Сердце в ритме скерцо

Концертный зал консерватории во всей своей красе приобретает некоторую сказочность и загадку, как только приглушают свет. Поверх этой фотографии буквами молочного цвета написано время и дата проведения первого концерта с церемонией посвящения первокурсников. Обычно информационный стенд, стоящий в коридоре, не отличался ничем красочным, поэтому и сейчас Толя подошёл к нему исключительно чтобы уточнить, во сколько начинается специальность. Но афиша сразу же пленила его взгляд, ведь в ней таилось что-то интереснее, чем обычные изменения в расписании. Рядом с ней был приклеен лист бумаги, на котором располагалась информация о том, что все желающие должны подать заявки до тринадцатого числа включительно. Отборочный тур будет проходить пятнадцатого сентября и на нём нужно сразу продемонстрировать произведение, которое ты хочешь играть на концерте. Карпова это очень заинтересовало, в него мало кто верит, он сам это делает слабо, его недолюбливают, и без денег отца он — пустое место. А здесь есть возможность доказать обратное, что всё-то музыкант умеет, его просто надо подтянуть. Омрачает ситуацию лишь то, что сегодня последний день приëма заявок, а мальчик даже не знает что играть. Глазами ищет хоть какое-то упоминание, куда стоит обращаться. Вот же! Обращаться в студенческий совет и номер телефона. Толя фотографирует это объявление, думая что ему делать, и от скуки рассматривает оформление этого плаката. Вся информация написана необычным шрифтом, интересно, это специально так сделали или почерк у кого-то настолько красивый. Скорее первое, но и второе исключать нельзя. На фоне множество скрипичных и басовых ключей, а в уголке тянутся клавиши. Чуть не забывает про то, с чем изначально сюда шёл. Специальность сегодня в одиннадцать десять, звенит звонок, юноша скорее торопится в аудиторию. Спокойная пара, обычная. Виктор рассказывает о свойствах музыкальных звуков, истории нотации, да и, музыки в целом. Кажется, что всё прекрасно. Некоторые важные понятия просит законспектировать. Знаете, время летит быстро, когда ты занят любимым делом. Вот и тут, полтора часа пролетают за жалкие мгновенья. Задаёт анализ процесса интонирования в музыке и записать пару аккордовых цепочек.

***

Стучится в кабинет, но не находит там преподавателя. Виктор Львович же точно не забыл про допы? Не должен был, это на него не похоже. Корчной появляется довольно скоро со стопкой бумаг в руках. Кладëт их на стол и достаёт из своего дипломата термос с кофе, делает пару глотков. — Не ожидал, Анатолий, что вы придёте без опозданий. Похвально. Если так и дальше пойдёт, то мы определëнно сработаемся. — садясь за стол и поправляя галстук, отмечает педагог. –Конечно, Виктор Львович, я обещаю не опаздывать без особых на то причин и прилежно учиться. Как и договаривались, вот плата за занятие. — смеётся студент, передавая Корчному круассаны и плитку шоколада. Юноша не мог знать об огромной любви музыканта к шоколаду, но попал в десятку. Ему бы стоило пойти не в композиторы, а экстрасенсы, хотя… Кто же мешает совмещать две специальности? Именно, никто. — Благодарю… Принимает вкусности из рук, случайно касаясь тонких пальцев и удивляясь их холоду. Мысленно мужчина уже поедает шоколад, запивая его кофе, и представляет, как сладость будет контрастировать с горечью напитка. Ох уж эти мечты… — Прежде чем сесть за инструмент — разогрей руки и заколи чëлку — спокойно, своим «педагогическим» тоном произносит Корчной. Играть неразогретыми руками — только калечить чужие уши и инструмент. Толя начинает растирать руки, массировать пальцы и старается согреть их с помощью горячего воздуха. Для него эта процедура особенно важна, ведь конечности Карпова иногда напоминают пайкеритовые глыбы. Достаёт из кармана заколки — ноты на металлической неведимке и начинает закалывать чёлку. Во-первых, Виктор Львович попросил, а во-вторых, помнит как в музыкальной школе орали из-за отсутствия резинок или заколок, потом намеренно придирались, приговаривая, что если бы волосы были собраны, всё бы получилось. Виктор усаживается на стул рядом с инструментом, жестом приглашая ученика сесть на банкетку. Взгляд цепляется за заколки, вот хочется съязвить про их внешний вид и тот факт, что ноты должны быть в голове, а не на ней, но по Толе так хорошо читается нервозность, что лучше его сейчас не доводить этим, мало ли что может произойти, ведь Виктор Львович не знает, что у юноши в голове и чем он болеет. Хочется верить, что только музыкой. Корчной поднимает крышку инструмента, которая скрипит сильнее обычного, зараза такая. Поправляет очки, съехавшие к кончику носа и готовится быть серьёзным взрослым. Учитель же. — Красивые заколки, Анатолий Евгеньевич, — с беззлобной улыбкой произносит педагог, тихо наигрывая мотив из колыбельной медведицы и напевая, хотя скорее расслабленно мыча её. — они показывают, что любовь к музыке у тебя не только внутри, но и снаружи. — Спасибо, Виктор Львович, очаровательная метафора. — тихо благодарит студент и садится за инструмент. Смотрит на Корчного, наигрывающего на инструменте мелодию из детства, эту колыбельную Толе мама пела, поэтому сейчас она так греет сердце и душу. Так красиво, он не человек. Он — искусство с сердцем. Чувствуется, как преподаватель проживает музыку, вот у кого она внутри. Мешать не хочется, хочется слушать, но занятие не резиновое, а жаль. Карпов бы больше времени проводил с музыкантом, в конце концов у него можно многому научиться. — Кхм. Виктор Львович. — тихо окликает, еле трогая за плечо. Педагог вздрагивает от голоса и прикосновения, нехотя возвращаясь в реальность. У него лишь одна причина для этого, она сейчас сидит и потирает руки, которых Корчной касается, удивляясь их холоду. Будто ученик и не разогревал руки вовсе. Но Виктор же видел! Он делает вывод, что неразогретые руки у Карпова ещё холоднее, что очень нездорóво. –Ноты принёс? –Да, все, что есть. — говорит студент, доставая папку с нотами и передавая её Корчному. — Я видел, что будет какой-то концерт с церемонией посвящения… –Ну? –Мне бы хотелось поучаствовать, там через два дня отборочный тур, на нëм надо представить уже подготовленное произведение. Можете мне помочь? Преподаватель мельком проходится взглядом по нотам. — Смотри, я буду называть произведение и говорить, почему его стоит или не стоит брать. Хорошо? Толя кивает и достаëт блокнотик, чтобы записать всё, что скажет Виктор Львович. — Шуберт, « Смерть и девушка». Динамика такая себе, ноты довольно низкие, по большей части, да и, настроению мероприятия не соответствует. — Лист, «Кампанелла». Слишком динамично, слишком по клавишам долбительно, половину зала инфаркт хватит. Мальчик усмехается, ощущая, будто с другом разговаривает, а не с педагогом. — Моцарт, «Реквием». Одно огромное поле для косяка. Ещë вены на сцене вскрой. Да, учиться тяжело, но не стоит об этом напоминать на мероприятии. — Может Паганини и Лист, «Этюд 6»? –А вот это уже интересно, но лучше оставим до Новогоднего концерта. В «Карнавале» Шумана слишком много восьмых, а ещë ты в руках запутаешься. — Совсем-совсем ничего не подходит? — начинает расстраиваться Карпов. — Почему же совсем ничего. Скерцо Гедике. Шестнадцатых до чëрта, на листе черным-черно, но настроение соответствует, мелодия есть, легато и стаккато в балансе. Бери его, справишься? — Справлюсь, Виктор Львович! Спасибо вам большое. Не знаю, что бы без вас делал. Теперь главное успеть записаться. –Не за что, квинточка. Давай приступим непосредственно к занятию. Сыграй что-то по памяти — просит, не ожидая чего-то сложного от юноши, — я посмотрю на технику и навык. И если до этого карие глаза смотрели на лицо, то теперь перемещают своё внимание на руки. Тонкие кисти с длинными пальцами, аккуратные, типичные для музыкантов. Очень красивые, такие только у античных статуй. Толя думает, что ему сыграть, и как назло, всё вылетело из головы, а он сам себя подгоняет. Нельзя заставлять Виктора Львовича ждать. Вспоминает, что мама любила Чайковского, особенно горячо любила в исполнении сына. Поэтому он иногда разучивал новые отрывки и произведения в качестве подарка для неё. Решает исполнять Октябрь Чайковского из цикла «Времена года». Делает глубокий вдох, кладëт руки на клавиши и начинает играть. Педагог вспоминает себя, когда в первый раз играл перед своим наставником. Коленки тряслись, пот стекал на клавиши каплями, руки не слушались. Интересно, как чувствует себя Анатоля… — Не бойся, я ем только ленивых… — улыбается Виктор Львович, не поднимая взгляда, сохраняя его на руках. Ученик играет уверенно, но вместе с темпом произведения набирает обороты и жуткое волнение. Запнулся. Сердце ушло в пятки, благо Карпов быстро из ситуации вышел и продолжил играть. Играл он часто, поэтому это произведение отработано до того, что на некоторых моментах студент прикрывает глаза, проникаясь музыкой. Видно, что юноша проживает то, что играет, что ему близка эта мелодия по духу. Если стараться на двести, то выложишься на сто. Толя на триста старается, но выкладывается на те же сто, ведь не хватает опыта и мастерства. Но ничего. Он здесь как раз, чтобы добрать всего недостающего. В произведении попытка воскреснуть равная реальному «бабьему лету», а конец трагичен, даже траурен, как конец октября. Последние ноты финала упали с пальцев Толи, он осторожно опустил руки на колени, будто прилежный ученик на академическом концерте. Интересно, а почему его не остановили? Ладно, значит так надо. Молча смотрит на клавиши, поправок ждёт и гадает, приятно ли удивится преподаватель или напротив разочаруется. Снова начинает потряхивать, вот зачем себя накрутил? Карпов — пиздатая гадалка. Среди всех исполнителей Чайковский сильнее всех цепляет душу. Бородин, Римский-Корсаков, Глинка. Все русские композиторы пиздуют на хуй, когда доходит вкусов Корчного. Да, они ему нравятся, но Петра Ильича он боготворит. Один человек шутил, что это всё из-за ориентации композитора. Пятëрку бы первокурснику, да только вот, кисти держал не совсем верно, горбился чуть, осечка одна. Четыре чистое. Но, стоит признать, что Виктор ожидал много худшего, что ему сейчас кузнечика с ошибками сыграют, а тут даже Чайковский. Замечает, что паренька начало потряхивать, начинает нервничать сам. — Толенька, всё хорошо? — взволнованно спрашивает профессор, кладя руку на колено, чтобы успокоить. — Ты хорошо сыграл, не переживай. Виктору страшно. Мальчонка до ужаса бледный, его трясёт, так и до обморока недалеко, а медсестра тут бывает раз в пару недель. Да, у Корчного есть аптечка, но вдруг там не окажется чего-то. Страшно. Лишь бы ничего не случилось. Виктор Львович готов отдать за это шоколадку с круассаном. — Да, Виктор Львович, всё в порядке, мне есть что исправлять.– всё ещё сверля клавиши взглядом — не волнуйтесь. Он знает, что мог лучше. Он знает, что очень устал и ещё знает, что обязательно всего добьётся. «Чтобы дойти до цели, человеку нужно только одно — идти.» — Толя, прекрати прожигать взглядом инструмент, — с усмешкой произносит Корчной, — Я понимаю, что он мог осточертеть за эти годы, но не надо… Меня лучше попрожигай, а то холодно что-то.– демонстративно ёжится педагог. — А ещё, скажи-ка мне, ты же на композитора пошёл, можешь сыграть что-то своё? Зачем Виктор об этом просит? Банальный человеческий интерес. Ведь прожить чужое и создать своё — абсолютно разные уровни. Даже вальс нужно уметь прожить, Пётр Ильич же умел всё… Этого ли педагог ждёт от юноши? Виктор всматривается в бледное личико, пытаясь уловить любую перемену эмоций и забыв свою ладонь на ученическом колене. А что? Она Толе не мешает, он даже нервничать меньше стал, поэтому сие действо — сугубо педагогическая обязанность. Дрожь немного отступает, то ли от ладони на колене, то ли от того, что Карпов подышал, ну либо потому, что осознал что так будет всегда. Выхода два: просто убиться или убиваясь, жить. — Сомневаюсь, что мой взгляд сможет вас согреть, Виктор Львович — тихо усмехается студент, поднимая глаза на Корчного. — А вот своё сыграть могу, только вам не понравится… — Почему же? — удивляется педагог — Оно глупое, и я его не закончил. — Играй то, что уже написано. А глупое или нет я решу сам — ставит твëрдую точку преподаватель. Руки снова на клавишах. Сначала мелодия спокойная, умиротворяющая даже, но становится всё мрачнее и мрачнее, после колеблется, как состояния жизни, как радость и грусть, как взлёты и падения. Обрывается. Произведение незаконченно, это обусловлено тем, что парень только борется, только проживает, он ещё не победил и не проиграл, а значит и настроение финала неизвестно. Толя боится какой-нибудь обидной колкости в адрес своей работы. Хоть малейшее сомнение по поводу этого произведения, и вся душа в нём погибнет под шквалом самокритики. А Корчной сейчас будто на музыкальной литературе в школе, где нужно проанализировать произведение, назвать тему и сказать, как автор её прожил на бумаге. И этот мальчик своё проживает пиздато. Чувствуется тема жизни и борьбы, напоминает третью симфонию Бетховена с отголосками Чайковского и толикой печальности романса. Виктор нехотя определяет технические моменты. Ре минор, темп разный. Адажио становится аллегро, проходя через модерато. Но нахуй техника, когда есть эмоции. Всё прекрасно написано, даже незачем клевать эти юные мозги. Ведь в действительности парень заслужил похвалы. Концовка оборванная. Не хватает самого финала: трагического или наоборот поднимающего с колен. Отсутствие конца не удивляет. Ведь конец произведения равен концу жизни, а у юноши он пока не близится. — Это пиздато. Тема жизни прекрасно раскрыта, очевидно, что списано с твоей жизни, поэтому я надеюсь, что когда-нибудь я услышу хороший конец. — Я тоже, Виктор Львович, я тоже. — юноша правда надеется, иначе бы не пытался, не учил, не играл, не проживал и не писал бы. Корчной наклоняется к своему столу и хватает с него шоколадку. Уверенно распаковывает её, отламывает себе три дольки, а остальное протягивает Карпову, уже пытающемуся отказаться, с таким тяжёлым взглядом, вот только попробуй не возьми, не съешь. Мальчик покорно берëт, благодаря педагога, и отламывает себе дольку, тут же её съедая. Это только второе Толино занятие с Корчным, а он их уже обожает. Занимался бы днями напролëт. — Спасибо вам большое, вы меня так выручили с этим скерцо. — горячо благодарит студент. — Мне это ничего не стоит, не за что, Анатолий Евгеньевич. Вы хорошо сыграли, поэтому сейчас марш домой: отдыхать и готовиться к парам. — по-отцовски наказывает и собирает вещи в дипломат.