По разные стороны боли

      — Дать бы тебе по морде, — с чувством говорит Степан, мрачно глядя на Соколова мимо чашки с дымящимся кофе. Илья только равнодушно пожимает плечами.       — Имеешь право. Но Женю я тебе не отдам. А Степан, приглядываясь к счастливому сопернику, замечает вдруг: это уже не тот Илья Анатольевич, которого он презрительно называл щенком и в которого упорно не верил — не верил, что с ним не-его-Женька будет как за каменной стеной. Но этот Соколов смотрит на него незнакомо-твердо, и в голосе у него решимость крепче гранита. И ведь правда — этот не уйдет, не отступит. И даже можно было бы устроить некрасивую сцену в стиле дешевой мелодрамы — с риторическими вопросами «что она в тебе нашла?», с дракой и уничижительными фразами наотмашь. Только это уже ничего не изменит. Женя выбрала не его — она раз за разом выбирала не его с того самого дня, как застала с любовницей на их общей кухне. Даже когда осталась с ним в попытках склеить разбитую семью, она уже не была с ним — и теперь предельно ясно, что не будет уже никогда. Он сам потерял все, что имел, погнавшись за чем-то большим — и теперь не может рассчитывать даже на самое малое. Закон бумеранга никто не отменял.

---

Ночь плещется за окном чернильными брызгами; гулко и тяжело бьет по подоконнику дождь, свежесть и влажность затекают в открытую форточку, растворяя духоту сумрачной комнаты. Илья мягко сжимает теплые пальцы Жени — и от необъяснимой нежности этого простого прикосновения что-то переворачивается внутри. Он мог ее потерять. Четырежды — когда вернулась к Степану; когда оттолкнул, ослепленный болью и чувством вины; когда она чуть не умерла у него на операционном столе; когда почти-поверил, что у нее может что-то наладиться с бывшим мужем. Он мог ее потерять — и это было бы то же самое, что потерять самого себя.       — Прости меня, — и голос от запоздалой горечи переходит на хриплость, — прости меня, Жень.       — Господи, Илюш, ну о чем ты? Приподнимается на локте, легонько ведет кончиками пальцев по его усталому, посеревшему от двух бессонных суток лицу.       — Ну о чем ты говоришь?       — Обо всем, — Илья перехватывает ее руку, бережно целуя тонкие пальцы. — Обо всем, что ты из-за меня пережила. Я не имел никакого права тебя бросать. «И в горе и в радости», так ведь говорится? Я был с тобой до тех пор, пока мы были счастливы. А когда стало плохо и больно… мучился сам, тебя мучил… и я ведь действительно думал, что тебе без меня будет легче…       — Не надо, — легкая бархатистость теплого шепота отзывается болезненной дрожью, — не надо теперь об этом… Илья долго вглядывается в ее лицо — особенно нежное от тихой улыбки, от сияния весенних ласковых глаз — и, осторожно переплетая их пальцы, клянется сам себе, что больше никогда не причинит ей боли. Потому что потерять ее снова будет равносильно внезапной клинической смерти.

---

В этот раз все будет совсем иначе. Не будет громких объявлений, пышных букетов, вычурных карточек с приглашениями — он просто после рабочего дня отвезет ее на своей машине и будет долго о чем-то договариваться за закрытыми дверями — чтобы через час выйти из ЗАГСа с золотым ободком обручального на безымянном правой и уже совершенно законным правом друг на друга — отныне и навсегда. И вместо пафосно-шумного застолья будет шампанское за столиком летней кафешки, а вместо кучи банальных свадебных фотографий — портрет, написанный уличным художником у фонтана. Все будет уютней и проще — их день будет принадлежать только им двоим. Один день — и вся жизнь впереди.