Шрам к шраму

Глава 14. Осколки Тишина в квартире стала густой, липкой, как сироп. Она длилась уже две недели. Полина уходила на работу затемно, возвращалась за полночь. Они пересекались, как корабли в тумане — ванная, кухня, прихожая. Обменивались короткими, необходимыми фразами. «Передай соль». «Встречаюсь с подругой». «Не жди». Полина тонула в работе. Дежурства, операции, бумаги. Она искала в этом спасения от тишины, которая стояла дома. От взгляда Ирины, в котором читалась не злость, а усталая отстранённость. Это было хуже. Гораздо хуже. Однажды вечером Полина, отменив внезапно ночное дежурство, решила заскочить домой за чистой одеждой. Она не предупредила Ирину. Та, наверное, на одной из своих бесконечных бизнес-ужинов. Но когда Полина вошла в квартиру, она застыла на пороге. Из спальни доносился приглушённый женский смех. Не тот, сдержанный, каким смеялась Ирина с ней. А другой — лёгкий, беззаботный. И мужской голос. Полину будто ударили током. Она медленно, как во сне, прошла по коридору и приоткрыла дверь в спальню. Ирина сидела на краю кровати, скрестив ноги. На ней был её дорогой халат. А рядом, в кресле, расположился мужчина. Молодой, в идеально сидящем костюме, с уверенной улыбкой. Полина знала его — Алексей, новый партнёр Ирины по какому-то инвестиционному проекту. Они сидели не близко, между ними было расстояние, но... атмосфера была своей. Не рабочей. — Полина, — Ирина увидела её первой. Её улыбка мгновенно исчезла, лицо стало маской. — Ты... дома. Мужчина, Алексей, встал, поправил галстук. Его взгляд скользнул по Полине с лёгким, едва уловимым снисхождением. — Доктор, — кивнул он. — Мы как раз заканчивали. — Да, — Ирина тоже поднялась. Её движения были собранными, резкими. — Алексей просто занёс документы. Мы обсуждали детали сделки. Полина стояла, не двигаясь. Она слышала ложь в каждом слове. Документы? В десять вечера? В спальне? — Я поняла, — её собственный голос прозвучал хрипло. — Не буду мешать вашему... обсуждению. Она развернулась и вышла из квартиры, не слушая, что они кричат ей вслед. Она спустилась по лестнице, села в свою машину и уехала, не включая фары. В голове стучало только одно: «Он был в нашей спальне. В нашем пространстве». Она примчалась в бар. Было пусто, только Лёха мыл стойку. — Полина? Что случилось? — он увидел её лицо. — Виски. Самый крепкий, — она с размаху села на барный стул. Она пила, не закусывая, пытаясь залить огонь, пылавший внутри. Ревность. Гадкая, едкая, слепая. Она разъедала всё изнутри. Картины всплывали перед глазами. Его уверенная улыбка. Её расслабленная поза. Их общий смех. «Я сама довела её до этого», — шептал какой-то внутренний голос. Но он тонул в рёве ярости. Через несколько часов, пьяная и злая, она вернулась домой. Квартира была пуста. Ирины не было. Полина прошла в спальню. Воздух всё ещё пах его парфюмом — дорогим, наглым. Она сорвала с кровати простыни и швырнула их в угол. Потом заметил на тумбочке смятую бизнес-карту. Алексея. С каракулями на обороте. Какие-то цифры. Или буквы. Неважно. Полина схватила карту, разорвала её на мелкие кусочки и швырнула в мусорное ведро. Потом села на голый матрас и зарыдала — беззвучно, содрогаясь от рыданий. Это были слёзы не только ревности. Это были слёзы бессилия. Она разрушила всё, что у них было. Своим холодом, своими колючками. И теперь пожинала горькие плоды. Ирина вернулась под утро. Полина сидела в гостиной, в темноте, на том самом месте, где Ирина ждала её две недели назад. — Где была? — её голос был чужим, пропитанным виски и горем. — Гуляла, — коротко бросила Ирина, снимая туфли. — С ним? Ирина остановилась и посмотрела на неё. В её глазах не было ни вины, ни сожаления. Только усталая пустота. — Нет. Одна. Мне нужно было подышать. — Врешь! — Полина вскочила. — Ты была с ним! Я всё видела! Вы в нашей спальне смеялись! Как вы могли? — А как ты могла? — голос Ирины оставался спокойным, но в нём зазвенела сталь. — Ты месяцами не даёшь мне до себя дотронуться! Ты отворачиваешься, когда я пытаюсь тебя поцеловать! Ты исчезаешь на дни и возвращаешься, пахнущая больницей и одиночеством, которое ты сама же и создала! Что я должна была делать, Полина? Умолять? Ползать на коленях? — Так что, он тебе? — Полина заходила по комнате, её движения были резкими, неуклюжими. — Нашла, кем заменить! Какой-то пафосный пижон в костюме! — Хотя бы он на меня смотрит! — выкрикнула Ирина, и её спокойствие наконец треснуло. — Хотя бы он меня видит! А не сквозь меня, как ты! — Я тебя вижу! — Полина остановилась перед ней, её лицо было искажено гримасой боли. — Я вижу, как ты на него смотришь! Как ты ему улыбаешься! Той улыбкой, которой у меня больше нет! — Потому что ты её убила! — Ирина толкнула её в грудь, не сильно, но от этого жеста Полина отшатнулась, как от удара. — Ты всё убила! Нашу близость, наши разговоры, нашу постель! Ты превратила нас в двух чужих людей, которые делят одну квартиру! И знаешь что? Мне надоело! Они стояли, тяжело дыша, и смотрели друг на друга, как враги. Вся невысказанная боль, все обиды, все ночи молчания вырвались наружу и витали в воздухе, как ядовитый газ. — Уходи к нему, — прошипела Полина. — Раз он такой замечательный. — Может, и уйду, — Ирина выпрямилась, и в её позе была ледяная решимость. — По крайней мере, с ним мне не придется чувствовать себя невидимкой в собственном доме. Она прошла в спальню, и Полина услышала, как снова открывается молния сумки. На этот раз звук был окончательным. Полина не пыталась её остановить. Она стояла посреди гостиной и чувствовала, как её мир, и без того хрупкий, рассыпается на осколки. Она добилась своего. Она оттолкнула её так далеко, что та нашла того, кто готов был её принять. И теперь оставалось только смотреть, как уходит единственный человек, который когда-либо видел её настоящую. И которому она, в конце концов, оказалась не нужна. Дверь закрылась. Звук был мягким, но для Полины он прозвучал громче любого хлопка. Она стояла посреди гостиной, не в силах пошевелиться. Воздух, еще секунду назад наполненный криками, теперь казался густым и безжизненным. Она медленно обошла квартиру, как будто проверяя, не осталось ли где-то кусочка Ирины. На вешалке висел ее шелковый халат. В ванной стояла зубная щетка. Полина взяла ее в руки. Пластик был холодным. Она сжала щетку так сильно, что ручка затрещала, но не сломалась. Просто издала жалобный хруст. Она не плакала. Внутри была пустота, огромная и бездонная. Та самая, которой она так боялась и которую сама же и создала. Прошла неделя. Полина существовала в режиме автопилота: работа — бар — пустая квартира. Она не отвечала на звонки, не выходила на связь. Коллеги поглядывали на нее с беспокойством, но она отмахивалась, прикрываясь усталостью. Однажды вечером, листая ленту в соцсетях в поисках хоть какого-то отвлечения, она наткнулась на фото Ирины. Она была в ресторане, в том самом, куда они ходили в первые, счастливые недели. Рядом с ней сидел Алексей. Он смотрел на нее с тем восхищением, которое Полина когда-то видела в его глазах, обращенных к себе. На лице Ирины была та самая, легкая, беззаботная улыбка, которую Полина не видела месяцами. Она швырнула телефон об стену. Экран превратился в паутину трещин, но изображение продолжало гореть в ее мозгу. В ту ночь она напилась в стельку в своем же баре. Лёха молча наливал, видя ее состояние. Она пыталась вызвать в себе гнев, ненависть, что угодно, чтобы заглушить боль. Но получалось только хуже. На следующее утро, с тяжелой головой и еще более тяжелым сердцем, она поехала в реабилитационный центр. Ей нужно было увидеть кого-то, кто не мог ее бросить. Даже если этот кто-то — наполовину парализованная мать, которая так и не приняла ее. Мать лежала в палате, уставившись в потолок. Полина села рядом. — Она ушла, мама, — тихо сказала Полина, не ожидая ответа. — Я ее прогнала. Своими руками. Она ждала, что почувствует удовлетворение — вот, доказательство, что она была права. Все уходят. Все бросают. Но удовлетворения не было. Была только тоска. Мать медленно повернула голову. Ее взгляд был мутным, но в нем на секунду мелькнуло что-то осознанное. — Ты... всегда... — она с трудом выговаривала слова, — ...сама... виновата. Полина замерла. Это были не слова утешения. Это был приговор. — Что? — прошептала она. — Отталкиваешь... всех, — с усилием выдавила мать. — Боишься... что обидят... вот... и обижаешь... первая. Полина смотрела на нее, и вдруг все встало на свои места. Все ее жизнь. Все ее поступки. Это не сила. Это трусость. Страх быть раненной заставлял ее ранить первой. Она встала и вышла из палаты, не говоря ни слова. Она села в машину и долго сидела, глядя в одну точку. Потом она поехала к Ирине. Вернее, к тому дому, где та жила раньше. Она не знала, что скажет. Просто не могла не поехать. Машина Ирины стояла у подъезда. Рядом — тот самый наглый «Мерседес» Алексея. Полина припарковалась вдалеке и ждала. Час. Два. И вот они вышли. Ирина и он. Она смеялась, запрокинув голову. Он открыл перед ней дверь, и его рука легла ей на поясницу. Нежный, интимный жест. Полина смотрела, как они уезжают, и чувствовала, как что-то окончательно рвется внутри. Это была не ревность. Это было осознание. Осознание того, что она проиграла. Не ему. Себе. Своим страхам. Своей гордыне. Она завела машину и поехала. Не домой. Она ехала по городу, не видя дороги, пока не оказалась на пустынной набережной. Была ночь. Вода была черной и холодной. Она вышла из машины и подошла к самому краю. Ветер трепал ее короткие волосы. Она смотрела на темную воду и думала о том, как легко было бы сделать шаг. Перестать чувствовать эту боль. Это одиночество. Но она не сделала его. Не потому что было страшно. А потому что в глубине души, под всеми слоями боли и гнева, теплилась крошечная искра. Искра того самого чувства, которое она пыталась задавить. Любви. Она не прыгнула. Она просто стояла и смотрела в темноту, понимая, что достигла дна. Того самого дна, с которого можно либо остаться здесь навсегда, либо оттолкнуться. Она оттолкнулась. Повернулась, села в машину и поехала. Она не знала, куда и зачем. Но она ехала. Потому что даже на дне что-то оставалось. Какая-то часть ее, которую она еще не уничтожила до конца. И, возможно, именно с этой части и стоило начать все заново. Даже если для этого придется признать, что она была не права. Что она все испортила. И что, возможно, уже слишком поздно что-то исправлять. От лица Ирины: Я сижу в своем стерильном пентхаусе и смотрю на город, раскинувшийся внизу. Огни, машины, жизнь — всё как всегда. Только внутри — мёртвая тишина. Та самая, которой я так жаждала, когда в квартире Полины меня душили её молчание и холод. Теперь я получила её в избытке. И поняла, что это не освобождение, а приговор. Алексей — милый. Внимательный. Он слушает мои рассказы о бизнесе, восхищается мной, не перечит. Он — идеальная пародия на то, чего я, казалось бы, хотела. Но когда он касается меня, моя кожа не покрывается мурашками. Когда он целует меня, я не чувствую того всепоглощающего огня, что пожирал меня с Полиной. Всё это — красивая, пустая оболочка. Сегодня мы были в том самом ресторане. Я надела своё самое дорогое платье, сделала безупречный макияж. Я улыбалась, смеялась, вела светские беседы. А внутри я думала о том, как Полина ворчала, когда я пыталась затащить её в подобные места. Как она ёрзала на стуле и в итоге снимала пиджак, оставаясь в одной футболке, демонстрируя всем свои татуировки. Как её карие глаза бросали мне вызов: «Ну что, стерва, довольна?». И как потом, дома, она прижимала меня к стене и целовала так, будто хотела стереть с меня весь этот пафос, всю эту фальшь. Я сбежала. В туалет. Закрылась в кабинке и, облокотившись о дверь, пыталась отдышаться. Перед глазами стояло её лицо — не злое, не колючее, каким оно было в последние недели. А то, первое, что я увидела в баре — уверенное, дерзкое, полное жизни. Та, что спасла меня ночью — сосредоточенное, профессиональное. Та, что смотрело на меня утром, после нашей первой ночи — размягченное, уязвимое. «Что я наделала?» — этот вопрос преследует меня с того момента, как я захлопнула дверь её квартиры. Я бросила её. В самый трудный для неё момент. Когда её мать лежала в больнице, когда её собственный мир рушился, я добавила ей боли. Потому что мне было больно. Потому что мне казалось, что я имею на это право. Я вернулась к столу. Алексей что-то говорил, но я не слышала. Я смотрела на его ухоженные руки и вспоминала руки Полины — с тонкими шрамами от скальпеля, с татуировками, сильные и такие нежные, когда они касались меня. — Ирина, ты в порядке? — он положил свою руку на мою. Я отдернула руку, будто обожглась. —Да. Просто устала. Мы уехали. В лифте моего дома он попытался меня поцеловать. Я отвернулась. — Извини, Алексей. Сегодня не могу. Он ушёл, оставив лёгкий шлейф разочарования. А я осталась одна в своей огромной, бездушной квартире. Здесь всё идеально. Всё на своих местах. И от этого хочется выть. Я прошла в гардеробную. Среди rows of идеальных костюмов и платьев висит та самая футболка Полины — серая, растянутая, с выцветшей надписью какой-то рок-группы. Я украла её в тот день, когда мы последний раз завтракали вместе. Просто надела под свой блузку и ушла. Она так пахла ею — кофе, больницей, её духами. Я прижимаю футболку к лицу и вдыхаю этот запах. Он уже выветрился, почти исчез. Как и она из моей жизни. Я плачу. Впервые за все эти недели. Тихо, безнадёжно. Я плачу о ней. О той, которую я полюбила вопреки всему — её грубости, её колючкам, её упрямству. Я полюбила её силу и её раны. И когда эти раны начали кровоточить, я не смогла вынести вида крови. Я испугалась. Испугалась её боли, её тьмы. И вместо того чтобы остаться, я убежала. К тому, кто казался простым и лёгким. Но лёгкость оказалась пустотой. Я подхожу к окну и смотрю вниз. Где-то там, в своей старой квартире с голыми стенами, она одна. Пьёт свой ужасный виски и смотрит в стену. И, возможно, тоже думает обо мне. С ненавистью. С презрением. И мне хочется всё отдать — все эти дурацкие контракты, всю эту репутацию, этот пентхаус — только бы услышать её хриплый голос: «Ириска, иди сюда, чего разнылась». Только бы снова увидеть, как в её глазах вспыхивает тот самый огонь, когда она смотрит на меня. Но я сожгла мосты. Я предала нас, когда она была слаба. И теперь мне остаётся только жить с этим. С этим эхом её тишины, которое теперь звучит внутри меня. И с пониманием, что самая большая ошибка в моей жизни — это не то, что я полюбила неправильную женщину. А то, что я оказалась недостаточно сильной, чтобы любить её такой, какая она есть — со всеми её бурями и разрушениями. --- Прошло три дня. Полина не появлялась на работе. Лёха звонил ей — трубку не брали. В больнице говорили, что она взяла внеплановый отпуск. Никто не знал, где она. Ирина не выдержала. Страх, холодный и липкий, сковал её изнутри. Что, если с ней что-то случилось? Что, если её отчаянное «дно» оказалось настоящим? Она поехала к её дому. Машины Полины не было. Поднялась наверх — дверь заперта. Ирина несколько раз позвонила, потом стала стучать. — Полина! Открой! Пожалуйста! Тишина. Ирина прислонилась лбом к холодной деревянной двери. Отчаяние подступало к горлу. — Полина, я знаю, что ты там... Просто... дай мне знать, что ты жива. И я уйду. Обещаю. Шаги. Щелчок замка. Дверь приоткрылась. На пороге стояла Полина. Но это была не та Полина, которую Ирина знала. Не уверенная хирург, не колючая стерва из бара. Перед ней стояла тень. Бледная, с запавшими глазами, в мятой футболке и спортивных штанах. От неё пахло виски и немытым телом. Они смотрели друг на друга через порог. Пропасть, шириной в несколько сантиметров, казалась непреодолимой. — Что тебе надо? — голос Полины был безжизненным, хриплым. — Я... я волновалась, — прошептала Ирина. — Поздно волноваться. Я жива. Можешь идти. Полина попыталась закрыть дверь, но Ирина уперлась рукой. — Подожди. Пожалуйста. — Зачем? — в глазах Полины мелькнула знакомая искра — не гнева, а боли. — Чтобы ты снова могла убежать, когда станет трудно? Нет уж. Проходили. — Я не убегу, — сказала Ирина, глядя ей прямо в глаза. — Я уже убегала. И поняла, что не туда. Полина усмехнулась, но звук вышел горьким. —Нашла, с кем сравнивать. Твой Алексей, что ли, разочаровал? Не оправдал надежд? — Не в нем дело! — Ирина сделала шаг вперед, заставляя Полину отступить в прихожую. — Дело во мне! Я ошиблась. Я испугалась твоей боли и вместо того чтобы быть с тобой, я нанесла тебе еще одну рану. И мне... мне так жаль, Полина. Ты не представляешь, как мне жаль. Она стояла, готовая к тому, что Полина взорвется, вышвырнет ее, скажет что-то ужасное. Но Полина просто смотрела на нее, и в ее глазах была не ярость, а бесконечная усталость. — Знаешь, что самое худшее? — тихо сказала Полина. — Что ты была права. Насчет матери. Насчет всего. Я... я сама все разрушила. Своим страхом. Своим... эгоизмом. Я так боялась, что ты увидишь, какая я на самом деле слабая, что сама превратила себя в монстра. Это признание, тихое и простое, ранило Ирину сильнее любых криков. — Ты не монстр, — прошептала Ирина, делая еще один шаг. — Ты — человек. Со своими ранами. И я тоже. И мы обе накосячили. Но это не значит, что мы не можем попытаться все починить. — Слишком поздно, — Полина отвернулась и прошла в гостиную. Квартира была в беспорядке — пустые бутылки, разбросанная одежда. — Слишком много сломалось. — Ничего не бывает слишком поздно, пока мы живы! — Ирина пошла за ней. — Посмотри на себя! Ты умираешь здесь в одиночестве! И я... я скучаю по тебе. По твоему ворчанию. По твоим татуировкам. По тому, как ты смотришь на меня, когда думаешь, что я не вижу. По нашей дурацкой гречке. По всему! Полина стояла у окна, спиной к ней. Её плечи были напряжены. — Я не могу снова, Ирина, — её голос дрогнул. — Я не переживу, если ты снова... если ты снова уйдешь, когда мне будет плохо. Ирина подошла вплотную, но не касаясь её. — Я даю тебе слово. Каким бы оно ни было для тебя дорогим. Я не уйду. Я буду рядом. В твоей тьме. В твоей боли. Я буду здесь, даже если ты будешь отталкивать меня. Потому что я люблю тебя. Не твою силу. А тебя всю. Со всеми трещинами. Полина медленно обернулась. По её щеке катилась слеза. Одна-единственная. — Ненавижу, когда ты говоришь такие вещи, — прошептала она. — Знаю, — Ирина осторожно, давая ей время отстраниться, коснулась её щеки, стирая слезу. — Но я не замолчу. Полина закрыла глаза, прижавшись щекой к её ладони. Это был первый не-агрессивный контакт между ними за долгие недели. — Я... я не знаю, смогу ли я снова доверять, — тихо сказала она. — Я тоже, — призналась Ирина. — Но давай попробуем. Не начинать с начала. А просто... продолжить. С учётом всех наших ошибок. Они стояли так — среди хаоса и пустых бутылок, две сломленные женщины, которые нашли в себе силы признать свои страхи и попросить друг у друга прощения. Это не было красивым примирением. Это было начало долгой и трудной работы. Но это было начало. И после долгой зимы молчания даже этот хрупкий росток надежды казался чудом.