back time

— Рома… ? Рома повернулся на его едва слышное мямление и тут же поменялся в лице, как если не хотел попадать в поле его зрения не сейчас и не здесь. Явно собирался тихонько свалить, оставив Дениса без ответа на вопрос: «кто меня сюда принёс?». Но увидеть его здесь было для Дениса весьма шокирующим. И когда он создал логическую цепочку, то понял, что, блять, это Рома его сюда и приволок! В медпункт! Сам! Денис едва ли не помер от стыда. Это че, получается, Рома видел его чуть ли не дохлым? На лавочке? Свалившимся с температуркой? Какой пиздец! Неужели Рома действительно просто взял и помог ему? Даже несмотря на свою неприязнь? Это путает только и заставляет задаваться вопросом: «нахуя?». Ну ведь реально, нахуя? Денис с Ромой давно как не кенты, тот дал ему об этом знать весьма красноречиво, когда за Тоху вступился в тот день, когда на него скопом всей шайкой накинулись. Неужели его не смущает сам факт того, что он помог Денису? Честно говоря, Денис тоже симпатией к нему не проникался, поэтому не терял бдительности. Голова хоть и раскалывалась, но стремление выглядеть стойким и непоколебимым оказалось сильнее, поэтому Денис нахмурился, глядя в чужое, спокойное лицо. — О, ты в себя пришел, — произнесла медсестра взволнованно, прижимая прохладную ладонь ко все ещё горевшему огнем лбу. От неё пахло сладкими духами и корицей, — слава Богу, — она вздохнула, прикладывая ладонь к сердцу, — я уж думала, придется скорую вызывать. Как же так получилось? Почему-то стало неловко. — Все хорошо, — отвечает Денис окрепшим голосом, не разрывая зрительного контакта с появившимся внезапно оппонентом в комнате, пока медсестра расторопно трогала щеки и трепала его по курчавым волосам, — я чувствую себя нормально. Денис переживал не столько о своем состоянии, сколько об Антоне, который, скорее всего, не находил себе места, и готов был отдать руку на отсечение, что, скорее всего, ещё и ищет его по всей школе. А Денис где? В пизде он, блять! Мало того, что чуть не нагрубил ему утром, так ещё и исчез ни с того ни с сего, не пришел на обговоренное место, отлеживается тут, в медпункте, как додик, задницу которого спас его недруг. Может, Рома его случайно спутал с кем? Или у него рассудок помутился, поэтому не сообразил толком, что делает? Как это ещё можно объяснить? Охуенный день, ничего не скажешь. Рома сам, кстати говоря, тоже не отказывал себе в возможности лорнировать взглядом, и наверняка хотел улизнуть незаметно, но план провалился. А лучше бы улизнул, тогда неловкости было бы куда меньше. — Я тебе записку дам. — проговорила медсестра, перелистывая страницы своего блокнота, — Покажи её охраннику и он тебя пропустит, а учительницу твою я предупрежу сейчас. Как звать? — Марина Александровна… — рассеянно ответил Денис, пытаясь вспомнить, какой урок сейчас идет, проверив время на настенных часах. — Так, хорошо. — кивнула она, а затем обратилась к Роме, — Молодой человек, приглядите за ним, я отойду на пару минут и вернусь. Че?! Не, да вы издеваетесь, я отказываюсь находиться с этим бугаем в одной комнате! Мы ж пересремся! Рома тут же стушевался, всем видом показывая, насколько сильно ему претит эта просьба. Наверное, она кажется ему даже невыполнимой. Ха! Я тоже не горю желанием находиться с тобой в одном помещении. Бля, пусть просто уходит, а Денис тут уж как-нибудь сам… — Мне так-то тоже надо бы на урок… — пытается найти что-то оправдательное Рома, топчась на месте. Медсестра окинула его неодобрительным взглядом и повторила с нажимом: — Ну посиди ты немного со своим другом, сложно, что ли? Рома будто дара речи лишился. Ну ещё бы. Какие они кореша? — Он мне не… — И всё-таки, — настойчиво продолжала медсестра, вписывая что-то в небольшой кусочек вырванной из блокнота бумаги, — войди в положение своего товарища, посиди с ним. Что тебе стоит? — она добавила с капелькой иронии, — Или планета расколется на части? Рома выглядел разгромленным. Наверняка мыслил судорожно, почти отчаянно, пытаясь выпутаться из этой ситуации и уйти, но не мог предугадать дальнейших действий медсестры, поэтому выглядел совершенно беспомощным и растерянным, а еще — полностью лишенным каких-либо аргументов. А Денис даже пытаться не будет, по выражению медсестры стало предельно ясно: никакие уговоры не изменят её решения. — Нет, но… — Рома устало вздохнул и буквально выдавил из себя следующее, стараясь лишний раз не пересекаться глазами с Денисом. За этим наблюдать было весьма потешно, на самом деле, — Ладно, хорошо. Видимо, Денису придется составлять завещание прямо сейчас. Чипсы и плеер он оставит Антону, Владе компьютер… — Вот и умница. — слащавым, сладким голосом пролепетала медсестра. Рома чуть ли не скривился от подобного поощрительного тона, но сумел вовремя себя пресечь. Медсестра сунула Денису обрывок бумаги, в которой было выведено синей ручкой: Ученика одиннадцатого «А» класса, Соколова Дениса Геннадьевича, прошу отпустить после четвертого урока в связи с плохим самочувствием. Пакульских Е. П. Ниже она поставила свою подпись, поверх которой красовалась голубая печать. Так, понятно… Это все здорово, конечно, но Денис не стремился возвращаться домой в такое время. Отцу похер на причины, какими бы они ни были. «Если не помер, то нет никаких оснований отпрашиваться с уроков» — прямая цитата. Не успел он даже сформулировать мысль, как медсестра юркнула за дверь, спешно проходя по коридору, оставляя за собой лишь отзвук каблуков. И все. В медпункте возникла неловкая тишина, но Денису было плевать. На самом деле, Рома у него никаких эмоций не вызывал, только одну головную боль. Они и раньше не шибко-то ладили. Изредка выбирались на стрелки и пиздили неугодных им ребят, которые либо борзели, либо просто случайным образом попали под горячую руку. Чаще всего Денис без разбора кулаками и размахивал, а вот Рома… Роме будто башню срывало в подобные минуты. В какой-то момент он растерял остатки рассудка и поступал жестоко, даже слишком. Денису иногда приходилось трепать его по плечу, чтобы в себя пришел, но чаще всего это не помогало. Денис внимательно всмотрелся в его лицо. Шрам на щеке все так же красуется, походу, уже не заживет… Зато костяшки пальцев целые, да и рожа не битая, синяков нет, затянулось все… Походу, реально оставил драки позади, как и сам Денис. Непонятно, конечно, что послужило мотивацией, однако теперь он выглядит как среднестатистический школьник. Отчего-то Денис этому даже рад. Единственное, что бесит, так это то, что ему пришлось попасться в таком виде именно Роме. Уж кто-кто, но его явно не хватало для полной картины просранного дня. Спасибо, нахуй, удружил! Ладно… Денис просто не в себе сейчас, слишком уставший, больной, ещё и побитый… Поэтому воспринимает все в штыки, и оттого его эмоции предельно ясны. Спасибо, что ль, сказать? А хотя, нахуя? Денис че, фуфло, чтобы его благодарить? И вообще, мог оставить на лавке дальше подыхать, наверняка надеялся на его скорую кончину, и сто процентов долго раздумывал, помогать ему, или пусть себе дальше лежит, потому что я не я и проблема не моя? Что-то теперь уж совсем перехотелось его благодарить. Обойдется. Денис лег обратно и прикрыл глаза, старательно игнорируя помеху в виде Ромы, топчущегося возле выхода, стремясь вывалиться наружу сразу же, как только медсестра соизволит вернуться обратно. Температура, кажется, немного спала. Об этом говорило собственное состояние, которое заметно улучшилось. Лоб уже не казался таким горячим, только слабость давила, приковывая его к кушетке. Только вот чужой, прилипший взгляд, совершенно не дает расслабиться. — Говори, — произносит Денис почти что раздраженно, не размыкая век. Рома никогда не таращится без видимой на то причины. Если это происходит, значит, что ему определенно что-то нужно. — Че? — доносится в ответ рассеянное. — Ты во мне сейчас дыру просверлишь, — Денис бы закатил глаза, но сил особенно выпендриваться не было, — не первый год тя знаю, выкладывай, че хотел. — Да нихуя я не хотел, отъебись, — тут же взвился Рома, аж подбешивать начал. Этого затупка ещё уговаривать придется, чтобы он вылил все, как на духу. Всегда нервировала эта его черта ущербная. И чего у Дениса пукан-то горит с него? Рома ж помог, как бы, хоть и недели две назад хотел ему ебало набить, причем непонятно, нахуя, потому что Денис-то ему ничем не обязан, да и они уже вроде разобрались на последней потасовке, перетерли, так сказать. Значит, что-то от его глаз, все-таки, ушло. Денис, стараясь не концентрироваться на боли в голове, медленно принял сидячее положение, приникая спиной к изголовью кровати. — Я нихуя тебя понять не могу, — Денис прижал ладонь ко лбу, едва сдержав в себе сдавленное мычание, — че ты меня притащил-то сюда? — он старался говорить громче, но охрипший голос не спешил выравниваться, — Ты просто так нихера не делаешь, поэтому выкладывай, пока я ещё добрый. Рома язвительно усмехнулся. Похоже, его позабавила эта ситуация, да и реплики Дениса тоже. — Да пошел ты. — он посмотрел на Дениса как-то озлобленно, как-то… Устало, — Ты лежал в отключке, а я тебя просто притащил сюда по доброте душевной, поэтому не ищи здесь… — он запнулся, а затем нашелся с ответом, — дно двойное. Да что ты, блять? Зато пиздить Дениса был горазд, так какого хуя теперь корчит из себя святого? Хотя, они оба, честно говоря, наломали достаточно дров. Смысл сейчас углубляться в Ромино прошлое, в его поступки, которые уже не забыть и не исправить? — Меня ты мог оставить. — холодно отвечает Денис, совершенно не видя резона повышать голос, — Бля, голова из-за тебя только гудит, век бы рожу твою не видеть. — Взаимная хуйня. — отвечает Рома, припадая спиной к стене и скрещивая руки на груди. Да у него зад горит от любопытства. Явно хочет спросить, да мужества на это не находится, либо настолько гордый, что не осмеливается произнести, поинтересоваться… Денису потешно наблюдать за этим, однако это, между прочим, изрядно выматывает тоже. Либо спроси, либо ебись с этим сам, не нужно мотать мне нервы! Денис шумно втягивает ртом воздух и, подолгу не выдыхая, произносит после, молясь всем Богам, чтобы Рома из себя не вышел: — Если тебе интересно, как там Тоха, — Рома напрягся всем телом и Денис едва сохранил лицо невозмутимым, хотя улыбка: ироничная, с подъебкой, так и лезла, — то сам подойди к нему и узнай. Да, вот так. Пускай сам свои проблемы решает, Денис ему ничего рассказывать не будет из принципа, из вредности, в конце концов. Но, кажется, такой ответ его вовсе не смутил. Рома только паузу небольшую сделал, прежде чем ответить внятно и, что оказалось неожиданным, спокойно, не переходя на яростную тираду: — Не напрягайся, — он пересекся глазами с Денисом, — в твоих советах я не нуждаюсь, сам разберусь. Так странно было взаимодействовать с ним, при этом не переходя на повышенные тона, хотя Денис привык огребать от него и точно так же переходить к насильственным действиям, не позволяя Роме одержать над ним верх. Однако… Походу, он думает о Тохе не меньше, как Тоха думает о нем. Ему не плевать, и почему-то внутри зреет уважение от осознания этого факта. Значит, они действительно были хорошими друзьями, раз Ромка так заинтересован в том, как у Антона дела, но в силу своего характера не может позволить себе в этом признаться. Но… Блять. Он тоже читабельный. Настолько, что смешно. — В любом случае, совет дельный, — отвечает Денис тише, вальяжно развалившись на кровати, чтобы осанку не держать, да и нахер надо, он не дома, но привычка осталась, — прими к сведению. — Отъебись, — хмуро отвечает Рома. Вроде не разгорается, но все равно в голосе тихая злоба слышится, как ноты, воспроизводимые с помощью клавиш клавикодра, или струны: достаточно четко, ни с чем не спутать. — Это ты до меня доебался. — разводит руками Денис. Когда он уже уйдет? Так утомительно. И непонятно нихрена. Хорошо бы уснуть… — Лучше б на лавке оставил. Ромкино лицо потемнело. Возможно, он сдерживался, но его выражение всегда выдавало истинные эмоции. Он щелкнул языком и проговорил: — Лучше бы реально оставил. Тогда б не пришлось слушать твой треп. — А тебя никто и не просил. — махнул рукой Денис, не особо парясь. — Так проблема в том, что меня именно попросили! — взвился Рома, всплеснув руками, — Ща врачка вернется, — он указал через плечо большим пальцем на дверь, находящуюся позади, — и я деру дам отсюда. — Будь так любезен, — съязвил Денис, — мне тоже твоя компания не особо по душе. Рома только глаза закатил и усмехнулся. Денису, если честно, не хотелось пререкаться с ним, но почему-то стоило ему открыть рот, как вся язвительность лезла наружу. Возможно причиной была чужая враждебность и Денис просто пытался отстоять себя, либо после последних происшествий реагировал на любой малозначительный негатив слишком уж остро. Его жутко клонило в сон, но не мог позволить себе послабления, однако отчего-то, такого отторжения, которое должен был испытывать сейчас, он не ощущал. Все же, когда-то они были хорошими друзьями. Очень близкими. По крайней мере, Денис его таковым и считал, пока их пути не разошлись. — Нахуй ты в это полез? — гневался тогда Рома, — Ты что, все знаешь? — он вцепился в запястье Дениса мертвой, цепкой хваткой, и взгляд его враз стал таким… Пробирающим, таким бледным, злым и лишенным всякой осмысленности, что Дениса крупно затрясло. А когда ответа не последовало, когда от стыда и чувства вины губы не стали размыкаться и наружу не вышло ни единой буквы, его голос засквозил толикой отчаяния и неверия, и пальцы, давящие на кожу, ослабли совсем, как если из Ромки выкачали все жизненные силы разом. Его хватило только на надтреснутый шепот: — Знаешь, да? Поступок Леши все ещё клубился в сознании, невозможно было распутать и привести в порядок мысли, потому что стоит Денису только упомянуть, стоит заговорить… Ромку начнет колотить по новой, как в тот злополучный день. Мурашки усеивали кожу. Денис отчетливо помнил ту сцену, но, конечно, хотелось, чтобы забылось. Лучше бы он не знал, не видел, не присутствовал тогда, не становился свидетелем Ромкиной травмы, не заставал его таким разбитым и лишенным воли к жизни. Денис никогда не сталкивался с подобным, и потому не нашел слова поддержки тогда, не знал, как именно стоит поступить. Мог только кулаками размахивать, потому и саданул по чужому горбатому носу, который всю эту кашу и заварил. На скулах заходили желваки. Ебучий Леша. Как бы объяснить Роме, что ничего подобного больше не повторится? Как дать понять, что Денис ему не враг? Что он унесет эту тайну вместе с собой в могилу, что ни разу не позволял себе насмехаться и обесценивать это. Да как над этим вообще можно было смеяться? Только помойные крысы, лишенные эмпатии, находят уморительным чужие травмы. То, что произошло — по-настоящему ужасно. Денис не преувеличивает, ни капли. И существуй слова похуже, то окрестил бы ими. Будет ли Рома злиться? Будет. И ещё как. Возможно, в щепки ему рожу разъебет, не поскупится, потому что это пиздец, потому что хуже атомной бомбы. Но ведь… Тогда Рома так и продолжит помнить, бояться и убегать от этого… Но Денис не из сопливых, поэтому осмелится сказать, полезть не в свое дело, потому что это касается и его тоже. Потому что дал Роме повод думать, что ему потешно, что тоже поиздеваться пришел над его уязвимостью, его страхами... А Денис никогда себе подобного не позволял. — Эй, Ром… — собственный голос показался ему слишком тихим, он поспешил прочистить горло. Рома отреагировал моментально, тут же отвлекшись от разглядывания охуеть какой интересной дверной ручки, нахмурившись: — Чего? Так разморило, сидеть тяжело. Денис уткнулся затылком в стену, игнорируя железные прутья кровати, тычущие в спину. Кажется, он умудрился напороться ещё и на ржавый гвоздь. Блестяще. Не хочется напоминать, но донести желание есть, что Роме больше не от чего скрываться, что все с ним в порядке будет, что его, наконец, оставили в покое. Его никто больше не тронет. Денис ведь разобрался тогда, около фонтана перетер с Лешей, за всех ответил, однако поймёт ли Рома, что его намерения были благими? Вряд ли. Возможно, он его ненавидит и даже слушать не станет, но зато… Зато… Денис скользнул взглядом по чужому лицу, по знакомым нахмуренным бровям, поджатым губам, а затем и по щеке, на которой все так же, небольшой полосой, красовался шрам, оставленный когда-то Лешей… Денис сглотнул. Их связывали странные отношения. Конечно, изначально они, вроде как, ладили, а потом… Потом Леша начал творить херню и нанес Роме такую травму, что тот отходил от этого ещё долго и, возможно, борется с этим до сих пор. Рома месяц разговаривать не мог, блять… Не зря его у фонтана перекосило тогда. Денис давно его таким напуганным и затравленным не видел. Нужно сказать. Просто, блять, развеять недопонимание. Он втянул воздух ртом и выдохнул несмело, надеясь на положительный исход: — Насчет Леши… И все. Точно шестьдесят килограммов тротила взорвалось от сильной ударной волны. Ромка мгновенно напрягся всем телом, сделался максимально враждебным, а затем, немедля, перевел внимание на Дениса полностью, вглядываясь в его лицо полыхающим жестокостью выражением. Денис не боялся его, поэтому оставался все таким же невозмутимым, хоть и подозревал, чем именно сейчас кончится подобный разговор. Бередить старые раны, все ещё не зажившие и кровоточащие — идея дохлая, но крайне эффективная. Это же работает. Упомяни чужой страх, и человек станет куда честнее, эмоциональнее и, возможно, даже сговорчивее. Ему нужно выговориться, чтобы выпустить это дерьмо, иначе не оправится. Рома процедил почти, пришпандоривая глазами Дениса к кровати: — Помолчи. Его задело. Несомненно. Очень больно и ярко. Денису не нравилось прибегать к таким методам, но когда ещё он сможет рассказать? Медпункт сейчас кажется минным полем: один неосторожный шаг, и все взорвется к чертям. И даже зная, что, скорее всего, своими словами причинит Роме боль, Денис не остановится, потому что надо вразумить. Денис знает, насколько Рому ужасает прошлое и какой след оставил на его душе. Там холодно и мрачно, там стыдно, грязно и чувствуешь себя небезопасно. Денис все ещё помнит его тем самым четырнадцатилетним парнем, который шарахался от любого неосторожного прикосновения, как затравленно он смотрел на всех исподлобья и не подпускал никого, помимо Бяши. И, блять, никто ведь ничего не знал, пока Леша не растрепал… Может и не всем, но грозился разнести информацию по всей школе, чтобы Рома выдохнуть не мог, чтобы манипулировать, надавить, унизить… У него это получалось, несомненно. Рома чах стремительно и ничего нельзя было сделать, пока Денис не встрял во все это… — Спасибо за помощь, — проговорил Бяша, протягивая руку Денису, — думаю, без тебя эта хуйня продолжилась бы. — он покосился на Рому, — Ты же никому не скажешь об этом? Рома стоял рядом с ним с мертвенно-бледным лицом и покачивался. Изредка накатывала тошнота, ему приходилось зажимать рот рукой, не позволяя себе такой вольности в присутствии других людей. Денис тогда впервые ощутил искреннее сочувствие по отношению к кому-то другому. Не близкому, не особо-то и знакомому ему, но человеку, который это заслуживал. Однако… Когда они пересеклись глазами, никакой благодарности в чужих потемневших не прослеживалось. Там гнила самая настоящая ненависть и… Вязкое отвращение. Мурашки усеяли затылок, Денис сглотнул, ощущая давление в воздухе. Рома не был благодарен, ни в коем случае. Его злил сам факт того, что Денис осведомлен обо всем, и никакие заверяющие слова не могли притушить эти эмоции. Но Денис все равно сказал. Сжал руку Бяши в ободрительной, крепкой хватке и произнёс с нажимом, твердо: — Никто не узнает, обещаю. — Он больше не полезет к тебе. — продолжает упорно, хотя силы иссякли, он истощен. Сейчас точно уснет, если не заставит себя оставаться трезвым. Но воздух раскален до предела, ему точно не удастся отдохнуть. И зачем он только так упорствует? Отхватит же сейчас, как пить дать. Рома заметно сжал кулаки, стиснул зубы, на скулах заходили желваки, и Денис понял, что зря он посмел затронуть эту тему, но было уже поздно идти на попятную. — Слушай, — проговаривает Рома гневно, с места не сдвигаясь. Он словно вложил все силы на то, чтобы заговорить, — я не нуждаюсь… — он перевел дыхание, точно тяжело было формулировать предложение, — В защите, тем более, в твоей. — ох, как же он зол сейчас, как же, блять, трясет его. Голос окреп, набиравший обороты гнев явно давал о себе знать. Денис, глядя на него, считывал все травмы, все мучавшие его мысли, с которыми уживался последние два года. Он нихрена не оправился, но продолжает обманываться дальше, — Я вырос, — Рома сглотнул натужно, продолжая доказывать свое, — меня эта хрень уже давно не колышет, поэтому не вытаскивай это, чтобы меня уколоть. А вот это, блять, пиздец не круто. Денис не хуйло последнее, чтобы тыкать Рому носом в говно, чтобы навредить. Почему-то это ранит… Ранит сильнее любого оскорбления, или удара в челюсть. — Ты, конечно, хорошо держишься, — ответил Денис тише, прощупывая почву, — но я же вижу, что тебя все еще шароебит. Рома судорожно выдохнул. — Блять… — его глаза стали заметно красными от гнева. От гнева ли? Ему не нравилось, ему спрятаться хочется только. Дениса отторгает загонять его в угол, потому что Рома: обычно смелый и стойкий, отличающийся своей железной выдержкой, впервые боялся чего-то так сильно. Если бы он только рассказал кому-нибудь, если бы открылся и перестал отмахиваться… Тогда стало бы легче. Денис был уверен, что Бяша, скорее всего, пытался вразумить его, произнес те же самые слова, но Рома не слушал, не слышал, только сокрушался в себе, убиваясь в кручине. Я не желаю тебе зла. И пускай мы часто срались, пускай били друг другу морды, но… Я никогда не желал тебе плохого по-настоящему. Успокойся — призывал себя Денис, прежде чем выдохнуть следующее. На эти фразы уходило слишком много моральных сил. Они были личными, имели сакральный смысл, понять которые могли только он и Рома. И Денис сказал. Просто взял и сказал то, чего, возможно, не следовало бы: — Ты не виноват. Ни в чем. — дыхание его участилось, голос выдавал волнение. Хотелось донести очевидную вещь, потому что для Ромы оно очевидным не было ни капли. Из Дениса херовый психолог, но он, по крайней мере, догадывается, в каких словах нуждается Рома, нет… Каждый человек, — Ты просто… — пульс галопом заходился в висках, — Оказался не в то время и не в том месте. Денис даже не успел закончить свою мысль, переварить происходящее, как его одним рывком схватили за грудки и встряхнули до адской боли в черепной коробке. Вырвался рваный выдох, сердце задубасило в грудной клетке, послышался скрип ткани, рвущихся швов… Блять, хуёво. Озверевшее лицо Ромы, оказавшееся достаточно близко, вызвало триптих эмоций: испуг, замешательство и, в конце концов, понимание. — Тебе смешно? — низким, угрожающим тоном спрашивает Рома, не разрывая зрительного контакта. Сейчас он дошел до той кондиции злобы, чтобы без зазрения совести впечатать его голову в стену. И Рома, по сути, окажется прав, даже несмотря на чистые намерения Дениса. Денис не собирается переходить на высокий тон общения. Ему нужно оставаться таким же непоколебимым и холодным, как студеная вода, чтобы Рома, улавливающий нотки спокойствия в его голосе, успокоился сам. Поэтому только руку свою положил на чужую, сомкнувшуюся на ткани толстовки и, игнорируя Ромкину дрожь, проговорил вкрадчиво: — Ни капли. Это оказалось действенным. Рома бдительность ослабил, да и зрачки, окрасившие радужку в черный при выбросе адреналина, начали стремительно сужаться. Значит, Денис идет по правильному пути. Значит, сгладить углы сможет. Голос Ромы чуть дрогнул, когда он смог заговорить несмотря на то, что ему заметно поплохело: — Кто ты, блять, чтобы мне это впаривать сейчас? За внешним спокойствием скрывается тот самый четырнадцатилетний подросток, и Денис прямо сейчас лицезрит то лицо в деталях: детское, беспомощное, озлобленное, но никогда не тронутое слезами. И эта картина из Дениса весь воздух из легких вышибла. Он перевел дыхание, прежде чем ответить: — Когда-то хороший друг. Рома будто ошпарился об это предложение, моментально выпуская Дениса из хватки и отступая на шаг, точно пытаясь отгородиться. Денис ощущал, как неприятно ноют плечи и подмышки от впившейся в кожу ткани. При температуре все ощущается куда больнее, точно полосы красные остались. Он постарался продолжить, хотя голос, по ощущениям, начал заметно слабеть: — Ты знаешь, что я тебе хуйни не желал никогда. — произнес Денис, внимательно следя за каждым его движением. Рома выглядел растерянным, но пылающая во взгляде ярость начала угасать, — По крайней мере, тогда я был против него, а не тебя. — Денис не хотел его ранить, всего лишь убедить, дать знать, что он не настроен к нему враждебно, — Потому что у меня, в отличие от Леши, — Ромины губы дрогнули, — все ещё совесть какая-никакая имеется. — Денис взглянул в потемневшие глаза, ставшие совсем мальчишескими, юными, как тогда. Совсем печальные, истратившие какой-либо блеск, и проговорил на одном выдохе: — Если ты переживаешь, что Тоха узнает чего… — Рома шагнул в его сторону и вновь приготовился к нападению, Денис уже осязал призрачный удар чужого кулака на своей скуле, — Не переживай, — и заверил четко: — не узнает. От меня — никогда. И все. Этого должно было хватить. Рома, словно только вышедший из оцепенения, приоткрыл губы, чтобы ответить что-нибудь внятное, но Денис уже не узнает об этом: дверь отворилась с противным скрипом и в медпункт впорхнула медсестра. И её высокий голос резанул по ушам хлеще любого ножа, стоило ей заговорить: — Ну всё, голубчики мои! — она поправила выбившуюся светлую кудрявую прядь за ухо, — Я решила вопрос. Тебе, мой дорогой, можно идти домой, поэтому давай, собирайся… Блять. Рома же не успел ничего сказать в ответ на его фразы, не внес свою лепту, не разошелся в яростной тираде, даже обозлиться не успел! Денис от досады прикусил изнанку щеки. Ну удружила, конечно. Дом — это последнее место, куда хотел вернуться Денис. Ладно, похуй, как-нибудь разберется с этим. А Рома… Рома даже не полоснул по нему взглядом. Однако… Его профиль говорил куда больше, чем простые слова. Больше ничего не сказал, только кинул напоследок короткое: — Я пойду. И вывалился наружу, выдыхая шумно, жадно, точно ему до сих пор перекрывали доступ к кислороду.

***

Со вчерашнего дня Антон толком в себя прийти не может. Какие, нахер, успокоительные? Какой специалист?! Нужно срочно найти Дениса и рассказать ему все, как есть, потому что даже несмотря на необходимость пить таблетки, врать так гнусно в корыстных целях было самой худшей идеей, которая посещала его голову за последние дни. А тот ещё так наивно согласился, так распереживался… Разве может Антон так поступить? Сука! Обещал же правду говорить, так нахера опять дал себе вольность так бесстыдно лгать? Благо, в себя хоть пришел, и на трезвую голову решил сказать всё Денису честно. Да, может, и не до конца, но хотя бы рассказать, что ни у какого специалиста он не был, и что успокоительные он пьет без назначения врача. Возможно, Денис распылится, возможно, ругаться начнет, но лучше уж так, чем Антон будет обманывать его, прикрываясь тем, что с деньгами в семье сейчас туго. Блять. Антон прикрыл лицо руками, стремясь в них же и завыть прямо в коридоре. Он поступил так жалко и эгоистично… Просто мерзко. Нужно все исправить, пока дров не наломал. Настроение у него, кстати, улучшилось. Раздражительность ушла полностью, бессонница прошла и состояние стабилизировалось самую малость. Кажется, причиной был его полностью сведенный контакт с Ромкой к нулю, потому что с того дня, как разошлись на мирной ноте, они больше не заговаривали. И стало так легко. Чем меньше Ромки — тем легче ему. Единственное, что беспокоило — это Денис, который так и не заявился в назначенное время и место. Антон топтался, как идиот, терпеливо ожидая его появления, но нервничать начал уже спустя пять минут, потому что Денис всегда приходил первым. Поэтому сейчас решил заявиться в его класс и проверить, как он там, а заодно ещё навалять ему по самое не балуй за то, что переживать Антона заставляет. Предварительно проверив расписание, Антон поднялся на третий этаж. У «А» класса сейчас закончился русский язык, поэтому, скорее всего, они сейчас начнут собираться и выходить… — Простите, — проговорил Антон, приоткрыв дверь кабинета, заранее постучавшись. В него тут же впилось с десяток пар глаз, но его не тяготило подобное внимание, — а Дениса… — он запнулся, но исправился ретиво, — Соколова можно? Антон мазнул взглядом по всем присутствующим. Виктора и Вики в классе не было, как и некоторых знакомых лиц. Что позабавило, так это хоровое молчание со стороны ребят, смотрящих на него с нескрываемым любопытством. — А че ты его ищешь? — спросил какой-то… Кажется, его звали Кир? Антон запомнил имя только по той причине, что тот многовато болтал на физкультуре, а Денис его журил частенько за острый язык. Антон открыл рот, чтобы ответить, как перед ним выросла Кристина: та рыжая девушка, выручившая его на физкультуре, поделившись бутылкой воды. Она приветливо улыбнулась, и Антон поспешил улыбнуться в ответ. Вроде бы, она вызвала хорошее впечатление при первой встрече и разговоре… Может, хоть она что-то знает? — Привет, — поздоровалась Кристина, застенчиво сцепив руки в замок, — если ты Дениса ищешь, то его нет здесь… — Хорошо… — рассеянно ответил Антон, тут же задавшись вопросом: «а где он, тогда?», — А ты не знаешь, где..? — В медпункте, — ответила Кристина, не томя его ожиданием. Внутри Антона что-то взволнованно взвилось. Как это — в медпункте? Почему он там? Кристина поспешила ответить на его мысленные вопросы: — он свалился с жаром, поэтому его отпустили пораньше, но с ним все… Антон? Как же так? Антон уже не слышал её. Он так запереживал, что ладони тотчас вспотели. Когда это случилось? Почему у него жар? Антон ведь утром видел его… С ним все было в порядке, ну, относительно, так что же случилось? Он старался не паниковать раньше времени, но, все же, неспокойно было. Антон только кивнул Кристине и, более не топчась на месте, поспешил в сторону медпункта, стараясь успокоить свое, и без того распаленное сознание. Как же он не заметил? Как же не доглядел? Вот, почему Дениса до сих пор не видно! Он опрометью понесся вниз, на второй этаж, судорожно цепляясь глазами за блестящие таблички, приколоченные к дверям и, стоило подметить нужную, прошествовал в сторону медпункта. Ему о многом хотелось спросить, извиниться, побыть честным, забить на чертовы успокоительные, если это возможно, и просто… Просто увидеть друга. Антон остановился на полпути, речь отняло в момент, потому что… Из медпункта вышел… Ромка? Какой-то рассеянный, по-странному нервный и, как будто, напуганный. У Антона зародилось уйма вопросов, десятки предположений случившегося и столько же ответов. И, честно говоря, прогнозы были неутешительные. Что он делал? Почему вышел оттуда? А если Ромка что-то натворил? Антона ошарашило появление Ромки, и он даже не знал, что стоит произнести, да и стоило ли вообще что-то говорить? Несмотря на свою тревогу, Антон решительно прошествовал к Ромке, стараясь лишний раз не нервничать, потому что его чувства в сложившейся ситуации стали второстепенными и неважными. Его злил и беспокоил сам факт того, что Ромка по какой-то неведомой ему причине находился в медпункте. С Денисом. С тем, кого на дух не переносил. А вдруг… Вдруг он, влекомый темными эмоциями, решил разобраться с ним? Нет. Вряд ли. Ромка никогда не грозился физической расправой и никогда не нападал на слабых, или беспомощных людей. А у Дениса жар… Они пересеклись глазами, и Ромка замер, как если растерялся, как если не ожидал увидеть его здесь. И отчего-то так хотелось заговорить… Просто взять и заговорить, даже не о Денисе, не о себе, а о чем-нибудь… Другом, глупом, неважном, как раньше. Антон двинулся вперед, прочистил горло и проговорил, не переходя на высокий тон: — Что ты здесь делаешь? Он на секунду представил, что Ромка может сейчас произнести, и из всех предполагаемых вариантов хотелось бы услышать то, что отвергнет его подозрения. Антон скользнул взглядом по чужому лицу, подметил синяки, залегшие под глазами, взъерошенные, нехарактерные ему, торчащие в стороны волосы, увидел испарину на лбу, заслышал учащенное дыхание, кажущееся громким в пустом коридоре… Какой-то он бледный… И мне это совершенно не нравится. — Ничего, — отвечает Ромка заторможенно, грубым движением утирая лоб рукой, а затем решает уточнить ненавязчиво: — его ищешь? Антон глупо моргнул. Да, было бы странно, если бы Ромка не решил упомянуть его. И имени произносить не нужно, они оба понимают, о ком идет речь. Что же случилось такого? Мало того, что Ромка бледный, как смертник, так ещё и стал таким лишь после того, как вышел из медпункта, в котором тоже находился Денис. Антон не собирается увиливать. — Да, с ним… — он проследил за Ромкиными нервными движениями. Что стряслось? Почему его так… Трясет? Ромка ведь, в отличие от Антона, следил за своим здоровьем, и мало когда его можно было застать с плохим самочувствием, — Все хорошо? А с тобой? С тобой все хорошо? — С ним все нормально, — Ромкин голос кажется немного слабым и неуверенным. Несопоставимым с его характером. Он возводил взгляд к потолку, словно отходил от тяжелой вести, или от шока. Невооруженным глазом было заметно его рьяное стремление ретироваться, не дать Антону увидеть больше того, сколько он обычно позволял, — я пойду тогда… Антон не спешил расспрашивать его о Денисе. Точнее, его и правда одолевало такое желание… До тех пор, пока не завидел Ромкино лицо и все вопросы, все подозрения и обвинения, ушли на второй план. Осталось только голое переживание, нужда спросить, уточнить… Его не отпускало нехорошее предчувствие. Потому что таким Антон видел Ромку в последний раз… Ох… У фонтана. Болезненным, уязвимым и очень, очень встревоженным. Когда Антона откинуло в тот день, все его естество воспротивилось этим воспоминаниям. Таким холодным, как зима в Верхоянске, промозглым, как студеный ливень в осенний день, когда небо заволакивало свинцовыми тучами, и становилось мерзко до трясучки от затхлого воздуха. Когда Ромку выворачивало, когда его качало в стороны и глаза, как безумные, блуждали по лицам присутствующих. Как отталкивал Антона, вымещая свой гнев, потому что тот не послушал, не оставил его совсем одного, хотя он попросил по-человечески. Вспыхнуло все, как если это было вчера. «Но Ромку настолько потрясло сказанное, что по взгляду, который нёс в себе явственные и ярость и стыд, казалось, будто он сейчас налетит и убьет его, а затем — и себя.» И ещё… «Не церемонясь Антон распахнул двери ближайшей кабинки, откуда доносился звук, и оцепенел в растерянности, стоило ему завидеть то, что его шокировало в ту же секунду. Ромка, сгибаясь пополам, сплевывал остатки рвоты, дрожащими руками держась за бортики грязного унитаза. Эта картина была до ужаса пугающей и непривычной. Антон испугался по-настоящему. Ещё никогда прежде он не видел Ромку таким. Слабым.» Сердце сжалось по новой, Антон выдохнул рвано, его точно с головой окунули в только что расплавленное железо: до того раскаленное, что разъедало кожу. «— Блять, — процедил Ромка сквозь зубы, и в этот момент окончательно вышел из себя, — это не твое дело, — Ромкины слова жалили, и Антон даже прочувствовал укол ярости, — что из того, что я тебе сказал, было неясно? — и прокричал так, чтобы эхо разносилось по уборной и отскакивало от стен. Глаза его были красными, но точно не от слез, а будто бы от ярости, — Съебаться и не докучать меня вопросами такое сложное дело?!» Он не смог пересилить себя, поэтому прежде, чем Ромка уйдет, не удержался от вопроса: — Постой. — Ромка замер, сомкнул губы и взглянул на Антона нечитаемыми глазами. Зрачки покрывали радужку, делая их практически черными, за исключением оставшегося жалкого, тонкого, зеленого кольца. Страшно не было, потому что успокоительные поддерживали его образ стойкого и непоколебимого, поэтому спросил, не мешкая: — Ты… Хорошо себя чувствуешь? Все хорошо? Как давно он не интересовался Ромкиным состоянием? За всей этой суматохой, за всей беготней, Антон совершенно забыл о том, что о Ромке, вообще-то, некому заботиться… Что он сам, стараясь уследить за другими, не видел надобности трястись за себя. И Антон тоже… Он до сих пор только получал, убегал и требовал отцепиться… А он сам хоть раз поинтересовался, как там Ромка? Решил ли насущные проблемы? Заботится ли все так же о тете Жене? Антон не может вспомнить. Потому что он ни разу за последнее время не решился показать, насколько он переживает за Ромку. Насколько он важен, насколько Антону не все равно. И, видимо, такие мысли посетили не только его. Потому что… Ромкино лицо… Выдало яркое удивление. И все внутри всполошилось от его выражения, потому что каждая эмоция, тронувшая его лицо, на редкость ощущалась слишком явственно. Ромка смотрел на него не мигая, точно хотел найти ответы в чужом взгляде, пропитанном страхом и замешательством, а затем ответил как-то хрипло, по-доброму усмехнувшись: — Лучше о себе позаботься, фраер. Не хочет отвечать? Или просто… Боится ответа? Поэтому перекладывает на Антона тот же вопрос, однако никто увиливать, вестись на манипуляции и деланное спокойствие, не будет. Антон и бровью не повел. Ромка ведь никогда не признается в том, что ему плохо. — Я серьезно. — голос окреп. Ромка почесал затылок, точно не зная, куда деть собственные руки. Антону хотелось приблизиться, рассмотреть его тщательнее, пересечь границы, которые создал сам, — Мне не нравится, как ты выглядишь… Ромка ответил рассеянно и ни разу не близко к правде, точно желал, чтобы Антон просто отвязался и оставил его в покое: — Нормально всё. Антон стиснул зубы от возмущения. Сам меня осуждал за ложь, и чем отличился? Он чуть замолчал, обдумывая, что сказать, но нашелся с ответом достаточно быстро: — Ты говорил мне, что никогда не врешь. — и прищурился в подозрении, надеясь тем самым надавить на Ромку. Пристыдить, оставить его без возможности парировать, поставить перед фактом, чтобы нельзя было убежать. И это… Это правда подействовало. Ромка будто потерял возможность говорить. Потупился только, словно обсессивно обдумывал, что сказать, но знал, что отфутболивать нечем. Антон перекрыл ему доступ к кислороду, однозначно. Наверняка застал его врасплох подобными вопросами, почти что нападками… Но Антону хотелось, чтобы тот просто был честнее. И неважно, что сам отрекся, сам держит дистанцию. Один раз можно нарушить собственные правила, когда Ромке, очевидно, было плохо. А если ему плохо, то и Антону тоже. Он не оставит его в таком состоянии. Не бросит, притворившись, что все хорошо. Поэтому не станет колебаться. — Пошли, — почти что прошептал Антон, наступив на свою чертову установку, потому что всего один раз… Всего лишь раз он перестанет думать о том, что испытывает, и поможет человеку, который ему действительно дорог. Как можно закрывать глаза на это? Даже если больно, даже если им общаться нельзя ни в коем случае. Кто Ромке поможет? Полина с Катей и Бяшей точно ничего не заметят, а Володя ходит рассеянный, словно в воду опущенный. Ромка привык отдавать себя, но не ожидает таких же жертв от других, надеясь на то, что все пройдет само. — Куда? — спросил Ромка растерянно, и Антон, не собираясь с ним соприкасаться, хоть и умирал от тактильного голода, просто проговорил ровно: — Тебе нужно умыться, — Антон прошел вперед, а затем, обернувшись на него, добавил, — не стой столбом, пошли уже. — и двинулся дальше. Хоть бы не сказал ничего, хоть бы не отказался от помощи… Просто пошли со мной. Ты ведь всегда мне помогал… Пришел мой черед отдаваться безоговорочно. Ромка стоял несколько секунд в оцепенении, а затем, переборов в себе навязчивое нежелание, поплелся следом за ним, в то время как Антон, благодаря успокоительные за свою внешнюю невозмутимость и абсолютную безмятежность, шагал вперед, стараясь лишний раз не оглядываться. И радовался тому, что Ромка препираться не стал, хотя мог. Только молчал, покачиваясь при каждом шаге, и Антону приходилось контролировать, чтобы тот ненароком не потерял равновесие и не рухнул на землю. Блять, и он ещё говорит, что все нормально? Нихера у него не нормально… Антон волновался, прикусывая изнанку щеки, но не мог дотронуться и помочь Ромке доковылять до туалета, потому что помнил, что тому не нравится, когда его трогают в подобные минуты. Поэтому пришлось держать дистанцию. Так Антон мог быть уверен в том, что Ромке хуже, хотя бы, не станет. Когда Антон приоткрыл дверь уборной, она зычно заскрипела, и он прошел внутрь, искоса наблюдая за тем, как Ромка заходит следом за ним. Он, все так же не пересекаясь с Ромкой взглядом, двинулся к кранам, крутанул маховик, и уборную заполонил шум воды. В помещении было прохладно, а ещё — достаточно темно. Антона немного потряхивало от нервов, но он не стал выдавать себя, только перевел дух, а затем, впитав все мужество в следующие строчки, приоткрыл губы. — Давай, — проговорил он, всем корпусом разворачиваясь к Ромке, которого, какого-то черта, мелко трясло. Его взгляд был будто хмельной, нетрезвый, но он все равно старался стоически держать лицо, что было похвально, но абсолютно бесполезно в сложившейся ситуации. Антону не нравилось это. Как и не нравилось их положение, их отношение к друг другу, которое уже нельзя было разорвать на лоскуты и забыть. Ведь… Раньше он мог поддерживать, трогать его, не видя в этих касаниях ничего зазорного… А теперь… Что теперь? Антон сглотнул ком в горле, желая подступиться, и в то же время отдалиться полностью. Противоречие убивало, отравляло мысли. Ромка решительно ступил вперед… А затем… Сердце Антона заколотилось так, что хоть гвоздь подставляй — войдет в стену. Ромка внезапно прикрыл глаза, поморщился от резко стрельнувшей в голове боли и машинально приложил руку к виску… Как если закружилась голова. И его вдруг качнуло вперед, словно лишился равновесия и оказался полностью дезориентирован. Это было, сука, впервые, когда из Антона точно пласт души вырвали. Все естество напряглось, напружинились мышцы, и тело само по себе двинулось вперед даже после всех уговоров, после установленных себе же ограничений. Но он не мог думать больше ни о чем другом, настолько испугался, настолько хотелось укрыть его от посторонних глаз, от боли и головокружения, от тошноты и холода, который стал куда ощутимее. Антон сделал шаг, второй… И подхватил Ромку, качнувшегося вперед, машинально ухватившись за локоть и, черт подери, правое плечо. И, когда понял, что падение удалось миновать, выдохнул со свистом, вцепившись в Ромку так крепко, как будто от этого зависела жизнь. Хотелось прижать его в порыве чувств от того, как сильно Антон сейчас испугался. Господи. Господи, блять. Не болей, пожалуйста, никогда не болей, иначе я с ума сойду. Ромка задышал чуть громче, всмотрелся в его лицо растерянным, лишенным всякой осмысленности взглядом, и Антона мелко затрясло, настолько сильно его прошибло потом от страха, от мысли, что Ромка сейчас мог запросто упасть и даже не поморщиться от боли, а затем, как ни в чем не бывало, пойти на урок. Неужели ему так сильно плевать на себя? Вероятно, что Ромке не нравилось то, что происходит, но отчего-то не возмущался, не пытался оттолкнуть и сказать, что все хорошо. Что он, бля, не девка, чтобы за него так трястись. Он просто принимал чужую помощь. А это значило, что он в ней сейчас как никогда нуждался. Ромка приоткрыл губы, выпрямил спину, точно только в себя пришел, и проговорил, стараясь лишний раз не смотреть Антону в глаза, как если боялся, что его раскроют: — Спасибо. Это тихое спасибо Антон воспринял как знак того, что Ромке стало чуть полегче, потому что того не пришлось долго удерживать в руках: отстранился, и, тупясь вниз, зашагал дальше, к льющейся воде. Он склонился над умывальником, наполнил ладони и обдал лицо студеной водой, рвано выдыхая от облегчения и, кажется, постепенно приходя в себя. И ещё раз… Антон наблюдал за ним с явственной тревогой. Ему хотелось столько всего сказать, спросить, как это произошло и что именно вызвало такую реакцию, прямо как тогда, у фонтана. Но он уже пообещал Ромке, что больше никогда не станет расспрашивать об этом. Что не будет беспокоить его и докучать вопросами. Пообещал не встревать, не лезть не в свое дело… Поэтому убивался сейчас. От нетерпения, от того, как больно было просто молча смотреть и ничего при этом не предпринимать, потому что нельзя, потому что Ромку разозлит, если Антон попробует подступиться. Его не волновало, что они сейчас одни в этой уборной, что, всё-таки, прикоснулся к Ромке, и чувства собственные тоже его не беспокоили. Хотелось одного — дать столько молчаливой поддержки и тепла, в которых Ромка сейчас нуждался, чтобы потом не тревожиться и знать, что все в порядке. Антона колотило, под кофтой взмок весь от того, как перенервничал, хоть по выражению лица этого не было заметно. Но он так… Так перепугался, что пришлось руки, сраженные тремором, засунуть в карманы штанов. Ромка распрямился, утер рукавом кофты мокрое лицо. А затем, облегченно выдохнув, прикрыл веки и сглотнул. И взглянул на Антона, который от накатившего стресса не сумел стерпеть, выуживая из заднего кармана пачку сигарет вместе с зажигалкой. И, когда заметил Ромкин осоловелый взгляд, поинтересовался, чтобы точно знать, не повлияет ли табачный дым на него в негативном ключе: — Ты не против? Ромка моргнул, его глаза при тусклом освещении едва заметно поблескивали. Антон думал, что он однозначно воспротивится, даже приготовился к тому, что сигареты придется убрать несмотря на свою тягу, но Ромка, что оказалось весьма неожиданным, ничего не ответил, только коротко кивнул. И Антон, которому дали позволение, зажал губами фильтр, щелкнул колесиком зажигалки, поджег кончик и тут же затянулся, выдыхая с шумом. Он понимал, что даже такому заядлому курильщику как Ромка, нужно больше свежего воздуха особенно в такой момент, поэтому подошел к этому ответственно, проходя к окну и, нажав на ручку, распахивая её, позволяя ветру наполнить собой помещение. Антон приник затылком к стене, продолжая блаженно затягиваться. Запах дыма въелся в одежду, в кожу… На языке горчит так, что никакой водой не смоешь, да и горло дерет, но это уже привычное дело. Так он хотя бы успокаивался. Иначе точно на панике начал бы творить всякую херню, на которую Ромка однозначно бы обозлился, понял бы его действия превратно, подумал бы, что Антон все так же надеется на что-то… Антон не надеялся. Он был пуст и полон единовременно. Его чувства ни капли не уменьшились, нет, увеличивались только в разы, но кому это было нужно? Только ему. Поэтому он был счастлив, что не пришлось, как в прошлый раз, выматывать Ромку вопросами, лезть к нему отчаянно, действуя на нервы. Поступил так, как надо и трезво. Ромкин голос в вставшей тишине показался Антону оглушительным, таким громким, что внутри все однозначно перевернулось. Казалось, будто он долго готовился к тому, чтобы выдавить из себя эти фразы: — Скажи ему, что я зла не держу. — Антон весь напрягся, вслушиваясь в реплику. Он так боялся упустить что-нибудь важное, что затаил дыхание. Голос Ромки был хриплым, немного болезненным и тихим. Он всматривался в собственное отражение, будто говорил с ним, а не с Антоном, — И что мы… В расчете. Антону понадобилось ровно две секунды, чтобы осознать, о ком именно шла речь. И не сумел скрыть яркого удивления, когда понял. В голове роились вопросы. Их стало во много раз больше, и его любопытство уже вряд ли можно будет утолить. Что между ними произошло? Голова оставалась трезвой. Настолько, что самому от себя: такого равнодушного и неестественно спокойного, становилось тошно. Где тот всплеск эмоций? Где галопом заходящийся пульс? Потонули в успокоительных, как уходящие ко дну галеоны. Но Антон сам стремился к этому. Он сам выбрал такой путь решения, потому что другого попросту не было. — Хорошо, — ответил Антон, делая последнюю затяжку и, потушив сигарету о подоконник, разворачиваясь к Ромке всем корпусом. Тот смотрел на него не мигая, будто хотел сказать что-то ещё, но не решался, да и Антон не решался тоже, — тебе легче? Ромка вздохнул, потер нос, а затем, не став томить ожиданием, ответил твердо: — Да, — и Антон даже не успел ничего сказать, как тот вставил расторопно, будто боялся, что его сейчас перебьют, — но я думал, что ты больше никогда не заговоришь со мной. Антону пришлось контролировать свое лицо, чтобы не оголять свои настоящие чувства. Свое стремление быть рядом, разговаривать так долго и много, чтобы заканчивался кислород. Но разве он мог в этом признаться? Разве мог позволить себе лишнюю откровенность, которая Ромку только спугнет? Нет. Не мог. Антону пришлось втянуть воздух ртом и, подолгу не выдыхая, заставить себя ответить: — Правильно думал, — он заметил, как Ромкино лицо поменялось, как в чужих глазах потухла последняя надежда, и Антон, сожалея о том, что скажет дальше, всё-таки добавил куда честнее, чем хотелось бы: — Это было бы правильно, но… — он вздохнул и, игнорируя дрожь в теле, Ромкин внимательный взгляд, который пришпандоривал его к полу, произнёс: — но это не то, чего мне хотелось на самом деле. Ромка хотел сказать что-то ещё, наверняка попробовать разубедить его в принятом ранее решении, даже шагнул вперед уверенно, но Антон воспрепятствовал этому, проговаривая, пока ещё не поздно, пока Ромка ещё не может пагубно на него повлиять: — Я рад, что тебе лучше, — он поправил очки на переносице не зная, куда деть руки. Его все еще колотило, хотелось на Ромку наехать за то, что отмалчивается, когда плохо, но это было бы нечестно и глупо, ведь Антон поступал так же, — но тебе стоит пойти домой, как считаешь? Ромка выглядел разочарованным, и Антон понимал, почему, но потакать не собирался. Потому что невозможно, ничего нельзя изменить. Ему и так страшно за них обоих, но в то же время хочется сказать: «плевать», и все так же продолжить с Ромкой контактировать. — Не, — ответил Ромка рассеянно, махнув рукой, наконец закрыв кран, — это временная херня, уже все прошло. Временная, как же. Антон тоже так думал. Но приступы не заканчивались, а сейчас хоть притаились на время. И то, только потому что тело на Ромку не реагирует слишком остро, сердце хоть и стучит, но не так бешено, а значит все можно усмирить, обуздать, остаться здоровым, хоть и счастья эти ограничения не приносили. Будь его воля — кинулся бы, обвил руками, вплел бы пальцы в волосы Ромки и пригладил их мягко, со всей любовью, всей жадностью, ревностно и отчаянно. Но Антон не мог. А соблазн все нарастал. Тем более, когда Ромка слаб, как никогда раньше. Когда взгляд хмельной, осоловелый, и голова не варит совершенно. Когда всего его, такого измотанного и заторможенного, хочется неустанно заверять, что все будет хорошо. И черт возьми. Как же Антон рад, что рядом оказался. — Ты уверен? — уточнил Антон, попутно закрывая окно, когда уже все выветрилось. А ведь хотелось сказать: «какого хрена ты так с собой поступаешь?». Но агрессия ни к чему. Лучше нормально, по-человечески, спустя столько времени поговорить. До сих пор то самое «обосрыш» вызывает тянущее чувство в животе. Антону хочется ещё раз выбить из его рта то родное, но был уверен, что погрязнет потом в болоте сожалений, ведь падок на него и рассудок теряет. Опасно. — Да, — ответил Ромка, глядя на него уже трезво, да и цвет лица, кажется, улучшился. Антон с места не сдвигался, да и Ромка тоже, будто в уборной запрятаны ловушки, и один неосторожный шаг пустит их в ход, — мне сейчас не до… — он запнулся, — Мне нельзя прогуливать, поступать же скоро. Точно. Ромка давно учебой не пренебрегал, плотно ею занялся, даже в библиотеке, бывало, Антон его заставал. Черт. Нет… Он не хотел об этом думать, избегал, не стал размышлять тщательно, чтобы не пасть духом, но они снова вернулись к этой теме, и рот непроизвольно начал открываться, чтобы наконец-то сказать. И почему-то от обиды хотелось взвыть, высказаться о том, что его волновало последние дни. Когда он услышал, но не стал этим докучать, потому что знал, что Ромке это не нужно. Но он ведь и дальше продолжит убиваться, если не спросит, верно? У Антона дрогнул голос, когда он решился сказать, чувствуя жжение в груди: — Ты… Правда собираешься уехать? — он немного сфальцетил и пожалел об этом в ту же секунду. Не хотел же оголять, хотел до конца держать лицо, чтобы Ромку не беспокоить, но не вышло… Ему было так обидно, так боязно. И хотя сам себя убеждал, что скоро закончит школу и уедет, но как же было сложно смириться с тем, что и Ромка тоже… Что Антон его больше не увидит. Глупо. Пиздец как глупо. Как же страшно. Как же не хочется этого допустить. И самому никуда уходить не хочется! Хочется только вцепиться в Ромку и умолять, но это так эгоистично… Ромка вгляделся в его лицо, преисполненное болью. Заметил его дрогнувшие губы, как его затрясло от волнения… И заговорил тише, точно боялся признаться в открытую: — Да. И Антону вдруг стало так холодно. Антону не хотелось его отпускать. Эгоистичное желание разрасталось внутри, облепляло кожу, содрать было невозможно. Никакие сигареты не помогли притупить эти чувства, никакое успокоительное не могло обмануть, запутать его сознание, чтобы навязать себе, что в этом ничего страшного нет. Антон наэлектризовался, разгорелся, поступил наперекор своим ограничениям, позволил себе загнуться и вспыхнуть, как порох. Он не контролировал, что говорил. Позволил слабой, ничтожной стороне одержать верх. Над его словами и действиями, чувствами и желаниями. Губы сложились в слова, которые он предпочел бы задушить в себе, которые, блять, не стоило произносить, показывая, насколько он зависим от Ромки, но было уже поздно. Он прошептал сипло, почти что жалобно, глядя на Ромку с чуть ли не мольбой: — Но я не хочу этого. Ромкин взгляд заполыхал растерянностью, и Антон тут же пожалел о том, что выпалил, подверженный своими эмоциями. Он так не хотел волновать Ромку и напоминать о себе, но его так убивала невозможность признаться в этом, потому что ему до смерти не хотелось терять его насовсем. Представить страшно, что Ромки больше рядом нет. В глазах Ромки отражалось его лицо: отчаянное, жалобное, уязвленное. Антону было стыдно за себя и обидно тоже. Не уходи. Не оставляй меня. Ромка шагнул к нему, и Антон испугался. Так сильно испугался того, что он сейчас приблизится и произнесет нечто объяснительное, попытается фразами усмирить. Но Антон не хотел ничего слышать, он боялся не высказанных слов: Да, я уеду, но ты ведь и сам видеть меня не хотел. Что с тобой, блять? Я уже нихера не понимаю, ты вечно сам себе противоречишь! И Ромка оказался бы прав, выскажи подобное. Антону нечем было бы крыть, потому что он и сам себя не понимает. Сам не знает, чего хочет. Но уверен в том, что ужасно нуждается в Ромке. — Антон… — Ромка произнёс его имя с таким сожалением и непониманием, что кожу тут же усеяли мурашки. Антон сглотнул, забившись в углу, в то время как Ромка решительно сокращал расстояние, — Что с тобой? Скажи мне… Что с ним? Разве Антон может сказать, что именно? Ему всего лишь хочется, блять, покоя. Но не видать ему никакого покоя, пока он думает о Ромке плотно, пока ночами, до талого, изнуряет себя мыслями о нем. И это не кончается. Его тон такой вкрадчивый и мягкий, заботливый и теплый, что Антон ведется, забываясь, позволяя проникнуть в сознание, под кожу, в душу и сердце. Ромкины глаза гипнотические, и Антон топит себя в них весьма охотно. Они вязкие, как трясина, зеленые, как циннии. Антон видел, есть такие цветы. Топит себя, а после — жалеет. — Я и сам не знаю, что, — отвечает Антон ломким, тихим голосом, глядя в Ромкины мерцающие глаза, полностью сосредоточенные на нем. В них прослеживалось беспокойство и измотанность. Хотелось просто… Извиниться за свое поведение. Он так сильно действовал на нервы, и продолжает до сих пор, — Я просто… — он переводит дыхание, а затем, вглядевшись в чужое лицо, оказавшееся напротив, шепчет практически с мольбой, — Просто не уезжай, пожалуйста… Ромка шумно сглотнул, не зная, что стоит сказать в подобной ситуации. Но было видно, что ему жаль. Что его и самого сейчас тяготит эта тема, что ему самому не нравится, что Антону от этого так тяжело и так… Больно. Он снова сокращает расстояние, и Антон готов взвыть от густого, мощными приливами, желания поддаться собственному искушению, когда Ромка роняет неосторожное, судорожное: — Тох… И в Антоне словно отпускает пружину. «Тох» Это все, что нужно, чтобы Антона повело. Чтобы захотелось прикоснуться, быть честнее, чем есть сейчас. Он ловит забористую панику от того, как же тихо и мягко звучит это «Тох». Лишает рассудка. Ему до слез, до обидного хочется сказать эгоистичное: «не оставляй меня». Но убивается от невозможности повлиять на Ромкино решение. — Я… — Антон слышит собственное, гулкое сердцебиение, и Ромка его слышит тоже, — Я не хотел это говорить, — паникует Антон от того, как до Ромки сейчас рукой ничего не стоит достать. И он действительно тянется под чужим внимательным взглядом, желая стать ближе, а затем, как ошпаренный, убирает её. И, блять, стыдно становится от себя: такого жалкого и ничтожного. Он не сможет его отпустить, придется только дальше перебарывать свои желания, но и в этот раз он позволил себе немного наглости, нужно все исправить, сгладить углы, поэтому: — забудь, пожалуйста… Ромка выдыхает рвано, и Антона сражает тремор, дубасит в ребрах моментально, когда тот перехватывает его запястье в воздухе и произносит хриплое: — Я не против, если тебе от этого легче станет. И в Антоне что-то резко переключается. Что он только что сказал? Он понял? Он все понял?! И разрешает Антону внаглую прикоснуться? Нет. Не так. Ромка всего лишь доверяет Антону, поэтому не боится, что тот сделает что-то не так. Однако сам Антон в шоке, и в то же время ему нечем дышать. Но, блять… А разве Ромка когда-то запрещал? Никогда. Соблазн, блять, настолько велик, что отрезвить себя хочется одним ударом, пока глупость какую не совершил и не спугнул Ромку своей тягой. Он ведь не понимает, как именно Антон хочет его касаться, однако на меньшее согласен, чтобы утолить голод… Притупить. Он не успевает выронить ничего, помимо шумного выдоха… Рука тянется к чужой макушке и мягко проходится по густым, жестким волосам, а Ромка только терпеливо, как каменное изваяние, стоит, понимая, что Антону это необходимо. Не вздрагивает, в глазах ни капли страха, только явственное спокойствие. Доверяет себя полностью, потому что знает, что черту тот точно не пересечет. У Антона все зудит: в ладонях, в груди, в горле. Он перебирает пальцами локоны, не слышит себя, Ромкиного дыхания, скрипа обуви по плитке… Только шум грохочущей в ушах крови. Хватит. Уже достаточно. Антон в себя приходит тут же, глядя на Ромку паническим, обреченным и испуганным выражением. Руку моментально убирает за спину, и уже злится на себя за проявленную слабость. Сука. Повелся, блять. И Ромка тоже… Хотел как лучше, а в итоге… Антон, сжавшись, проговаривает сипло: — Прости… Все происходит очень быстро. Он резкими, пружинистыми шагами движется в сторону выхода, обойдя Ромку, стоящего напротив: непонимающего, наивного, блять, и за секунду растерявшего бдительность. Ужас. Сейчас точно с цепи сорвется, если Ромка продолжит так жестоко брать его на слабо хоть и неосознанно, но чертовски рискуя оказаться в его объятиях. Антона и так накрыло, унесло… Снова, снова! — Антон… — слышится позади чуть окрепшее, а затем, когда Антон находит силы открыть дверь трясущимися пальцами, Ромка повторяется уже тверже и громче: — Антон, блять, ты ничего не сделал, успокойся! Но Антон не может больше справляться с этим. Это просто невозможно снести. Поэтому выходит наружу, не оглядываясь, предупреждающе шарахнув дверью, как если Ромка сейчас догонит его и ему придется выпалить ещё больше, чем было позволено самому себе. Его трясло, хотелось только на улицу вывалиться и задышать полной грудью, потому что забыл уже, как это, когда Ромка рядом, когда наедине и близко, когда рот непроизвольно открывается и хочется трещать без умолку о том, как же сильно он теряется в нем. Антону пришлось сделать передышку, прежде чем его сердце стихнет, и только потом, немного придя в себя, поплестись в сторону медпункта, где находилась ещё одна причина его переживаний.