молчания — ровно та же, что защищала его решения. — Если она выживет… — сказал он, голос ровный и бесстрастный, — пусть исчезнет. Пауза растянулась на секунду, длинную как приговор. Алекс резко потушил сигарету о край стола так, что пепел посыпался на пол. — …а если он вернётся с ней снова… — в голосе зазвучала холодная окончательность, — я сам пристрелю её.

***

Киото поднимался по лестнице из подвала, держа спину ровно, лицо неподвижное. На середине лестницы его встретил Алекс. Стоял спокойно, но взгляд приковал к Киото мгновенно, словно оценивая каждое движение. — Всё? — коротко спросил Алекс, ровно, без тени эмоций. — Да, — ответил Киото ровным, почти безмятежным голосом. — Трое мёртвы. Груз снят. Девушка у медиков. Жива. Алекс на секунду сжал пальцы в кулак. — Поднимаемся в мой кабинет, — сказал он тихо. Киото кивнул и продолжил подниматься по лестнице за мужчиной, не говоря больше ни слова.

***

В кабинете пахло табаком. В прочем, как и обычно. Алекс подошёл ближе — не как начальник, не как владелец, а как тот, кто видел его мальчиком с разбитым лицом и дикими глазами. Пальцы легли на шрам у щеки Киото — резкий, проверяющий прикосновение, как будто нужно было убедиться, что метка на месте, что он всё ещё тот самый. — Ты берёшь на себя слишком много, — сказал он тихо. — И думаешь слишком мало о последствиях. На мгновение отстранился, отодвинувся так, будто хотел дать Киото пространство, но в его голосе осталась сталь. — Следующее задание — в Бухаресте. День отдыха. Не трать его на добрые дела. — Да, босс, — коротко ответил Киото, кивнув. Отдых ему был ни к чему. Сейчас, вопреки привычке, он думал лишь о ней — о той девушке, что случайно оказалась в эпицентре перестрелки и драки, которую он устроил. Он сделал шаг назад, спокойно кланяясь Алексу, и вышел из кабинета. Дверь закрылась за ним тихо, оставив после себя только лёгкий запах сигаретного дыма и ощущение напряжённой тишины.

***

И снова один в кабинете. Алекс смотрел на хлопнувшую дверь, а в голове будто эхом отдавались слова Киото: «…я не хочу, чтобы из-за меня страдали невинные…» Он тихо хмыкнул, возвращая привычную маску холода на лицо, и медленно пошёл по коридору. Один поворот за другим, ровные шаги, будто счёт времени и пространства. Наконец подошёл к комнате, куда поместили ту, кого Киото притащил. Он остановился у дверного проёма, вдохнул глубоко и вошёл. В комнате царил тусклый свет и запах йода, смешанный с металлическим привкусом крови. Девушка лежала на кровати — бледная, но живая; её дыхание было лёгким, прерывистым. Алекс встал в дверном проёме и не стал подходить ближе. Он посмотрел на неё ровно, будто с интересом изучал предмет, а не человека. — Ты выжила, — сказал он тихо, почти бесстрастно. — Значит, тебе повезло. Она попыталась что-то прошептать; он поднял руку и одной плавной жесткой линией сорвал с неё попытку говорить. — Слушай меня внимательно, — продолжил он, голос хрипел едва слышно, но каждое слово было острым как лезвие. — Забудь его лицо. Забудь, что тебя спасли. Забудь это место. Он сделал паузу, и в паузе голос стал ещё холоднее, как закалённая сталь: — Если хоть одно слово вырвется из тебя — я найду тебя раньше любого другого. И даже он не узнает труп. Не дожидаясь ответа, развернулся и вышел. На пороге мягко кивнул охраннику: — Контроль каждые три часа. Пока не очнётся окончательно. Когда дверь закрылась за ним, он прошептал себе, почти беззвучно: — Неужели ты думаешь, что кто‑то может быть невинен в моём мире? Он вернулся в кабинет, сел за стол и зажёг сигарету. Тусклый свет лампы отражался от тёмного дерева, а дым медленно растекался по комнате. В помещении снова повисла тишина. Алексу нравилась тишина. Она давала пространство думать… или, наоборот, позволяла не думать. И вдруг в этой тишине он услышал звук шагов в коридоре — тихий, ровный, уверенный. Шаги, направлявшиеся прямо к его кабинету. Он не шевельнулся. Лёгкая улыбка мелькнула на лице — или просто игра тени от сигареты. Алекс убрал пачку сигарет в карман, пальцы сомкнулись на столе, сжав его край так, будто держал весь мир под контролем. Взгляд стал тяжёлым, оценивающим — как перед ударом. — Заходи, — сказал он ровно. Холодно. Без эмоций.

***

Утро мягко проникало в комнату сквозь полупрозрачные шторы. Киото вошёл тихо, держа в руках букет цветов, и почти не осознавал самого себя — этот простой жест казался странным даже ему. Он осторожно поставил цветы в вазу на тумбочке, а взгляд его невольно устремился к девушке. Она сидела на кровати, всё ещё бледная, но живая, и удивлённо смотрела на него. Между ними повисла лёгкая, почти хрупкая тишина — как будто комната сама задержала дыхание, наблюдая за тем, как два человека впервые после хаоса находят момент простого человечества. — Извините… — сказал он тихо, почти шепотом, — я думал, это поднимет вам настроение. Он опустил глаза на цветы, не решаясь смотреть на девушку. В его голосе звучала лёгкая робость, редкая для него сдержанность, будто он впервые позволял себе быть просто человеком, а не тем, кем привык казаться. Она внимательно рассматривала его лицо, замечая тонкие шрамы и едва заметные следы недавних ранений. В её глазах смешались удивление и лёгкая настороженность, словно она пыталась разгадать, кто перед ней. — Ты тот кто принес меня сюда? — тихо спросила она, почти шёпотом. Киото молча кивнул, не поднимая глаз. В этом кивке было больше, чем согласие: в нём проскальзывала тихая ответственность и забота, которую он редко позволял себе проявлять. Она слегка наклонила голову вбок, будто не решаясь продолжать разговор. Неловкость повисла в воздухе, тихая и ощутимая. — Спасибо, — сказала она наконец, едва отводя взгляд к букету цветов. Её пальцы машинально коснулись нежных лепестков, будто проверяя, что они реальны. Затем она снова подняла глаза и встретилась с его взглядом. Она смотрела пристально, пытливо, с лёгким удивлением, словно пыталась понять его, увидеть через спокойное лицо. Киото замер, глядя на неё. Слова «спасибо» прозвучали так непривычно для него, что сердце будто дрогнуло. Никто никогда не говорил ему это простое, банальное слово. Никогда. И в этот момент оно ударило по нему сильнее любого выстрела, любого удара, любой угрозы, которые он пережил. Он продолжал смотреть на неё без изменения выражения лица, ровно и хладнокровно, будто ничего не произошло. Но внутри что-то мягко раскрылось. Что-то, что он давно забыл или умело прятал за стеной привычного равнодушия. В груди зазвучала странная, тихая мелодия — тепло, почти болезненно нежное, смешанное с неожиданной легкостью. Он понимал, что эта маленькая благодарность, это простое слово, которому никто раньше не учил на его реагировать, стало для него чем-то новым. Она даже не подозревала, как сильно это тронуло его, как непривычно приятно было почувствовать себя нужным, важным, живым для кого-то ещё, кроме собственных правил и приказов. Он все ещё держал лицо спокойным, но внутри что-то дрогнуло, впервые за долгое время заставив его задуматься о том, что значит быть не только сильным, но и человечным. Он опустил взгляд на свои руки — костяшки пальцев всё ещё были испачканы кровью, а шрамы на сгибах будто шептали: ты не для этого сделан. — Не стоит благодарить, ты просто слишком жалко выглядела. Киото внимательно смотрел на неё. Наверное, она была единственной, кто когда-либо смотрел на него так — мягко, без осуждения, без страха, так, как никто другой не осмеливался. В этом взгляде не было приказа, не было угрозы, не было ожиданий. Только тихая, почти хрупкая человечность, которая каким-то странным образом цепляла что-то в нём самом, давно спрятанное за стеной привычной холодности.

***

Где-то высоко, за окном, Алекс уже стоял у стекла, наблюдая за городом. И он чувстовал: что-то изменилось.

***

Киото внимательно смотрел на неё. Наверное, она была единственной, кто когда-либо смотрел на него так — мягко, без осуждения, без страха, так, как никто другой не осмеливался. В этом взгляде не было приказа, не было угрозы, не было ожиданий. Только тихая, почти хрупкая человечность, которая каким-то странным образом цепляла что-то в нём самом, давно спрятанное за стеной привычной холодности. Её взгляд был тёплым. Невероятно тёплым — для мира, в котором он жил, где холод и страх были единственными постоянными спутниками. И впервые за долгие годы Киото ощутил, как его пустые глаза будто бы растаяли. Он не моргал, словно боялся, что это мгновение исчезнет, растворится, как дым или иллюзия, оставив лишь привычную пустоту. — Не боишься меня? — голос его был низким, привычно хриплым, но теперь в нём скользнула лёгкая дрожь, едва заметная, почти человеческая. Девушка улыбнулась, тихо, едва касаясь уголков губ: — Тот, кто приносит цветы… редко становится чудовищем. Киото замер. Пальцы сжались в кулак, потом разжались, словно сам себе напоминал: он всё ещё человек, а не машина. Он не сказал ни слова. Просто шагнул к окну, открыл его и впустил свежий утренний воздух в комнату, глубокий и чистый. На короткий миг позволил себе быть просто собой — без приказов, без крови, без холодного расчёта. Где-то в тени коридора Алекс стоял неподвижно, прикрыв дверь. Его глаза скользили через щель, наблюдая, и понимали: эта девушка — опаснее любого оружия, любого пистолета, любого приказа. Киото улыбнулся. Последний раз он позволял себе такую искреннюю, лёгкую улыбку лет десять назад, когда мама впервые купила ему шоколадку — на свою скромную, едва хватавшую на жизнь зарплату. Тогда это была крошечная радость, маленький огонёк света в мире, где почти всё казалось холодным и чужим. И вот теперь, спустя годы, эта улыбка вновь вспыхнула на его лице — тихая, нежная, словно ожившая память о прошлом, напоминая, что даже в самом закалённом сердце ещё может пробиться тепло. Улыбка вышла неуверенной. Кривоватой. Неловкой — словно его лицо забыло, как это делать. Но она была. Искренняя. Чистая. Девушка замерла, глядя на него, будто заметила то, что было невидимо для других: не киллера, не холодное оружие, а мальчишку, который когда-то тоже смеялся и верил в добро. — Ты красивый, когда улыбаешься, — тихо прошептала она. Киото вдруг отвёл взгляд. Не от стыда. А потому что понял: эта слабость может убить его. Он больше ничего не сказал. Просто шагнул к двери, но на пороге остановился: — Держи окно закрытым ночью… холодно будет. И вышел. За стеной в коридоре Алекс сжал зубы так сильно, что застучали челюсти. Его мысли метались: Первая: «Убрать её». Вторая: «Если трону — возможно с Киото возникнут проблемы». Третья: … — Чёрт возьми… — пробормотал он себе под нос. — …почему я начинаю бояться его счастья? Увидев Алекса, Киото мгновенно сменил свою тёплую, почти детскую улыбку на привычное каменное лицо. Хладнокровие вернулось, словно лёгкий занавес спустился на эмоции, скрыв ту редкую человечность, которая только что вспыхнула. В глазах снова зажегся холодный блеск, привычный и опасный — тот, что все знали, но никто не мог понять. — Докладывай, — голос босса резанул тишину. Холодно. Спокойно. Опасно спокойно. Взгляд Алекса задержался на губах Киото, словно он пытался уловить след того тепла, что не имело права существовать. — Девушка не представляет угрозы, — отозвался Киото. Сухо. Без пауз. Как выстрел в бетон. Алекс знал — ложь. Она уже была проблемой. Он подошёл ближе, шаг за шагом. Воздух между ними стал тяжёлым, будто пропитанным порохом. — Послушай, — тихо произнёс он. — Не обманывайся. Ты — не человек, которому позволено чувствовать. Ты — моё оружие. Моё творение. Ты принадлежишь мне. Не своим чувствам. Не её голосу. И уж точно — не мечтам о светлом будущем. Пауза. Тишина будто сгустилась. — Я взял тебя из грязи, Киото, — шептал Алекс, — я вырезал из тебя страх, совесть и детство. И теперь ты стоишь передо мной с глазами, в которых появилась жизнь. Жизнь, которую я не позволял тебе иметь. Тишина. Только дыхание. И взгляд — прямой, острый, почти молитвенный. — Не забывай, кто ты, — сказал Алекс наконец. — Три часа отдыха. Потом — Бухарест. Он развернулся к двери. Но уже за порогом, где его никто не мог видеть, мысли громко пронеслись в его голове: «Если она его спасёт — пусть лучше убьёт. Потому что жить с тем сердцем, которое я когда-то вынул, — куда больнее» Алекс сел за стол. Долго смотрел на его поверхность, пытаясь вытеснить из головы образ девушки — её взгляд, её тепло. То тепло, которого в мире Киото быть не должно. И вдруг память перебросила его к Киото. К тому, как тот смотрел на неё. Не как на цель. Не как на препятствие. А иначе. По-другому. Впервые за десять лет Алекс увидел в его глазах что-то настоящее — тепло. И это ощущение ударило по нему, как внезапный удар током. Лёгкая паника пробежала по его голове. Что, если Киото впервые почувствовал добро? Что, если оно прорвётся через все правила и расчёты, через то, чему он его учил? Тишина кабинета стала давящей. Алекс сжал пальцы в кулак на столе, чувствуя, что мир, который он строил и контролировал, может трещать по швам. И впервые за долгое время он понял: даже он не властен над тем, что может поселится внутри этого человека. Алекс сжал пепельницу так сильно, что фарфор заскрипел и чуть треснул. Его пальцы будто сами искали точку опоры, в которой можно было бы удержать контроль. Он всю жизнь строил Киото под себя: без слабостей, без чувств, без свободы. Но сегодня всё это дрогнуло, и трещины пошли по самому основанию. Он поднял телефон, включил скрытую камеру. На экране — она. Девушка, тихо сидящая на кровати, губы чуть приподняты в улыбке, а взгляд словно впитывал свет комнаты. Её слова — тихий шёпот: «Спасибо», — пробежали по нему, как электрический ток. Экран погас, оставив только темноту. Алекс оперся на стол, чувствуя, как привычная тишина превращается в давление. Если он отдаст приказ — Киото превратит это в ненависть, и она станет направленной против него самого, как когда-то была направлена против отца. Если не отдаст — риск утратить его другим, не менее разрушительным способом. Он закрыл глаза, стараясь вернуть себе холод. Но знал: тот, кого он воспитал, впервые смог почувствовать что-то настоящее. И с этим срочно нужно было бороться.