back time

— Вот я тогда и сотворил такую нелепость, когда убежал вместо того, чтобы разрешить ситуацию. — Алексей вновь углубился в собственные воспоминания. Он перебирал их кусочек за кусочком, как залежавшиеся обломки кораблей на дне Средиземного моря. И в такие моменты выглядел столь поглощенным, что было ясно: ближайшие десять минут его нельзя будет вытащить из этой гущи непрекращающихся картинок прошлого, — Я был молодым и глупым, — театрально запричитал он, активно зажестикулировав, — я тогда еще не понимал, как именно стоит ухаживать, как любить и как уметь заботиться о ком-то. Я был эгоистичным, ни в чем не разбирающимся пацаном, и мне казалось, будто я найду таких еще сотни, тысячи… — он запнулся, словно воссоздал в голове те самые знакомые, давно полюбившиеся черты лица и выдохнул, — Но так и не смог забыть ее. Во время этих рассказов Антон попадал в какой-то сказочный мир, изредка представляясь себе Питером-Пеном, сражающимся с капитаном Крюком, Маленьким Принцем, подружившимся с неприрученным лисом и Сантьяго, путешествующим по миру и нашедшим ларец с драгоценностями. Время казалось ему белым кроликом из полюбившегося мультика: “Алиса в стране чудес”. Такое же торопливое и от невозможности угнаться за ним вызывающее толику раздражения, но Антон и не пытался уследить за этим: вслушивался в каждую новую реплику, в успокаивающий голос Алексея, в шум ветра. Он забывался, как если бы проводил время будучи совсем маленьким в кругу семьи, с предвкушением запоминая грохот фейерверков в Новый год, подаренный на день рождения денди и самый первый поход в парк аттракционов. Чай начал остывать, однако оставался все таким же вкусным и оставляющим приятные отголоски облепихи на языке. Денис сидел рядом в позе лотоса, изредка отвлекаясь на свою тетрадь по геометрии, делая пометки и выводя на клетчатой странице новые фигуры. — А почему вы не попытались найти ее? — поинтересовался Денис осторожно. Его голос звучал тихо и робко, как если боялся произнести что-то выбивающее из колеи. — Да я искал… — вздохнул Алексей безрадостно, отпивая глоток из своей кружки, — Да не нашел. Оборвала она все, понимаешь, малец? — Денис сочувствующе кивнул и Алексей продолжил, — Я очень часто жалею об этом… Нужно было говорить тогда то, что действительно было важно. То, что могло бы все объяснить и прояснить для нас обоих. Тогда мы бы не потеряли друг друга и я бы не жалел о том, что не успел рассказать… Антон нередко проецировал все эти слова на себя, и в частности начинал задумываться о том, что же может потерять по вине собственной нерешительности? Он редко был честен в полной мере, редко задумывался о том, чего может лишиться, если продолжит отмалчиваться и считать, что так будет лучше… Но вслушиваясь во фразы Алексея, анализируя их и находя собственный, только ему понятный сакральный смысл, его будто окунали в илистый пруд — он тут же пробуждался по новой. Иногда он задумывался о насущных вещах, которые старался избегать чаще всего, чтобы не нагружать свои мысли нечто нагнетающим и тяжелым в его понимании. Интересно, сколько раз в жизни он жалел о том, что не успел совершить и исправить? Многочисленное количество раз. — Паршиво это, — проговорил Денис немного рассеянно, — но вы не виноваты в том, что у вас не срослось. Вы же любили ее, и она вас тоже, просто судьба так распорядилась… Денис своей старательностью и упорством вдохновлял Антона стремиться стать точно таким же внимательным и умеющим подбирать нужные слова в самые разные и неожиданные ситуации. Он уже не в первый раз замечал за другом способность пробуждать в других людях надежду, помещать в чужие головы те слова, которые они хотели услышать, тем самым располагая к себе. Его эмпатии можно было позавидовать, и Антон действительно завидовал в хорошем смысле этого слова. Алексей, чуть подумав, посмотрел на него с явственным пониманием и надеждой, отразившейся на его выражении. — Я не очень верю в судьбу, — протянул он со скепсисом, едва ли не скуксившись, — мне кажется, на судьбу все скидывают те, кто не хочет чувствовать вину за свои поступки, и потому оправдывают все судьбой. Это как-то безответственно, ты так не считаешь, малец? Денис немного растерялся, однако в глазах его появилось нечто, похожее на осознание. Будто эти слова заставили его хорошенько пересмотреть сказанное. — Думаю, в этом действительно есть смысл. — вздохнул Денис, натягивая капюшон толстовки на голову, чтобы укрыться от порывов ветра, — Возможно я тоже многое пытался оправдать судьбой, хотя ответственность за свои поступки нес я сам, думал я сам… — он звучал так, будто эта тема была ему достаточно близка, а улыбка на лице начала неизбежно спадать, являя истинные эмоции, которые Денис не успел скрыть: печаль, сожаления, боль. И Антон отчего-то начал понимать, что именно хотел донести Денис, о ком говорил, кого вспоминал… Чьи черты лица мелькали маятником перед глазами. Наверняка Денис изредка прикрывал веки, чтобы видеть его отчетливее… Антон большую часть времени лишь слушал и наблюдал, нежели добавлял от себя что-то ещё, потому что все личное, все важное и спрятанное от посторонних глаз он предпочитал оставлять при себе, и виной тому было не стремление показаться хладнокровным, и даже не нежелание нагнетать атмосферу пуще прежнего. Он просто очень жадничал. Не хотел делиться. Вот и всё. — Эх, пацан, — безрадостно хмыкнул Алексей, пододвигая к нему обрывок бумаги, на котором лежало печенье, — ешь давай, ешь, а то ты совсем как-то приуныл. Денис заторможенно кивнул, прежде чем подхватить печенье и приступить к трапезе, но он, что показалось Антону странным, не стал выглядеть счастливее, точно до сих пор обдумывал, корил себя, вспоминал… Антон не привык видеть его настолько поглощенным в собственные мысли, потому заволновался немного, легонько потрепав его по плечу, дабы заставить Дениса обратить на него внимание. — Че? — механизм снова пошел в движение, и Денис сфокусировал на нем взгляд. Антон слабо улыбнулся, — Вот че ты лыбу давишь? — Просто ты притих слишком, — Антон протянул это почти что певучим голосом, — мне это не нравится. Денис, немного оживившись, пихнул его локтем, заглядывая в глаза: — Я просто спокойный, вот и всё! — противным, гнусавым голосом, проговорил он, снова закривлявшись как обычно, — А ты че, переживаешь за меня, что ли? — он ткнул Антона в щеку, и тот мгновенно пожалел о том, что как-либо полез со своими вопросами, тем самым раззадорив Дениса снова на порцию нежелательного внимания в его сторону, — Че, я выгляжу грустным и несчастным, и ты заволновался? Ну давай, не секретничай. Антон, рассмеявшись, убрал его руку подальше от своего лица и, поправив очки на переносице, ответил: — Просто ты ещё стал есть больше… — заметил Антон аккуратно, стараясь как можно мягче сообщить о своих переживаниях. Он и в самом деле начал замечать, как Денис стал есть много, быстро и при этом нервно… Он не наслаждался, он просто пожирал пищу бездумно, и это, малость, напрягало, — Ты и так ешь дофига, но сейчас этого стало слишком… Много. — Денис, кажется, не замечал за собой подобного, поэтому по мере того, как Антон углублялся в это всё больше, его взгляд становился все растеряннее, — Поэтому да, я, всё-таки, немного переживаю, — честно признался он, наблюдая за тем, как растягивается виноватая улыбка на лице Дениса, — кто ж будет нашим судном управлять? Денис тут же возмутился, чуть ли не взвыв: — Какого хуя оно до сих пор не тонет? Алексей поморщился от очередного нецензурного слова, но, видимо, решив проигнорировать это, продолжил пить чай. — А с хера ли оно утонуть должно? — не понял Антон, чуть пожурив его следом, — Че ты вечно до нашего корабля доебываешься? — Потому что херовые из нас пираты, — закатил глаза Денис, а затем повысил голос, — у нас даже говорящего попугая нет! — Это как вообще связано?! — Антон запнулся, лишь сейчас осознав в полной мере, что Денис искусно поменял тему, и сделал это так проворно, что тот не успел проанализировать, дабы не позволить ему сойти с сути разговора. И отчего-то появилось странное предчувствие чего-то плохого. — Как же от вас, оболтусов, болит голова. — прогундел Алексей, — вчера чуть не подрались за сраные кириешки, сегодня опять из-за какой-то дичи как кошка с собакой. — Звиняйте, дядь Алекс, — совершенно неубедительным раскаивающимся тоном промолвил Денис, — он просто придурошный, сил на него нет уже. — Как на тебя Сталина. — буркнул Антон. — Что я здесь делаю… — проговорил Алексей будучи в прострации. Он, кажется, упорно пытался абстрагироваться как можно быстрее, лишь бы более не слышать ругань Антона и Дениса на фоне. А Антон так и продолжил блуждать глазами по лицу Дениса в попытке понять больше, чем мог. К сожалению, он не обладал способностью считывать раздрай, творившийся в чужой голове, а Денис оказался либо очень хорошим актером, либо у него и правда все было в порядке, просто Антон гиперболизировал излишне. Ему стоит поработать над своим рьяным желанием опекать, это уже ни в какие ворота не лезет. Он вздохнул, чуть задумавшись. Вчерашний день кажется миражом, в который ему посчастливилось попасть по чистой случайности. Он до сих пор вспоминал Ромкин голос, блуждающий в сознании, его донельзя осторожные движения и пышущий беспокойством взгляд. Это ощущалось глотком ледяной воды в полуденный зной: все становилось абсолютно несущественным, а душа неистово ликовала. Тот факт, что Ромка не любил Сашу, совершенно точно породил в нем маленькую, но все же надежду на лучшее. По крайней мере ему, возможно, не придется страдать под гнетом собственных предположений. Ведь Ромка дал ему хоть и косвенный, но четкий ответ на вопрос о любви. Зонт ютился в рюкзаке и ждал своего часа, а Антон все не мог подгадать момента, чтобы вернуть его законному обладателю. Его настроение было таким же шатким, однако теперь его трухлявый мостик не спешил разрывать канаты. Они, хоть и не особо прочные, но все же могли удержать его, не позволяя падать вниз головой в каменистую речку. Он все гадал, как ему стоит вести себя дальше будучи рядом с Ромкой, ведь чувства усиливались все больше, и едва созданная и достаточно прочная кольчуга Антона перестала защищать его от сторонних факторов в полной мере: железные кольца посыпались, оголяя те чувства, которые он так самозабвенно скрывал. Дышать становилось тяжелее, тяга к никотину повысилась, и Антон курил каждый день по три раза минимум. Таким образом он обрастал шипами, и ничего не могло покоробить его так, как неделю назад. Он и правда приноровился, привык полагаться на себя и отключаться, когда это было необходимо. — А кто этот чибрик в пестрых штанах? — заговоривший Алексей пробудил разморенного Антона, взгляд которого перекочевал в сторону входа. Это был Аристарх, мирно попивающий свой кофе: такой же необычный, такой же странно радостный и не от мира сего, — Что-то я его у нас раньше не видел, а вчера мы с ним поцапались люто, выбесил меня. — Потому что надо работать свою работу правильно, дорогой Алексей, — Антон чуть ли не подпрыгнул от тона Аристарха: укоризненного и, в то же время немного враждебно настроенного. Он улыбнулся довольно неестественно и широко, поворачивая голову в их сторону, — вы, кстати говоря, частенько халтурите, может поэтому вас нельзя застать за постом во время работы? Денис и Антон переглянулись, поджали губы с силой, норовя рассмеяться с минуты на минуту. Когда ж они успели так возненавидеть друг друга? — Ну уж извините, — не растерялся Алексей, всплеснув руками, — отходил поссать, каюсь, я ж не человек. — Господи, — покачал головой Аристарх осуждающе, продолжая максимально нудно, — вы бы хоть не при детях такое… — Я ща с ним точно поругаюсь, — нахмурился Алексей, оглядывая Дениса с Антоном, — черт какой-то, я только заговорил, а он мне… А он мне так, оказывается! Аристарх будто поморщился от занозы в пальце. — Простите, если показался груб, — он отпил кофе из своей кружки, намеренно громко хлюпая, тем самым действуя Алексею на нервы, — но и вы были не особо дружелюбны ко мне в первый же день знакомства. — Подтяжки поправь свои… — не оставался в долгу Алексей, а затем запнулся, на что Аристарх поспешил помочь ему: — Аристарх. — Аристрах. — поправился Алексей спешно, и Денис, более не сдерживаясь, заржал во весь голос, да и Антон не смог и дальше строить невозмутимость, взрываясь смехом следом. Аристарх был если не в недоумении, то в глубочайшем шоке. Он демонстративно поправил свой галстук и, полоснув по Алексею враждебным взглядом серых глаз, проговорил: — Поговорим, когда вы научитесь произносить мое имя правильно, а то вы уж больно хамоваты. — и зашел обратно в школу. Алексей, переварив его гневное замечание, переглянулся с ребятами и спросил настолько невинно, что их по новой прорвало на смех: — Он обиделся что ль? Денис, сконфуженно кашлянув, ответил: — Полагаю, что он очень оскорблен. — Ну и хер с ним, — обрадовался Алексей, отпивая из кружки свой остывший чай, — хоть отстал. — он спохватился, — А вам, кстати говоря, бездельникам, не пора ли пойти в класс? — Да надо бы… — вздохнул Денис, потихоньку поднимаясь с места, предварительно закидывая кусочек оставшегося печенья в рот, — Мне нужно пораньше зайти к классухе, она начнет мне на мозги капать, а мне это перетерпеть надо. — он закинул лямки рюкзака на плечи. Антон недоуменно воззрился на него, спрашивая немного растерянно: — То есть, ты не сходишь со мной покурить? Денис на этот вопрос вымученно улыбнулся: — Ты уж извини, братан, долг зовёт, а ты давай, — он склонился, начиная похлопывать Антона по плечу довольно усиленно, — держи штурвал, пока я разбираюсь со своими проблемами. — Ну блин, — разочарованно выдохнул Антон. Перспектива курить совсем одному виделась ему крайне отталкивающей. Ему не нравилось оставаться наедине с собственными мыслями, — ладно уж, иди, — с неохотой отпустил он друга, — только на большой перемене… — Да, да… — махнул рукой Денис, закатив глаза, — И еду для нас, и еду для Алекса, и покурить… Помню я! Антон улыбнулся, глядя на его донельзя раздраженное выражение. Денис наверняка устал от всего этого, надо будет и Антону прикупить чего-нибудь вкусного. — А че я в этом списке делаю? — не понял Алексей. — Долго объяснять, — натянуто улыбнулся Денис, а затем, потрепав Антона по голове, закончил, — я пошел, ты тоже давай, не отставай. — и поспешил в сторону входа. Антон наблюдал за ним с волнением в груди. Что-то было не так в поведении Дениса, но он никак не мог понять, что именно. — А я отлить пойду уже, — Алексей зевнул, поднимаясь с места, — бывай, шкет. — следом прозвучавший вопрос вызвал тепло в груди, — Как настроение хоть? — Сложно сказать, — Антон улыбнулся, стряхивая крошки, осевшие на одежде и поднимаясь следом, — противоречивое. То хорошо, то плохо. — честно ответил он, пожав плечами. — Ну, это значит, что ты живой. — закивал Алексей, — Было бы херово, если б люди всегда чувствовали себя хорошо. Антон был согласен с этим, но только отчасти. Было бы здорово чувствовать себя хорошо чаще, чем плохо. Возможно когда-нибудь Антон и сможет добиться такого в своей жизни, ну а пока придется жить и терпеть. — Может вы и правы. — вздохнул Антон, — Я отойду тогда. — Только на урок не опоздай, — добавил Алексей, — а то мне опять директриска выговор сделает за то, что я вас тут, видите ли, задерживаю. — Да есть же ещё десять минут! — хохотнул Антон, вытаскивая пачку сигарет из кармана куртки, спускаясь вниз по ступенькам, — А пока я немного… — он намекнул на сигареты, и Алексей неприязненно поморщился. Нередко он делал замечание на этот счет, однако чуть позже понял невозможность внедрить в голову Антона, что это плохо и стоит бросить, пока не переросло в зависимость. Однако Антон своим заявлением о том, что он в курсе, выбивал Алексея из колеи, отчего тот начинал показывать свое недовольство ещё упорнее. Пробовал один раз, второй, третий… А потом понял, что как бы он ни старался, как бы ни пытался, Антон все равно останется при своем, уже устоявшемся мнении. Курить было легко. Горло не жгло, слёзы не шли при первой затяжке, кашель не беспокоил. Денис, заметив это, крайне удивился, поясняя, что сам он привыкал к сигаретам достаточно долго, однако Антон будто помышлял этим ещё раньше, просто предпочитал замалчивать этот факт. Покупка сигарет проходила довольно тяжело, прямо как пытаться пройти непроходимое испытание. Продавщица нередко косилась, сигареты продавала с явственным нежеланием на лице и укором, но стоило Антону оправдаться тем, что они предназначены не для него, а для отца, так сразу её подозрения улетучивались, как облако дыма в воздухе. Но, конечно же, тяжелее всего было прятать эти же самые сигареты от мамы, которая, скорее всего, разразится такой гневной тирадой, что Антону придется отказаться от спасительного фильтра хотя бы на некоторое время. Благо, он был достаточно умен, чтобы додуматься спрятать сигареты как можно дальше от её глаз. Алексей буркнул что-то осуждающее вслед и зашел в школу, а Антон, выдохнув, направился дальше. Ему нравилось рассматривать исписанные стены школы, которые закрашивались каждый год после очередного акта вандализма, нравилось рассматривать трещины на земле, сквозь которые пробивалась зелень, нравилось лицезреть свое отражение в коричневой луже… Все нравилось. Вереница непрекращающихся негативных событий наконец закончилась, и он просто наслаждался тишиной, опутывающей и, казалось бы, недостижимой для него. Чем комфортнее Антону становилось наедине с собой, тем лучше он чувствовал себя ментально. Слякоть под ногами все ещё вызывала отвращение, однако Антон проворно перепрыгивал лужи, избавляя любимые кроссовки от участи оказаться заляпанными в грязи. Выудив из пачки сигарету, а следом зажигалку, Антон зажал между губ фильтр и поджег кончик, затягиваясь ровно в тот момент, когда он полностью скрылся от посторонних глаз, оставаясь наедине с собой. А затем… Затем оцепенел. Сердце галопом зашлось по новой. Трудно дышать. Черт, это шутка такая? Ромка… Стоит и курит невозмутимо за школой. В тот момент в голове Антона зародилось около тысячи мыслей предположительного выхода из сложившейся ситуации. Уйти и не отсвечивать не вариант, он будет выглядеть крайне глупо, если решится ретироваться сейчас, потому что Ромка, скорее всего, периферийным зрением успел заметить его, просто не спешил одаривать своим вниманием. Антон сглотнул натужно, чуть ли не поморщившись от горького вкуса собственной слюны. Ему стоит поскорее принять решение, иначе уже через несколько секунд полного бездействия он будет выглядеть ещё глупее, чем есть сейчас. Неважно, что о нем подумает Ромка. Даже если сочтет его идиотом, ему стоит выглядеть невозмутимо и непоколебимо. Так, чтобы тот не подумал о том, что Антон все ещё самозабвенно по нему страдает и неровно дышит слишком уж явственно. Это и так было понятно. Но спокойным он должен выглядеть хотя бы внешне. Сделать вид, что вчерашний разговор не тронул его сердце, не вызвал уйму новых надежд и не дал Антону повод думать, что Ромка не любит Сашу. Поэтому Антон никуда не ушел. Едва-едва оторвал ногу от земли и прошел вперед, становясь совсем недалеко, в двух метрах от него. Не слишком далеко, чтобы он подумал, будто Антон его боится или избегает, но и не слишком близко, чтобы вызвать в голове Ромки шквал разных вопросов. Успокоительные действовали вовсю, поэтому Антон хоть и слышал собственный учащенный пульс, однако не было той паники, как в самом начале. Он держался молодцом, зажимая сигарету средним и безымянным пальцем, что, кстати говоря, выглядело по-идиотски, но ему было удобнее курить именно так. Ромка и бровью не повел, стоял расслабленный. Возможно не понял, кто именно находится рядом, а затем решился повернуть голову, и в его апатичном ранее взгляде отразилось легкое замешательство, которое Антон уловил мгновенно, но не спешил смотреть на Ромку в упор. Не хватило смелости. Затянулся, прикрыв веки, позволяя дыму наполнить легкие, а затем выдохнул блаженно, наблюдая за постепенно испаряющимися клубами в воздухе. Движения плавные, руки не дрожат, он в порядке. Чувства притуплены, мысли стихли, а значит, ему нечего бояться. Черт. Появился какой-то непроницаемый барьер. Интересно, думает ли Ромка о вчерашнем так же часто, как думал об этом Антон, перебирая куцые обрывки памяти? Скорее всего, нет. Ведь это для него так же незначительно, как застрявший в подошве обуви камешек: авось заметит когда-нибудь. Антон хоть и создавал видимость спокойствия, но в то же время мысленно ликовал от возможности стоять рядом с ним и закуривать сигарету. Наверняка Ромка не знал, что Антон помышляет этим уже неделю, ведь он тщательно скрывал ото всех свою тягу к никотину. Интересно, о чем сейчас думает Ромка? Думает, что Антон идиот, раз курить начал? С этим ничего не попишешь. Антон уже перешел точку невозврата и вряд ли сможет свернуть с проложенного пути. Но он не хотел больше скрывать от Ромки сам факт курения. Пусть смотрит, пусть видит, пусть знает… Напрягает только, что он ничего не говорит. Ох. Какой же соблазн посмотреть на него сейчас. Может, хотя бы разок? Ему нравилось представлять, что на самом-то деле их отношения вернулись к тому моменту, где все было хорошо, что они всего лишь близкие друзья, решившиеся покурить в компании друг друга. И неважно, что это было не так. Антону хотелось сбежать от жестокой реальности. Голуби теснились стайками на жестяном отливе здания школы, курлыкали и разлетались в стороны. Вся его тоска, вся обида и переполняющее его ранее чувство, походившее на колючий терновник, осели накипью на его сердце. Антон больше не мог терпеть, поэтому решился хотя бы покоситься на него, лишь бы в полной мере рассмотреть знакомое, столь полюбившееся лицо, но мгновенно пожалел об этом, ощутив горячие волны, поднимающиеся в груди. Он правда был в порядке до тех пор, пока не взглянул своему страху в глаза и не завидел отчетливо те самые черты лица. Ромка неотрывно смотрел на него до сих пор, однако в его выражении не проносилось и толики какого-то раздражения, или желания осадить и сделать замечание. Он просто напряженно смотрел, испытующе и проникновенно. Лёгкий прищур нёс в себе осуждение, и Антон не успел обрасти защитной оболочкой в полной мере, прежде чем столкнуться с прямым и цепким взглядом Ромки. Антон не ожидал подобного от него, и потому наверняка выглядел сейчас нелепо, однако его преимущество было в том, что его лицо тоже оставалось невозмутимым и холодным, поэтому… Он не стал отводить взгляда. Демонстративно затянулся, приоткрыл губы и выдохнул дым в воздух, глядя в чужие глаза, в то время как Ромка, словно смотря сквозь него, повторял те же действия, однако он делал это так красиво, что Антон не мог оторвать глаз. Он заметил зажившие костяшки пальцев, некогда сбитые и кровоточащие после многочисленных драк. Заметил кофту цвета песка на нем, дополняющую его внешность и делающую его вид куда благороднее и проще. Ромка без своей излюбленной спортивки выглядел так, будто он намеревался посетить музей или театр, но никак не тем хулиганом, коим он являлся. Но только Антон знает, что стоит тому открыть рот, как идеальная картинка разлетится в щепки, однако Ромка, судя по тому, как он был равнодушен ко всему, и не пытался делать вид, что он другой. Люди никогда не меняются просто так. Антон подумал об этом, пока неустанно смотрел Ромке в глаза. Либо случилось что-то, что вынудило их измениться, либо они лишь делают вид, что изменились. А Ромка не делал вид. Антон был в этом уверен. Блять. Зря он посмотрел на него. Этот взгляд задел за живое, расколупав и без того ноющие раны. Они кровоточили, засыхали, но Антон не давал им возможности затянуться полностью. Тяжело было находиться рядом, когда в голове диафильмами на пленке продолжало мелькать их прошлое, кажущееся сейчас таким далеким… Он скажет ему что-нибудь? Скажет же? Хоть бы заговорил. Или не собирается заговаривать? Нет, он точно заговорит. Антон прижал к губам фильтр, дожидаясь момента, когда Ромка повторит то же действие и они синхронно начнут затягиваться дымом. Мысли уходили не в то русло. Антон продолжал… Жадно глазеть и впитывать эмоции напротив. В нем просыпался такой странный задор, аж дух захватывало, как если бы ему в лицо прилетел сильный порыв ветра, сбивающий дыхание. Жаль только, что Ромку ему не смутить. Но хотелось бы заставить хотя бы растеряться. Хотя бы вызвать… Хоть какие-то эмоции. Когда я вот так курю, глядя на тебя, мне нравится представлять, что к губам я прижимаю вовсе не фильтр. По телу пронеслись мурашки, забегали глаза. О чем он, сука, думает? Пресечь бы эти мысли, они слишком безумные, дурманящие… Успокоительные действительно разморили, расслабили, сделали его слишком развязным. Антон с каждым днем становится все более испорченным, более… Жадным. Хотелось урвать хоть что-то от самого Ромки, хотя бы мимолетный взгляд, обращенный в его сторону, но по итогу начинал желать только большего. А Ромке от его присутствия ни холодно ни жарко. Неужели он правда поставил точку в их отношениях окончательно, когда произнёс ту последнюю фразу вчера? Не намеревается даже заговаривать, как это бывало раньше… И Антон чувствует себя полнейшим идиотом по той причине, что ему не хочется получать такое невыносимо громкое молчание, а произносить что-то самому жаба душит. Сердце грохочет где-то в горле, поэтому он, ставший уязвимым за такой короткий промежуток времени, решил проиграть в этой битве первым. Поэтому опустил взгляд как раб, рискующий лишиться головы, лишь осмелившись поднять глаза на короля. А ведь хочется сказать что-нибудь… Но они оба знают, что это ни к чему. Ни к чему завязывать диалог, ни к чему пытаться строить подобие приятелей или вполне себе ладящих одноклассников. Это неискренне. Им обоим это не нужно. Антон обманывал себя этим. Потому что он, по крайней мере, точно был уверен в необходимости этого разговора, которое не приведет совершенно ни к чему. Ни к чему… Но хоть бы услышал голос Ромки. Только вот это было бы крайне эгоистично, ибо в компанию он возвращаться не собирается, быть его другом — не собирается, поэтому Антон смог сдержать свой порыв выпалить хотя бы что-то, что поможет начать диалог… Однако он хотел кое-что вернуть. Точно. Антон долгое время сверлил взглядом Ромкин зонт, обдумывая и взвешивая все за и против: стоит ли передать Бяше вещь и забыть об этом, чтобы облегчить себе жизнь, или напрямую отдать Ромке, чтобы был повод встретиться с ним? Антон был крайне безнадежен, поэтому не смог устоять перед соблазном оказаться замеченным Ромкой. И за это даже себя презирал. Однако презрение к себе было слабее желания контактировать с Ромкой, поэтому Антон пал мгновенно. Ладони немного подрагивали от волнения, однако он смог потянуться к лямке рюкзака и, ухватившись за пуллер замка, раскрыть его, вытаскивая сложенный черный зонтик наружу. Его сердце по-прежнему гулко стучало, однако его больше не пронизывало болью. Мог мыслить трезво и контролировать собственные движения, которые обычно в присутствии Ромки, стоящего так близко, становились довольно нелепыми. Но теперь он приноровился. Ему нечего бояться. Он старался лишний раз не смотреть на Ромку, когда решился протянуть зонтик и замереть в таком положении на несколько секунд. Антон пытался не придавать происходящему особого значения, потому что стоит ему лишь подумать о том, что он делает, как тревога вновь настигнет его. Он затаил дыхание. Может, проигнорировал? Может, не заметил? Антон позволил себе свободу мыслей, но надолго его не хватило, потому что заметил краем глаза, как Ромка поворачивает к нему голову и опускает взгляд на зонтик, а затем… Молча, не соприкасаясь с его рукой, забирает зонт. За эту долю секунды Антона прошибло потом. Это было так близко и так далеко единовременно, что внутри взвыла досада вперемешку с легким облегчением, потому что он боялся, но в то же время изнывал от желания услышать его голос. Но все было иначе, Ромка поступал вопреки. Он откинул в сторону бычок от сигареты и, положив зонтик обратно в рюкзак, прошел… Вперед? Ничего не сказав. Даже взглядом Антона не удостоив. Это же хорошо, да? Так ведь лучше будет… Для него, для Ромки, который устал стараться, и Антон тоже устал безмерно перетягивать канат на свою сторону. Его давно стоило отпустить, сдаться, ладони и так были стерты в кровь, так раз уж так больно, то это того не стоит, верно? Он смотрел в Ромкину спину, стремительно скрывающейся за ближайшей стеной, и не мог сдвинуться с места, словно тело намертво стянуло путами. И стоило Ромке удалиться, как внутри образовалась тихая обида. Совершенно несущественная, но раздражающая и, что было тяжело признавать, вызывающая беспокойство. Самой первой мыслью, всплывшей в голове, оказалась: Почему он ничего не сказал? Он больше не собирается ничего говорить? Неужели он правда… Теперь не считает меня кем-то близким? Он идет вперед, и только я волочусь где-то позади, продолжая утапливать себя в горечи страданий. И это лишь мои проблемы. Поэтому я больше не буду винить ни в чем тебя. Мои обиды прошли, злость так совсем уж поутихла, поэтому я действительно готов принять это. И пожелать тебе всего самого лучшего.

***

На уроках Антон ощущал себя будто бы на привязи. Успокоительные медленно, но верно начинали съедать все эмоции полностью и разом, и оттого становилось тяжеловато коммуницировать с внешним миром, стараясь контролировать мимику, которая чаще всего перекочевывала в полнейшее ничто. Выражение было ровным, невозмутимым, но уголки губ, смотрящие вниз, создавали впечатление того, что Антону безмерно грустно, однако он ничего не чувствовал вовсе. Волнение полностью отпустило его уже на третьем уроке, однако даже его ясный ум оказался довольно обманчивым. Мозг отказывался впитывать новую информацию, а монотонный голос учителя воспринимался чем-то посторонним, не обращенным в его сторону и неважным, а потому приглушенным громкой пустотой в сознании. Он рассматривал старенькие тканевые жалюзи со сломанными соединительными цепочками и краденными из кармашков нижними пластиковыми грузиками. Смотрел в квадраты окон домов напротив, подсвеченные светом люстр. Воображение рисовало тонкие узловатые пальцы и черные силуэты, приникшие к стеклам и наблюдающие за ним очень внимательно. Рассредоточенное сознание полностью игнорировало посторонних людей, окружающих его. Лица оказались зачеркнуты и стерты. Он, конечно, замечал Володю, сидящего с Ленкой, но не придавал этому особого значения. Его не тяготило абсолютно ничего. Ни хохочущий Бяша, ни комментарии Полины с Катей на фоне, ни Ромка, сконцентрированный на теме, ни Володя, тщательно игнорирующий его. От чего-то стало просто… Плевать. Закурить. Как же хочется закурить. Невыносимо. Никотина хочется. На улицу хочется. Почему здесь так душно? — …Тон… Он прикрыл веки, приготовившись полностью заснуть. — Антон… — голос доносится непонятно откуда, перекрыт каким-то белым шумом в ушах. — Антон! — позвали его снова, однако теперь имя его стало звучать куда отчетливее. Его будто заставили пробудиться. И повернуть голову. Аристарх, явно недовольный тем, что его игнорируют и не усваивают новую информацию, которую он пытается донести, стрельнул в его сторону глазами. Точно… Сейчас ведь история. Он же готовился всю ночь, так почему даже не заметил присутствие Аристарха? Потому что перестал воспринимать все вокруг? Потому что не выспался? А впрочем, это не особо важно. Но ведь надо ответить хоть что-то… — Извините, — вышло из него немного хриплое. Ему будто в рот закинули горсть песка. Гадость какая… Горький привкус все ещё тает на языке, он не уходит, а лишь прибавляет желание затянуться дымом по новой. Денис… Как там Денис? Они же встретятся на большой перемене? Надо бы… А то он расклеился совсем, — можете повторить вопрос, пожалуйста? Аристарх Вениаминович выглядел хоть и немного недовольным, но и растерянным в том числе. Возможно, он сейчас сделает ему замечание? Или заставит отвечать при всем классе? Антон подготовился, конечно же, поэтому не будет против проявить себя. Но, что оказалось даже неожиданным, Аристарх не стал его упрекать в чем-то, лишь вздохнул, потерев переносицу, и произнёс достаточно мягко: — Петров, возможно, ты не выспался, или день выдался тяжелый, — наверняка туманный взгляд Антона дал повод думать так, однако он был достаточно бодрым, — но мне нужно, чтобы ты полностью погрузился в урок, иначе ты потом начнешь отставать от остальных. — Аристарх спросил мягче, — Написал конспект? Антон ответил честно, проводя пальцем по гладкой поверхности парты: — Нет ещё. Аристарх закивал как-то даже осуждающе, однако не стал это комментировать излишне и выставлять его дураком при всем классе, за что Антон был ему очень благодарен. Антон оглянулся по сторонам и заметил что все, в том числе и Ромка, спокойно пишут что-то в тетради, и только он сидит в прострации, игнорируя пустые страницы. Никто не одаривал его вниманием, никому он не был интересен, даже он самому себе. В классе стояла гробовая тишина, словно его поместили в комнату с незнакомцами, однако он заметил на себе осторожный взгляд Кати, которая повернулась к нему, но тут же сместила вектор внимания обратно на свою парту. — Пиши, — вздохнул Аристарх Вениаминович, — сейчас буду всех опрашивать, поэтому давай бодрее, звезды собери, пригодятся. Точно, звезды, надо бы. — Да, хорошо. — ответил он рассеянно, ухватился за ручку и начал списывать тему с учебника. Можно написать пару страниц и этого будет достаточно в принципе… В какой момент его перестало волновать все? Может, он перестарался с этими успокоительными? Может, не стоило столько пить? Сам же знает, что как только они перестанут быть действенными к концу дня, вся накопленная тяжесть тут же навалится на него разом, как огромная кипа свинцовых листов. Или это произойдет куда раньше, чем он мог себе представить? Плевать, сейчас все плевать. Антон заставил себя сосредоточиться на написании конспекта, при этом не отвлекаясь на посторонние вещи и звуки. Интересно, а Полина с Катей ещё злятся на него за вчерашний выпад? Он, возможно, задел их, несмотря на то, что они отреагировали достаточно спокойно на все сказанное, даже на обвинения. Антон должен был ощущать себя виноватым сейчас, но даже чувство вины притупилось почти что полностью. Почувствовать бы хотя бы что-нибудь. Но нельзя. Писал он достаточно лениво и нерасторопно, особо не вчитываясь в текст, походивший больше на несуразные каракули, перетекающие с клетки на клетку. Буквы на страницах точно ползали по книге, как извивающиеся опарыши, Антон не мог сконцентрироваться на нем, ведь перед глазами все блекло и терялась четкость, отчего по итогу учебник будто начал постепенно тускнеть и пустеть. Как там Оля, интересно? Она в порядке? В последнее время только и делает, что с девочками гуляет, да занимается домашним заданием, куклы ещё забросила… Он вздохнул, стягивая очки, чтобы потереть покрасневшую переносицу, а затем и уставшие глаза. — Так, время поджимает, давайте отвечать… — раздался голос Аристарха, — Давайте я введу вас в курс дела… — он встал со своего стула, поправив на себе кислотно-зеленый пиджак, — Я буду задавать совершенно случайные вопросы, не всегда относящиеся к определенной теме, тем самым проверю, насколько хорошо вы изучили материал за весь одиннадцатый класс… — у Антона даже не было желания отвечать и зарабатывать очки ради оценок в годовой. Он лишь был сторонним наблюдателем и, честно говоря, несмотря на то, что готовился к этому уроку весь прошедший день, ему лишь отчаянно хотелось остаться незамеченным, — Кто стал президентом Сербии в январе 1991 года? И в тот момент, когда Антон вернул себе четкость зрения, надев очки обратно, он поднял взгляд, подмечая первую поднятую руку. — Слободан… Милошевич. — этот неуверенный голос Антон бы не спутал ни с чем другим, и тотчас протрезвел, когда осознал, что Ромка только что ответил на первый же заданный Аристархом вопрос. Ох. Когда он успел так… Подготовиться и изучить материал? Антон был восхищен безмерно, однако не было сил анализировать и удивляться излишне, хотя был уверен: если бы не успокоительные, он бы ощутил некую гордость за Ромку. Аристарх Вениаминович удивленно воззрился на него. — Ого… Молодец, Роман, — улыбнулся он, сцепив руки в замок, — в конце урока раздам ваши звезды, — Антон отвел глаза, пребывая в каком-то разморенном и апатичном состоянии. Его ведь не будут трогать сегодня? Не будут же? — а сейчас продолжим дальше… — Аристарх, чуть подумав, сформировал новый вопрос достаточно быстро, — Какие страны накануне Первой мировой войны входили в Антанту? Ромка снова поднял руку, что вызвало достаточно бурную реакцию среди одноклассников, которые тоже были потрясены его упорством и непривычной старательностью. Аристарх кивнул ему, и Ромка перечислил, не запинаясь: — Россия, Франция и Великобритания. — он отвечал так невозмутимо и расслабленно, будто никогда в своей жизни не филонил и не халтурил на уроках. Антон даже позавидовал его стремлению, мотивации, которая переполняла его в этот самый момент. И так грустно было, до слез, что он не может заставить себя отвечать точно так же, хоть и знал ответ на каждый заданный вопрос. Он хорошо знал историю, да и в принципе в гуманитарных науках преуспевал больше, чем в точных, просто прогулы подпортили ему оценки и нужно было срочно отстреляться. Аристарх поджал губы и одобрительно закивал: — Вот это да, а вы сегодня в ударе, молодой человек, продолжайте в том же духе. — он хлопнул в ладони, дабы пробудить остальных, чтобы они тоже внесли свою лепту, — Так… Поспевайте за ним давайте, ребят, вы же не хотите отстать? — Антон готов был спрятаться за учебником, как когда-то в шестом классе, надеясь на то, что он станет невидимым, — Кто из британских монархов первым посетил Россию? Антон бы рассмеялся, если бы смог, когда Ромка в очередной раз поднял руку одним из первых и, даже не дожидаясь разрешения, опустил руку и ответил расторопно, боясь, что его прервут: — Я не очень уверен, но, вроде как, Эдуард VII. Аристарх на этот раз ощутил небольшую неловкость, хоть и был преисполнен гордости, однако Ромка, как понял Антон, мешал проявиться остальным, перетягивая все внимание на себя. — Пятифан, это похвально, конечно, но вы начинаете меня пугать своей инициативностью… Так, ладно, это и правда очень хорошо, — хохотнул Аристарх и, быстро переключившись, продолжил, — Кто вступил на престол Великобритании в 1910 году? Когда Ромка вновь поднял руку, Коля не выдержал, раздраженно гаркнув на весь класс: — Слышь, культяпку свою опусти, мы тут как бы тоже языками почесать пытаемся, фигов отличник! Ох. Это слишком громко. А следом подал голос и Витя более робко и неуверенно: — Вот-вот, — его голос стал тише, он словно был расстроен невозможностью ответить, — мы как бы тоже звездочки получить хотим… Кажется, комментарий друга ещё больше распалил Колю, так как выпалил мгновенно: — Дай ему получить звездочку, бессердечная ты скотина! Ромка даже бровью не повел, ответил совершенно бесстрастно, повернувшись к оппоненту: — Надо просто отвечать быстрее, а не маяться дурью. Как же хочется абстрагироваться. — Да кто тут дурью мается, — взвился Коля, игнорируя что Аристарха, что одноклассников, растерянно воззрившихся на них, — ты ж никому ответить не даешь, Ромыч! Ромка открыл было рот, чтобы пресечь Колю поскорее, но Аристарх был куда быстрее: — Так, все, парни, а ну прекратили баталии. — повысил он голос, проговаривая с нажимом, не терпя возражений. А затем обратился к Коле, — Коля, если ты знаешь ответ на этот вопрос, можешь ответить. Коля, зыркнув на Ромку в последний раз, чуть замялся и ответил практически сразу: — Георг V. — Отлично. — одобрительно закивал Аристарх. Наверняка он не понимал, что происходит, ибо совсем недавно класс не мог и двух слов связать на его уроке, а тут вот внезапно все превратились в Соловьевых Сергеев Михайловичей. — Звездочку мне отдашь. — шепнул другу Витя. Коля закатил глаза но, что весьма удивило Антона, не стал отказываться, а ответил достаточно спокойно, изображая вселенскую досаду: — Господи, отдам-отдам, — он вздохнул, — как дите малое. Витя тут же оживился: — Ура! Аристарх, заметив их всеобщее веселье, естественно, решился запрячь ещё и Витю, чтобы тот лишний раз не расслаблялся: — Витя, — он странно заулыбался. — какая из республик Югославии имела самые высокие показатели уровня жизни? — А… Э… — тут же растерялся Витя. Антон краем уха заслышал шепот Коли, который упорно подсказывал ему и Витя, взяв себя в руки, поспешил ответить довольно бодро, — Я… Словения, вот, это я знаю! Брови Аристарха взметнулись вверх, и Витя, улыбаясь всеми тридцатью двумя зубами, показал ему большой палец, и Аристарх решил пойти ему навстречу, отвечая тем же жестом: — А вы начинаете меня удивлять, не такие уж вы безнадежные, оказывается, а всего-то нужно было дать нужный стимул. — хохотнул он. Кажется, он был очень горд за свой класс и готов был нахваливать каждого инициативного ученика. Антон был полностью поглощен в себя, поэтому не сразу расслышал, как к нему обращаются, — Петров… — он медленно поднял на Аристарха глаза, и тот, к сожалению, задал вопрос, к которому Антон не был готов, — В каком городе в 1990 году была провозглашена Сербская автономная Область Краина? Антон так растерялся в тот момент. Он наблюдал за приближением Аристарха, как за маневрами врага на поле боя, приготовившись поднимать свой щит из слов: «я не знаю», или «я не расслышал вопроса», лишь бы избежать унижения, которое зальет его щеки жгучим румянцем. Ему так хотелось спрятаться, остаться незамеченным… Хоть разумом и понимал что, скорее всего, Аристарх не упустит возможности опросить и его. В тот момент он показался себе совершенно маленьким и нелепым. Вот бы кто его облил водой из лоханки, возможно тогда его голова перестанет напоминать вату и она начнет функционировать, как надо. Аристарх сделал пару шагов в его сторону, и Антона накрыла крошечная паника. Глаза забегали, прошлись по парте ладони… — Я… Я сейчас… — он потер виски, начиная напрягать утомленный мозг, — Сейчас вспомню. Аристарх, заметивший его потуги, сжалился и произнёс мягко: — Не торопись, если знаешь ответ, подумай хорошенько. Антону пришлось залезть в дебри собственного сознания, в каждый закуток и закоулок, чтобы найти потерянную информацию в кромешной темноте. Было больно думать, мир казался аморфным, неустойчивым. Он будто пребывал во сне, где движения становились более заторможенными и менее ощущаемыми. Даже зажатая в ладони ручка растеряла свою твердость. — Да… — он наконец вспомнил и, сглотнув, ответил ровно, — Книн… — и едва ли не выдохнул от облегчения, когда понял по лицу Аристарха, что ответил правильно, — Вот. — Очень хорошо. — закивал Аристарх и ободрительно улыбнулся, сжав его плечо в качестве поддержки, проходя дальше, вглубь класса. И все прошло как в тумане. Антон смутно слышал голоса на фоне, периферийным зрением замечал поднятые руки Полины, Кати… Почти все проявляли инициативу, отвечали без умолку, тем самым стараясь урвать как можно больше звезд. Ему мгновенно стало тоскливо, голову будто сдавила прочная леска, болезненно впивающаяся в кожу, перед глазами стоял мрак, и Антону хотелось уйти в небытие, чтобы ощутить себя полностью свободным и не скованным кандалами собственных удушливых мыслей. Он хотел, чтобы урок наконец подошел к концу, чтобы выйти из класса, дабы позволить сознанию очиститься, дать себе отдохнуть. Зря он выпил столько успокоительных за раз. Может, стоило перетерпеть немного, даже если больно и опасно? Даже если ему, возможно, станет хуже. Антон предпочел бы чувствовать себя живым, хоть и утопленным в собственной боли. Но, хотя бы, видевшим смысл в этой рутинной жизни. Каждый день… Встать, позавтракать, поехать в школу, пережить несколько часов и вернуться домой уже разбитым, пустым и немногословным, что очень беспокоило маму. Его словно обтесали до неузнаваемости, и это его стало беспокоить куда хлеще, чем в самом начале, когда он необдуманно стал подавлять приступы таблетками. Но ничего уже не сделать. Потому что как только он перестанет злоупотреблять успокоительными, его едва залеченная рана начнет кровоточить по новой. Он уязвим, как кожа людей-бабочек, покрывающихся лиловыми пятнами, стоит едва коснуться. Ромка снова начнет видеться ему самым прекрасным, самым желанным и самым важным из всех. А этого нельзя было допустить. Вот бы задрапировать чувства чем-нибудь более эффективным и безвредным. Антон даже не понял, когда именно зазвучал раскатистый звук звонка и все, кто ответил на уроке, поспешили выставиться в ряд, создавая небольшую очередь. Антон находился в полусонном состоянии, поэтому все происходящее на фоне попросту игнорировал, и даже забыл про свою заслуженную звезду… — Петров, ты-то куда? — он замер перед выходом, лишь заслышав вопрошающий голос Аристарха. Антон обернулся на него немного рассеянно, — Забери свою награду тоже, старался ведь. — протянул он золотую звездочку, поблескивающую под светом солнечных лучей. Блики больно коснулись усталых глаз, и Антон не удержался от прищура. Он прошел к преподавателю с явственным нежеланием. Внезапно стало плевать на все: на звезды, на успеваемость, на себя, в конце концов. Глядя в улыбающееся лицо Аристарха, он забрал звезду из его руки. — Спасибо, — он постарался улыбнулся уголками губ. Аристарх, махнув рукой, ответил радушно: — Себя поблагодари, ты же постарался, — Антон кивнул ему, подмечая краем глаза, как Витя лепит себе на лоб заслуженную Колей звезду и выглядит при этом крайне счастливым. Ромка о чем-то разговаривал с Полиной и Бяшей стоя в углу, Володя с Катей хвастались друг другу полученными звездами и их количеством, а Антон… Антон даже не смог порадоваться за них в полной мере. Нет… Он не чувствовал ничего. Ни гордости, ни радости, ни тоски. На него прежде не накатывала такая странная волна апатии. Поэтому более не задерживаясь, он вышел из класса одним из первых. В сознании все ещё играла песня Короля и шута: «Воспоминания о былой любви». Антон прикрыл веки, залезая в кармашек рюкзака, попутно выуживая полюбившиеся сигареты. Они точно помогут избавиться от скуки.

***

Чуть позже, спустя пару часов, Антон протрезвел хотя бы самую малость. На большой перемене успел увидеться с Денисом, ждавшим его в столовой и купившим несколько пачек чипсов и кириешек. На вопрос: «захуя столько?», Денис неопределенно пожал плечами. Антон в тот момент почувствовал себя чуточку лучше, и от того улыбка сама по себе стала наползать на лицо. То хорошо, то плохо. На уроке обществознания Антон сумел пару раз ответить по новой теме и, даже, решился было попробовать порисовать, стараясь не терять надежды на лучшее, однако не стал пользоваться подаренными карандашами Ромки. Ему было до сих пор крайне неловко и крайне странно от самого факта того, что Ромка решил ему вернуть карандаши таким способом: подкинув ему в рюкзак. Только вот… Сколько бы Антон ни старался, рука отказывалась слушаться. Это вызывало слишком много волнения, ведь Антон прекрасно помнил вчерашнюю Ромкину просьбу, в которую он вложил столько искренности, трепета и, в конце концов, надежды. Антон прокручивал перед сном каждый жест, каждый взгляд, осторожно брошенный в его сторону, и касания подушечками пальцев рук, вызвавших такую канонаду эмоций, каких не ощущал уже достаточно долгое время. Ему хотелось отвлечься от угрызений совести, от набирающих силы чувств и так же резко потухающих, как тлеющие угли, попавшие под ливень. Ноги сами привели его к двери кружка, которую он отворил и неспешно переступил порог. В нос тут же ударил резкий запах растворителя, древесины и масляных красок. Антона окутало нечто давно утерянным, чем-то приятным и забытым не по его прихоти. Он и сам не понимал, зачем пришел. Наверное по той причине, что хотелось убедиться во всем окончательно. Что он и вправду больше не сможет рисовать… Но внутри все же тлела надежда на то, что хотя бы в кругу своих знакомых: таких же творческих и преисполненных желанием рисовать, ему станет чуточку проще. Он осмотрел весь класс, подмечая все такой же яркий бордовый пол, пятна краски на стенах, отслоившуюся кусками штукатурку, шкафы, набитые художественными принадлежностями: пушистыми кистями-белочками, новыми и старыми, плоскими и круглыми, большими и маленькими. Акриловые краски, пастельные мелки, гуашь, масло, акварель… Антон в жизни не брал в руки что-то из этого. Сквозь окна лезли солнечные лучи, заливая пол ярким светом. Антон несколько секунд всматривался в него, не в силах оторвать взгляда, как на затейливую картину. И очень сильно боялся приступать к главному. Все его естество противилось этому месту и, противореча себе, тянулось в то же время. Он сделал глубокий вдох. Но если бояться дальше, то он не сможет сойти с мертвой точки, верно? Антон вздохнул, направляясь в сторону мольбертов, сложенных один на другом в самом углу помещения. Он ещё пару секунд мешкал перед тем, как потянуться руками к первому попавшемуся мольберту и протащить его через весь класс, аккуратно ставя его напротив какой-то постановки, состоящей из бутафории разнотипных фруктов, плетеной корзинки и стеклянной переливающейся на свету голубой вазы, в которую поставили сухоцветы. Когда он подготовил все вплоть до листочка А4, прикрепленной кнопками к мольберту и уселся на деревянный стульчик, то мгновенно сжался. Карандаш был заточен, сам он был уверен в себе до тех пор, пока не взглянул на пустой лист, будто готовившийся поглотить его, стоит ему коснуться грифелем шероховатой поверхности. Волнение подступило с новой силой, и он утер глаза, морально подготавливая себя к тому, что у него, скорее всего, уже ничего не получится. — О, Антон, — голос Виктора показался ему таким громким, что он едва ли не вздрогнул, воззрившись на него такими растерянными глазами, что сияющая улыбка напротив растаяла за долю секунды, — ты пришел. — он выглядел обрадованным, но в то же время немного неловким, как если бы не ожидал увидеть Антона здесь ещё раз, — Чем могу быть полезен? — Виктор снова улыбнулся, направляясь в его сторону. Его руки были заняты коробками, набитыми баночками с краской, которые издавали громыхание при движении. Антон ощутил такой крошечный, но имеющий место быть стыд, что тут же весь подобрался, пытаясь выдавить из себя нечто оправдательное. Как сказать Виктору, что он не заявлялся в кружок по причине того, что он просто не смог выкроить для этого время? Вся его жизнь перевернулась с ног на голову и все, что он мог делать — это пытаться сохранить себя и свой рассудок. Однако он понимал, что ничего из того, что он скажет сейчас, ему никак не поможет. И Виктор это понимал тоже, но не выглядел задетым вовсе, однако явственно ощущалась дистанция, образовавшаяся между ними спустя столько времени, минувшей с их последнего времяпрепровождения вдвоем. — Как дела? — спросил Виктор участливо, положив коробки на пол рядом со шкафчиком, растирая руки от пыли. Его силуэт подсвечивало солнце за окном, которое отдаленно напомнило Антону нимб. Оно нависло над взъерошенной макушкой Виктора, — Выглядишь печальным. — он запнулся, — Хотя нет, стой, — прервал он не начавшуюся реплику Антона жестом руки, который даже не собирался отвечать, — скорее каким-то даже… Опустошенным? — и щелкнул пальцами, обрадовавшись тому, что смог найти подходящее описание, — Порисовать решил? Этот вопрос загнал Антона в угол. Порисовать? А есть ли у него вообще право рисовать? Он разомкнул губы и произнёс: — Что-то вроде того, — его улыбка, выдавленная какими-то усилиями, не несла в себе никакой искренности, но он постарался выглядеть достаточно дружелюбным и заинтересованным происходящим, — плохо получается дома, да и в школе как-то… — он вздохнул, неловко ероша собственные волосы, — Ничего не выходит. Виктор немного замешкался, затем закивал, задумавшись о чем-то очень плотно. Странно было застать его не столь позитивным и не в таком уж лучшем расположении духа, но от того он стал видеться Антону более… Человечным? Черные волосы заляпаны краской, на коже пальцев рук тоже виднеются полупрозрачные пятна, которые он явно не смог смыть. — Может, устал? — поинтересовался он аккуратно, и Антон покачал головой, — Тогда… Может, разонравилось это дело? Страшнее всего было услышать именно это, и именно из уст Виктора, потому что Антон не хотел признавать до тех пор, пока кто-то не скажет ему об этом напрямую. Мысли переплетались между собой, превращаясь в сплошную какофонию. Хотелось в срочном порядке вывалиться из класса и стремглав унестись домой. Туда, где его никто и никогда достать не сможет. Ломкое «да» застряло в горле, сковало его путами, не позволяя уклониться от ответа, запрещая врать. Ты больше не можешь врать. Поэтому он выбрал беспроигрышный вариант: золотую середину. — Я не знаю, — ответил Антон как-то вяло, перебирая собственные пальцы. Действие успокоительных стало чуть слабее, и он ощутил крошечную боль, притаившуюся на время. Под взглядом Виктора становилось не по себе, ведь он прямо сейчас оголяет свою самую уязвимую сторону, которую не желал показывать другим, — я просто хочу, чтобы у меня это получалось, как раньше, — он поднял на Виктора отчаянные глаза и взгляд напротив стал куда более осмысленным, — но у меня не получается. — И ты начал думать, что это навсегда, да? — тут же уточнил Виктор, печально улыбнувшись. Он так легко попадал во все, что чувствует Антон… Мурашки проходились по телу, было трудно дышать, — У меня тоже такое было, главное вылезти из этого… — Как вылезти, если я даже не могу удержать чертов карандаш? — спросил Антон странным голосом, звучащим точно из самого его нутра: сиплый, даже немного пропитанный раздражением. Поняв, что одних слов будет недостаточно, Виктор подхватил стоящий по-соседству стул и сел рядом, отчего Антон мгновенно напрягся, но не знал, от чего именно. То ли от глаз Виктора, подмечающих все, то ли от изменившейся атмосферы в классе. — Слушай, ты попробуй хотя бы… — начал Виктор осторожно. Он явно понимал. Все понимал. Потому и голос его был мягким. Таким же, как и взгляд, — Нарисуй хоть что-то, — Антон вслушивался в его вкрадчивый голос, убаюкивающий и источающий тепло, — не нужно уходить в реализм, или, я не знаю, — он активно зажестикулировал, — в детализацию. — Виктор взял карандаш и легким, выверенным движением, провел грифелем по шероховатой бумаге. Антон изумленно наблюдал за тем, как крепко и уверенно тот держит карандаш и как из-под его руки выходят четкие штрихи и впервые в жизни страшно этому позавидовал, — Достаточно простого наброска, и оно само пойдет как по маслу. Все сказанное Антон отказывался переваривать и воспринимать. В нем будто проснулось какое-то детское упрямство, хотелось лишь непрерывно отрицать, закрыться в себе и продолжить вариться в котле, наполненном ядом. Почему у Виктора получается это так легко и точно, а у Антона… У Антона не получается ничего? — Не пойдет. — ответил Антон чуть резче, чем планировалось, отчего поспешил добавить, чтобы сгладить углы, — Прости, что я веду себя так… — он оторвал ладони от колен и рассек ими воздух на эмоциях, — И отвечаю категорично. Просто, знаешь… Я уверен, что ничего не выйдет. — он сутулился так, будто мольберт сейчас увеличится в размерах и упадет на него. Антон понимал, что если не расскажет хотя бы кому-нибудь о том, что произошло ранее, то явно не выдержит дальнейших перипетий. Он не собирался уходить в подробности, и имени произносить не намеревался, а лишь раскрыть то, что лежало на поверхности, поэтому приоткрыл губы, и заговорил, вглядываясь в чужое лицо, пышущее волнением, — Помнишь, ты спрашивал, каким я вижу мир? Виктор кивнул, отвечая спокойно: — Да, зеленым. Антон прикусил губу. Зеленым. Сейчас он будет откровенен, как никогда. Не как с Денисом, и не как с Володей тем более. Он впервые поговорит об этом с кем-то ещё, а не будет душить себя собственноручно ежедневно. — Верно… — ответил он, стараясь не смотреть Виктору в глаза. Слишком лично, слишком сакрально, — Но потом я понял, что мир, на самом-то деле, до сих пор оставался серым. Он не изменился, — Антон туманными глазами посмотрел куда-то в окно, наблюдая за серыми черепицами домов, серым небом… Все поблекло, — цветов как не было, так и нет, — Антон напрягся, сжал сцепленные руки покрепче, словно приготовившись выпалить чистосердечное признание, — а зеленым был… Конкретный человек. Голос Виктора показался эхом: тихим, звучащим в сознании неоднократное количество раз: — Важный, наверное, человек. Важный ли? Антон уже ничего не понимает. Что происходит в его жизни? По мере того, с каким усердием он старался сохранить внешнюю невозмутимость, ему становилось куда хуже. — Важный. — подтвердил он тихо, точно боялся признаться в этом вслух, — И вот… Вик… — он судорожно облизал губы, поспешив уточнить, — Я могу звать тебя Вик? Просто Виктор как-то длинно, и мы уже достаточно знакомы, но если это будет нагло, — он говорил расторопно, чувствуя на себе взгляд Виктора, пышущего интересом, — то я продолжу… — Да нет, зови меня Вик, — ответил Виктор, продолжая внимательно прислушиваться к нему, закинув ногу на ногу, — так действительно удобнее. Наверное, так влияла на него обстановка, однако с Виктором стало удивительно просто разговаривать о таких вещах. Наверное причиной тому было то, что он слушал внимательно, при этом соглашаясь со всем, что говорит Антон. — И вот… — продолжил Антон, перебирая собственные пальцы, — После того, как тот человек узнал о моих… — он запнулся, — Чувствах, все кончилось плохо. Виктор немного нахмурился: — Он отверг тебя? Нагрубил? Антон вспомнил тот день… Граффити, альбом, реакция на признание… И его снова перенесло в то же место. Стало холодно, мрачно, глаза жгло от подступающих слез. Антон поспешил смахнуть морок боли и продолжить свой монолог. — И то и другое, все в совокупности. — проговорил он тише, стараясь отмести всплывшее Ромкино лицо перед глазами, — И после этого мой зеленый… — голос дрогнул и он прочистил горло, — Он… — он перевел дыхание, наконец заглянув в чужие глаза смелее, — Нет его, понимаешь? — Начинаю понимать. — Виктор казался таким спокойным, что Антону даже становилось неловко от его невозмутимого, но в то же время понимающего взгляда, — Продолжай, — он улыбнулся, вставая и направляясь в сторону электрического чайника, стоящего на подоконнике, — я пока сделаю нам чай, минут десять назад воду принёс, — он указал на бутылку с водой, — а вскипятить забыл. Виктор подключил провод к розетке, нажал на кнопочку, засветившуюся синим. Раздался шумный шипящий звук, заполонивший все помещение и вызвавший уйму негативных чувств у Антона, который крайне нуждался в тишине. — И вот… — продолжил Антон, когда Виктор обернулся к нему, оперевшись о подоконник, — Я думал, что я рисую, потому что люблю это, а теперь я сомневаюсь в этом. — Антон не ощущал тех взрывных чувств, когда в слезах и отчаянии выкрикивал Денису все накопившееся, не чувствовал себя виноватым, или загнанным, как бывало с Володей. Он, скорее, хотел оказаться услышанным, и отчего-то осознавал, что именно Виктор, открывший ему тот самый цвет, поможет отыскать причину проблемы, — Будто я рисовал все это время только из-за него… А как только все всплыло, — он провел трясущейся рукой по своим волосам, — я не могу заставить себя. Кипение чайника сопровождалось свистом, и Виктор, не вымолвив ни слова, поспешил налить в чистые керамические кружки дымящийся кипяток, попутно распечатывая пакетик с чаем, который мгновенно оказался в сосудах. — Наверное, было очень тяжело. — раздался его голос в абсолютной тишине, шествуя к Антону с двумя полными кружками. — Очень. — признался Антон, не желая увиливать, — Спасибо. — слабо улыбнулся он, аккуратно забирая из рук Виктора протянутую дымящуюся кружку. Хотелось припасть к ней и сделать первый согревающий глоток, — И прости, что все выливаю тебе вот так, просто мне больше не с кем так откровенничать. Виктор смотрел на него проникновенно и с какими-то отголосками понимания. Он явно хотел сказать что-то, что приободрит Антона, но желал дослушать его до конца, прежде чем начать давать советы. — Все хорошо, — он дунул в собственную кружку, усаживаясь рядом, — расскажи мне всё, будем искать причину, почему у тебя началось выгорание. Антон заколебался, стараясь усмирить копившийся страх оказаться непонятым. Он боялся, что его чувства и проблемы могут быть обесценены. Что Виктор махнет рукой и скажет ему не переживать, что он не поймёт Антона в полной мере. — Я сам не до конца понимаю, в чем проблема, правда. — честно признался Антон, делая первый несмелый глоток. На секунду стало хорошо, — Но я теперь боюсь. — добавил он тише, глядя на свое отражение в чашке, — Очень боюсь рисовать. — Почему? — спросил Виктор. Антон углубился в воспоминания, воссоздавая четкую картинку всего пережитого. Слова Ромки, его взгляд, его реакция… Это как хлопок плети о кожу: через долю секунды пронизывает острая боль. И каждый обрывок памяти вызывал одни и те же чувства: как снова и снова наносят удары по тем же местам, не позволяя Антону отойти от первой вспышки боли. Он растворялся в ней. Агония растекалась по всему телу, поражала его, наводняла разум, сметая последние барьеры и преграды. Он перевел дыхание. — Потому что он видел мои наброски… — проговорил Антон спустя несколько секунд напряженного молчания, — Этот человек… — ему приходилось следить за своим языком, чтобы не вымолить то самое имя, — Я все время рисовал его, а он увидел эти рисунки и… — скороговоркой и с жаром выпаливал Антон, боясь что-то упустить или дать заднюю, когда он уже запустил механизм. Пути назад уже не было. — После этого наши отношения испортились. Виктор обдумывал сказанное целую минуту точно, дабы высказать свое мнение и дать нормальный ответ, который точно сможет помочь Антону. А затем, мягко похлопав его по спине, заговорил: — Значит тот, кто испортил все, сможет и исправить. — Антон мгновенно напрягся, — Почему бы тебе не поговорить с ним об этом? — нет… Это не то, что было ему нужно, — Возможно, если ты выговоришься этому человеку, то тебе станет легче? Может, ты перестанешь бояться? Почему бы не попробовать? Антон не мог даже представить подобного исхода событий. Ему не хватит мужества поговорить, да и о чем говорить? Они уже все обсудили и пришли к тому, к чему пришли. Так стоит ли вообще навязываться снова? Даже если тяжело… Разве не эгоистично мучать другого человека чувствами, которые приносят ему один лишь дискомфорт? И ещё… — Он разочаруется, как только узнает, что я не рисую больше. — Антону было страшно сообщать об этом Ромке, который терпеливо ждал, когда тот снова начнет рисовать. Виктор задумчиво промычал. — Все это очень сложно. — качнул головой он, проводя пальцем по золотому узору на кружке, — Скажи, ты боишься с ним говорить об этом? Боится ли он? Это было слишком мягко сказано. Потому что никогда не найдет в себе достаточно смелости высказаться ему напрямую. Представлять было страшно. — Очень боюсь. — было тяжело выдавливать из себя целые предложения, но Антон вполне справлялся с этой задачей, — Мы уже свели контакт к нулю, не общаемся совсем, даже не здороваемся. — он печально улыбнулся, вспомнив, как Ромка совсем недавно с удивительной наивностью и упорством пытался все наладить, — Он раньше хотя бы лез ко мне с расспросами, а теперь… Теперь он обо мне забыл, — было больно признаваться в этом не только Виктору, но и себе самому, — начал учиться лучше, больше следить за внешним видом, что ли… Немного стиль поменял, да и… — он изучал кружку в руках, параллельно рассказывая, — Наверное, я просто был так называемым бельмом на глазу, а как только он понял, что не виноват передо мной ни в чем, так сразу перестал пытаться наладить контакт. Антон не хотел признаваться в том, что его это беспокоит и тяготит. Что ему не нравится перспектива оказаться для Ромки неважным, незаметным… Внутренне он никогда не желал отдаляться вот так, наоборот, хотел стать как можно ближе. Настолько ближе, насколько никто не смог бы подобраться никогда. И его удручали эти мысли, эта необузданная жадность и чувства, которые только усиливались с каждым днем. — И тебя это расстраивает? — уточнил Виктор, глядя в его лицо проникновенным и проницательным взглядом. Антону не нужно было времени на раздумья. Произнёс спокойно и честно: — Да. Взгляд Виктора, его лицо, тронутое теплыми лучами солнца, выражало понимание, будто все рассказанное ему было знакомо и близко. Он помолчал немного, а затем, поставив уже пустую кружку на пол, растер ладони и проговорил: — Тебе надо выбираться из этого, потому что, как бы это грубо ни звучало, свет клином на том человеке не сошелся. Антона этот ответ отрезвил. Он будто ошпарился об это предложение. Он думал, что Виктор, возможно, решит его пожалеть, или даст какой-то совет, который повлияет на его отношения с Ромкой в позитивном ключе, но этого не произошло, отчего шаблон Антона мгновенно сломался. Он выдержал паузу, прежде чем выдохнуть как можно ровно: — Мне кажется, что я больше никогда не смогу ничего нарисовать. Виктор вздохнул, глядя в пустой прикрепленный кнопками к мольберту лист. — Сможешь. — ответил он настолько уверенно, что на Антона на секунду нахлынула надежда, — Мне доводилось работать с такими людьми, как ты, — он улыбнулся, скрестив руки на груди, — у тебя все на лице написано. Поверь, ты ещё не видел, сколько человек приходило сюда с той же проблемой… Ты не первый, и не последний. Губы Антона дрогнули. Неужели он правда сможет вернуться к тому, что так самозабвенно любил? — То есть, ты уверен, что я ещё смогу? Ему было важно подтверждение. Если уж Виктор скажет, что он сможет, то он действительно поверит в его заверения. — Конечно, даже лучше! — с жаром ответил Виктор, тут же оживившись. А затем, не дав Антону обдумать сказанное, внезапно предложил, — Мы с Викой, кстати, собираемся податься на конкурс юных талантов. — он положил руку на плечо Антона, — Будет проходить в ближайшем городе, хочешь поучаствовать? Я был бы очень рад, если бы ты поехал с нами. Нет… Антон неловко потер шею. Было немного странно и одновременно с этим в нем прорастали ростки надежды благодаря словам Виктора, его уверенному взгляду… — Я не очень уверен, что у меня получится, я сомневаюсь в том, что хоть что-то смогу из себя выжать. — вздохнул Антон, рассматривая потертый пол. — Какой конкурс, когда меня не слушается собственная рука? — он кивнул на свою правую руку. — Это сейчас… — махнул рукой Виктор. Он звучал так расслабленно, что Антон почти подхватил этот настрой, — А потом… Потом оно само придет. — Виктор, улыбнувшись, спросил, кивая на пустой лист, — Попробуешь? Антон затаил дыхание, сжав руки в кулаки. Он не был готов начать рисовать несмотря на поддержку и заверения Виктора, потому что был каменно уверен, что ничем хорошим его потуги не закончатся. Однако он все же не желал сдаваться вот так. Поэтому… — Попробую. — кивнул он несмело, неуверенно подхватывая карандаш с поллады. Прежде чем провести грифелем по бумаге, он заглянул в глаза Виктора: темные, ободрительные, уверенные. И, выдохнув, попробовал изобразить первый штришок. Который, как и в прошлый раз, вышел полупрозрачным и неровным. В тот самый момент Антон взмок под слоем собственной одежды, запульсировали виски, напряглись конечности. Он враз сделался уязвимым и беспомощным. Рука дрогнула, и он сглотнул, уверенный в том, что кожа на лице медленно начинает бледнеть. Ничего не выйдет. Страшно. Очень страшно. Он попробовал ещё раз, игнорируя резко ухудшающееся состояние тела. Триптих эмоций на его лице: шок, затем отрицание, перекочевывающее на отчаяние. Движения вялые, руку сразил тремор, и Антон едва-едва сумел удержать карандаш в сомкнутой влажной ладони. А затем… Глаза вновь заволокла пелена, образовались картинки, раздались голоса… А я, как еблан, блять, радовался, что друга нашел. И врал же всем, блять. И меня за нос водил, как долбоеба последнего! Не говорил, что ты такой… Антона мгновенно парализовало, стоило вернуться в тот день, вспомнить заляпанные аэрозольной краской руки и щеки, заходящееся от ужаса сердце, лицо Ромки, преисполненное гневом и альбом… Антон ничего больше перед собой не видел. Влекомый страхом, он сомкнул веки и выронил карандаш. Только сейчас он заметил, как тяжело и неистово дышит, как запотел собственный лоб и как тело мелко потряхивает от пережитого снова. Чтобы прогнать чувство стыда и отчаяния, он обнял себя руками, пытаясь перевести дух. Его так сильно не накрывало никогда. Даже когда оказался в сырой яме, окруженный псами, даже когда до позднего вечера ожидал появление мамы в детском саду. Ему было тошно и невероятно трудно, он не мог пересилить себя, чтобы попробовать снова. Бумага стала его врагом, а карандаш — орудием, направленным на него. Виктор осторожно провел ладонью по его спине, и Антон вздрогнул от этого касания, переводя свой обезумевший и уставший взгляд на него. — Хватит на сегодня, — встревоженно поговорил Виктор, — зря мы так сразу начали… — он выглядел немного даже напуганным и сожалеющим, будто не ожидал подобной реакции на попытку разрисоваться, — Тебя слишком травмировала та ситуация. — уверенно изрек он, и Антон поджал губы, приготовившись разрыдаться от бессильной злобы и вселенской усталости. — Я больше не могу рисовать, — просипел он практически на грани. Его губы дрогнули, глаза начало жечь, — я больше никогда… — он перевел дыхание, прежде чем кашлянуть и добавить, — Никогда не смогу рисовать. — Антон, успокойся, — Виктор выглядел взволнованным, он вновь потрепал его по плечу, явно пытаясь пробудить от кошмара, — все получится. Антон чувствовал себя освежеванным, будто с него содрали верхний защитный слой, и любое прикосновение, любое маломальское касание вызывало сильнейшую боль. Он понимал, что ничего не получится. Антон застрял. И вряд ли теперь выберется. — Не получится, — проговорил он упавшим, надтреснутым голосом. Теперь он полноправно мог считать себя поверженным. Он больше не сможет рисовать, и прямо сейчас принял это безоговорочно, окончательно убедившись. — уже ничего не получится, — стылые глаза блуждали по чужому лицу, — Вик, я, наверное, больше сюда не приду. — это было ударом для Антона — произносить эти слова, которым он и сам отказывался верить, и которые обескуражили Виктора в момент. Антону было стыдно смотреть в его глаза после всего произошедшего. После того, как рассказал, сколько для него значит рисование и как поступает вопреки собственным чувствам, отказываясь от самого важного в его жизни. Виктор приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но Антон боялся, не хотел знать, что может вылететь сейчас из его уст, поэтому встал с места и, спешно попрощавшись, быстрыми, пружинистыми шагами прошел к выходу, стараясь больше не пересекаться глазами с Виктором. Прикоснувшись к ручке, добавил последнее, — Прости, что побеспокоил. — и вышел из кружка, стараясь забыть пережитое как можно скорее. Обидно было донельзя. Мир Антона стал мягким и неустойчивым, ноги проваливались в землю, школьные окна виделись злыми глазами, как надзиратели, наблюдающими за ним. Голова была пуста. Лишь одно желание не отпускало: избавиться от явственного желания спрыгнуть с обрыва.

***

— Нет уж, Петров, сегодня ты у меня филонить не будешь. Антон мирно сидел на лавочке, пребывая в прострации, наивно надеясь на то, что и сегодняшний день он проведет в спокойствии, в очередной раз оставшись незамеченным, однако Павел Владимирович так не считал: огрел его таким укоризненным и не терпящим возражений взглядом, что ему мгновенно стало не по себе. Его все ещё потряхивало. Естественно, это не могло пройти за такой короткий промежуток времени, ведь на физкультуру он пошел сразу же, как только вышел из кружка полностью уничтоженным, источая одну лишь усталость и крайнюю степень навалившегося отчаяния. Особенно заметной деталью была рука, все ещё сраженная тремором. Он не мог унять эту безумную дрожь: она растеклась по пальцам, затем захватила запястье и предплечье. Он не был даже уверен, что сможет удержать мяч в руках и сконцентрироваться на кольце, а сейчас все поочередно отрабатывали броски, а Павел Владимирович, наблюдая за этим, решал, какую отметку кто заслужил. — Я могу сегодня… — начал было Антон уставшим голосом, но Павел Владимирович, откормленный до отвала его оправданиями, был слишком раздражен и не поверил бы ни единому слову, которое Антон решился бы использовать в качестве причины, поэтому мгновенно рассвирепел: — Нет уж, Антон, — пресек едва начавшуюся реплику Павел Владимирович, сверкнув суровым взглядом, от которого кровь стыла в жилах. Ему тут же стало стыдно от собственного бессилия, однако все равно готов был стоять на своем несмотря на осуждающее выражение напротив, — ты уже три урока отсидел на лавке, сколько можно? Мне что тебе ставить в четверти, вот скажи? Последняя неделя! Павел Владимирович был прав, и Антон ненавидел себя за невозможность придумать сейчас нечто более убедительное в силу своего уставшего сознания. Его взгляд перекочевал в сторону вереницей выстроенных ребят: на Катю с Полиной, ждавших своей очереди, на Володю, качающегося на пятках от скуки, на Бяшу, тычущего Ромку в спину, и на самого Ромку, оборачивающегося в его сторону, тыча в ответ куда ощутимее другу в плечо. У них снова был совместный урок с «А» классом по причине того, что учительница по английскому так не вовремя ушла в декрет, отчего урок физкультуры пришлось объединить. Хоть и временная мера, но Антон был рад пересечься с Денисом. Однако ребята с параллельного выстроились на противоположной стороне зала, закидывая мячи в другое кольцо. Курчавая макушка Дениса выделялась среди всех остальных, и если сравнивать с тем, каким энергичным и преисполненным сил он был неделю назад, то сейчас же он будто находился в другом месте и выжимал из себя последние силы: изможденный, рассеянный и незаинтересованный. Было в этом что-то неправильное, несопоставимое с его характером, поэтому Антон изредка кидал на него взволнованные взгляды. Он ко всему прочему заметил ещё одну странность — резко усилившийся аппетит. Денис и без того не был равнодушен к еде, а сейчас это превратилось в какую-то борьбу, будто он не наслаждался, а с ненавистью, пытаясь подавить что-то внутри, пожирал все, что только попадется под руку. Антону хотелось спросить, что с ним творится, но нутром чувствовал, что подобным вопросом лишь усугубит ситуацию, потому что сам Денис не замечал за собой никаких изменений. И даже несмотря на количество употребляемой еды, тот не менялся в телосложении благодаря быстрому метаболизму, как предположил сам Антон, потому что невозможно есть столько, не набирая при этом веса. Что ещё бросилось Антону в глаза, так это взгляды Володи, частенько и, скорее всего, неосознанно падающие в сторону Дениса. В них не прослеживалось какого-то раздражения, или той же неконтролируемой злости. Он как будто остыл самую малость, но его интерес, обращенный к Денису, Антон не совсем понимал. А затем понял. И чуть ли не рассмеялся нервно от собственной мысли. Денис… Он ведь за весь сегодняшний день не проявил никакого внимания в сторону Володи, как это обычно случалось, неужели это вызвало какое-то странное чувство ненужности? Может ли быть, что Володя подумал о том, будто перестал быть интересен Денису, и потому не мог понять, что происходит? Это, конечно, ничего особо не значило, однако… Володе ведь все равно было любопытно. Расстраивало только, что он продолжал отмалчиваться, не удосуживаясь подойти к Антону, дабы все прояснить, но, видимо, пока ещё слишком рано для выяснений. Антону было тяжело раздумывать об этом плотно. Мысли были короткие, уплывали от него быстро, не позволяя прорасти дальше. Он остыл ко всему. — Хорошо, — выдавил из себя Антон, нехотя поднимаясь с лавочки под надзором глаз Павла Владимировича, медленно направляясь в сторону ребят. Галдеж в спортзале смешался со скрипом обуви и ударами мяча по полу. Голова гудела, и Антон всячески старался сконцентрироваться на кольце, казавшимся сейчас недосягаемым. Он был последним в очереди. Перед ним стояла Ленка, переминающаяся с ноги на ногу. Антон вздохнул, переводя внимание куда-то в сторону, а затем и разворачиваясь всем корпусом к «А» классу, мгновенно пересекаясь взглядом с Сашей, которая перехватила его внимание и продлила зрительный контакт на несколько секунд. Взгляд: проницательный, холодный. Антон обжегся о серую мерзлоту, предполагая, что это выражение предназначалось непосредственно ему, однако все его догадки рассыпались подобно пожелтевшей листве в разгар осени, когда он повернулся к ребятам, и обнаружил Ромку, которому как раз это все и обращалось. Ромка мгновенно отвлекся и невольно пересекся глазами уже с Антоном, отчего тревожные волны прошлись по телу. Ромка не промолвил за весь день ни слова несмотря на присутствие рядом с Антоном ещё в начале дня, наблюдая с явным осуждением и одновременно равнодушием за тем, как тот курит. Но Антон не смог пересилить себя, поэтому спросил тихо и даже несколько сипло: — Чего? Ромка моргнул, но не отвел взгляда, однако стоило ему сместить вектор внимания на его трясущуюся ладонь, как Антон, будто ошпарившись об его выражение, резко спрятал руку за спину, не желая демонстрировать свою слабую сторону ни в коем случае… Что не ушло от Ромкиного взгляда. Теперь на его лице явственно прослеживалось подозрение, и мысли Антона, подобно космонавту в открытом космосе, дрейфуют к астероидному поясу его собственных треволнений. А Ромка вновь вернулся к его глазам, затем приоткрыл губы и, игнорируя громкие удары баскетбольного мяча о пол, произнёс: — Твоя очередь. Антон растерялся, как только понял, что все, кто стоял перед ним, уже разобрались со своей задачей и прошли к лавочке, и только он, до которого дошла очередь, пребывал в сонном состоянии, едва касаясь трехочковой линии, которую нельзя было пересекать. А Ромка, оказывается, просто все это время контролировал броски остальных, давая советы и объяснения, ибо он уже вышел из этой игры одним из первых, получив, скорее всего, от Павла Владимировича удовлетворительный кивок. Ромка протянул ему мяч, и Антон, переборов свою растерянность, забрал предмет из его руки, максимально избегая каких-либо касаний, чтобы не начался такой же сильный выброс эмоций, как вчера. Он выпрямился и, сфокусировав взгляд, прицелился… — Ты наступаешь на линию, — раздался голос Ромки рядом, и все внутри забурлило. Антон уставился на свою ногу, переступающую белую полосу, — даже если попадешь в кольцо, Павел Владимирович поставит тебе оценку ниже. И отчего-то Антон ощутил странное раздражение. Ему не хотелось выслушивать это всё после сегодняшнего молчания. Если уж Ромка решил его игнорировать, так игнорировал бы до конца. Антон и так едва собрал себя по кусочкам, а Ромка нещадно разрушает его снова. Его забота, его внимание, советы… Это все сбивает Антона с толку и заставляет надеяться на лучшее. Антон не знал, как стоит ответить. Ладони чувствовали шероховатую поверхность мяча, ему были прекрасно знакомы эти ощущения: предвкушение перед броском, правильная стойка, точный прицел… А затем восторг после попадания. Сейчас же этого стало куда меньше. Антону не хотелось даже пытаться, иссяк лимит счастья. Лучше любить что-то с кем-то за компанию, верно? Антон прикрыл веки на секунду. И как теперь любить вещи, благодаря которым я сблизился с тобой, и теперь не могу смотреть на них и ощущать то же самое, когда тебя больше нет рядом? Теперь… — Все равно. — вышло из Антона сухое. Ему было наплевать на оценки, на сегодняшний день, так с чего бы Ромке переживать об этом? Почему он вообще… Разговаривает с ним? А ведь он просто хочет побыть один. Антону придется защитить себя, прежде чем Ромка переступит черту и заставит его снова усомниться в сказанном тем злополучным вечером. Слишком много деталей, которые давали Антону ложную надежду, начиная от заботы и заканчивая тем, что он не любит Сашу. Но, конечно, хотелось бы услышать от Ромки это лично и прямо, Антону не хватило вчерашних намеков… — А мне не все равно, — эта фраза вызвала внутри такой странный триптих эмоций: восторг, секундное счастье и, следом, явившееся отчаяние. Замолчи, пожалуйста, почему ты так жесток со мной? — ногу убери и выпрями спину. Антон устал притворяться, что он в норме, поэтому не сумел обуздать свой порыв. Он чувствует, как губы складываются в слово, которое он не хочет, но по вине коварных чувств, захлестнувших его, вынужден произнести с капелькой раздражения, заглянув в чужие глаза: — Ром, ты можешь прекратить? Ромкин взгляд остается невозмутимым, но брови всё-таки сводятся к переносице. Наверное думает, что ослышался. Антон больше не слышит голоса на фоне, видит перед собой только это лицо, эти глаза, подсвеченные теплыми лучами, попадающими через оконные стекла, заливающими помещение светом, отчего бордовый пол окрашивает зеленые глаза, делая их охристыми, как желуди. Ромка выдерживает паузу, прежде чем спросить и сбить с толку: — А ты можешь? Антон совершенно ничего не понял, вопросы только начали копиться, как документы на рабочем столе отца. Что он хочет этим сказать? Разве Антон что-то начинал, разве заставил Ромку понять все превратно, чем и помышлял он сам? Это он не прекращает… Попрощался вчера, удачи пожелал, а сейчас стоит и снова… Снова, блять, сводит Антона с ума. — А что я… — готовится распалиться Антон, но Павел Владимирович остужает его пыл куда быстрее: — Петров, Пятифан, долго ещё будете там препираться? — по залу прошлось громкое эхо, — Урок-то к концу подходит. Это отрезвляет Антона куда быстрее, поэтому он, более не топчась на месте, решает избавиться от мяча как можно скорее, отправляя его в полет, толком не прицелившись. Мяч с ожидаемой силой отскакивает от дужки кольца и приземляется аккурат в Ромкины руки. — Блять… — шипит Антон, проводя рукой по собственным волосам, взлохмачивая их и пытаясь привести себя в чувство. Ну давай, Ром, скажи что-нибудь в своем духе, поиздевайся, начни подначивать, ведь я не послушал и сделал по-своему, отчего и потерпел неудачу. От обиды Антон закусил внутреннюю сторону щеки, приготовившись к Ромкиным глуповатым шуткам, или к тому, что он скажет: «я же говорил», но этого не произошло. Глаза начало жечь, когда Ромка, вздохнув, проговорил совершенно спокойно: — Ты просто поторопился. — он снова протянул мяч Антону, заглядывая в его глаза, которые, скорее всего, покраснели. У Антона снова начались эмоциональные качели по вине успокоительных, и ему срочно нужно было уединиться, чтобы выпустить негатив наружу. Рука все ещё тряслась и, прежде чем Ромка скажет что-то по этому поводу, Антон ответил резко, не контролируя толком свое поведение: — Я просто херово кидаю. — он быстро проморгался, отводя взгляд, — Я, всё-таки, не очень хороший игрок. А вот сейчас на Ромкином лице явственно отразилось негодование, вперемешку с осуждением. — Я же знаю, что это пиздеж, — с нажимом произнес он. Один лишь голос вызвал в Антоне какую-то тоску по тому, что стоило бы забыть уже давно, а Ромка только усугублял, напоминая, бередя и расчесывая затвердевшую корку с ранки, — поэтому просто прицелься как следует и попадешь. Прицелиться? Да как тут прицелиться, когда он так близко и в то же время ужасно далеко? Антон снова чувствует странное противоречие, которое старается перебороть в себе, оставляя за собой одно лишь, хоть и не очень честное: не хочу. Не хочу стоять рядом с тобой. Не хочу смотреть на тебя. Не хочу слышать твой голос. Не хочу, чтобы ты оставлял меня позади. Не хочу отгораживаться. Не хочу отказываться от возможности ощущать трепет от одного лишь твоего присутствия. Как же быстро мои «не хочу» обрели иной, более эгоистичный смысл. Антону воли не хватает отказаться от помощи, которую Ромка самолично предлагает, потому что наивно полагает, будто короткое времяпрепровождение, возможно, закроет зияющую дыру в сердце, а она только расширяется. И он понимает свою ошибку. Съязвить хочется адски. Но нельзя выставлять себя глупцом, нужно всего лишь перетерпеть, прислушаться к его советам, воспринимая Ромку не иначе, как простого партнера на физкультуре, а затем со спокойной душой уйти с поля, не жалея о сказанных словах. Злости не было. Честно. Но хотелось, чтобы была причина для неё, ведь хотя бы в минуты бешенства, когда Ромка снова где-то просчитается, ошибется и ненароком заденет его — Антон сможет воспользоваться шансом и начать диалог. Пускай переходящий в яростные тирады, но в то же время будет чувствовать удовлетворение от какого-то маломальского взаимодействия. И это действительно было жалко. Нуждаться и потому прибегать к подобному ради простого разговора, на которое права уже не имел. Замкнутый круг. Наверное, Антон виделся сейчас Ромке неприступной цитаделью со своим рьяным желанием отгородиться и свести контакт к минимуму, однако он просто не мог поступить иначе. Он сделал короткий вдох, прежде чем забрать мяч из протянутой руки, но совершил ошибку, забывшись на короткий миг и воспользовавшись ослабевшей, сраженной тремором рукой, ибо в этот раз Ромка не стал отмалчиваться, а спросил прямо в лоб: — Что с рукой? И Антона точно парализовало. Ему пришлось думать лихорадочно и отчаянно, чтобы придумать то, во что Ромка поверит безоговорочно, однако на фоне паники сумел выпалить быстро и даже немного растерянно: — Ничего, — на миг он ощутил себя аморфным, точно растерял форму, перестал ощущать предмет в руке… Хотелось лишь в срочном порядке избавиться от мяча, попасть в кольцо и со звонком вернуться в раздевалку. Поэтому он попытался сосредоточиться. Не так, как в прошлый раз: с нетерпением и раздражением, а по-настоящему прицелиться, рассчитать все и только потом отправить мяч в воздух. Он выпрямил спину, старательно игнорируя посторонний шум, самого Ромку, который сказал что-то ещё, едва дошедшее до ушей, а затем, сполна ощутив тяжесть предмета, его текстуру… Антон выдохнул, вкладывая всю свою решимость и последние силы в этот мяч. Он и сам не заметил, как наклонился, расставив ноги чуть пошире, согнул их и, контролируя линию, которую нельзя пересекать, едва-едва оттолкнулся от земли и, неотрывно глядя на ярко-красное кольцо, пустил мяч в свободный полет. Мяч, приковывая внимание, дразняще покатился по дужке, затем зазвучал шорох веревочной сетки, осведомляющий о попадании. Концентрация вновь снизилась, и шар превратился в оранжевое пятно, уходящее к земле, как закатное солнце. Удар о пол показался Антону оглушительно громким, но облегчение, пришедшее после, стоило всех этих стараний. Невольно он пересекся с Ромкиным взглядом, в нем царило одобрение и даже гордость, но Антон не хотел анализировать дальше, дабы избежать каких-либо недопониманий, поэтому быстро отвел глаза в сторону, шествуя в сторону мяча и подхватывая его с пола. — Этого достаточно? — спросил Антон, контролируя голос, почти сорвавшийся на фальцет, попутно протягивая мяч опять же, по ошибке, правой рукой. Однако старался не заострять на этом слишком много внимания. Ромка отреагировал на его немного нервный тон достаточно спокойно. Лишь аккуратно протянул руку, чтобы взять мяч, но случайно, что оказалось для Антона ударом, накрыл его руку своей горячей, точно как раскаленный металл, ладонью, вызывавшей такой всплеск эмоций, что Антон не сумел пресечь реакцию вовремя, вздрагивая очень и очень крупно. Сердце точно сдавили в тиски, Антон выдохнул шумно, поднимая глаза на чужое лицо, не в силах унять жар, пронесшийся по телу, точно электрический разряд. Это было слишком остро. Почти так же, как вчера, но более яснее и… Интимнее. Не слабо, пальцами по костяшкам, а ярко, всей ладонью накрывая тыльную сторону его руки, доводя до взрыва, до крайней степени радости, эмоционального подъема и странной щекотки в горле… И это было тяжело. И Ромка явно это заметил. Заметил. Невозможно было не заметить такую реакцию на обычное прикосновение. И на его лице отразилась… Печаль. Такая же, которая неуемно преследовала Антона на протяжении этих недель уж точно. Потому что они оба понимали, что один любит, а другой не сможет ответить на эту любовь, и потому Ромка и вел себя с ним… Куда мягче. Вот, почему он вчера осторожничал и тщательно подбирал слова, не раздражаясь и даже не надавливая, чтобы выжать из него фразы. Ромка поступал так, как считал нужным, потому что не хотел ранить чувства Антона, не желал обходиться с ним грубо, как было ранее, потому что только недавно осознал, насколько сильно его любит Антон. А к любящим людям, как правило, нужно относиться со всей мягкостью. И почему-то от этого стало так горько и паршиво. Он жалеет меня? Он же меня жалеет, да? Это подействовало на него отрезвляюще: дурманящий и обманчивый морок радости перекрыла мерзкая тошнота и безнадега накрыла Антона с утроенной силой. Он убрал все ещё дрожащую руку так резко, что мяч неумолимо ударился о пол, отскакивая подальше. Ромка сомкнул губы, точно сдерживал в себе какие-то слова, которые могли бы все усугубить, и Антона это довело до ручки: — Прекрати строить из себя саму доброту, — он окатил его стылым взглядом, заставившим растеряться. Антон говорил четко и уверенно, а ещё, очень отчаянно, желая оказаться услышанным, — меня это только… — не злит, не бесит, не раздражает и не путает, а именно… — Расстраивает. В Ромкином взгляде прослеживается сожаление и даже крошечный стыд, потому что попался. Потому что с потрохами себя выдал. Наверное, думал, что Антон не поймёт, но все лежало на поверхности до сих пор. И своим хорошим отношением только усугубил все. — Прости, — прошелестел Ромка едва слышно, сникнув моментально, и Антон приготовился к очередному наплыву разных чувств, замерев перед тем, как уйти, — я этого не хотел. Это ранило ещё сильнее. Почему ты извиняешься? Тебе не за что. Прекрати это делать. Мне это все не нужно, разве ты не понимаешь, что подобным образом только ломаешь меня сильнее? Ком к горлу подступил куда быстрее, но Антон пообещал себе больше не выходить из себя и не проявлять слишком уж ярких эмоций, а эта тема ему уже давно осточертела, поэтому… Он взглянул на Ромку непроницаемым, безразличным взглядом, как если бы смотрел сквозь прозрачное стекло и, приоткрыв губы, выдавил из себя: — Надеюсь, мы поняли друг друга. — закончил он ровным, равнодушным тоном, криво улыбнувшись. Возможно Ромка хотел бы добавить что-то ещё, возможно развеять недопонимание. Недопонимание ли? Но Антон уже полностью абстрагировался, поставив жирную точку. Стоило услышать раскатистый звук звонка, как он безмолвно прошел вперед, оставляя Ромку позади. И неважно, какое выражение красуется на его лице, Антон не будет оборачиваться. Он не может заставить себя смотреть на него, находиться так близко и при этом оставаться трезвым. Это невозможно. А правильно ли Антон поступает, злоупотребляя успокоительными? Конечно же нет, но он уже не сможет остановиться. Процесс запущен, назад дороги нет. В последнее время его пустой разум был точно залит свинцом. Тяжесть головы ощущалась явственно, и ничего полезного нельзя было выцепить из гущи бесполезных мыслей, зато негатива стало куда меньше. А хорошо ли это? — Антон, постой-ка на секунду, — на его плечо упала рука Павла Владимировича, и Антону пришлось замереть, чтобы воззриться на него. Тот выглядел рассерженным, — давай обговорим кое-что. Отчего-то стало совершенно не по себе, импульсы тревоги прошлись по телу. Возможно ли, что его сейчас начнут отчитывать? Скорее всего да, и заслуженно, если честно. Павел Владимирович немного надавил на его плечо, уводя в сторону, чтобы не загораживать ребятам проход в коридор, ведущий к раздевалкам и заговорил строго: — Антон, ты же понимаешь, что четверть уже кончается, а ты последние недели только и делал, что халтурил, — Антон открыл было рот, чтобы объясниться, но Павел Владимирович вскинул руку, — не перебивай, дай я закончу, — он вздохнул, — я понимаю, что в жизни могут быть какие-то трудности. — Антон опустил глаза, вслушиваясь в голос Павла Владимировича, ставшего куда мягче, а взгляд более понимающим, — Возможно, ты стал слишком много времени посвящать учебе, возможно не высыпаешься… — он ущипнул себя за переносицу, — Я в твоем возрасте тоже любил засиживаться до поздна, но меня беспокоит, что ты ничего не делаешь на моих уроках. — Простите… — выдавил из себя Антон, чувствуя, как ком подступает к горлу. Это был тот момент, когда любая, даже самая незначительная мелочь или слово ранили больнее всего, ведь он копил всю эту желчь в себе неделями, сокрушаясь в негативных чувствах, — Я просто не мог заставить себя, стал менее активным, и я хочу себя пересилить, правда… Павел Владимирович смотрел на него с явным пониманием, но не собирался давать послабления, потому что прекрасно понимал, что Антону сейчас нельзя позволять всё по причине того, что он устал, что ему плохо морально и тяжело… — Было бы хорошо, если бы ты смог, — проговорил Павел Владимирович, похлопывая Антона по плечу в знак поддержки, — потому что меня не устраивает, когда все занимаются, а ты сидишь один-одинешенек с кислым лицом. — он добавил встревоженно, — Может, дома у тебя неспокойно, или поссорился с кем? — Нет… — ответил Антон устало. Тяжесть очков стала ощущаться куда яснее, хотелось их снять и выкинуть в урну, — Я просто… — его губы дрогнули, и он выдохнул очень честно, — Я не знаю, что со мной. — он потер веки, — Я все время чувствую себя не так. Мне то плохо, то хорошо, то вообще… — он пожал плечами, — Никак. Павел Владимирович, переварив эти слова, спросил осторожно: — Высыпаешься хоть? — Антон кивнул. Он действительно высыпался, да и кошмары стали мучать его куда реже, просто успокоительные играли с его состоянием, но он ведь не сможет признаться в этом, — Я не буду лезть к тебе с вопросами, но хочу попросить: пожалуйста, будь активнее на моих уроках, — он произнёс это так вкрадчиво, что Антону стало стыдно за свое вялое состояние, — потому что я начинаю беспокоиться. — он немного повысил голос, — Совсем недавно по залу бегал, с парнями в баскетбол играл, отжимался и подтягивался, — он прищурился с подозрением, — я просто не понимаю, что с тобой случилось. — этот вопрос заставил Антона растеряться, а последующее точно выбило из колеи, — Верни-ка мне того Петрова, малец, этот меня не устраивает. Антон посмотрел на него растерянно, не совсем понимая, что имеет в виду Павел Владимирович. Во взгляде напротив искрилось что-то чужое, далекое и холодное. Антон думал, что могло в нем поменяться в принципе за эти недели, но не сразу заметил эти изменения. И сейчас, после того, что сказал Павел Владимирович, Антон начал осознавать, что он действительно начал меньше походить на себя. Курит, но не может теперь избавиться от этой привычки, злоупотребляет успокоительными… Разве это хорошо? А был ли у него выбор? Блять, если бы он только мог… Избавиться от этих чувств. Антона будто кинули в холодный пруд. Он испугался этих мыслей, не хотел доводить себя до такого состояния, позволяя прокрасться мысли о том, что он хочет перестать любить… Ведь он не желал. Однако что-то гнилое внутри умоляло его отпустить эти чувства. Оно говорило его голосом, но это явно был не он. Антон в потемках собственного сознания крутился от мысли к мысли, сердце его колотилось о грудную клетку. Он ни черта не понимал. Все вылезающие воспоминания, казалось, терялись, не успевая складываться в полноценную картинку. И рассыпались в одно мгновение. Жаль, что жалящее чувство в груди нельзя было притупить чем-нибудь, как новокаином. Антон едва заставил себя взглянуть на Павла Владимировича, прежде чем произнести сухо: — Простите, я исправлюсь. По крайней мере, постарается быть активнее на уроках, чтобы не заставлять переживать Павла Владимировича излишне. Все же, он его очень уважал, поэтому не хотел разочаровывать. Лицо напротив смягчилось. — Ты уж постарайся, — он слегка улыбнулся, — можешь идти, чего уж, не смею задерживать больше. Антон почувствовал облегчение, хоть и недолгое, но хоть какое. Его взгляд метался по округе и сам он, отчаянно старавшийся избежать дальнейших вопросов, развернулся и прошел в сторону выхода в коридор… А затем замер, узнавая в темноте стоящих друг напротив друга Сашу и Ромку. Сердце снова сдавили, и он спешно скрылся за дверью, не смея прерывать чужой диалог. Голова закружилась вертолетами. Если бы не успокоительные, он, скорее всего, отреагировал бы так же остро, как и вчера, но этого не произошло. Однако никакая таблетка не притупит любопытство. Он не смог пересилить себя, поэтому коря себя и покрывая самыми грязными словами, с тяжестью в груди, соразмерной с грузной штангой, прислушался к разговору. И все внутри загорелось синим пламенем ревности. — Ты не хочешь мне объяснить, что происходит? — проговорила Саша каким-то даже немного раздраженным, нетерпеливым тоном. Каким-то… Неузнаваемым. Антон подобрался, затаил дыхание. — Что ты хочешь услышать от меня? — Ромка не повышал голоса, однако холод, проскользнувший в тоне, явственно угадывался, отчего Антон ощутил какие-то противоречивые чувства. Так он разговаривал с Антоном в день, когда отверг его. На душе снова стало гадко, поэтому он постарался вытряхнуть мысли о прошлом и полностью погрузиться в разговор, который шел достаточно тяжело и неровно, как спотыкаться о камушки при ходьбе. — Я просто не понимаю… — тише произнесла Саша, — Все же хорошо было, все получалось, так почему ты начал вести себя так странно? — её голос задрожал, она звучала очень расстроенно. Что вообще происходит? Ромка её обидел? — Саш, — ответил Ромка куда мягче и, судя по скрипнувшей обуви, шагнул к ней, — я ведь уже сказал, в чем дело, я не знаю, что ещё мне стоит… — Это не причина, — перебила его Саша, чуть повысив голос. Антон никогда не слышал её такой рассерженной и опечаленной одновременно, — хочешь сказать, что это причина, что ты скоро уедешь учиться в другой город, и потому мы не сможем… — Да, — Ромка всегда отвечал устало, но ни разу не грубо, даже искоренил нецензурную брань. Даже несмотря на все то, что он говорит, было яснее некуда, что он дорожит Сашей, — это проблема, и я не очень верю в отношения на расстоянии… В воздухе повисло молчание, а затем Саша спросила ровно, однако Антон сумел выцепить надежду, притаившуюся в этом вопросе: — Я тебе не нравлюсь больше? Последовал незамедлительный ответ: — Нравишься. И глаза Антона начало жечь по новой. Настигло безумное, тошнотворное ощущение того, что ему нагло наврали вчера. Он больше не хотел слушать, впитывать и делать себе больно, поэтому предпочел зажать уши руками, дабы просто переждать, пока не закончится диалог и незаметно зайти в раздевалку. Блять. Блять. Блять. Блять. Ну почему все так паршиво? Он же отшил ее, хоть и мягко, хоть и осторожно, стараясь не задевать её чувства… Так почему стало настолько плохо на душе? Антона тут же настигло осознание. Верно. С ней он обошелся крайне мягко, поступая по совести, не выходя из себя и не раздражаясь. Так, как нужно было поступить. А с Антоном… Антона он не жалел. Нисколько. Теперь ясно, почему так больно. Ведь он не заслуживал нормального, полноценного, спокойного ответа. Его огрели достаточно жестокими и злыми фразами, которые Антон будет носить в себе и дальше, загоняя себя все пуще и раз за разом возвращаясь в тот злополучный день. Зато сейчас он мог при желании пресечь эти чувства, не доводя до безумия и галопом заходящегося сердцебиения. Поэтому выдохнул. Один раз. Второй. Хлопок двери, дошедший до его ушей, был достаточно явственным, чтобы Антон убедился в том, что они, наконец, закончили разговор, поэтому расслабился мгновенно, прислушиваясь к посторонним звукам. Вроде тихо. Значит, можно зайти? Ох, поскорее бы переодеться, забрать вещи и уйти… Этот день Антону дается куда тяжелее, чем предыдущие за последнюю неделю. Нужно унять перепады настроения хотя бы как-нибудь, скоро ведь каникулы, можно будет отдохнуть от череды проблематичных дней… С этими мыслями он наконец отлип от стены и, не колеблясь, переступил порог в коридор, в тот же момент цепенея, не справляясь с вихрем усилившихся переживаний. Ромка… Он никуда не ушел. Он все ещё стоял там, в тени, буравя взглядом потертую, потрескавшуюся стену напротив. Сука. Антон сейчас точно от стыда проломит стену головой. Коридор был достаточно узкий и, чаще всего, темный, так как солнечный свет едва сюда попадал. Антон понял, что ему некуда бежать, что оправдываться тоже будет стыдно и нелепо, потому что он сам себя только что выдал. Ромка, заметив чужое присутствие, повернул к нему голову, и у Антона перехватило дыхание, будто он случайным образом оказался на вражеской территории, а плиты под подошвой обуви стали минами. В темноте чужие глаза почернели, зияя пустотой и ярко поблескивали. Антон учуял запах сигарет: горький и густой. Наверняка Ромка стал курить чаще и больше, чем бывало обычно. Он вдруг вспомнил то горячее прикосновение, Ромкин опечаленный взгляд… Это случилось всего минут десять назад, а Антон уже изголодался. Но нельзя думать об этом сейчас. Он просто понимал, что, скорее всего, Ромка сейчас выпалит какую-нибудь ерунду и окажется правым. Подслушивал? Да? Точно же подслушивал. И нахера ты это сделал? И что Антон скажет? Что случайно оказался не в то время и не в том месте? Как в прошлый раз. Неважно, насколько убедителен Антон, эти случайные совпадения только подпитывают Ромкиным подозрения, поэтому его, скорее всего, скоро уличат в нечто постыдном. Однако Ромка молчал. Он в принципе… Не спешил заговаривать. Поэтому Антон, коря себя за свою нетерпеливость, свое желание урвать больше Ромки, произнёс немного охрипшим голосом: — Я не подслушивал. На Ромкином лице проявилось легкое удивление. — Я не спрашивал, — спокойно ответил он, припадая макушкой к стене, выравнивая спину, и Антона окатил стыд с новой силой. Он понимал, что зря так унижается, что Ромке, вообще-то, до фени, подслушивал он или нет. Так ему казалось… потому что, чуть смолчав, тот заговорил снова: нисколько не эмоционально, а так… Для галочки, чтобы усыпить свое любопытство, — как много слышал? И Антон понял, что ему некуда теперь деваться. Он пойман, как муха, по глупости упавшая в липкую паутину, и теперь стоит признаться, сказать правду, и при этом оставаться спокойным. Слово — изощренное оружие: его можно сделать легким, как перышко, а можно превратить в заостренный кинжал. Его губы приоткрываются, и вылетает фраза, которую он не хочет, но по коварной шахматной логике беседы должен произнести: — Почти все. И Ромка чуточку, едва заметно напрягается. Он явно не желал, чтобы Антон, или кто-либо ещё становился свидетелем той неприятной беседы, которая, скорее всего, далась ему достаточно тяжело. Антону сложно читать настроение на чужом лице, находящемся в тени, поэтому он не понимает, что сейчас может чувствовать Ромка. Негодование, злобу, может, досаду? Непонятно, впрочем, но Антону особо и не нужно понимать. Зато сердце требует иного. Вот так всегда: стоит сердцу получить доступ к пульту управления, как мозг уходит в отставку, ибо сопротивление становится бесполезным. Поэтому он заговаривает. Как идиот. Но заговаривает снова. — Зачем ты так с ней? — шепчет почти, потому что самому за Сашу обидно. Как за себя обидно, ведь из-за Ромки пострадали оба, а тому плевать. Наверняка. — Она же тебе нравится… — это вышло куда тяжелее. Ромка посмотрел на него с какой-то даже тоской. Он будто утратил какие-либо чувства, да и выглядел вымотанным, и явно не хотел, чтобы его сейчас кто-то трогал. А Антон так тем более. — Нравится, — повторил Ромка совсем недавно произнесенное слово, и Антона вновь откинуло в тот момент. Перебрал бесполезные четки обид, переварил и поджал губы, стараясь лишний раз не демонстрировать творившееся внутри. А оно лезло наружу очень упорно. А затем Ромка довел предложение до конца, и боль как от наждачки стала куда слабее, — но я просто знаю, что это не перерастет в любовь, поэтому… — Антон затаил дыхание, когда Ромка поднял на него проникновенный взгляд, — Я не хотел давать ложных надежд. Антон ненавидит себя. Ненавидит за то, что эта новость делает его куда счастливее, несмотря на то, что Ромкиной взаимности ему так же не видать, как не видать солнечной системы в реальной жизни, а лишь наслаждаться картинками в учебниках. Все остается стабильным. Господи. Антон почти слышит, как его терпение лопается, словно зычный звон струны арфы. Ему нельзя произносить больше сказанного, и так показался достаточно жалким… Но его это не останавливает, и, возможно, не останавливало никогда. Это ведь замечательная возможность вывести Ромку на диалог ради того, чтобы получить ответы на скопившуюся кипу вопросов. Поэтому Антон не отказывает себе в возможности спросить ещё и ещё… — Но нравится, — ответил он куда тише, сглатывая слова, отчаянно просящиеся наружу, — так почему не поцеловал? — Ромкин взгляд искрится недоумением, и Антон чувствует себя полнейшим идиотом, потому что посмел затронуть нечто настолько интимное и личное. То, что не касалось его вовсе, — Мог ведь… — он выдыхает рвано, а глаза непроизвольно падают на чужие губы, потому что речь сейчас зашла именно о поцелуях, — Попробовать, хотя бы. — Ромка выглядит обескураженным, — Возможно, тогда что-то и изменилось бы. Антон действительно не понимает, в чем проблема. Ромка ведь мог хотя бы попробовать, прежде чем усомниться в своих чувствах, потому что никто и никогда не сможет со стопроцентной уверенностью сказать, перерастут ли чувства, подобные симпатии, в безграничную любовь. Антон думал, что повлиял этими словами на Ромку хотя бы самую малость, но предположения уходят на второй план, как только… Ромка почему-то коротко усмехнулся, и Антон недоумевающе нахмурился. — Я бы никогда, блять, — на его лице угадывается улыбка, но она несет в себе отголоски иронии и капельку раздражительности. — не поцеловал ту, которую не люблю. Отчего-то сердце галопом заходится. На мгновение Антон замирает, и эти слова рикошетом проносятся в его голове, как скрежет камня о камень. Вылетают искры, поджигая все вокруг. — Так она ведь нравится, — продолжает Антон упорно, с неверием вглядываясь в Ромкины глаза. Потому что это чушь собачья, разве человек откажется от возможности поцеловать кого-то желанного? — и это могло бы… Ромка явно начал раздражаться, судя по его сомкнутым губам, напряженным плечам, сведенным бровям на переносице… — Нет, не могло. — обрубает он словно гильотиной, — Меня не особо заботит эта симпатия, она достаточно слабая, чтобы ради неё, бля, отдавать свой первый. Первый. Антон затаил дыхание. Первый, что? И тут Антон внезапно превратился в одного из детей Голдинга на необитаемом острове. Он охотился, как индейский вождь, только его добычей стали ответы, которые он старательно вытягивал из Ромки, сокрушаясь в неустанных вопросах все больше, потому что было мало того, что дал ему он. Рома надоедал своей недосказанностью. Нужен полноценный ответ. — Первый? — спросил Антон, едва уняв свою несдержанность. Он старался выглядеть более непринужденным, но Ромкино выражение, обращенное в его сторону, заставляло изрядно понервничать. Антон, возможно, делает правильный выбор, когда решает уточнить, — Ты что, ни разу не… Ромкины глаза сощурились, и Антон почувствовал липкий страх оказаться пойманным в своей заинтересованности. Может ли быть, что он крайне навязчив? Или надоедлив? Он ведь сам отрекся от Ромки, а теперь спрашивает, спрашивает, без конца спрашивает обо всем, что только взбредет в голову, лишь бы утолить свое любопытство. Но Ромка отвечает куда более раздражённее, чем он ожидал, потому что терпение, как хлипкая ветка, потихоньку ломалось: — Ни разу, потому что есть у меня принципы и я их придерживаюсь. — он снова заговорил о принципах, и Антон ощутил, как щеки начинают гореть от стыда, лишь вспомнив о сигаретах, и о том, как бессовестно курил перед Ромкой сегодняшним утром, наплевав на то, что это может его выбесить. Это правильно, так почему Антон чувствует себя виноватым? — Я поцелую только того человека, которого полюблю, — слова, сорвавшиеся с уст Ромки, вызвали импульсы жара. Почему-то слово «поцелуй», вылетевшее с его губ, звучало слишком сюрреалистично. Ромка всегда казался сдержанным, он таковым и был, потому его неожиданная прямолинейность сбила Антона с толку, — а я на своей памяти не любил ни разу. — проговорил он с нажимом, и Антон оторопел. Как можно ни разу не влюбиться за семнадцать лет? Возможно ли, что Ромка просто не был заинтересован в отношениях и в том, как они строятся? — Так че я должен был сделать, по-твоему? — его тон стал грубее, как неделю назад. Он снова разгорался, но оставался под своим невидимым куполом, не собираясь пересекать черту, — Дать ей надежду и сбежать? — он вновь усмехнулся, и Антон пожалел о том, что спросил у него об этом в принципе. Ведь Ромке было тяжело говорить об этом… Он думал, что любит, но альбом Антона и разговор на площадке убедили его в обратном, — Я не хуйло последнее, и ты… — Ромкин взгляд смягчился, стоило ему пересечься глазами с Антоном, — Я тебе ещё вчера разжевал, что имел в виду, — Антон затаил дыхание, — так че ты такой недалекий? И замолчал. Антон не знал, что сказать тоже. Он пребывал в смятении и разрывался между сожалением и облегчением по поводу того, что нашел в себе смелость спросить, не задумываясь о рисках. О том, что Ромке будет в тягость мусолить эту тему, что его, скорее всего, заденут эти вопросы… Но Антон не мог проигнорировать то, что Ромка никогда в своей жизни не целовался. Его губы никогда не касались чужих, и тот факт, что он намерен сохранить это для кого-то более достойного, того, к кому он действительно будет не равнодушен, вызывает ревность и гордость единовременно, отчего Антон сокрушается. Потому что этим человеком станет кто угодно, но только не он. А ведь раньше… Тот Ромка не заботился о подобных вещах. Его первый поцелуй случился в двенадцать: смазанный, легкий и по-детски неловкий, когда Ромка, пригласив девочку на свидание после школы, на топливе эмоций, влекомый интересом и собственными гормонами, припал губами к чужим мягким и нежным. В ветхой беседке, внутри которой едва сохранились лавочки, окруженной чубушниками, Ромка чувствовал себя Питером-Пэном, которому посчастливилось урвать первый поцелуй лучшей девочки на свете — Венди. Антон помнил его покрасневшие щеки, дрожащий голос и нервные движения, когда тот заявился к ним с Бяшей на запланированную встречу, немного опоздав. Он выглядел таким счастливым, рассеянным и молчаливым, что Антону и самому стало донельзя интересно, каково это — влюбляться, целовать… Поэтому сейчас заявленное Ромкой стало для него открытием, безусловно. И, черт возьми, от этого чувства становятся только сильнее. — Прости, я лезу не в свое дело. — устало проговорил Антон, стараясь скрыть неловкость на лице в тени коридора. Ромка кивнул будто бы для себя, а затем заговорил куда спокойнее, чем минутой ранее: — Лезешь, но не сказать, что это плохо. — это «лезешь» оказалось ударом, Антон поджал губы и отвел глаза. Больно, но терпимо, — Интересно тебе и все, зато любопытство утолил. — Я просто... — слова застряли где-то внутри, он не мог признаться в этом так прямо и так честно. «Ревную» Но Ромка и не нуждался в уточнениях, он и без того понимал, что имеет в виду Антон, поэтому, когда из него вылетел короткий ответ, Антона прошибло потом: — Знаю. И все перестало иметь значение. Знает. «Я знаю, что ты ревнуешь» Успокойся — это звучало так, будто он мог переключить в себе тумблер и настроиться на нужную волну. Но это оказалось катастрофически невозможным. — Можно задать тебе вопрос? — голос Ромки прервал его размышления, и Антон, вновь направив на него фокус своего внимания, ответил вопросом на вопрос: — Какой? Глаза Ромки точно полыхнули странным, осуждающим огоньком. Было в этом что-то предупреждающее, и Антон приготовился к чему угодно, пока Ромка не спросил: — По какой причине ты куришь? Ох. Этого следовало ожидать. Было бы странно, если бы Ромка не стал затрагивать эту тему, хотя сегодняшним утром он точно решил не вторгаться в его жизнь, не намеревался устраивать там свои порядки и явно не собирался отчитывать его за то, что Антон всё-таки поддался соблазну, оставив принципы. Это право он уже потерял. Однако сейчас, когда Ромка всё-таки сорвался и показал, что не равнодушен, что его это беспокоит и раздражает… Антон почувствовал удовлетворение. Странно было испытывать радость от мысли, что Ромка хоть как-то, но замечает его, ведь стоит ему приблизиться снова, попробовать разрушить возведенную Антоном стену, как тот опять поступит вопреки собственным чувствам, укрепляя свою цитадель. — А это важно? — напрягся Антон, переминаясь с ноги на ногу. Он устал стоять на одном месте, словно обездвиженный. Мышцы ныли, разум тоже истошно кричал, умоляя об отдыхе, — Почему тебя это вообще парит? Ромка и бровью не повел. Он всегда был таким: упрямым, целеустремленным и невыносимо дотошным. — Это многое прояснит. — Антон терялся, когда Ромка смотрел на него непрерывно, как это происходило прямо сейчас. — Тогда я не знаю, какой ответ тебе дать. — вздохнул Антон, припадая к стене, — Потому что я чувствую, что мне это необходимо? — он понимал, что в скором времени из раздевалок вывалятся его одноклассники, но не хотел отвлекаться лишний раз, когда Ромка стоял прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки. Такой узкий коридор, что дышать будто становиться нечем, — Я просто не могу сейчас без этого... Ромкин взгляд стал более понимающим… — Тогда тебе стоит задуматься над этим. — ответил он холодно. Антон взглянул на него вопрошающе. — Почему это? — он не понимал, в чем проблема, поэтому выпалил первый попавшийся аргумент, — Ты же куришь. Но Ромку это не смутило. Он хмыкнул безрадостно, скрещивая руки на груди: — И что? — этот вопрос вогнал Антона в ступор. Ромка звучал чуть громче и с каким-то даже наездом, — В этом есть что-то хорошее? — когда ответа на вопрос не последовало, Ромка выплюнул едко, — Это ебаная зависимость, от которой я не могу избавиться очень долгое время, а ты… — он выдохнул, — Я не знаю, что с тобой случилось. — его усмешка действовала Антону на нервы. Он хотел таким образом задеть? Может, вывести из себя, чтобы высмеять и дать понять, что курить — это плохо? — Был чистеньким малым, иногда в драки влезал, но не пил и не курил, а теперь… — Антон нахмурился, в то время как Ромка странно заулыбался, — Теперь ты заядлым курильщиком заделался. — А сам-то, — выскочило из Антона быстрее, чем он успел обдумать, и Ромка замер, — что это за прикид? — кивнул он на его бежевый свитер, находившийся под олимпийкой, — имидж поменял, на уроках начал стараться. — Ромку ни капли не задели его слова, наоборот — он будто получил самую желанную в мире похвалу, — Почему сейчас? — Потому что когда, если не сейчас? — ответил Ромка обманчиво спокойным голосом, шагнув к Антону, отчего сердце сделало крошечное сальто, — Надо было через месяц? — Антон сомкнул губы, наблюдая за тем, как медленно перемещался Ромка по узкому коридору, отчего тело Антона сразил тремор, — Может, после того, как я выпущусь? — его голос стал звучать с капелькой иронии с каждым последующим вопросом. Он обхватил подбородок собственными пальцами, изображая задумчивость, — Или когда поступлю? — он склонил голову набок, и Антон понял, насколько странный и глупый вопрос он решился задать, полагая, что его курение и Ромкины изменения, ведущие к лучшей жизни, можно сравнивать, — Когда бы наступило это «потом»? — прищур Ромки подействовал на Антона достаточно эффективно, он тут же ощутил себя пристыженным, — И почему потом, если есть сейчас? Антон ощутил себя поверженным. Потому что Ромка был прав. Во всем. — Да, я бред сморозил, — согласился Антон, дабы переключиться поскорее на иной лад. Он вернулся к тому, с чего все и началось, — но что с того? Что с того, что я буду курить? Почему тебя это вообще… — Да потому что мне не поебать. — резче, чем хотелось бы, ответил Ромка. Он, конечно, прилагал титанические усилия ради того, чтобы создать видимость спокойствия, но у него это плохо выходило, поэтому Антон решил не церемониться: — Врешь. Это оказалось камнем в огород, и Ромка перешел на более грубый тон общения: — Я никогда не вру, блять, как же ты… — завидя лицо Антона, скрытого в тени коридора, он запнулся, — Короче, вот тебе моя рекомендация — брось это дело, пока хуёво не стало. Антон ответил упрямо: — Не станет. Ох. Как же это выводило Ромку из себя. Они даже не успевали толком обдумать сказанное друг другом, фразы вылетали быстрее, идеальные маски спали. — Ты не понимаешь, — гаркнул Ромка, — ты потом хуй с этого слезешь, — Антон понимал, что Ромка разговаривает с ним так по той причине, что хочет для него блага, однако по вине собственного эгоизма, упорно шепчущего: «распали его», он не мог отступить, да и к сигаретам слишком пристрастился, было уже поздно сдавать назад, — я же вижу, что не ради кайфа ты это делаешь, а потому что хочешь сбежать, — Антон оказался пойманным так быстро, что от волнения к горлу в момент подступила тошнота, — нахуя оно тебе надо? — процедил Ромка последнее, окинув его уже более свирепым, более укалывающим взглядом. И Антон не стал колебаться. А сказал все, как есть. — Потому что я устал. — Ромка замолчал растерянно. Наверняка он ждал такого ответа, как: «не твоего ума дело», «отъебись», и другие грубые, по-детски звучащие вещи, но Антон, вопреки его ожиданиям, ответил достаточно по-взрослому, не пытаясь избегать правды, — Я устал, Ром, понимаешь? — его взгляд сквозил уязвимостью и беспомощностью. Снова хочется сорваться и расплакаться, спасибо успокоительным, которыми он наедался каждый день, — Я, блять… — его голос дрогнул, и Ромка шагнул к нему в надежде выразить поддержку, но Антон испугался, вскидывая руку, — Просто не лезь, господи! Ромкин голос стал куда ниже, когда он замер, пытаясь войти в доверие, не собираясь прикасаться лишний раз, и причинять Антону боль: — Я тебе помочь хочу, — сжал кулаки Ромка, — потому что тебе ж никто вовремя обо всей этой херне не скажет. У тебя ж тревожка ещё, — даже сейчас волнуется о его тревожности вместо того, чтобы забить на Антона и уйти, бросив его здесь, — нагрянет в неожиданный момент, а помочь тебе будет некому! — Я не нуждаюсь… — повысил голос Антон, а затем, переведя дыхание, закончил, — В помощи. И, возможно, Ромка слишком расслабился на тот момент и забыл, в каких отношениях они сейчас находятся, поэтому не проконтролировал свою речь, потому что следующее из него вышло так естественно и спокойно, что Антона мгновенно охватил жар: — Обосрыш, да пойми ты… — Ромка запнулся, осознав сказанное, а когда столкнулся с чужим обескураженным выражением, так сразу проникся теми же эмоциями. Он осознал, что совершил ошибку, позволив себе унять напряжение, повисшее между ними, но не поспел за ходом своих мыслей, разрешая им крутиться не только в сознании, но и вырваться наружу. Антона точно только что высекли самым жестоким образом. Он не мог мыслить рационально: настолько его проняло. Глаза начало жечь, стоило ему обдумать, вспомнить, сколько воспоминаний и смысла несло это прозвище. Он взглянул на Ромку влажными, обвиняющими глазами, несущими много боли: — А ты довольно жесток. — прошептал он, потупившись. Ромка поспешил заговорить, оправдаться, но Антон не хотел выслушивать то, что может выйти из его рта: — Я не это… Антон осознал, что он теперь готов рассказать Ромке правду. Что именно сейчас он сможет отважиться и избавиться от угрызения совести и наконец взглянуть в его глаза смелее. Поэтому он перебил Ромку как можно скорее: — Ром, насчет твоей просьбы… — он перевел дух, чтобы не выглядеть настолько жалким, а затем, откинув прочь собственные страхи и сожаления, добавил ломко, — Прости, я правда больше не смогу рисовать. — Ромкин взгляд изменился. Как же Антон устал мусолить эту тему, но как заставить Ромку отвязаться от него окончательно? Подбросил карандаши, условия ставить начал насчет альбома… Плевать на альбом, Антон теперь ничего не может, — Поэтому прошу тебя: перестань меня просить вернуться к этому. — он перевел дыхание, — Альбом оставь себе, мне уже все равно. — Да что не так? — последовало спешное, даже испуганное. — Я же сказал, что все в порядке, — произнёс Ромка с нажимом, пытаясь его вразумить, — мне все равно, что именно ты будешь рисовать… Мне нужно, чтобы ты просто…. не бросал это. Так почему ты… — Если бы только Антон смог нормально разглядеть Ромкино выражение… Он хочет быть честен. Ведь по словам Виктора ему, возможно, станет легче, если он решится обсудить насущную проблему с тем, кто эту проблему и создал. Поэтому он попробовал… — Из-за тебя. — выдохнул он уверенно, не собираясь быть осторожным и мягким. А выражаясь так, как думает, — Из-за тебя я больше не могу рисовать, потому что… — он прервался на секунду, — Потому что это всё было связано, а теперь я будто разучился, понимаешь? — и закончил отчаянно, — Я больше ничего не могу. Ничего не люблю, ничего не хочу. Поэтому прекрати просить об одном и том же. Ромка был сражен, поэтому не позволяя ему опомниться, Антон сжал рапиру мощным захватом и нанес туше прямо в грудь. Ему понадобилось несколько секунд, прежде чем произнести растерянное: — Не очень понимаю, потому что как рисование может… — он явно был загнан в угол, и испытывал противоречивые чувства, потому что не понимал, как это может быть напрямую связано с ним, — Как можно перестать делать что-то, что ты любишь, из-за кого-то? И Антон сказал. Сказал ту самую фразу, которая вертелась в его голове будто в центрифуге. — Потому что проще любить что-то с кем-то, верно? — было больно проговаривать следующее, больно признавать, однако Антон это сделал, сокрушая тот трепет и то тепло, которые несла в себе эта фраза, периодически спасая Антона в тяжелые моменты жизни, — А когда ты остаешься один, то и любить это становится куда тяжелее. Ромка оказался повержен. Ему, наверняка, больше нечего было сказать, и Антон это понимал. Осознавал так же, что ему тяжело смириться с тем фактом, что Антон бросает то, что так самозабвенно и долго любил, пообещав не бросать, но бросил… Он не мог больше находиться здесь, взор постепенно облепляли мошки, и его настигло неистовое желание выйти в свет, но это, конечно же, была не главная причина. Ему просто хотелось избежать этого позора. Того, что даже тут, получается, соврал Ромке, распрощавшись с рисованием, которое зарекся никогда не бросать. Он прошел к раздевалке, положив руку на прохладную металлическую ручку, как до его ушей дошел вопрос, тихий и пропитанный надеждой: — Ты придешь на игру? Антон не нашел в себе мужества посмотреть ему в глаза, потому что баскетбол, стоявший на втором месте по важности после рисования, сместился куда ниже… Он сумел выдавить из себя лишь едва слышное: — Нет, не приду. И, распахнув дверь, переступил порог раздевалки, попадая в другой, более шумный мир. На душе было тяжело. Но он справится.

***

Антон едва пережил нахождение в раздевалке вместе с Ромкой, который сразу же после того разговора зашел в помещение следом за ним. Они переодевались в полнейшей тишине, от этого уровень дискомфорта взлетел до небес. Они продолжали играть роль незнакомцев, отчего не обменивались какими-либо фразами после, а прощаниями — тем более. Он сумел лишь пожать руку Бяше, который за весь сегодняшний день не смог адекватно поговорить с Антоном по той причине, что он выглядел вымотанным и не особо разговорчивым. Их отношения, конечно, не скатились в какой-то бред, так как Антону никто из компании не устраивал бойкот, однако он все ещё чувствовал себя отверженным несмотря на то, что друзья, игнорируя все перипетии, принимали его в компанию с распростертыми руками. Он вышел на улицу, вдыхая свежий воздух в надежде немного расслабиться и протрезветь, так как разморенный и уставший он не мог даже толком сфокусировать взгляд на каком-либо объекте. А затем, заметив на крыльце сидящего Дениса, активно поедающего очередную булку, внутри вновь что-то взволнованно зашевелилось. Почему-то это стало беспокоить его куда сильнее, чем днем ранее, когда Денис так же усиленно и самозабвенно насыщался едой, потому что в первый раз подметить такие изменения в поведении не казалось чем-то существенным, но наблюдать за этим на протяжении двух дней… Стараясь лишний раз не шуметь, Антон нерасторопно прошел к нему, наблюдая за тем, как тот с животным аппетитом поглощает еду, при этом не замечая за собой каких-либо странностей. Это ненормально… Антон едва коснулся плеча Дениса и спросил осторожно, вкрадчиво: — Денис, все хорошо? — Денис мгновенно повернул к нему голову и, изменившись в лице, становясь куда более оживленным, ответил невинно: — Ну да, а че не так быть должно? — его голос звучал достаточно невозмутимо и естественно, но это все равно мало убедило Антона, поэтому, стараясь не надавливать, продолжил: — Ты очень много ешь, — во взгляде Дениса проскользнула растерянность, его глаза забегали по чужому лицу, затем перекочевали на крошки, оставшиеся от булки, прилипшие к ладоням, и выражение его приобрело какую-то осознанность, будто Антон сообщил о том, чего он не знал о себе, и шокированно уставился куда-то в пол. Почему-то его реакция вызвала одну лишь тревогу, поэтому Антон поспешил добавить: — просто я раньше не видел, что ты так много ешь, поэтому… — блять, надо исправить положение. Антон сжал кулаки, — Прости, я не должен был, наверное, лезть… Но ты с самого утра такой… Денис молча смотрел в пустоту, словно переваривая и осмысливая сказанное, а затем, когда его глаза вновь сосредоточились на Антоне, проговорил абсолютно равнодушным голосом: — Отец скоро возвращается домой с командировки. — Антон недоуменно прищурился, а Денис неестественно улыбнулся, не добавляя больше ничего лишнего и даже не пытаясь объяснить то, что он имел в виду, — Пошли домой, — сменил тему резко, поднимаясь на ноги, попутно стряхивая крошки с ладоней, рассекая воздух, — ты выглядишь заебаным, тебе нужен отдых. Глядя на Дениса: рассеянного, непривычно коротко излагающего свои мысли и крайне молчаливого, Антон задал себе немой вопрос: А точно ли это мне нужен отдых? И что Денис хотел ему сказать по поводу своего отца? Как связано потребление пищи в таких количествах и возвращение отца с командировки? Он ничего не понимал. Однако пришел к выводу, что это и есть первостепенная причина, по которой Денис перестал быть похожим на себя. Антон не знал, что стоит сказать другу, чтобы приободрить его и дать понять, что Денис может выговориться ему и получить поддержку, однако на него снизошла мысль, что, возможно, тот в поддержке и не нуждался. Кто знает, может это Антон просто гиперболизирует излишне? Папа подъехал к воротам спустя пятнадцать минут, за которые Антон несколько раз успел прокрутить последний разговор с Ромкой, не приведший ни к чему хорошему. Он был честен, как никогда, но признание того факта, что он не сможет вернуть свой интерес к рисованию, его жутко подкосило. Хотелось просто поехать домой, сделать домашнее задание и уснуть крепким сном. Обосрыш. Возможно, когда успокоительные полностью истратят свою действенность, Антон ещё сто раз пожалеет о сегодняшнем разговоре с Ромкой, который позволил ему сделать небольшое, но шокирующее открытие: Ромка ещё ни разу в своей жизни не целовался. Обосрыш. Наверное, это прекрасно — ждать того самого человека, который станет самым важным и самым лучшим из всех. Наступит ли у Антона тоже такое время? Он надеялся отыскать единственно правильную формулу подобно краеугольному камню, но сейчас всё ещё не понимал, как не совершить ошибку, отдаваясь одному единственному человеку, которому это было не нужно. Антон бы и дальше утапливал себя в мыслях, если бы не рука Дениса, коснувшаяся его плеча и улыбка: куда более жизнерадостная и радушная. — Тяжелый день выдался? — голос Дениса звучал так понимающе и так проникновенно, что Антон не смог сдержать собственных чувств, которые были подавлены успокоительными весь сегодняшний день. Денис понимающе кивнул, завидя его измученное выражение, — Ничего, завтра наступит ещё один день, поэтому давай, не кисни, — Денис легонько пихнул его кулаком, и Антон впервые за весь сегодняшний день смог улыбнуться искренне, — во-о-от, — протянул Денис с улыбкой, — так-то лучше. Антон был тронут его внимательностью и желанием помочь несмотря на то, что у самого творился внутри полнейший раздрай. — Вы с Владой же поедете с нами? — спросил Антон осторожно, смахнув с себя наконец морок грусти. Денис повернул к нему голову, шаркнув подошвой кроссовка по маленьким камушкам, мирно лежащим на земле, — Будет ведь удобнее… — Антон почему-то ощутил себя более неловким, чем когда-либо. Виной ли тому был взгляд Дениса, преисполненный благодарностью, или поменявшаяся атмосфера между ними… Антон не знал, но сердцем был уверен в одном: они оба были одинаково сломлены, и так же одинаково нуждались в поддержке друг друга в этот самый момент, — Эй, — проговорил Антон тише, шагнув к Денису, чьи черные ресницы затрепетали, когда глаза опустились вниз, — все будет хорошо, слышишь? — проговорил Антон достаточно убедительным голосом, позволяя Денису расслабиться, — Ты справишься со всем. Денис будто нуждался в этих словах, как нуждался в кислороде. Его глаза, намеренно скрытые за пружинистыми локонами, странно заблестели в последних гаснущих лучах догорающего дня. — Ты тоже, — ответил он, оставаясь удивительно собранным и спокойным, припадая к фонарному столбу, стоявшему напротив школьных ворот. Антон хотел бы сказать ему что-то ещё… Что-то, что подействует на него куда эффективнее, но вот зазвенел звонок, и младшеклассники начали спешно вываливаться наружу. Когда Антон завидел светлую макушку Оли и курчавую Влады, он понял по одному лишь взгляду Дениса, что в этот раз он откажется ехать с ними. — Ой, привет, — проговорила Влада, стоило им с Олей оказаться рядом. Она робко улыбнулась, в то время как Оля чуть ли не светилась от радости рядом с ней, — а мы тут… — А мы… — начала Оля куда оживленнее, — Мы сегодня так постарались! — её звонкий голос показался Антону таким громким на тот момент, особенно когда минутой ранее в воздухе висела тишина, и атмосфера разительно отличалась, казалась сакральной и невообразимо личной. Возможно, если бы не звонок, Денис бы смог открыть ему свою тайну? К сожалению, Антон об этом уже не узнает. — Привет, — едва улыбнулся Антон: тепло, искренне и располагающе. Влада за столь короткий срок ему полюбилась благодаря рассказам Дениса, несущим чисто позитивный характер, чаще всего переполненным хвалебными речами, поэтому и она, кажется, прониклась к нему небольшой симпатией, — разобрались с Лидией Леонидовной? — А то, — улыбнулась Влада, и Оля подхватила: — Она хотела опять нас пересадить к мальчикам, — закатила она глаза, — но мы уговорили её оставить нас вместе. — И как же вы её уговорили? — поинтересовался Денис с улыбкой. Оля с Владой заговорщицки переглянулись и произнесли в унисон: — Весь урок отвечали, вот она и разрешила оставить нас вместе. — Здорово получается. — хмыкнул Антон, ероша Олины пушистые волосы, на что та осуждающе на него посмотрела в силу своей застенчивости и желания выглядеть перед подругой более зрелой, — Надеюсь, потом перестали болтать? — Да перестали-перестали. — махнула рукой Влада, а затем, глянув на своего брата, подошла и заключила его в объятия, на что Денис мгновенно перевел на неё свое внимание, с трепетом целуя сестру в лоб и спрашивая: — Чего такое? — в его голосе проскользнуло удивление, — Обычно ты не такая тактильная! Антон изумился подобному трепетному отношению Дениса к Владе. Нет, к Оле он относился практически так же, только вот никогда не осмеливался целовать её в лоб, или в щеку… Да и она стала довольно капризной, то есть, совершенно не тактильной, как было две недели назад. Это расстраивает, но Антон уважает личные границы Оли. — Да ничего, — мягко проговорила Влада, а затем протянула обеспокоенно, — просто ты какой-то грустный. Денис попытался улыбнуться чуть шире. В его взгляде проскользнула неуверенность, а ещё, что оказалось для Антона странным — страх. Страх показаться слабым перед своей сестрой. Антон знает этот взгляд, потому что тоже переживает точно такие же чувства, именно по этой причине его тронула эта осторожность и желание казаться куда сильнее, чем он есть, ради своей младшей сестры. — Я просто устал. — он звучал чуть тише, — Много за сегодня задали? — Да нет, — качнула она головой, — да и я на перемене уже расправилась с домашкой… — она глянула в сторону подъехавшей машины, в которой терпеливо дожидался Олю с Антоном папа, и спросила, — А мы сегодня тоже… Но Денис действовал на опережение: — Ну, бывайте давайте, — он протянул Антону руку и тот рассеянно пожал её. Было в этом желании поскорее закончить диалог на мирной ноте нечто сакральное, скрытое от посторонних глаз, и Антон попытался подыграть ему, несмотря на то, что эти странности приносили ему дискомфорт и вызывали уйму вопросов. Но выражение Дениса, хоть и кажущееся спокойным, будто умоляло отступить. Поэтому Антон послушался, но решил спросить в последний раз: — Точно не хотите поехать с нами? — Да, точно, — улыбнулся Денис, — у нас ещё дела есть, поэтому… Антон закивал, слыша, как на фоне Оля с Владой очень энергично переговариваются о чем-то своем. Наверное, куда более веселом и беззаботном. Поэтому Антон, не упустив момента, добавил последнее: — Я позвоню, как домой приеду. Денис кивнул. Его лицо выражало благодарность. Но он ведь понимает, что Антон не собирается так просто отступать и, скорее всего, снова вернется к этой теме, когда Денис будет реагировать на вопросы не так болезненно, как сейчас? — Пошли, Оль, — произнес Антон, наблюдая за тем, как эти подружки обнимаются на прощание. Господи, они слишком быстро сблизились. Но это хорошо… Это значит, что Оля наконец-то нашла кого-то хорошего и близкого. — Пока, увидимся завтра! — пролепетала Оля подруге и, улыбнувшись Антону, поправила выбившуюся прядь своих волос, следуя за ним в сторону приветливо мигающего фарами автомобиля. Папа, похоже, умаялся их ждать. Когда они сели в машину, Антона мгновенно разморило. Сегодня ему пришлось оставаться сильным куда дольше, чем ему представлялось, поэтому в салоне папиного автомобиля, под едва слышный грохот мотора и тихие вопросы Оли, адресованные отцу, он позволил себе расслабиться. Вот оно — безопасное место. То, в которое никто не посмеет вторгнуться и нарушить его покой. Обосрыш. Когда он приедет домой, нужно будет подготовиться к следующим урокам получше, обдумать разговор с Виктором, Денисом и… Мысли оборвались и зазвучал белый шум, когда Антон периферийным зрением заметил движение сбоку. И что-то внутри него так взбунтовалось, что по одной лишь фигуре, облаченной в бежевую кофту на пару с черными штанами и пружинистой походке, он вычислил его. Ромку. Пускай не в своей привычной спортивной форме, пускай совершенно далекий, но в то же время самый близкий ему человек, однако все такой же потрясающий, уверенный и непоколебимый. Ромка проходил мимо, поглощенный в собственные мысли и Антон засмотрелся на его профиль, как не засматривался на абстрактные, весьма затейливые картины Виктора, а затем сердце галопом зашлось в ребрах, когда ни о чем неподозревающая об их отношениях Оля опустила окно, крутанув ручку стеклоподъемника и, высунувшись, заголосила: — Рома! — это было так громко, что воздух точно содрогнулся от Олиного выкрика, и когда Ромка растерянно повернул к ним голову, Антон ощутил, насколько сильно пылает его лицо прямо сейчас. И это абсолютно точно не потому, что Ромка, завидя Олю, тут же ласково улыбнулся, и не потому, что решил остановиться и… Нет, он идет сюда! Антон готов был слиться с обивкой сиденья, когда Ромка оказался достаточно близко к машине и чуть подогнул колени, чтобы было удобнее говорить: — Куда идешь? Домой? — спросила Оля совершенно невинно, а потом Антон ощутил ещё больший стыд, когда решил выделиться и внести лепту ещё и папа: — Ромыч, как дела у тебя? — его голос звучал очень бодро и Ромка попытался улыбнуться, решительно пожимая руку, которую папа высунул в окно, чтобы поздороваться с ним, — В последнее время о тебе мало что слышно было, — бля-я-я-ть, нет! Ромка же сейчас подумает, что Антон без умолку о нем говорит! Антон буквально не дышал, стараясь лишний раз не смотреть в его сторону. Сейчас главное сконцентрироваться на чем-то другом. Например на… Да тут невозможно было сместить фокус! Его потряхивало от одного лишь звучания Ромкиного голоса так близко… — Все хорошо, спасибо, сами как поживаете? — достаточно банально ответил Ромка, но стараясь выглядеть и звучать заинтересованным, — Машина сияет, как погляжу, небось в мойке побывала недавно? — произнёс он достаточно убедительным восторженным голосом. — Да… — махнул рукой папа, — Она ж не была настолько грязной? — а затем уточнил с капелькой надежды, — Нет же? Все, отлично, разговор подходит к концу, пусть теперь уходит восвояси… — Нет-нет, — спешно ответил Ромка, решившись было засунуть руки в карманы олимпийки, но вовремя спохватился и просто скрестил их на груди, — просто сейчас она прямо блестит, — начал выражаться он комплиментарно, очерчивая в воздухе форму автомобиля, — глаз не оторвать. Папу, похоже, удовлетворил подобный ответ, так как на его лице мгновенно засияла улыбка. — Рома-а, — тут же зазвучал звонкий голос Оли, который явно не собирался стихать, а лишь набирать обороты. Антон готов был взвыть от происходящего, — давай поедем с нами! — извините, что?! Нет… Ну нет… Ромка ведь откажется, верно? Он не может повестись на невинные оленьи глазки Оли и согласиться на это, — Ну давай! На Ромкином лице отразилась растерянность. Солнце, несколько минут назад блестевшее красными бликами на черепичных крышах скрылось и напряжение в воздухе повисло такое, что они оба точно это прочувствовали после заданного Олей вопроса. Антон занервничал, внутри царил раздрай. Хоть бы Ромка отказался, потому что им обоим только хуже будет, если тот решится сесть в один салон с Антоном. Он же не идиот, верно? Ромка же не усложнит им жизнь? — Я не думаю, что это хорошая иде… — начал было Ромка отказываться, и Антон почти выдохнул облегченно, но Оля оказалась куда более напористой и навязчивой, чем ожидалось: — Ну пожалуйста! Он же не вынесет, если Ромка окажется здесь, в его единственном, безопасном месте, на которую никто не должен был посягнуть, а Ромка так тем более. — Оля, прекрати уже. — прошипел Антон, нахмурившись. Ему было безумно тяжело сносить этот момент. — Да вообще Олька дело говорит, — подхватил вдруг папа, и Антон окончательно ушел в панику, — ты вечно неприступный, отказываешься постоянно, — голос отца зазвучал весьма огорченно, и Антон бы поверил, если бы не был убежден в его наигранности! — а подбросить-то хочется! Вон, — кивнул он куда-то вперед, где никого не было, — Дениска с нами часто едет. Упоминать Дениса уж точно не стоило… — Пап… — раздраженно буркнул Антон, стараясь не пересекаться с Ромкой взглядом, как вдруг все пошло совершенно не по закону жанра и зазвучал спокойный, уставший голос Ромки: — Ладно, уболтали, поеду. Антон точно умер в тот момент. Он же ослышался, да? Антон даже переварить ничего толком не успел, как зазвучал щелчок дверцы и его обдало прохладным воздухом, а затем, когда лицо Ромки оказалось освещено теплым светом лампы, горевшей внутри салона, зазвучало сухое: — Двинься. Панический крик застрял где-то в горле, Антон весь подобрался и автоматичными движениями сдвинулся к середине сидений, пытаясь пристроить ноги поудобнее. Его сердце заколотилось ещё сильнее, когда Ромка, которого, на минуточку, ничего не смущало, сел на сиденье и аккуратно захлопнул дверцу. Блять. Нет! Ну не-е-ет! Это какой-то сюр, пусть он уйдет! Ну не могут же звезды так сойтись! В чем он провинился теперь-то?! Антон больше ничего не слышал. Звуки на фоне было приглушены грохочущей кровью, раздавшейся в ушах. Все, что он мог делать, это нервно буравить узорчатый кожаный коврик под собой. Он всем своим естеством ощущал Ромкино присутствие, запах его свитера, пропитанный ароматом кондиционера для стирки… Паранойя зашла так далеко, что Антон буквально начал осязать его плечо, прижатое к нему, хотя Ромка все так же сохранял дистанцию. А дальше все шло как в тумане. Как только папа перебросился с Ромкой несколькими фразами, он тронулся с места и только после этого Антон начал осознавать весь масштаб катастрофы. Он не мог свободно выдохнуть, не мог расслабить конечности, так и сидел напряженный, контролируя каждое свое движение, чтобы избежать какого-либо случайного контакта, ведь Ромка сидел достаточно близко, а Антон, зажатый между ним и Олей, почувствовал себя спелеологом в узкой пещере: нечем дышать. В салоне внезапно стало душно. А еще, поверх неловкости, в Антоне мало-помалу начал накладываться гнев. Почему он так поступает? Он издевается надо мной? Почему нельзя было додуматься оставить его в покое? Атмосферу не прочувствовал, что ли?! Когда папа крутанул руль, Антон взмок под своей кофтой, как только его качнуло в сторону, и он едва сохранил баланс, лишь бы не навалиться на Ромку. Казалось, что он капкан с острыми зубьями, и Антону ни в коем случае нельзя было наступать на него. Ещё и не выглянуть в окно, он же прямо посередине! Антон попытался смотреть прямо, но все равно подмечал искоса рядом сидящего Ромку и это малость… Напрягало. Обида в груди стала гуще и ярче. Неужели Ромка не понимает, на что обрек Антона, согласившись сесть в этот чертов автомобиль? Он ведь так старался избегать, а Ромка продолжает делать провокационные вещи, отчего глупое сердце начинает верещать с новой силой, потому что оно не понимает, не может оставаться равнодушным, хоть мозг и подает сигналы. Влекомый раздражением, Антон тихо, чтобы слышал только он, прошипел: — И зачем ты только согласился? Ромка даже не окинул его взглядом, как и Антон, оставаясь максимально собранным. — Дядь Борис, — вместо того, чтобы отреагировать на Антоновы обвинения, он начал лукавым, громким голосом, — а вы знали, что ваш сын ку… — и тут Антон позабыл про свое единственное и главное правило: избегать прикосновений. Руководствуясь одними лишь рефлексами, он по инерции пихнул Ромку в бок, а когда осознал свой поступок, то весь зарделся, а затем буркнул едва слышно: — Прекрати. Но папа уже навострил уши: — Где этот оболтус опять просчитался? — мученически выдохнул он, словно Антон каждый день вляпывается в неприятности. Антон задержал на Ромке предупреждающий, гневный взгляд, говорящий больше, чем любые предостерегающие фразы. А затем понял, что это был очевидный блеф. Ромка не собирался сдавать его. Но Антон, как последний идиот, повелся. Ромка, естественно, с легкостью выдержал его враждебный настрой, поэтому сдержав в себе колкий комментарий, добавил невозмутимо, продолжая неотрывно глядеть Антону в глаза: — Мало кушает он, вот, — Антон усилием воли сдержал в себе облегченный выдох, — проследите, пожалуйста. — Ромка наконец оборвал зрительный контакт и наверняка думал провести оставшееся время в полнейшей тишине, но было уже поздно приходить к мирному соглашению. Антон продолжил гневаться: — Зачем ты это делаешь? Разве тебе не плевать? Почему ты так поступаешь со мной? Тебе смешно?! Мне нихера не смешно, я устал, поэтому прекрати издеваться! Напускная уверенность сошла с Ромкиного лица, и он перестал отыгрывать роль неприступного и непоколебимого. Его голос прозвучал куда тверже и серьезнее: — Ты херово воспринимаешь информацию, — прошептал он, лишь распаляя Антона, — поэтому повторю, так уж и быть, второй раз, для недалеких — нет. — Отстань от меня. — процедил Антон. — Никто и не приставал. — усмехнулся Ромка, и наверняка хотел добавить свое: «зато ты пристаешь повседневно», но не стал этого делать. Благо, не стал. — Рома-а, — прервала их начавшуюся склоку Оля, — может ты ещё на чай останешься? — Нет! — ответили Антон и Ромка хором, однако первый чуть ли не сорвался на крик, а второй прозвучал достаточно невозмутимо. — Ну почему? — возмутилась Оля, и начала канючить, подскочив с сиденья, — Пап… Антон даже не слушал её, все его внимание было сосредоточено на Ромке, сидящего рядом и выглядевшего куда более расслабленным, чем он сам: — Я не понимаю, зачем ты это всё делаешь, — прошептал Антон, избегая зрительного контакта, словно Ромкин взгляд превратит его в камень, подобно Медузе Горгоне, — когда ненавидишь меня. Ромкино выражение потемнело, как если бы его попытались уличить в чем-то, чего он не совершал. Его хмурый взгляд подействовал на Антона отрезвляюще, посылая предупреждающие волны, говорившие куда больше, нежели оправдательные слова. Щеки пылали: жидкое пламя струилось по венам, и стоило Ромке приоткрыть губы и выпустить на волю последующие слова, в то время когда неведомая сила поработила рассудок Антона и приказала поднять на него взгляд — он точно превратился в камень. — Кто вообще сказал, — шепот Ромки отозвался в Антоне приятным волнением. Чужое дыхание едва касалось его кожи, но этого было достаточно, чтобы вывести Антона из равновесия, — что я ненавижу тебя? Сердце, казалось, забилось так быстро, что задевало ребра. Антону пришлось абстрагироваться на несколько секунд, чтобы позволить последним Ромкиным словам охватить весь его разум и углубиться в них сполна. Механизм, отвечающий за мозг, прервал свою работу по прихоти собственного эгоистичного сердца. Антон не понимал, что происходит. Он то бесился, то смущался. Он чувствовал себя маятником, мечущимся между двумя краями пропасти. Он замолчал так надолго, что Ромка уже успел растерять весь интерес и посмотреть в окно. Там, за упрочненным стеклом, темнота потихоньку брала бразды правления и лишь вспыхнувшие в моменте фонари осветили дорогу, а следом и лицо Ромки, которое ранее покрывала темная оболочка. В какой момент на небе появились грозовые тучи? Когда солнце успело сесть? Антон не знает, потому что уже не следил за ходом времени. Он сглотнул, чувствуя собственный заходящийся пульс. А затем сцепил руки в замок, отводя глаза в сторону. Куда угодно, лишь бы не окаменеть снова. Кто вообще сказал, что я ненавижу тебя? Антон ведь и правда почти поверил в его ненависть, дабы убедить себя в том, что Ромка, на самом-то деле, не такой уж и хороший. Но он не позволил. Желание сорваться и ещё раз… Ещё тысячу раз сказать о своей любви превысило всякую норму, но Антон сумел взять себя в руки, потому что о любви больше не нужно было говорить, ведь Ромка знал и верил в его чувства. И если Антон ещё раз произнесет очевидные слова, о которых говорить нет необходимости больше, то, возможно, только спугнет её. Эту любовь. Всю дорогу до Ромкиного дома он прислушивался к реву мотора, разрозненным комментариям этих троих и к собственным мыслям, звучащим тем самым полюбившимся голосом: Кто вообще сказал, что я ненавижу тебя? Действительно. Никто. С чего Антон взял, что хорошее отношение к себе надо заслужить? Ведь любовь Антона не говорила о неприязни со стороны Ромки. Любовь и ненависть… А почему бы не остановиться на том, что находится между ними? Антон просто дурак, раз не рассматривал подобный вариант, потому что Ромкино отношение было всего лишь адекватным. И ему не нужно было ради этого возобновлять дружбу, чтобы Антону, которому до боли невозможно находиться рядом с ним, было комфортно. Но и не собирался воротить нос. Господи. Ромка действительно был жестоким человеком. Жестоким, прекрасным человеком. Последние десять минут они провели в полнейшей тишине. Антон хоть и чувствовал себя как на острых обломках камней, но его перестало беспокоить Ромкино присутствие так сильно. Причиной ли тому было то, что разговор закончился на нейтральной ноте? Антон не знал, но был уверен в одном: и среди терновника, оказываются, могут расти розы. Ромка больше ни разу не обернулся на него и не стал выводить на эмоции. Он осознавал, что последними словами достучался до Антона, поэтому больше не было причин нападать, ведь он уже нанес туше. А когда машина затормозила аккурат у калитки Ромкиного дома, внутри все всколыхнулось. — Большое спасибо, что подвезли, — голос Ромки после недолгого молчания показался Антону очень глубоким, а ещё немного охрипшим. Он прокашлялся, — выручили. — Да чего уж, — улыбнулся папа, наблюдая за тем, как Ромка открывает дверь со слышным щелчком и выходит наружу, — мне ведь не сложно, а ты просто перестань воротить нос и садись, когда приглашают, — с легким подначиванием проговорил папа и Ромка хохотнул. Антон так давно не слышал звучание его смеха так близко, что стало нечем дышать. В какой момент ощущения от любого взаимодействия стали настолько острыми и важными? Наверное, это началось ещё недели две назад. Только сейчас он понял свою тоску в полной мере, будто в его душу, облицованную металлом, постучали с просьбой открыться и позволить себе минутную слабость. И Антон стал ничтожно слабым, когда Оля, привязавшаяся к Ромке, выпрыгнула из машины и подбежала к нему, ныряя в его объятия. — Ты только в следующий раз приходи, — тихонько проговорила Оля, — я попробую маму убедить, что ты хороший. Она мне точно поверит. Ромка посмеялся, легонько приглаживая её торчащие локоны: — Вот когда уговоришь, тогда и зови, — хмыкнул он. Антон знал, что Ромка, как и он сам, считают, что маму невозможно будет убедить так просто, однако не хотелось давать Оле безоговорочный отказ, поэтому Ромка играл под её дудку. Оля вдруг обернулась на Антона. Её лицо стало хмурым и не терпящим возражений, и Антон мгновенно напрягся, вспотел и задышал тише, когда она проговорила укоризненно: — А ты не собираешься с ним прощаться, Тош? Господи, что? Нет, ну не может все закончиться вот так. Судя по Ромкиному лицу, его обуревали немного похожие эмоции: начиная от растерянности, до принятия ситуации. Вот только Антон ничего принять и переварить не успел. Он бы хотел находиться в безмятежности, но увы, сокрушался в себе, пребывая в дичайшем раздрае. Этот день ему запомнится надолго. Успокойся. Просто попрощайся и сядь обратно в машину. Это ведь не сложно? Включи все свое актерское мастерство и покончи с этим. Когда Антон вышел из машины, тучи давно заслонили солнце. Воздух ощутимо остыл, и он почувствовал холодное прикосновение к коже, вызвавшее мурашки. Он не понимал, и будто забыл, как прощался с Ромкой до этого в принципе, поэтому несколько секунд лишь неловко наблюдал за тем, как Оля говорит Ромке что-то ещё перед тем, как освободить место Антону, который пнул мыском кроссовок небольшой камушек, попавшийся на глаза. Вокруг постепенно зажигались фонари и окна домов, а вслед за ними и его чувства. Прямо как по щелчку пальцев, ведь успокоительные уже, похоже, исчерпали свою действенность очень, очень не вовремя. И он понял, что защитный слой сошел с него слишком резко, и все ощущения обострились, стали куда более яркими, как разгорающаяся гремучая ртуть. Время протекало как река Амазонка — очень быстро. Поэтому он пропустил момент, когда Оля отстранилась и, выгнув бровь, уставилась на него ожидающими глазами. Антон пропустил выдох и прошествовал к Ромке, прислушиваясь к скрежещущим под обувью камушкам. А затем замер, стоило оказаться на достаточно близком расстоянии. Под надзором горящих окон домов они встали визави. Ромкин взгляд в теплом свете лампы тоже казался теплым, но Антону этого было мало для того, чтобы набраться уверенности. И, видимо, Ромка это понял тоже. Поэтому не стал колебаться. Он протянул руку и Антон растерянно уставился на неё, прямо как тогда, в самом начале: школа, вонючая мазь, их первое адекватное рукопожатие и нормальное взаимодействие. Но хоть сейчас это рукопожатие и было вынужденным, Антон был несколько даже рад прочувствовать чужую хватку снова: когда Ромкина ладонь сжимает его руку, когда их взгляды на крохотный промежуток времени пересекаются и ощущения становятся куда острее. Поэтому он протянул в ответ свою и позволил сжать её в мягкой, но в то же время крепкой хватке. — Бывай, Антон, — и снова имя. Собственное имя, вызывающее отторжение, выходящее именно из Ромкиных уст. Антон хотел поскорее ответить и вернуться обратно в салон, но… — С каких это пор ты его так называешь? — вклинилась вдруг Оля, нахмурившись. Она выглядела недовольной, подбоченилась ещё. Антон запаниковал. Господи, просто помолчи! Почему именно сегодня Оля стала такой говорливой и приставучей?! — Это не по-нашему как-то, давай как обычно, — и добавила самодовольно, пожав плечами, — я разрешаю! Они, как призраки, стояли в желтом пятне фонаря, и Антон успел сотни, тысячи раз пожалеть о том, что не остался в тени, а вышел в свет, позволяя Ромке видеть все волнение, обдавшее его в тот момент, аж запотела ладонь и от этого стало ещё тревожнее. Если ты не хочешь — не нужно. Не заставляй себя. Не расстраивай меня. Я ведь попросил сегодня… Пожалей меня хотя бы раз, пожалуйста. Наверняка Ромка считывал эмоции на его лице, эту мольбу и боязнь оказаться единственным, кому причинят боль снова, невзирая на его надломленное состояние. Но он совсем забыл, что Ромка никогда так подло не поступает, что это лишь его предрассудки, и что, скорее всего, сейчас тот докажет обратное, окутывая словами, как одеялом. Ромкины глаза излучали понимание, поэтому он не собирался юлить и отмахиваться: сжал руку Антона покрепче, увереннее, будто приказывая выпрямить спину и решительно посмотреть на него. И когда это произошло, он произнёс тише: — Бывай… — у Антона перехватило дыхание, когда Ромкин взгляд на секунду приобрел то самое далекое, родное и утерянное тепло, — обосрыш. И все. Антон больше себя не помнил. Его подкинуло в небо, и он так и повис в воздухе. Чужая ладонь: мозолистая, теплая и крепкая, вывела его из равновесия, а Ромкин взгляд: проникновенный, решительный и излучающий нечто, похожее на понимание, вызвал уйму разных, пьянящих эмоций. И если бы Антон мог, он бы безоговорочно поверил в происходящее, если бы не знал, что это всего лишь игра на публику. Что он вынужден назвать его тем же прозвищем, от которого отрекся, когда Антон перестал быть важным ему человеком. Счастье оказалось мимолетным и фальшивым, Антон выпустил ладонь первым, стараясь выпутаться из вороха эмоций. Ромка все еще смотрел на него. В его взгляде угадывалось тепло. Антон видел в зеленых глазах собственное дрожащее отражение и сам от всполоха чувств чуть ли не задрожал следом. И ведь все равно не хотелось его отпускать. — Антон, долго тебя ещё ждать? — зазвучал голос отца: строгий и поторапливающий, и Антон мгновенно отвел от Ромки взгляд, словно не мог поступить по-другому, ведь так у него хотя бы есть весомая причина, благодаря которой он сможет ретироваться, не заботясь о том, как это может выглядеть. Он не смог выдавить из себя даже банального «пока». Только отвернулся и поспешил к машине, все ещё чувствуя покалывание на кончиках пальцев, струящийся по венам жар и откуда-то взявшийся запах только что скошенной травы, исходящий от самого Ромки. И он был уверен, что от Ромкиных глаз не ушло все то, что отразилось на его лице. Когда он запрыгнул в машину и захлопнул дверь, его все ещё мелко потряхивало от волнения. Гул в груди не стихал, а на щеки, горевшие огнём, пришлось прижать холодные ладони в попытке притушить ощущение жара. И все. Он не нашел в себе смелости обернуться на Ромку, чтобы убедиться в том, что он благополучно зашел в дом, но слышал, как папа сигналит ему на прощание, прежде чем тронуться с места. Мурашки усеяли затылок, когда осознание произошедшего упало на него мертвым грузом. «Бывай, обосрыш» И пускай это было вынужденно, пускай Ромка не планировал прощаться вот так, а действовал по Олиной указке, все равно… Это было слишком сильно, слишком стремительно. Ладони жгло от прикосновений, а сердце — от слов. От всех сказанных и невысказанных слов. Ему так много хотелось произнести, о многом поведать, рассказать. Моя рука больше не слушается меня, Ром. Антон нуждался в его утешении. Но они оба знали, что это невозможно. До дома он доехал в смешанных чувствах, нетерпеливо елозя на сидении, приготовившись как можно скорее сделать домашнее задание и приготовиться ко сну. И всю дорогу в его уставшем, разморенном сознании крутилось то вкрадчивое, теплое и родное: Бывай, обосрыш.