Прометеева трагедия

310г. от войн Раскола. Отрывок из дневников Великого Прометея.       До сегодняшнего дня я никогда не задумывалась над тем, какое Скептарии зло.       Конечно, все знают, что скептарианцы едят то, что им дают, говорят то, что им скажут, и работают там, куда их поставят. Соламарийцы ведь так этим гордятся. Ужасно видеть, что на неделю на семью из шестерых приходится, с благословения Токамаэ, половина буханки хлеба, полмешка овощей или зерна и иногда немного мяса, которое везут с горных окраин Скептариев. Ужасно, что ради этих крох отцы гнут спины от рассвета до заката на каменоломнях. Или в кузнях. Или в шахтах. Матери же вынуждены тянуть на себе дом и детей, работая на скудных полях, урожай с которых они даже не получат.       Но это не самое страшное преступление. Да и является ли что-то преступлением, если о нем все знают и поощряют его?       Но вот о чем никто не желает слышать…       О скептарианцах говорят, как об ограниченных людях, почему-то в Соламарийской Империи принято за непреложную истину, что человек, не имеющий связи с потоком, слаб и разумом. Само собой разумеется, что человек, который не может коснуться всего сущего, не видит дальше собственного носа.       О, какая это жестокая ошибка!       Я встретила девять ребят, поистине благословленных потоком, но благословленных не так очевидно. Они не просто мечтают — они планируют. Рассуждают о теории инженерного дела, высказывают предположения о природе материи, спорят о скорости и движении в пространстве. Когда мы с ними говорили, я была уверена: эти люди понимают поток так, как ни одному Заклинателю никогда не понять. Их воображение идет далеко за пределы расставляемых Мыслителями границ, где все упирается в некую непознаваемую разумную сущность, названную ими потоком. Они задают вопросы. Как поток работает? Что вообще под ним понимают? Дар волшебника? Процесс соединения с природой? Высшего судью? Они склоняются к мысли, что того, о чем говорят нам волшебники, просто не существует вовсе — настолько противоречивы их заявления о собственном божестве. Поток, несомненно, существует. Но он не имеет ничего общего с соламарийской религией.       Я сидела в кругу этих людей и впервые почувствовала, как страшная скука моего существования отступает. Всю жизнь я задавалась вопросом: что я здесь забыла? Мои дни были наполнены одинаковыми книжками, полных одинаковых догм и молитв об одном и том же. Поклоны, вежливые разговоры, заученные улыбки. Кто бы знал, какая серость царит в солнечных городах волшебников на самом деле!       Но затхлые Скептарии… Вот, где на самом деле живет свет! Среди умов, не страшащихся мечтать, среди рук, знающих, как строить! И этот свет волшебники убивают. Если этим ребятам не помочь — они умрут в безвестности, захлебнутся религиозной заразой. Кого поймают и сгноят заживо. Кто, отчаявшись, падет духом и станет таким же, как их соотечественники: согбенными тяжелой безрадостной жизнью, с глазами, у которых больше не было сил искать солнце на небе. Кто-то оголодает до смерти.       И это — самое страшное, настоящее преступление волшебников. Нет славы в том, чтобы казнить сломленного человека — он давно мертв. Не нужно много труда, чтобы заставить пахать людей, которые и так ничем от плуга уже не отличаются. Но у таких ребят, как эти, волшебники отнимают жизни, убивая их задолго до того, как они лягут в землю.       Они не знают. Волшебники просто не хотят знать, что за пустыми глазами и серыми одеждами скрывается нечто большее. Но если бы знали, поступали бы они вот так?

***

      С фрески на потолке на Натариона и Серину смотрели фигуры, рождавшиеся из пламени Токамуара. Гиганты, охваченные огнем, с горящими красными глазами простирали одну руку вниз, а во второй держали гигантские раскаленные молоты.       Многие поколения Фалконеров предпочитал верить, что эта фреска изображала зарождение их рода, некоторые даже действительно верили, что в них текла кровь самого Токамуара.       Натарион иногда задавался вопросом, что думали эти гиганты-«предки», глядя со своей высоты на его жену? Его идеальную жену, у которой прическа всегда была волосок к волоску, которая не носила никакого другого цвета, кроме красного, которая, будто подчеркивая их с Натарионом союз, и во внешности, и в фасонах предпочитала дорогие ткани, но простые и закрытые силуэты и фасоны. Если Натарион так подчеркивал, что он в первую очередь солдат, то Серина — что она жена солдата.       Лязг приборов, эхом раздававшийся в их столовой, в это утро его особенно раздражал.       Противный, бивший по ушам в то время, когда Натарион не хотел ни слышать ничего, ни говорить.       Дзынь!       Столовый нож ударился о фарфор, разрезая мясо на куски.       Натарион никогда не мог понять, как в такую миниатюрную леди как Серина влезал целый кусок говядины на завтрак. Он еле запихивал в себя кашу с орехами и некрепкий чай. Зато Серина никогда не ужинала.       Он смотрел, как его жена методично отделяла волокна. Одно за другим. А по тарелке растекался красный сок.       Ах да. Говядину Серина предпочитала с кровью.       Раньше, до знакомства с Сериной, Натарион не мог себе представить леди из знатной семьи, выращенной по всем заветам цитадели, которая бы так обожала полусырое мясо. Но, прожив с Сериной под одной крышей уже целый год, Натарион быстро пришел к выводу, что Серина именно такой человек: предпочитающий кровь.       Взгляд ее серых глаз мог резануть глубже меча. Холодное, словно застывший камень, непоколебимо спокойное лицо обезоруживало лучше любой сказанной вслух угрозы.       Великий Токамар, он был женат на статуе!       Хотя, конечно, Натариону было грех жаловаться: лучше холодная, но умная жена, чем веселая оранжерейная дурочка. А ведь такой до их свадьбы он Серину и представлял, поддавшись слухам о слабой здоровьем и горячо оберегаемой семьей дочери Вальденов.       Да, в это утро Натарион определенно не хотел говорить со своей женой.       Но ему придется.       — Что это было вчера на приеме, Серина?       Натарион был спокоен.       Доброжелательная улыбка на его лице была настолько безупречной, будто ее рисовал лучший художник не одну неделю. Его голос не дрогнул ни на едином слоге, никак не выдавая его внутреннюю ярость.       Только его взгляд должен был четко донести до Серины мысль: вчера она играла с огнем. В буквальном смысле.       Серина молча перевела на него прямой взгляд серых глаз, спокойно дожевывая мясо. В них не было ни вызова, ни привычного Натариону испуга. Только спокойствие. Гладкое, как озерная гладь.       Натарион столько раз видел, как люди буквально сжимались под этим взглядом, будто пытаясь и вовсе исчезнуть. Как их глаза начинали бегать в поисках спасительного пути к побегу.       Даже Уна могла струхнуть, когда Натарион смотрел вот так, но Серина… Серина была из совсем другого теста.       — Я сделала то, что должна была, чтобы спасти ситуацию, Магистр Натарион, — отпила она чай. Крепкий. Черный. По мнению Натариона — редкостная гадость.       — И каким образом твой публичный тост за здоровье моего оппонента спас ситуацию? — выгнул бровь он, заталкивая в себя ложку каши.       — Магистр Натарион. — Серина отрезала очередной кусок. — Вы великолепный стратег. Не менее выдающийся политик, даже не просто политик, вы дипломат. И не в последнюю очередь благодаря своему умению мастерски контролировать эмоции. Но есть одна ситуация — всего лишь одна — когда вы не можете держать лицо. Вот прямо как сейчас, — чуть повела она вилкой в воздухе, обрисовывая его фигуру. — Когда вас кто-то обходит. Вы не терпите вызовов своему превосходству. Святой Жрец публично напомнил вам, где, как он считает, ваше место. Не вмешайся я, велика вероятность, что вы бы не сдержались. Вряд ли бы вы испепелили старика. Может, показательно увели бы всех Боевых магов с приема. Может, отказались бы впредь согласовывать свои действия с Цитаделью. В такой ситуации Святой не рискнул бы давить на вас дальше: вы и так раскололи бы свои силы на тех, кто верен вере, и тех, кто верен вам, старик не стал бы эскалировать конфликт настолько явно. Но вы бы публично объявили Святому, а, следственно, и Мыслителям, и Цитадели войну. И тогда у Жреца был бы повод притащить вас на площадь Очищения за противление воле Потока.       — А ты, значит…       — А я от лица рода Фалконеров во всеуслышание поддержала Святого, как будто так и надо и ничего не произошло. Вы ведь очень печетесь о том, чтобы наша семья выступала единым фронтом при любых обстоятельствах.       Натарион скривился.       — И ты этим воспользовалась, прекрасно зная, что я не буду демонстрировать раскол в семье посторонним людям.       — Именно.       — И теперь, когда большинство присутствующих уверены, что я сдал в позициях… — Натарион прикидывал варианты. В принципе, ничего особо страшного не произошло: Святой Жрец просто сделал свой ход. Пусть в моменте и унизительный до черных точек перед глазами. Жрец отдал приказ Молотам, Жрец отомстил за отца Натариона! А Серина выиграла Натариону время, чтобы продумать ответ. — Пускай думают, что хотят. Еще лучше, если они будут уверены, что я занят решением проблем в семье.       — Вот видите, — пожала Серина плечами, — на холодную голову идеи приходят к вам гораздо быстрее.       Он улыбнулся, отпивая чай:       — Ты права. Спасибо.       — Это моя прямая обязанность как леди Фалконер. — Натарион смотрел, как Серина отставила чашку, снова прямо взглянув на него. — Я бы хотела обсудить Магистра Уну, если вы не против.       Натарион застыл, не донеся ложку до рта. Его было сложно застать врасплох, но у Серины это получалось с завидной регулярностью. Неужели Уна додумалась…       — Ты недовольна, что у меня есть другая женщина? — Он спокойно отложил приборы. Тут и гадать не надо было, что именно могла рассказать Уна его жене.       Темные, с мягким круглым изгибом, так не подходившим ее личности, брови Серины взлетели аж на середину лба. Вся ее поза: по-детски маленькая рука, вилка, остановившаяся на полпути ко рту, вытянувшееся лицо, круглые глаза — говорила об искреннем изумлении. И это даже… уязвляло.       — Прошу прощения? Я недовольна, что узнаю такие вещи от посторонних лиц, а не от вас, Магистр. Я — Фалконер. Ваши отношения напрямую влияют на мою репутацию, а значит, на репутацию всего нашего дома. Я прошу вас впредь ставить меня в известность о тех ваших делах, которые касаются меня напрямую. Кроме того, напомните Магистру Уне, каков закон для пар, замешанных в супружеских изменах. Вряд ли она хочет протащить вас обоих по улицам столицы нагими. Распространяться об этом настолько в открытую — дополнительная помощь Святому. Ей просто повезло, что мы с вами не враги.       Натарион, вздыхая, провел руками по лицу:       — Ты права. Извини. И я поговорю с ней.       — Хорошо. — Серина, вытерев губы, встала из-за стола. — Доброго вам дня, Магистр.       Вот так проходили все их разговоры. Когда они вообще были. Сухо. Быстро. Строго по делу. Собственные подчиненные позволяли себе с Натарионом больше эмоций, чем его же жена. И Натарион за целый год так и не смог определиться, устраивало его это или нет.       С одной стороны, даже будучи одной из самых соблазнительных женщин внешне, что Натарион встречал, холод Серины был настолько неприкрыт, что подходить к ней ближе, чем на милю, не особо-то и хотелось. Она вообще не создавала впечатление человека, которого волнуют такого рода отношения. Говорило ли в ней таким образом отсутствие дара? Натарион в походах на другие народы видел пару так называемых «машин». Бездушных. Чистая механика. Если у человека нет связи с Потоком, если он не может прикоснуться к самой сути этого мира и почувствовать ее в полной мере, он тоже становится таким? Просто механизмом?       А с другой…       — Серина, — окликнул он ее, уже когда та была у самых дверей столовой. Она немедленно повернулась, все также глядя на него безразлично-спокойными серыми глазами.       — Да, Магистр?       — Почему ты называешь меня так?       — Потому что вы — Магистр.       Натарион нахмурился, кладя салфетку на стол.       — Я — твой муж. Уже почти год как.       — Только на бумаге. Вы хотите, чтобы наши отношения вышли за грань партнерских?       Натарион глянул на нее, пытаясь понять, что она чувствовала. Он хорошо читал людей. Это была его работа. Он был обязан уметь читать людей. Но Серина… Иногда он думал, что она просто в принципе ничего не чувствовала.       — А ты — нет? Тебя устраивает спать в раздельных спальнях? Устраивает, что у нас так и не было первой брачной ночи? Разве об этом мечтает любая женщина?       — Всегда считала, что мне стоило родиться мужчиной, — отчеканила она. — Вы думаете, что между такими людьми, как мы с вами, возможны такие чувства? — выгнула она бровь.       Вопрос был резонный. Они оба предпочитали в первую очередь руководствоваться разумом, Серина, может, даже в большей степени, чем Натарион. Они оба в первую очередь ориентировались на свои собственные интересы. И они оба воспринимали большинство людей как фигуры в собственной игре, которые можно переставить, вернуть на место, убрать насовсем. В том числе и друг друга.       Между ними были чувства: уважение, благодарность, поддержка. По крайней мере, их вежливое выхолощенное подобие.       Но влюбленность? Страсть? Желание?       Могут ли люди вообще испытывать такие чувства к кому-то слишком сильно похожему на них самих? Разве все дело не в интересе к человеку, который думает по-другому, чувствует по-другому, который в разговоре может высказать точку зрения, отличную от их собственной?       Разве не поэтому физически Натариона тянет к Уне? К яркой, жизнерадостной, куда более мягкой, чем он сам. С ней он как будто становился целее. А с Сериной у него как будто появлялась еще более замерзшая копия его самого.       — Думаю, нет, — с улыбкой ответил Натарион.       — Вот и я так думаю.       — Но ты хорошая жена, — все же заметил он. — Куда лучше, чем я рассчитывал.       — Но не самая лучшая из тех, что могли бы вам достаться.       Натарион с шумом выдохнул, поднимаясь из-за стола:       — Серина, мне плевать, есть ли у тебя дар или нет. У алтаря меня действительно заботило, что я вынужден жениться на женщине, которую по-хорошему должны бы отправить в Скептарии, это правда. Но твой ум, твоя безоговорочная поддержка мне, преданность моему дому — это стоит куда дороже.       Она кинула ему через плечо, прежде чем выйти:       — Не думаю, что мой ум когда-либо помогал мне в жизни. Наш брак я тоже не могу приписать ему в заслугу.       Все верно.       Благодарить за со всех сторон странный союз следовало ее братца Дариуса, Токамуар его раздери, Вальдена. Натарион был уверен: будь у Серины побольше влияния, они оба никогда бы не позволили себе попасть в эту ловушку.

***

      — Поток Токамар — начало и конец всего сущего. Он течет во мне и в тебе… — Натарион произносил слова громко, уверенно, словно читал торжественную речь, держа в руке маленькую ладонь Серины Вальден. Но это были бессмысленные слова.       Тарн-Соламар, солнечная — стараниями волшебников — столица Священной Империи, был, как и почти всегда, залит светом. Чтобы посмотреть на них, главу дома Фалконер и дочь семьи Вальден, казалось, в Храм Белой Башни стеклись не только люди со всего города, но и со всей страны.       Он стоял, одетый в красную парадную форму, расшитую золотом, и говорил клятву, которую любой волшебник дает единожды и на всю жизнь, но даже не задумывался о смысле слов.       А был ли в них этот смысл, если в женщине, рядом с которой он клянется шагать по направлению Его, с которой клянется соединить свою силу, этой самой силы нет ни единой крупицы? Он никогда не почувствует, каково это — просто знать, где она находится и что делает. Он не узнает, что это такое — чувствовать трепет соединенной с ним души, когда он возвращается домой. Им обоим никогда не почувствовать таинства настоящего единения в постели, когда потоки влюбленных сплетаются в единое целое, чтобы даровать жизнь еще одной Его искре.       С Натарионом все было в порядке. Он был способен все это дать.       Но Серина Вальден была неспособна ответить.       Натарион встретился взглядом с Дариусом Вальденом, сопроводившим сестру к алтарю. Он стоял, надувшийся от собственной важности, весь в желтом, обвешанный украшениями. Подонок улыбался. Еще бы он не улыбался — он ведь так удачно сбагрил свою бесполезную сестрицу!       Заодно отомстил за давнее унижение, нанесенное ему Натарионом.       О, Натарион по его ухмылке видел, что Дариус все помнил.       Он знает кое-что о семье Фалконеров. Знает, как и за что на самом деле погиб отец Натариона. Но обещал молчать, если Натарион возьмет его сестру в жены. Он, Натарион Фалконер, глава семьи Фалконеров, новоиспеченный Магистр Боевых магов, сильнейший из них, должен был опуститься до никому ненужной болезной скептарианки под плохо скрываемый смех всего честного народа!       Конечно, Натарион внешне не подавал виду, что что-то в этот день шло не так. Хотя на самом деле не шло так все, включая его дальнейшую жизнь. Но он предпочел распустить слухи по городу, мол, Натарион Фалконер влюбился в девчонку Вальденов как мальчишка, не желает слышать ни о ком, кроме нее, несмотря на протесты Магистрата. Лучше быть дураком, чем прослыть проигравшим такому, как Дариус Вальден. А доказательства Натарион сжег сам вместе с целым отрядом Молотов, наведавшись к Вальденам в их отдаленную резиденцию «в гости».       Но за одно Натариону стоило поблагодарить ублюдка: он показал Натариону, что Святой Жрец вовсе не был ему ни другом, ни союзником. Сам бы такой как Вальден ни за что бы улики не раздобыл. Сделка со стариком обеспечила Натариону пост, но теперь, похоже, тот посчитал нужным намекнуть «ученику», что этот пост, его положение, даже его имя — можно легко отобрать. И заодно помешать ему нарастить мощь куда более выгодным браком, чем этот. Сам виноват, раз был достаточно неосторожен, чтобы поверить старому хрычу.       Натариону было даже жаль Вальдена. Он в своей погоне за мелкой местью за такую же мелочь вряд ли понимал, в какую игру ввязывается и пешкой в чьих руках становится. Однажды его желание добиться хоть чего-нибудь примитивным интриганством доведет Вальдена до могилы.       А Натарион на это посмотрит.       Он подчинится сейчас, молча проглотит унижение. Но Натарион так и останется Фалконером, Магистром и сильнейшим Боевым магом поколения. А о Дариусе все будут вспоминать максимум как о шурине Натариона Фалконера. Натарион об этом позаботится.       До него донеслись слова его вот-вот жены, четкие, уверенные:       — … во имя Потока, по воле Его течения, клянусь быть тебе сосудом, опорой и продолжением.       Какой абсурд!       Серина Вальден была одета в серебряно-серый, потому что ни один цвет не подходил этому пустому сосуду. И говорила слова, которые не сможет выполнить. Как и он.       Натариону разрешили — нет, велели — поцеловать супругу.       Он открыл ее лицо.       Оно было смугловатым, как и у ее братца, мягким чертами: пухлые губы, чуть по-детски округлые щеки. Глаза смотрели в пол.       Натарион едва коснулся ее губ, он даже не был уверен, что почувствовал это.       Храм взорвался аплодисментами и радостным свистом. Дети, только начавшие свой путь в качестве целителей, кидали в них цветочные лепестки.       Наверное, он на какое-то время заплутал в своих мыслях, потому что не мог вспомнить, как они сели в карету, как приехали в уже их дворец, как пришли в банкетную залу. Он не помнил как они сели вдвоем рука обо руку во главе стола, как или что они ели. До него иногда доносился смех жены. Краем глаза Натарион наблюдал, как она радушно принимала поздравления от них обоих, подарки, пожелания счастья.       Знатные леди восхищались им, ее супругом, но Натарион ясно видел, что крылось за ними на самом деле: такой неполноценной женщине, как она, крупно повезло.       Их мужья отвешивали комплименты красоте его супруги: хоть какое-то утешение.       Счастлива ли она была? Вместо полей Скептариев отхватила место в одном из самых уважаемых домов, да еще рядом с кем! Не с каким-нибудь кузеном Натариона или троюродным племянником — с ним самим. Если Серина Вальден — Фалконер! — и была несчастна, то она хотя бы была хорошей актрисой. Хотя Натарион склонялся к мысли, что она скорее просто глупая, по наивности радовавшаяся такому положению дел.       Праздник закончился, прислуга сопроводила их в хозяйскую спальню. Его спальню.             Натарион дошел до нее и переступил порог в том же самом мороке. Он не пил на свадьбе, как не пил вообще нигде, но подумал, что так, наверное, и должен ощущаться хмель. Пространство перед глазами плывет, размываясь, мысли ускользают.       Их оставили одних.       И в этот момент, когда его жена повернулась к нему спиной, ожидая, когда он расшнурует корсет платья, голова Натариона наконец снова прояснилась.       Он наконец посмотрел на ее фигуру, гораздо меньше, чем его, когда больше отводить взгляд было некуда.       Серина Фалконер была миниатюрной и по-аппетитному мягкой. Налитые бедра, тонкая талия, по-женски округлые плечи. Натарион обхватил ее плечо ладонью. Оно было меньше раза в два. Надавит — сломает в один чих.       Он потянул за одну ленту. За вторую, обнажая нижнее платье.       И только закончив, он глянул в зеркало, перед которым Серина встала.       И впервые посмотрел ей в глаза.       Почему-то он ожидал, что они будут карими. Или хотя бы зелеными. Будут по-наивному теплыми и искрящимися волнением в ее девичьих представлениях о первой брачной ночи.       Но они были серыми, как сталь, выделяясь на фоне кудрявых каштановых волос и смуглом лице, как нечто инородное, неправильное. И, как и стальной клинок, они пронизывали его прямым взглядом в ответ. Серина Фалконер не отвела глаза, даже не моргнула. Но ни в них, ни на ее лице Натарион не увидел и тени того веселья и радушия, какими его жена одаривала гостей. Там вообще ничего не было. Как будто ее лицо было восковым.       Он вытащил из ее прически заколки. Казалось, их была целая сотня, Натарион не считал. Пушистые кудри буйной копной рассыпались по плечам, закрывая спину. И даже так ее лицо не стало выглядеть мягче, оно по прежнему не выражало ничего.       Натарион, нахмурившись, прикоснулся к ее спине, отодвинув нижнее платье, провел вниз до поясницы. Глядя ей в глаза, Натариону казалось, что он касается ледяной глыбы. Но ее кожа была теплой. Он провел пальцем по позвонкам идеально ровной, словно вытянутой в струну, спины. Коснулся плеча, сдвигая одежду.       И вот тогда леди Серина вздрогнула. Едва-едва заметно, словно всего на секунду она не смогла себя сдержать.       И до Натариона, наконец, дошло.       Он уже видел подобное тому, что он всего на мгновение заметил в лице своей жены, когда она не сумела удержать маску.       Отчаяние.       Чувство хуже страха, овладевавшее любой женщиной, когда на ее тело посягали без ее на то согласие.       Его жена хотела здесь находиться не больше него самого.       К горлу Натариона подступила тошнота, и он явственно ощутил горький привкус недавно выпитого виноградного сока. Воспоминания, те, что он предпочел похоронить в глубинах памяти, снова напомнили о себе, угрожая пробить выстроенные вокруг них стены. Перед глазами мелькнул призрак женского лица. Та девушка, чье имя Натарион намеренно забыл, тоже была темноволосой, но худощавой и кожа была темнее, с бронзовым оттенком.       Она не была Сериной Вальден. А Серина Вальден не была ей, она не попадала в руки к плохому человеку по роковой случайности.       Собственный брат продал ее за возможность напакостить давнему обидчику, совершенно не заботясь о дальнейшей судьбе сестры.       — Ну и ублюдок же твой брат! — выплюнул он, отворачиваясь. — Раздевайся и ложись спать, подсматривать не буду.       — Магистр… — начала Серина. Ее голос тоже ей не подходил. Он не был слишком высоким, хотя не был и слишком низким. Но он был на удивление тверд и хорошо поставлен.       Натарион ее перебил, дернув головой:       — Я не насильник. Ложись спать — пора кончать с этим поганым днем.       За его спиной зашуршала парча, затем — легкий шелк ночной сорочки. Потом он услышал шорох покрывала, под которое забралась Серина.       Расстегивая пуговицы камзола, он чеканил:       — С завтрашнего дня можешь делать, что захочешь. Читай в библиотеке, вышивай, занимайся садом. Хоть устрой перестановку по всему дворцу. Хочешь попутешествовать по стране — пожалуйста. До тех пор, пока это не вредит мне, моему дому или моей работе — меня это не волнует. Захочешь любовника — заводи, но предупреди заранее — я позабочусь, чтобы о вас не узнали. Иногда мне будет нужно, чтобы ты сопровождала меня на некоторых мероприятиях. Сможешь взять на себя управление дворцом — буду благодарен, у меня нет времени уделять ему должное внимание. Тебя это устроит?       Повернувшись, Натарион заметил ее взгляд, скользнувший по его голому торсу, прежде чем снова впериться в его лицо. Ему показалось, что он даже заметил легкий румянец. А может, правда просто показалось, потому что на ее как будто высеченном из камня лице не дрогнул ни один мускул. Где ее Вальдены вообще держали? Такое спокойствие было просто неестественным.       — Магистр Натарион, вы не хотите поговорить о поступке моего брата?       Он одарил ее долгим взглядом. Значит, леди Серина не из тех, кто замалчивает неудобные темы? И, видимо, говорить предпочитает прямо. Это... даже похвально.       — Причем ты к поступкам твоего брата? — вздохнул он, укладываясь на подушках поудобнее. Он повернулся. Серина молча смотрела на него. — Ты решила, что я отыграюсь на тебе за его выходку?       — Рассматривала возможность.       — Ты ошиблась. Ты моя жена, и больше не имеешь никакого отношения к Вальденам. Это понятно?       — Да, Магистр Натарион.       Он повернулся, заворачиваясь в свой край покрывала:       — Надеюсь, ты не против, если это будет наша первая и последняя ночь в одной постели.       — Не против, Магистр Натарион. — Он едва почувствовал слегка мазнувшее по голому плечу прикосновение. — Спасибо.