back time

Каникулы наступили довольно стремительно. Точнее, сегодня. Антон последние несколько дней только и делал, что контролировал свое состояние и сдерживал себя от желания закинуться парочкой успокоительных. Как оказалось позже, это действительно стало большой проблемой. Он ощущал себя последним глупцом, когда предполагал, что он справится, что его выдержки хватит, однако какие же последствия повлек за собой его отказ. В первый день, хоть и с некоторыми неровностями, но он, все же, смог побороть в себе эту тягу, закуривая чаще привычного. Никотин хоть немного помогал, отвлекал и опустошал сознание, но этого все равно было ничтожно мало. Однако, он справился. И именно сейчас стало куда опаснее. С Антона точно содрали верхний слой, ибо он стал куда острее воспринимать Ромку в принципе. Он так долго скрывался под защитой успокоительных, что, совершенно позабыв о силе своих чувств, выпал в осадок. И если уж с одной таблеткой его все равно колотило, то что же будет, когда он решится отказаться от них совсем? Выдержит ли он? Благо, теперь он может повлиять на себя психологически, а именно — приглушать свою панику, которая подкрепляла проявление приступов. После стольких попыток он сумел себе внушить, что Ромка, на самом деле, никак не трогает его сердце. Самовнушение действительно дельная вещь. Оно заставляет верить, хоть и не всегда получается это провернуть. Но волнения в жизни поубавилось точно, чего, собственно, Антон и добивался после стольких перипетий. Представь, что Ромка — просто твой одноклассник, товарищ, да хоть рюкзак, валяющийся на стуле посреди урока. Он тебя не волнует, твое сердце не бьется, ты совершенно спокоен. Вдох. Выдох. Это работает. Однако Ромки след простыл будто, потому что последние два дня перед каникулами его нигде не было видно. Последняя встреча состоялась только на СТО, а позже… После встречи с Лешей, Антон, почему-то, не мог до него дозвониться, чтобы предупредить о надвигающейся буре. Думал, что ничего, расскажет в школе, так и туда Ромка, почему-то, не заявился, что оказалось слишком странным. Ведь Ромка говорил, что пропускать школу не намерен, поэтому вряд ли он филонил. Возможно, появились непредвиденные обстоятельства: нагрузили работой, или, может быть, решил побыть с мамой побольше, ведь, судя по всему, он стал навещать её немного реже после того, как устроился. Антон не знал, но почему-то не испытывал никакого панического страха из-за откуда-то взявшейся уверенности в том, что все с Ромкой в порядке. Да и Бяша перед тем, как ответить на его вопросы, хорошенько окатил яростной тирадой и нескончаемыми: «Тоха-на, че за дела?!», на что Антон, едва увернувшись от его претензий, принёс искренние извинения, и получил весьма скудный ответ: «Да я только один раз смог дозвониться до него, сказал не волноваться, мол, просто занят». Поэтому Антон успокоился совсем. Он проснулся только к шести часам вечера: потный, изможденный, и с чертовым головокружением на пару. Он едва поднялся с кровати, чувствуя мурашки, усеивающие кожу и поморщился от отвращения. Настолько взмокшим он ещё не пробуждался, хотелось в срочном порядке принять душ и привести себя в порядок. Он даже не помнил, когда именно уснул, это произошло как-то само собой. Но, судя по тому, что он все ещё был облачен в школьную форму — вырубился сразу же, стоило вернуться из школы и лечь на кровать. Денис предупреждал, что после принятия успокоительных его начнет часто рубить и он этого, конечно же, замечать не будет. Зато о побочках после пробуждения Антон знал прекрасно: Повышенное потоотделение, головная боль, головокружение и, в конце концов, апатия. Он сносил это каждый день, поэтому успел привыкнуть к постоянно ухудшающемуся состоянию, однако это не значило, что плохо ему не было. Было. Но между приступами и постоянным головным болям он предпочел второе. Взвешенное решение, но такое же неприятное. Приходилось ждать пару часов, чтобы оклематься полностью и прийти в себя, а до тех пор перед глазами Антона летали вертолеты и проявлялись цветные вспышки. Его тошнило, но, по крайней мере, не выворачивало уже давно, это радовало. Он едва нащупал очки на тумбе и нацепил их, узнавая очертания собственной комнаты. Так… А где мама? Уж она-то должна была разбудить его на ужин. За окном уже темень, значит, Антон точно проспал около четырех часов. Пришлось спуститься вниз, игнорируя общее состояние. Уменьшение количества не дало особо никаких изменений в самочувствии, ну, если только совершенно несущественных: усваивал информацию меньше, чем через десять минут и, если честно, был этому безмерно рад, потому что желание впитать страницы сборника стихов Есенина было безграничным. Домашнее задание тоже… Он часто откладывал его, будучи не в ресурсе, чтобы напрячь мозг, а сейчас хоть понимает смысл того, что читает. — Мам? — скорее даже прохрипел он, утирая глаза. Теплая лампа резанула по глазам, стоило ему завалиться на кухню. Осмотревшись, он понял, что мамы-то нет, как и Оли с папой… — Ну и где они? — рассеянно пробормотал он. Антон чувствовал себя освежеванным. Во рту стоял неприятный привкус, хотелось прополоскать рот и отпить живительной воды, чем он и решил заняться: прошел к раковине и, наполнив кружку, осушил её залпом, а затем наткнулся на аккуратно сложенную бумажку на столе, исписанную аккуратным почерком, скорее всего, маминым: Мы уехали к тете Марине, я пыталась тебя разбудить, но ты слишком крепко спал, поэтому решили дать тебе отдохнуть. Ужин в холодильнике, подогрей и поешь, вернемся поздно. Антон вздохнул. Ну, не велика беда, к тете Марине он бы не поехал даже под дулом пистолета, слишком говорливая и ее можно было смело причислить к категории тех людей, которые могут утопить рыбу в воде. Поэтому он ни о чем не сожалел. На часах перевалило за семь, родители вернутся не скоро, а значит, можно плотно заняться домашним заданием и, наконец, насладиться абсолютным одиночеством. Что ж, тогда начнем с самого главного. С ужина. Мама приготовила невероятно вкусный жульен, и Антон насладился едой на полную. Позже, он не без огромных усилий, включил мозг и решил домашнее задание по математике, даже смог сделать конспект по истории, при этом почти ни разу не выпав в астрал. Маленькие успехи действительно радовали, поэтому Антон постарался использовать свое свободное время по максимуму ради собственной продуктивности, которая в последнее время изрядно хромала. Он, даже немного наэлектризованный, решил прибраться в своей комнате, которая находилась в таком беспорядке, что уже становилось стыдно за себя, ведь мама, по его просьбе, уже не переступала порог его комнаты в моменты уборки, хоть и едва перебарывала свое желание ворваться и устраивать свои порядки. Она, что непривычно и приятно, стала уважать его личное пространство и принимать тот факт, что он скоро станет совершеннолетним, взрослым парнем, который в состоянии сам позаботиться о себе и своем окружении. Он едва не поморщился от вида своего захламленного стола, как он вообще мог довести его до такого состояния? Но, чуть подумав, понял, что и его внутренний мир находился в таком же беспорядке и это, естественно, повлияло на все остальное. Стало отражением его. Он постарался не думать об этом, чтобы лишний раз не портить себе настроение. Все же, раз он вознамерился прибраться, то останавливаться нельзя, поэтому закатал рукава и приступил. Прибрал наконец свой бедный стол, подмел полы, поменял постельное белье на свежее, приятно пахнущее порошком, и даже протер подоконники. Нужно будет чуть позже позвонить Денису и узнать, все ли у него хорошо, а ещё, можно попробовать приготовить его любимый яблочный пирог, чтобы как-нибудь поддержать и поднять настроение… Рука с тряпкой замерла в воздухе перед тем, как провести по гладкой поверхности тумбы. Нет, если он и попытается что-то приготовить, то точно все к чертям сгорит. Вместо этого, лучше будет прикупить чего вкусного в магазинчике. Может, в пекарню зайти? Там работает очень приятная женщина, пекущая пирожки, пироги, да и торты тоже вкуснейшие. Нужно будет наведаться… С этими мыслями он опустил тряпку в таз с помутневшей водой. Она была теплой, но неприятной из-за скопившейся в ней грязи. Интересно, как там Бяша? Антон уже давно не разговаривал с ним плотно, по-нормальному, обсуждая всякие глупости. Все ли у него хорошо? Судя по настроению, вроде, даже отлично… Антон начал расторопно протирать любую попадающуюся на глаза поверхность. Полина с Катей тоже… Хорошо. Наверняка не особо о нем вспоминают, хотя уже договорился наведаться к Кате на днях, чтобы позаниматься английским. Надо будет взять с собой словарь, в прошлый раз же пообещал, значит лишним точно не будет. А Володя… В последнее время ходит таким потерянным и сникшим, что только тревожиться заставляет. Сильно ли его потрясла встреча с Денисом? Стоит ли позвонить? Антон крепко сомкнул губы. Нет, нельзя. Он ведь сказал, что сам подойдет, как только оправится. Но как скоро это время настанет? Антон устал ждать и нагнетать… Только и делал, что думал о наихудшем исходе из всех возможных. Антон сжал тряпку покрепче. Почему-то внезапно на него нахлынула такая тоска и такая всеобъемлющая, колючая печаль, точно крапива обвила тело, что захотелось скоропостижно закончить с уборкой и тут же лечь спать, но в сон не клонило совершенно. Стоило сонному сознанию пробудиться, как мысли всполошились и забегали с удивительной скоростью, расползлись по закоулкам разума и напомнили о своем существовании. О тех проблемах, которые беспокоили Антона. Тех самых сказанных в пылу словах, когда он был чудовищно непоколебим, или же излишне эмоционален. И стало горько. По-настоящему. Эту горечь можно было прочувствовать как угодно: на языке, в душе, накипью осела на сердце, грузно давила на плечи. Казалось, она все поработила, захватила полностью, доводя до той самой кондиции боли, когда хотелось убежать, но было некуда. Антон задышал: порывисто, почти со свистом. Прикрыл глаза, выпустив тряпку. И все на него обрушилось, точно осколки камней. Колючие и острые, они пронизывали его. Он начал обсессивно думать обо всем произошедшем. Как он грубо отталкивал Ромку в моменты помощи, как метал в него фразы: топорные и злые, не жалея слов в попытке отгородить себя от боли. Как Ромка, старающийся сохранить их отношения, упорно продолжал настаивать на дружбе, а Антон, вместо мягких объяснений, предпочел разругаться и к херам все разрушить. Как Ромка буквально умолял вернуться к рисованию и выглядел таким отчаявшимся, уставшим и совершенно не желающим отступать, а Антон плевал на его просьбы и действовал в угоду себе. Эгоист. Он поступал правильно, был уверен, что да, но когда чужой взгляд, преисполненный боли, короткими обрывками вставал перед взором, его одолело вязкое, зычное и тошнотворное сомнение: «а точно ли правильно я поступал?». Точно ли то, что он выбрал, не было эгоистичным желанием уколоть, заставить человека чувствовать себя так же уязвленно, как заставил его чувствовать Ромка? Стоило ли так радикально поступать? Нужно ли было прибегать к грубости, отказу от помощи подобным, жестоким образом? Теперь, когда его воспоминания стали иметь очертания, когда в голове все прояснилось и очистилось, все стало ощущаться куда острее. Это было душераздирающе. Все Ромкой брошенные взгляды, все слова, все действия — все смешалось в одну большую кучу. Печаль, дрогнувший голос, покрасневшие от злобы и обиды глаза, проявление заботы даже косвенно, даже не контактируя напрямую, когда Бяша подходил узнавать как дела в иной, не похожей на него манере… Это все было инициативой Ромки, потому что он сам не мог подступиться, потому что Антон его не подпускал близко. И Ромка решил действовать через посредников… Те сладости, появляющиеся на парте, которые оставляла Полина, Катя, которая поинтересовалась по поводу того, рисует ли он… Это Ромка пустил корни и его беспокойство перешло на остальных импульсами. И каждый, так или иначе, действовал так, как поступил бы он. И не нужны были никакие просьбы. Ромка так долго и так яростно забивал их головы мыслями об Антоне, что его собственные вопросы и переживания передались и вцепились в них, как навязчивые блошки. Поэтому Полина заботилась раза в два больше привычного. Поэтому Катя интересовалась тем, чем не стала бы ранее. Поэтому Бяша наблюдал за ним издалека. Все благодаря Ромке. Внезапно Антона качнуло, задрожали губы, к горлу подступил ком, и если бы он имел возможность окунуть руку в собственную плоть — точно бы выудил сгусток негатива. Блять. Это было просто невыносимо, из него точно пласт души вырвали. Ему казалось, что он не сможет справиться с таким шквалом, ему нужна была помощь, нужен был разговор… Он понесся вниз, едва ли не спотыкаясь на ступеньках и пулей подлетел к мирно стоящему в коридоре телефону. Набрал нужный номер и попытался дозвониться, однако в трубке звенели только оглушительные гудки, и Антон, вцепившись в неё, как в спасательный круг, надеялся на голос, который зазвучит на той стороне. Однако гудки оборвались и Антона заколотило. Володя не ответил. Ну конечно же он не захочет отвечать! И зачем только позвонил? Только побеспокоил своими звонками. Но ему так сильно был необходим собеседник. Ему так нужно было выговориться, но не абы кому, а именно Володе, по которому соскучился за такое длительное время молчания. Антон положил трубку и прикрыл лицо руками. Он попытался задышать мерно, полной грудью, и выдыхать протяжно. Денис предупреждал, что такие моменты будут неизбежны и Антону придется с ними справляться самому, без посторонней помощи. То есть, даже если плохо, количество таблеток не должно увеличиваться. Потому что Антон забыл каково это — быть по-здоровому эмоциональным. Все ощущалось слишком, чересчур. Он отвык от такого. Денис говорил, что музыка успокаивает, и что горячий чай тоже поможет немного расслабиться… Держа эту мысль в голове, Антон поплел в сторону кухни, включил конфорку и поставил чайник, а затем, продолжая растирать собственные плечи, чтобы согреться, двинулся к магнитофону и нажал на кнопочку «play». Радио работало довольно плохо, фонило и воспроизводило одни шипения: частые, перекрывающие голос, кажется, ведущего. Поморщившись, Антон начал активно переключать, надеясь попасть на какую-нибудь приятную, успокаивающую музыку. Потрогал антенны, настраивал, как мог, пытаясь поймать ту самую правильную волну. И вздохнул облегченно, когда из радио полились песни: какие-то зарубежные, Антон не пытался вникнуть в них. К тому моменту чайник как раз вскипел и засвистел. И Антон, подрагивая от холода, прошел к нему и наполнил первую попавшуюся кружку дымящимся чаем. Он уселся поудобнее за столом и, отпив немного из кружки, прикрыл веки, вслушиваясь в песни на фоне. Ему срочно нужно было успокоиться, прийти в себя, позволить себе расслабиться и опустошить голову, но она была битком заполнена мыслями обо всем произошедшем за последние недели. Сколько всего он Ромке наговорил в пылу, сколько злого и неосторожного выпустил наружу. Рука дрогнула, когда он попытался вновь поднять кружку и отпить из неё. Блять. Как же, сука, тяжело. Антон так сильно скучает по Ромке, по его мягкому тону, его ободрительным фразам и заботливым похлопываниям по плечу. И особенно по тому, как Ромка трепал его по макушке, ероша волосы… Глаза отчего-то взмокли. Антон рвано выдохнул, стиснул зубы, попытался проморгаться. А затем из радио полились строчки, которые ухудшили его состояние в тысячи раз: «Веселые ребята — в последний раз» Всё напоминает о тебе А ты нигде Остался мир, который вместе видел нас В последний раз… Антон горько усмехнулся. Он чувствовал себя сумасшедшим в пустом доме, полностью одержимым одним человеком, столь нуждающимся в нем и таким жалким… Воспоминания диафильмами вспыхнули в памяти, и его так повело… День, когда они наконец пришли к миру… «— Это че? — Мизинец. — Ну я понял, что не хуй.» Антон прыснул со смеху. Господи, это было действительно самое убогое, нелепое и смешное перемирие в его жизни. До сих пор Ромкин недовольный тон рикошетит в сознании, его скривившееся в нежелании лицо и неустанные комментарии. Это было ужасно. Ужасно смешно. Антона никогда не обуревало столько чувств за раз: начиная от желания заплакать и заканчивая смешком, рвущимся наружу. Он улыбался, но слёзы все равно шли, а внутреннее равновесие давно уже потерпело крушение. День, когда согласовывали ярмарку и Ромка подарил ему булочку с брусникой, а на вопрос: «почему?», ответил неохотно: «— Мне показалось, что ты чувствуешь себя неважно, — он вздохнул, — последние десять минут ты просто молча сидел, словно в рот воды набрал… — его речь звучала как-то неловко, — да и выглядишь ты хуево, поэтому… — он поднял на Антона уверенный и пронзительный взгляд, словно заглядывая в самую душу, — Съешь её, не ссы, не отравишься, — и добавил с усмешкой, протягивая слова, — наверное.» Антон бы сейчас все отдал, лишь бы вернуться в тот день, повторно получить от дорогого человека угощение — лучшую в мире булочку с брусникой. Комната с балконом и окном Светла сейчас Чиста как день, который вместе видел нас В последний раз… День ярмарки, фейерверки, откровения… «— Ну и кого же я тебе напомнил? Руки изрядно потели, голос становился сиплым и сдавленным, шорох одежды казался оглушительно громким. Казалось, что Антон сойдёт с ума, если Рома не ответит сейчас же. Рома молчал несколько секунд, а затем, приоткрыв губы, произнёс едва слышное: — Меня. А Антона тряхнуло так, будто по нему пропустили разряд тока. Глаза расширились, сердце забилось в бешеном темпе, а иссохшие от волнения губы сомкнулись с силой, посылая предупреждение с кричащим «молчи!». — Я хотел узнать, — Ромкин голос немного окреп, становясь увереннее, — кто научил тебя этому? Антон прикрыл веки, чувствуя себя прижатым к стенке, или забитым в угол, подобно безвольному животному. Мысли в сознании забились в истерике словно всполошенные пчелы. Во рту стало сухо, а руки мелко задрожали. Антон сжал их в кулаки, сделал глубокий вдох. Все вдруг потеряло смысл. А в голове раздавалось эхом только короткое и сакральное, выделяющееся из тысячи других мыслей, рвущееся со всеми усилиями наружу: Ты.» Санки, нелепая ссора, примирение, варежки и печенье… «— Так я типа из вежливости, — всплеснул руками Ромка, — и ты должен был отказаться тоже из вежливости! — Вежливость меня не прокормит, — нашелся с ответом Антон, скрестив руки на груди, — гони печенюхи. Ромка, хмыкнув, и закатив глаза, двинулся к Антону и лишь одним резким, грубым движением руки пихнул ему куда-то в грудь пакетик с печеньем, который тот с негромким «ох» словил растерянно, едва не уронив его на землю. И Ромка, приблизившись, проговорил сконфуженно, выдыхая Антону на ухо перед тем, как пойти вперед: — С сестрой только поделись.» Время пройдёт, и ты забудешь всё, что было С тобой у нас С тобой у нас… Антон уже не замечал, как плачет несдержанно, открыто и совершенно не стесняясь своих эмоций. Тех самых, которые подавлял неделями. Посиделки у бабы Вали, игры в карты, данное Ромке обещание не врать, номер телефона, первый звонок… «— Рома, я позвоню! — крикнул вслед Антон, почти срывая голос. Так громко, насколько он мог, чтобы Ромка, который был уже достаточно далеко, услышал его фразу. Четко, каждую буковку, — Как приеду — так сразу позвоню, обязательно! — он перевел дыхание, — Ты только возьми, слышишь?! Ромка развернулся вполоборота, и его лицо засветилось под светом теплой лампы. Его губы изогнулись в улыбке, затем последовал смех, и крик. Такой же громкий, отчего воздух содрогнулся: — Буду ждать! Сердце Антона приятно защемило.» Антон прикрыл лицо руками, плечи подрагивали, слёзы никак не останавливались. Горло точно сдавили пальцами, Антон всхлипывал и продолжал вспоминать. В гостях у Ромки, душевный разговор на кухне, ночевка… «— Теперь ты осознаешь свою значимость? Ромка посмотрел на него немного растерянно. — Ну, типо того… — Ромка неловко почесал затылок. — Возможно, попробую сходить на соревнования в следующий раз. И ты, это… — он добавил робко. — Рисуй. Не бросай это дело. Я много картин на самом-то деле повидал, но меня мало что впечатлило, — каждое Ромкино слово влияло на Антона в положительном ключе и заполняло пустоту внутри. — Но картина с Олькой мне очень понравилась. Чем больше Ромка его нахваливал, тем более неловким Антон себя ощущал. — Я рад, что ты принял правильное решение, — назидательно ответил Антон, хмыкнув, — а рисование я больше не брошу. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на всякие гадости, — он поднял на Ромку блестящие под светом солнца глаза. — И если ты любишь что-то — не теряй.» Антон ощутил себя таким слабовольным, таким… Безответственным, не умеющим сдерживать собственное слово. Он ведь так упорно выдвигал свое, так старательно внедрял Ромке свой оптимизм и даже являлся ему примером… А он просто погас. Просто, нахуй, погас. Нет, я не жду тебя, но знай, что я любила В последний раз В последний раз… Тетя Женя, которой стало плохо, разволновавшийся Ромка, крепкие объятия… «Ромка произнёс охрипшим от волнения голосом: — Все хорошо, она сейчас уснула… Антон уже после начавшегося предложения перестал слышать, словно в одночасье оказался под толщей воды. Глухо. Облегчение и нахлынувшие чувства были такими сильными, что он не смог сдержать свой порыв. То, что он ещё так давно хотел сделать. Не успел Ромка договорить начатое, как Антон, не сумев совладать со своими исполинскими, теплыми эмоциями, похожими больше на горячие искры бенгальских огней, оказался рядом с ним стремительно быстро и, протянув руки, не успел осознать, как заключил Ромку в очень и очень крепкие, теплые, ободрительные объятия. Сердце стучало набатом, в висках пульсировало просто нещадно, и тело напротив немного напряглось от неожиданности. Антон выдохнул с облегчением, прикрыв глаза. — Я так рад… — прошептал он едва слышно, сжав Ромку посильнее, — так рад, что все хорошо. Ромка немного растерялся, но всего на долю секунды, а затем обнял его в ответ несмело, точно нуждаясь сейчас в его поддержке. Антон почувствовал касание его холодных рук через слой тонкой рубашки, а затем тело охватил мандраж. Только сейчас он осознал, насколько замерз. Ромка заговорил уже увереннее: — Спасибо тебе…» Безоговорочное доверие, сближение, укрепившаяся дружба… «— Ну, если ты так говоришь, то я тебе поверю, — снежный наст под ногами хрустел, Ромка прошел вперед, в то время как Антон чуть ускорился, чтобы поравняться рядом с ним и спросить: — А мои слова что, имеют особое значение? — даже немного удивленно спросил он. Ведь Антон даже не предполагал, что для Ромки его слова окажутся авторитетными. Тот чуть задумался, прикусив губу, а затем продолжил очень нерасторопно, стараясь подобрать слова: — Ну, как бы тебе, бля, объяснить… — он выдохнул. — Да, имеют, — они снова замерли посреди рощи, глядя друг другу в глаза. — Я не забуду о том, что ты сказал мне вчера, — Ромкина улыбка упорно не сползала с лица на протяжении всего монолога. — Правда. Ты, конечно, много дельного говоришь, но твои слова на кухне я воспринял серьезнее. Типа… — он все время глядел то куда-то за Антоном: то на возвышающиеся кроны деревьев, то на невысокие дома, встречающиеся на пути. — Я начал смотреть на многое под другим углом. После школы с тренером переговорил… В следующий раз пойду на соревы, — Антон ощутил непомерную гордость. — И теперь, когда я начинаю себя загонять во всякую парашу и думаю, что я ниче из себя не представляю, я просто вспоминаю то, что ты сказал тогда, и прям так, вот, знаешь, — его голос становился все более громким и твердым, — легко становится… Я этого не забуду.» Дни пройдут, не знаю, сколько зим И сколько лет Быть может, я смогу быть счастлива с другим А может, нет… Антон не мог больше это сносить. Эти воспоминания… Они не прекращаются, они утапливают его. Он уже чувствовал, как задыхается, либо плакал так сильно, так… Навзрыд, что попросту не получалось выровнять дыхание. Он не понимал, что с ним не так. Антон так давно не ощущал себя таким разгромленным и уязвимым, что хотелось, как маленький мальчик, обнять маму и позволить себя подбодрить хоть немного. Но мамы дома не было, как и Оли с папой. И действовать он стал уже автоматично, полностью отключив здравомыслие и отдавшись бьющемуся сердцу в ребрах. Тому самому, от которого воротило и ненавистно было. Тому самому, от которого приходилось спасаться бегством, да обсессивными мыслями о хорошем, хотя хорошего не было и в помине. Он так долго обманывался, так долго питался этими таблетками, что ослеп. Антон знал, что не сможет отказаться от них полностью, но хотя бы… Хотя бы привыкнет к небольшому количеству? Он сам не заметил, как снова оказался напротив телефонной трубки, с гулко бьющимся сердцем и блестящими от слез глазами. Он шмыгал носом, дрожал и пребывал в холодном поту, однако впервые не возненавидел себя за проявление слабости. Все, что он делал, казалось правильным и единственно верным. Антон прижал трубку к уху, набрал нужные цифры, укоренившиеся в памяти, и затаил дыхание. — Алло? — сердце набатом забилось, посыпалась вся решимость, затряслись конечности, заледенели, а мокрое от слез лицо запылало в момент. Он так давно не слышал этого голоса через трубку, так долго не контактировал напрямую и не мог… Просто не мог заставить себя подойти. — Алло? — повторилось недоуменное, хриплое, и Антон, сомкнув веки до россыпи звезд, просипел практически: — Это я, Антон… — собственный голос, казалось, трескался, как иссохший осенний листик, дрожащий на ветру: невероятно слабый и совершенно стихший. Антона всего потряхивало от чувств, накативших в момент, стоило услышать короткое «алло» от Ромки. А когда диалог продолжился, когда Ромка не стал посылать его за внезапный звонок после всего пережитого, высказанного и сделанного, Антона точно вплавило в стену, к которой прижался лопатками в надежде хотя бы немного притушить поднявшуюся температуру в теле. Точно перевалило за тридцать восемь, иначе его состояние описать было нельзя. — А, ты… — в голосе Ромки зазвучало усталое удивление — это когда человек звучит изможденно, но в то же время в ослабевшем голосе проскальзывает изумление, как если Ромка был даже обрадован его звонку, — Чего такое? От осознания происходящего внутри внезапно взвились искры, загромыхал гром и в мозгу переклинило что-то, отвечающее за здравый смысл, рассудок помутился. Стало до того горячо, что Антон спешно прижал дрожащую похолодевшую ладонь к щеке. Он не знал, что ответить. И не понимал, зачем позвонил. Ради чего? Почему он позволил своим желаниям взять бразды правления над собственной установкой, которой он так долго и плотно придерживался? Но в одном он был уверен точно: он не сбросит трубку, растянет разговор на подольше, разматывая какую-то нелепицу, не имеющую никакого смысла на две, а то и три минуты, лишь бы услышать, лишь бы урвать побольше Ромкиных гласных и согласных, знакомую хрипотцу, выходящую будто из самого его нутра. Хочется глотать фразы без остатка и требовательно, нагло… Просить еще. — Я просто вещи вернуть хотел… — это единственное, пришедшее в голову и логичное оправдание своей беспечности из всех имеющихся. Антона трясет, лицо Ромки диафильмами в сознании делает виражи. Ох, как же давно они не созванивались. Антон стал настолько чувствительным, так остро начал реагировать на него, что мог чуть ли не осязать прикосновение щеки к щеке, находящейся на той стороне телефонной трубки, и это сводило с ума, — Которые ты одалживал, — те самые вещи, оставшиеся у Антона с посиделок, которые не хватало смелости и мужества, чтобы отдать. Антон закусил губу, — все никак… И когда Ромка ответил мягким, теплым голосом, от которого Антон напрочь отвык, стало совсем плохо и хорошо единовременно: — В школе, наверное, проблематично отдать. — выходит с капелькой лукавства, и Антон успевает заслышать улыбку в его голосе. И дуреет. Дуреет так, что себя теряет. Стыдно, что выставляет себя таким дураком, но на этот раз эта мысль рассеивается так же быстро, как успевает обрести какую-либо значимость. Хочется ещё. Отхватить ещё. — Я соврал, — признается Антон шепотом, сипло, — я звонил не поэтому. В трубке раздается громкое молчание, и Антон напрягается всем телом, надеясь на то, что Ромку не разочаровала очередная, хоть и невинная ложь. — Тогда… — Ромка сглатывает, и Антон повторяет то же действие за ним неосознанно, — В чем дело? Антон сегодня будет откровенен, как никогда. Им движут собственные эмоции и чертов эгоизм, который взращивал в себе так долго и умышленно. Эгоизм пагубно влиял на благоразумие, отравлял мозг и переполнял Антона до самой крышечки. Нет. Даже не так. Эгоизмом стал сам… Антон. — Захотелось, — скудный ответ, но самый честный из всех, вылетает из него резко и он замолкает, постукивая костяшками пальцев по поверхности столика: нервно и автоматично, иначе взовьются шаровые молнии по новой и лампочки полопаются не только по периметру улицы, но и в домах его захламленного разума. Ромка отвечает не сразу, однако теперь его голос звучит чужим, немного холодным и отстраненным… Нет, даже, немного, недовольным: — Но возобновлять дружбу не собираешься, так? Антон с силой стискивает трубку в ладони, беззвучно вдыхает и выдыхает, стремясь сохранить то шаткое равновесие, которое осталось. И отвечает, не увиливая ни разу: — Да. Ромка пропускает рваный выдох, прежде чем перейти на другой тон общения: — Тогда почему ты так поступаешь? Этот вопрос зазвучал так… По-непривычному печально и обиженно, словно Ромке было неприятно получать положительный ответ. Неужели он правда надеялся на лучшее? Прости, я просто эгоист, поступающий по воле собственных желаний, мне так тебя не хватает, что я счел нужным побеспокоить тебя вместо того, чтобы тонуть в этой проблеме одному. Антон утер мокрые щеки рукавом кофты. Снова воспоминание, так вовремя всплывшее, подавляемое всё это время. Дома у Володи, обмен номерами телефонов. «— Коллекционер хренов, — прыснул Ромка, — им-то че, звонить можно, есть о чем поговорить, а мне нафига звонить… Антон весь напрягся и, казалось, десять раз отрепетировал следующие слова в своей голове перед тем, как произнести достаточно невозмутимое и уверенное: — Всего лишь хочу знать номер своего друга, — он вглядывался в глаза Ромки неотрывно, — мне неважно, что обсуждать, можешь иногда и в трубку помолчать, если не будет тем для разговоров. Ромкин взгляд стал изучающим, мягким, и даже в какой-то степени… Теплым? Антон даже прочувствовал это тепло и мягкость, будто окунулся в бассейн, наполненный плюшевыми игрушками. Наверное в тот момент он все же не сумел скрыть своих эмоций, так как глуповатая нервная улыбка начала потихоньку наползать на лицо, а щеки заливаться краской. Только сейчас он осознал, насколько неловко было произносить подобные вещи. Помолчать в трубку? Ну ты конечно дал жару, Антон. А Ромка, почему-то, искренне улыбался. Улыбался так, словно Антон являлся его смышленым младшим братом. Так по-родному и так трепетно, что у Антона на секунду замерзло сердце, а затем и бросилось в пляс.» И Антон проговорил шепотом, ни капли не стесняясь собственных слов: — Чтобы помолчать в трубку. И Ромка действительно замолчал. Так надолго, что Антону, по ощущениям, показалось, будто прошли все пять, нет, десять минут. Исступленная радость смешалась с хмельным, помутившимся рассудком. Антон словно влил в себя целую бутылку самого горького и крепкого, но находился в таком наэлектризованном состоянии, что готов был расколоться скорлупой и попадать на землю кусочками. Ему было до смерти интересно, какие слова последуют дальше, что вынесет из разговора? Что Ромка скажет? Не потревожил ли Антон его, когда решился позвонить? Ну конечно, потревожил. Это было слышно по голосу, по тону их общения, по шороху на фоне, точно Ромка нервно перебирал провод телефонной трубки и тихо, совсем неслышно, дышал, боясь упустить новые фразы, выходящие из уст Антона. Вспомнилось, как Антон нагрубил ему, снова. Губы дрогнули, отслоилась защитная корка и Антон стал куда чувствительнее, чем есть сейчас. Ему столько всего хотелось обсудить, о многом рассказать, но согласится ли Ромка выслушивать его неустанный треп? А не плевать ли? Почему бы просто не сказать? Честно. «Мне не нужна твоя помощь» — набатом зазвучало в сознании. Ни разу не близко к правде. Антон втянул воздух ртом, подолгу не выдыхая до головокружения, а затем, чувствуя, как глаза по новой наполняются влагой, прошелестел самое правдивое, самое искреннее и жалобное: — Рома, ты мне нужен, — голос дрогнул, Антон не пытался выровнять его. Ромка пропустил рваный выдох, и сердце забилось чаще от мысли, что Антон, всё-таки, сказал всё как есть. Хотелось оголить, показать все те эмоции, которые переполняли его, — ты правда мне… — он прочистил горло, — Очень, очень нужен. Голос Ромки: тихий и осторожный, подействовал на Антона как успокоительное, и его повело: — Тох… Антон перевел дыхание, стараясь привести себя в чувство. Он понимал, что любые предложения, любая попытка сформулировать хоть что-то, закончится неудачно. И, хуже того — его ломкий, жалкий, дрожащий голос, который, скорее всего, не получится держать невозмутимым. И это значило, что Ромка будет слышать все… Вообще все. Все, что Антон так долго прятал. — Ром… — прошептал он сипло, нервно утирая мокрые глаза влажным от слез рукавом. Он шмыгнул носом, выдохнул шумно. Ему так… Так необходим был Ромка. Больше, чем успокоительное. Нет… Ромка куда более действенное средство, которое Антон согласен был принимать в больших количествах каждый день. По ту сторону ничего не было слышно, и это значило, что Ромка был сосредоточен на нем, как никогда раньше, — Я не буду ничего от тебя ждать, но у меня есть просьба… — Какая? — спросил Ромка так стремительно, точно понял, от чего голос Антона дрожит, и заметно напрягся. Неужели заволновался? — Что-то случилось? Ты только не молчи, скажи, я помогу… — Пожалуйста, — голос сорвался на фальцет и слёзы стали с избытком выходить наружу. Жжение в груди ощущалось таким сильным, таким… Неукротимым и невыносимым, что Антону просто хотелось залезть под собственную кожу и вытащить образовавшийся раскаленный уголек, — я не хотел навязываться, — он кашлянул. Ему было так мерзко от собственного звучания, от забившегося носа, отчего он гнусавил и приходилось шумно дышать ртом, — но я навязываюсь по сей день, хотя сам… — произнёс он громче, — Сам, как дурак, говорю тебе не приближаться, но я так… — Ты не навязываешься, — поспешил ответить Ромка. Он звучал так встревоженно, что Антону было стыдно от чувства удовлетворения оказаться причиной этой самой тревоги, — скажи мне, просто, что нужно сделать? И Антон, переведя дыхание, произнёс настолько ровно, насколько он мог себе позволить сейчас: — Ром, помнишь, как я тогда объехал дерево и ты мне задолжал желание? — Помню, — Антон был уверен в том, что Ромка сам себе кивнул на той стороне, — но разве ты тогда не пожелал получить номер моего домашнего? Антон мотнул головой. И плевать было на то, что Ромка этого не видел. Он поступал автоматично, эмоционально и импульсивно. Но он хотел так поступать. — Нет, это была просто просьба, — проговорил он, всхлипнув. Горло будто сдавили, было тяжело говорить от понимания, что его может пробить на слёзы по новой, — желанием я ещё не воспользовался, поэтому… — он втянул воздух ртом и удержал в себе, подолгу не выдыхая, отчего образовалась длинная пауза, которая напрягла и Ромку тоже. А затем добавил со всей вложенной в эти слова любовью, всей эгоистичностью, всей, чертовой, нехарактерной ему откровенностью. Чистое и дрожащее: — Я хочу увидеть тебя. Прямо сейчас. И если моя просьба покажется тебе безумной, ненормальной, если я неприятен тебе… — зазвучали шорохи, Антон сомкнул веки, — То не нужно себя заставлять. Антон испугался собственных слов, собственной искренности и наглости. Он точно лишился рассудка и подготовился к надлежащему ответу, к отказу, к тому, что Ромка все сведет к шутке и поменяет тему, но все пошло вопреки его догадкам… И выбило воздух из легких коротким: — Где встретимся? Антона потряхивало. — Родителей нет дома, но… — Тогда я сам приду. — отрезал Ромка, и Антон ощутил крошечную тошноту от избытка эмоций за долю секунды: — А как же… — Меня сосед Вася подвезет, — вздохнул Ромка, судя по шорохам, уже собираясь, — подождёт и домой поеду. Антон не мог в это поверить. Ромка действительно согласился встретиться с ним. Сейчас. В восемь часов вечера. И готов был приехать сам. Если это сон, то Антон не хочет пробуждаться. Пускай этот момент затянется на подольше. Его все ещё укачивало, сознание перекрывало исступленное счастье. Просто легло толстым слоем снежного настила: снаружи заправлял мороз, а под ним только жарче становилось. — Тогда, можно я… — попытался Антон внятнее, шмыгая носом, — Можно я в последний раз побуду наглым? Последнее, что сказал Ромка перед тем, как отключиться, было совершенно спокойное и уверенное: — Можно. И когда зазвучали короткие гудки, Антон понял, насколько сильно сейчас горит его лицо, которое точно, как раскаленная плита, испарит такими темпами влагу на щеках. Это было слишком… Безумно. Что же делать? Он только сейчас понял в полной мере, что натворил! Ромка что, действительно приедет? И если приедет, то что стоит ему сказать? Как повести себя? Антон вплел пальцы в волосы и сжал их до мушек перед глазами. Какой ужас! И Антон… Он же зареванный! И Ромка определенно слышал, как он ревет! Все, что он делал последние десять минут — бегал по дому в надежде заглушить чувства. Успел сложить вещи Ромки в пакет, чтобы точно отдать. Его кидало из стороны в сторону, в горле образовалось щекочущее чувство вперемешку с тревогой. Оголтелый пульс в гробовой тишине казался таким оглушительным, что стало совершенно не по себе. Вдруг Ромка услышит? Что тогда? Блять, о чем он думает вообще в такой момент? Ромка и так в курсе, что он испытывает, так какого хрена задается такими нелепыми вопросами? Только топит себя, пока волосы свои взлохмачивает пуще в попытке выпустить куда-то столько энергии, столько тока, скопившегося в нем, волнами струящегося в теле. Он даже успел прибраться на кухне, поправить у порога залежавшийся коврик, вытереть пыль с подоконников, хоть и непонятно было, нахера, и даже помыть кружку после допитого чая. Он понимал, что если не будет плотно контролировать свое состояние, то его вновь пробьет на слёзы, а это последнее, чего он желал за сегодняшний вечер. Он даже не успел умыться, точнее, забыл. Как же так? Антон думал почти истерично, ибо не знал, как поступить дальше после собственных беспечных просьб. Его всего трясло, лихорадило будто от осознания, что Ромка прямо сейчас появится перед ним. Прямо на пороге. Один. Вечером. Антон постарался задышать мерно, поправил очки на переносице, похлопал себя по щекам до покраснения, до обжигающей боли, лишь бы протрезвел. А та самая песня почему-то заиграла повторно, саданула по сердцу и содрала с него последний защитный слой. Всё напоминает о тебе А ты нигде Остался мир, который вместе видел нас В последний раз… Антона штормило. Ему вдруг стало страшно, захотелось в срочном порядке все отменить! Сказать, мол, не приходи. Но уже было поздно. Ромка, скорее всего, уже почти подъехал… Комната с балконом и окном Светла сейчас Чиста как день, который вместе видел нас В последний раз… И стоило только подумать о нем, как зазвучал грохот мотора подъезжающего автомобиля и яркий свет фар залил всю кухню. И тогда… Тогда Антон начал паниковать. Оцепенел в один момент, глядя в окно и наблюдая с затаенным дыханием за распахивающейся дверцей, за силуэтом, выплывающим из машины, прислушивался к голосам и узнавал тот самый: хриплый от курения и звучавший куда бодрее, чем несколькими днями ранее в школьном коридоре. Время пройдёт, и ты забудешь всё, что было С тобой у нас С тобой у нас… — А ты надолго вообще? — зазвучал голос, судя по всему, Васи, — Ты скажи только, сколько времени займёт, может я успею свои дела разрулить и пригоню обратно… — Да… — Ромка махнул рукой, и Антона по новой сразил тремор от этого жеста. Казалось бы, незначительного, — Я на несколько минут только, поговорю и приду. — он запнулся, а затем добавил несколько неуверенно, — С другом. — Ну, раз уж с другом, — хмыкнул Васька, — но ты, если планы вдруг поменяются — предупреди, чтоб я тут не отсиживался попусту, ферштейн? Антона откинуло в прошлое. Тогда, в больнице… «— Ага, — Антон мягко улыбнулся, и, нервно перебирая пальцы, протянул очень неловко, — ладно, тебе, наверное, пора уже. — Да, пора. — Ромка сузил глаза, словно заметив за поведением Антона нечто непривычное, другое, отчего Антон тотчас взял себя в руки, боясь навести Ромку на какие-либо подозрения. Ромка произнёс несколько сконфужено, — ты это, нормально лечись, не строй из себя героя, а то тебя опять разнесет, ферштейн? Их взгляды встретились на секунду, и Антон затаил дыхание. Он почувствовал, как кровь в венах внезапно становится очень горячей, а дикий звон в ушах, до сих пор мучавший его, будто опутывая колючей проволокой, наконец прекратил свои пытки. Стало спокойно. Вечерело, снег за окном уже перестал кружиться, звуки стихли, и только люминесцентная лампочка освещала маленькую палату, изредка мигая, явно готовясь уйти в отставку с минуты на минуту. Антон улыбнулся, чувствуя какой-то резкий прилив бодрости, сил, словно все тело наполняется чем-то пружинистым, иначе как объяснить его резко проснувшееся желание скакать по комнате и без конца голосить, напевая песни? Он сжал руки в кулаки, стараясь успокоить дребезжащее сердце, и ответил впервые: — Ферштейн.» — Ферштейн, — фыркнул Ромка, и кожу Антона усеяло мурашками. Он так давно не слышал это слово из Ромкиных уст, что с его плеч как будто бы упал метафизический камень. Нет, он раздробился в крошку. — я тогда пошел… И Антон завидел, как Ромка решительно шествует в сторону его дома, распахивая калитку и заваливаясь во двор. Он выглядел немного взвинченным и, даже, самую малость, робким? Его лицо в вечернем сумраке было тяжело распознать, особенно, когда ему в спину ярким огнём светили фары, очерчивая лишь его силуэт, окрасившийся в черный. А затем они потухли и Вася, видимо, решил, всё-таки, отъехать на несколько минут, либо припарковаться поудобнее. Дни пройдут, не знаю, сколько зим И сколько лет Быть может, я смогу быть счастлива с другим А может, нет… Антон не знал, что творит. Рассудок помутился, терпение кончилось и все, чего ему хотелось сделать — это поскорее встретиться с Ромкой лицом к лицу. Поэтому больше не колебался. Наспех обул тапки и… Вылетел на улицу стремглав. А затем замер на секунду, завидя удивленное лицо Ромки, полыхающее костром переживаний, растерянности и… Неверия. Как будто сам не до конца свыкся с мыслью увидеть Антона здесь и сейчас. Он приоткрыл было губы, чтобы рассечь тишину, но Антон больше не мог терпеть: влетел в него и обвил руками так крепко, насколько мог, устраивая подбородок на чужом плече поудобнее. Так, чтобы ближе, так, как если бы решил вплавиться полностью и утонуть в нем. Он слышал уроненный Ромкой пораженный выдох, почувствовал, как его качнуло назад, и как он, ни разу не колеблясь, сгребает его в ответ так крепко, так отчаянно и испуганно, что Антон был не прочь раствориться прямо сейчас. Ромкины волосы щекотали нос, дрогнувшие ресницы точно обожгли щеку, и Антона так… Так пьянило происходящее. Он весь обмяк, перестал держать равновесие, так и повис на Ромке, который точно ощутил подозрительную тяжесть чужого тела, грозившего рухнуть на землю: сырую, с прелыми листьями и камушками. И Антон прикрыл глаза, утопая в Ромке. В Ромке, пахнущим стиральным порошком, табаком и приятной апрельской прохладой. Его объятия несли уют. Его объятия теплее дома холодной зимой, когда пытаешься отогреться у горячей батареи. Ромка не выпускал его, и хватку не ослаблял, только продолжал стоять вместе с ним в желтом пятне фонаря, точно не зная, что случилось, но уже стремился впитать и взять все невзгоды Антона на себя. И Антон так соскучился по этому. Носом уткнулся в шею, позволяя Ромке вздрогнуть от холодного касания, позволяя себе наглеть, напоминать, что именно испытывает по отношению к нему. Показывать, насколько сильно зависим от него, его запаха, его голоса… Его хриплого смеха, сердцебиения и дыхания. Дыхания, которое сглотнул бы взахлеб, упился бы, стоит Ромке только сказать, только дать разрешение… — Антон… — прошептал Ромка. Слышно едва, растерянно и пораженно. — Что случилось? Расскажи мне. — взволнованный такой… Такой осторожный и аккуратный. Даже терпеливый… Антон мягко отстранился, заглядывая в зелень глаз и, он не знал, что с ним творится, однако язык развязался и честность вылетела наружу куда быстрее: — Ты случился, — сипло прошептал он, наблюдая за тем, как Ромкино лицо вытягивается в ещё большем удивлении, — я хотел тебя увидеть, — виновато улыбнулся Антон, — поэтому позвал, прости. Похоже, подобное заявление обескуражило Ромку самую малость. Он отуплено пытался переварить фразы по мере их поступления, но Антон оказался беспощадным, настолько откровенным и честным, что Ромку это, малость, подкосило. Он медленно, как если хотел отгородиться, отстранился и отступил на шаг, в то время как Антон, которому внезапно стало неуютно оказаться за пределами Ромкиных объятий, решительно ступил вперед, не разрывая зрительного контакта. Его взгляд был хмельной, лишенный всякой осмысленности, а действия больше не поддавались контролю. Антону всего-то соприкоснуться с Ромкой хотелось, чтобы поплотнее, в тепле и в безопасности. Чтобы восполнить норму недостающей близости, так долго заставляющей биться в раздрае и не стихающих голосов, вторивших одно лишь: «скучаю». Антон изнемогал от нетерпения. Ему было все равно, какие за собой последствия повлекут его действия. Ему необходимо было вдохнуть побольше, усилить телесный контакт, рассмотреть Ромку поближе, пропасть в нем… Это совершенно выбило Ромку из колеи и он вскинул руку, пытаясь найти слетевшие тормоза, от которых Антон самолично избавился: — Подожди… — Антон вновь шагнул к нему, влекомый одним желанием, и Ромка чуть повысил голос, запаниковав так явно, что почему-то впервые за все время захотелось рассмеяться от такой реакции, а не зарыться с головой в землю от тупой боли. Антона будто приковали к нему, и незримой цепью тянули, — Да погоди ты, — Ромка легонько надавил на его грудь, и сознание Антона чуть прояснилось. Ромкины глаза мерцали под желтым светом лампы, он выглядел встревоженным, серьезным, — я, бля, нихера не понимаю. — выдохнул он шумно. Не понимает. Все он понимает. И Антон, почему-то, рад, что может влиять на него так. Что Ромка остается неравнодушен, хоть и не в положительном ключе, не в том самом, желанном, доводящем до исступленного ликования, но презрения в его глазах Антон не находил. И этого хватало, чтобы Антон продолжал быть напористым. — Сам же хотел честности, — усмехнулся Антон, приближаясь, тем самым действуя на нервы, — вот и получай — честнее некуда. — Стой, блять, где стоишь! — Ромка споткнулся о камень, попавшийся под ноги и его качнуло назад, отчего чувства Антона обострились и он, на топливе эмоций, ухватился за чужую руку: шершавую, мозолистую и горячую, аж импульсы жара прошлись по телу. А Ромка только взвился ещё больше, — Да че ты делаешь! — его пугала внезапная активность Антона, его откровенность и неприкрытые прикосновения, которые шли по совместительству с изголодавшимся взглядом, — Я ж поговорить пришел, че ты меня за долбоеба тут держишь? — ох, он, все-таки, разошелся немного. Антон хрипло рассмеялся от звучания тона, которым Ромка произнёс эту реплику. Ему так этого не хватало… Этих нелепых споров, склок с пустого места, или, хотя бы, напускной злобы, которую Ромка не мог сыграть достаточно натурально. Антон тупился, прикрывал лицо руками и наполнял ладони фырканьем и неустанным, тихим смехом. Внезапно стало хорошо, а затем так же стремительно — тяжело. Что с ним происходит? Что же не так? Почему он чувствует себя настолько противоречиво? Он, отсмеявшись, почувствовал, как его снова разносит. Как все те мысли, пожирающие его весь вечер, по новой начинают его грызть. Он не размыкал ладони, сжимал Ромкино запястье дрожащей рукой, пока его сотрясало от слез: горьких, горячих, но нисколько не мерзких. Ему хотелось сказать. Как можно быстрее, пока он ещё может хоть что-то произнести. Пока не начал гнусавить, всхлипывать и срываться. Антон поднял на Ромку глаза: мокрые, красные, сожалеющие. И сказал. Сказал шепотом, сипло и надтреснуто: — Ром… — его голос, все же, сорвался на фальцет, но он сумел выдохнуть. Выдохнуть рвано, громко, со всей вложенной в эти слова искренностью: — Прости меня. Ромкин взгляд заметно поменялся, и Антон судорожно выдохнул, утирая слёзы рукавом кофты, поджал губы и возвел глаза к усеянному звездами небу: — Я… — губы задрожали, исказились, голос стал ломким. Совсем-совсем тихим, — Я правда… — Антон позволил слезам покатиться по щекам и проговорил, раскаиваясь, желая донести. Хотел только показать Ромке, что больше не хочет причинять ему боль тоже, что хочет, наконец, устранить образовавшуюся между ними пропасть, — Я столько всего тебе наговорил! — он повысил голос, — Столько плохого! Я не хотел, я правда… — Ромкин взгляд сквозил тревогой, наверняка не понимал, почему настроение Антона меняется с такой скоростью, но Антон не хотел беспокоить его, — Правда не хотел! Его фразы потонули в Ромкиной кофте, в его крепком, напряженном плече, в запахе табака, обволакивающем, успокаивающем и знакомом. Ромка стиснул его повторно, сам, и от его поступка захотелось возопить на весь мир и высказать все, что накопилось за последние месяцы. А когда горячая ладонь Ромки мягко прошлась по его затылку, приглаживая торчащие пряди, Антона снова повело, и он позволил себе быть слабым в чужих руках, так трепетно пытающихся его утешить. Его сотрясало от собственных рыданий, выдохи были рваные, гулкие, кашель надрывный, а слёзы выходили с избытком. — Все хорошо, — прошептал Ромка, продолжая судорожно гладить его волосы. Он делал это неловко, точно не зная, сможет ли помочь. Его голос впервые звучал таким дрожащим, как если ему самому стало тяжело. Антон не мог справиться с буйством внутри, его колотило от нетерпения, от желания и печали в совокупности, — я не в обиде. — Правда? — всхлипнул Антон, и когда почувствовал чужой кивок, продолжил жалобно, — Но я… Я тебя даже посылал не раз, — он перевел дыхание, в то время как Ромка фыркнул, видимо, от того, как по-детски это прозвучало, — я говорил тебе держаться от меня подальше, и это было правильно, но я выражался слишком… — он прочистил горло, — Слишком жестоко, прости меня, прости… — Да я тоже хуйни наговорил всякой, — вздохнул Ромка, и Антон ощутил, как вздымается его грудь, — типа, блять… — он вдруг обозлился на себя, — Я ж мог нормально, по-человечески сказать, — Антон затаил дыхание, когда понял, о чем именно идет речь, — а в итоге… — Ромка стих, — В итоге я наехал на тебя, как гондон, а потом пытался быть… — он задумался, подобрал нужные слова и дополнил, — Просто быть хорошим человеком. — Ты все правильно сказал, — просипел Антон, — ты не должен был мягко выражаться, зато я сразу все… Все понял. — Нет, я не подумал тогда… — мотнул головой Ромка, не пытаясь отстраниться, — Бля, мне сложно это обсуждать, но я не хочу больше в скорлупе сидеть и не высовываться, делать вид, что все нормально, — Антон сжал кулаки, занервничал. Его сердце дубасило как проклятое, и Ромка отчетливо слышал. Все. — Я просто… Я думал, что это не всерьез, а когда понял, что все… Все, что ты сказал тогда — серьезно, — Антон сомкнул веки, — то понял, сколько хуйни наворотил с этим всем, сколько тогда сказал. Даже то, чего не хотел говорить, — Ромка мягко отстранился, заглядывая в чужие глаза, и Антон, почувствовав себя совершенно голым, открытым и уязвимым, поспешил опустить взгляд. Ромкино плечо было мокрым от слез и… Соплей, но ему было совершенно плевать на это, даже не поморщился неприязненно, только продолжал ровно, — Ты говоришь, что был груб, — хрипло продолжил Ромка, — но я это заслужил, я похлеще тебя мудаком был, поэтому… — он наполнил легкие кислородом и проговорил сожалеюще, — Прости меня тоже. За всё прости. — ветер встрепал Ромкины волосы, — И особенно за то, что усомнился в тебе. Это было то, что нужно было услышать Антону. То, о чем он обсессивно думал и сокрушался в себе, возвращаясь в тот день. Чтобы Ромка выразился мягко, без тени жестокости, без желания задеть, не импульсивно, а со всем пониманием и, наконец, спокойствием. Та самая реакция, которой он одаривал Сашу, и Антон с завистью наблюдал за тем, как старательно Ромка подбирает слова, пытается утешить и не переходит на яростные тирады. Когда мягко, со всей осторожностью, заботой и желанием отгородить чувства Антона от шипов гневных слов. Антон пропустил дрожащий выдох, прежде чем найти в себе мужество что-то произнести. Произнести не лживое: «я не был зол, мне не было обидно», а честное: — Спасибо, что ты сказал мне об этом, — он решительно посмотрел на Ромку, — мне это действительно было важно. Я голову долго ломал, но теперь… Теперь я хоть могу выдохнуть. Ромкины глаза странно заблестели. Он приоткрыл губы, силясь что-то произнести, но не хватало уверенности. И когда Антон пересекся с ним взглядом, Ромка спешно выдохнул: — Я хочу общаться с тобой. Антон растерялся, но не стал распыляться раньше времени. Проговорил, собравшись с духом: — Ты же знаешь, что не получится. Ромка мотнул головой. — Нет, я не об этом говорю. — Антон поджал губы, поправил очки трясущейся рукой, — Про дружбу я уже усек, — с нажимом продолжил Ромка, хмурясь, — но я не хочу тебя игнорировать, — Антон отступил на шаг машинально, — и чтобы ты меня игнорировал — тоже. И я хочу, чтобы ты, если что случится, смело обращался ко мне за помощью. — Ромка устало потер глаза, — Я просто хочу, чтобы мы перестали вести себя, как, я не знаю… — Идиоты? — помог Антон, пытаясь разобраться с мыслями. Он словно пребывал в бреду и ещё не успел привыкнуть к тому, что они стоят визави, что Ромка так близко, коснуться можно смело, и тот не станет шарахаться от его касаний и упрекать за те же объятия… Нет. Он обнял его сам, и его лицо при этом не залилось зеленью от тактильного контакта с Антоном. Даже… Блять. Антон подумает об этом позже. Когда вернется в свою комнату и позволит себе прокричаться в подушку, в стену, да куда угодно, чтобы выплеснуть эти эмоции. Потому что то, как Ромка с предельной аккуратностью гладил его по затылку, ощущалось остро… До сих пор. Разум туманило. До безумия. Это осчастливило. Может, причина радости и глупая, но для Антона самая значимая из всех. Потому что последнее, чего ему хотелось — это причинять вред самому важному человеку. — Долбоебы. — поправил его Ромка, — Скоро выпускной, я не хочу, чтобы ты портил себе настроение, так и не хочу, чтобы ты, бля, шарахался от меня каждый раз, когда я мимо прохожу, — Антон почувствовал стыд, — чтобы не пересекаться. Я… — Ромка возвел глаза к небу. В темных радужках мерцали белые вкрапления. Он вгляделся в черноту и прошелестел проникновенно, — Хочу просто закончить школу без сожалений. — Ромка вернул внимание Антону, и практически прошептал, — И я думаю, что ты тоже этого хочешь. И он был чертовски прав. Антону хотелось. Безумно хотелось сгладить углы, но в то же время в нем боролись и другие чувства: нежелание уступать, воспротивиться, не дать приблизиться к себе и ни в коем случае не позволять думать, что Антон выкинет свои чувства за ненадобностью ради того, чтобы у них просто все вернулось в прежнее русло. И это жутко нервировало. Он осознавал, что Ромка, хоть и не был готов свыкаться с его чувствами, но, все же, смирился с ними. И при этом, прекрасно обо всем зная, хотел остаться рядом. Хоть как-то. И это прекрасно показало, насколько Антон для него ценен. Антон размышлял долго и плотно под зорким, ищущим взглядом Ромки, пылающим надеждой. А затем, встрепав собственные волосы, выдохнул: — Хорошо. — на Ромкином лице появилось едва заметное облегчение, и Антон поспешил стереть её, — Тогда… — дополнил неуверенно, — Я перестану убегать, но… — он взглянул на Ромку цепким, проникновенным, и строгим выражением, которое говорило о многом. О том, что ничего не закончено, что Ромке не стоит расслабляться и ждать, когда все стихнет. Потому что не стихнет. Нет, — Ты должен понимать, — нахмурился Антон, не разрывая зрительного контакта, — что я это не оставлю. Никогда. Ромка выпал в осадок, роняя забрало. Это было заметно по его ищущим глазам, в глубинах которых кружился россыпь звезд с примесью протеста, негодования и… В конечном счете, принятия. Неохотного. Возможно, он уже сотни раз успел обдумать, смириться и свыкнуться с его чувствами, и потому реагировал самую капельку проще. И, чтобы Ромка не стал больше сомневаться, Антон добавил честно: — Ром, если ты переживаешь, что я чего-то ждать буду… — он тяжело вздохнул, ощущая влагу на дрогнувших ресницах, иссохшие дорожки слез на щеках… — Я ничего не жду, — Ромка сцепил руки в замок и нахмурился, отводя взгляд, точно не хотел пересекаться глазами с Антоном. Антон мог только по-своему трактовать его действия: возможно, ему хотелось избежать этой темы, либо, что маловероятно, решил стать… Терпимее и мягче к его чувствам. Потому что… Ох… Потому что они больше не вызывали никакого дискомфорта. Ромка остыл. Полностью. И, так как у него есть опыт в общении с таким же, как Антон, Володей, он отошел достаточно быстро, несмотря на существование тех самых чувств, которые шокировали его и, даже, расстроили. Ромка наконец взглянул на него. Решительно, спокойно. Не прослеживалось в его выражении ни грамма неприязни или неловкости. Он был расслаблен и уверен, хоть немного и сбит с толку. А Антону нравилось сбивать его. Пугать… Нет, даже, возможно, путать в собственных чувствах. Пускай Ромка запутается. Пускай думает об Антоне чаще и не забывает. Никогда не забывает о том самом сокровенном «зеленом». — Я… — Ромка прочистил горло, прежде чем произнести, — Я понял. Антон сдержанно кивнул и не знал, что именно стоит добавить ещё. Вроде как, диалог закончен, а звать Ромку к себе на чай кажется плохой идеей после стольких откровений. Ведь им обоим нужно остыть… Хотя нет. Было кое-что. Кое-что очень важное. Настолько, что Антон тут же ощутил прилив сил, его как током ударило. — Ром, я считаю, что ты знать должен, только я не знаю, как ты к этому отнесешься, — он проговорил это немного опасливо. Ведь неясно, какой реакции стоит ждать после подобного предупреждения. Ромка вопрошающе выгнул бровь, и Антон, не желая отмалчиваться дальше, поспешил добавить, — я недавно видел Лешу, — он внимательно следил за Ромкиной реакцией. Ни один мускул не дрогнул, однако даже под теплым светом фонаря его лицо стало заметно бледнее. Поразительная выдержка. Он напряженно молчал, позволяя Антону закончить, — в продуктовом. Он в поселке, я не знаю, что он здесь делает, но я хотел рассказать. Мне кажется, что тебе нужно об этом знать. Ромка молчал несколько секунд, затем устало потер глаза, шумно выдохнул, и произнёс: — Он часто приезжает, на самом деле, просто я, бля, не пересекаюсь с ним особо. — Антон облегченно выдохнул. Главное, что Ромку не сильно потрясла эта новость, остальное не важно, — Часто на каникулы приезжает к Тихонову, его родители ж в разводе, поэтому то с матерью, то с отцом. — он пожал плечами. — Ты в порядке? — решил поинтересоваться Антон. Его волновало Ромкино состояние, и он чувствовал себя обязанным спросить и узнать, все ли хорошо. Ромка чуть качнул головой, а затем ответил неопределенно: — Сложно сказать. — Ромка посмотрел на Антона строго, — Тох, он на голову двинутый, с ним лучше вообще никаких дел не иметь, иначе проблем не оберешься. — Я это понимаю, я заметил тогда, когда увидел его… — задумчиво ответил Антон, — Он не вызывает доверия. Ромка кивнул. — Но пока он ко мне не лезет, мне похуй, пускай шароебится здесь, да и ты… — он неодобрительно прищурился, — Не смей с ним зарубаться, хуже будет. — Да я и не собирался, — качнул головой Антон, хоть и немного соврал. Собирался сначала, и ещё как, но раз Ромка просит… — я хотел только предупредить. — За это, кстати, спасибо, да и не переживай, в порядке все, — он улыбнулся, и Антон обрадовался тому, что не забыл о столь важной вещи. Ромка зевнул, и он едва не заразился. Тот выглядел уставшим. Возможно, после работы примчался… — мне, наверное, пора бы уже уйти, завтра рано вставать, а Горыныч будет мне на мозги капать… Антону хотелось его задержать, но никаких причин для этого не находилось. Однако… Появилось кое-что, что он подолгу вынашивал в себе в надежде узнать, уточнить. Возможно, он получит не то, чего хотелось бы, но ему стоит набраться мужества. И пока ещё можно спросить… Пока ещё можно наглеть и откровенничать, доводя Ромку до паники, растерянности и, возможно, даже путать его, Антон воспользуется этим преимуществом. Потому что он думал об этом и был уверен, что заслуживает ответа. — Рома, — он практически это прошептал, голос охрип, глаза сузились, точно Антон желал вторгнуться в его душу, — это последнее, что я спрошу, и больше мы… — у Антона все заныло, засвербело в груди, ком к горлу подступил, и сердце заколотилось, — Больше мы к этой теме не вернемся, — выдохнул он, сжимая кулаки. Тело сразил тремор, но он держался молодцом, прежде чем спросить: — Когда ты прочитал то, что я написал в альбоме… — Ромка всматривался в его лицо, замечал подрагивающие уголки губ, морщившийся лоб и проникновенный взгляд… — Ты почувствовал… — Антон больно сглотнул, настолько сухо стало в горле, — Хоть что-то? Ромка выглядел так, словно знал, что Антон рано или поздно решит спросить об этом, поэтому оторопь отсутствовала. Взамен ей пришла непоколебимость, и он смотрит так… Иначе, что кожу начинает покалывать от его пристального взгляда. Он выглядел напряженным, будто плотно раздумывал над ответом, пытаясь найти подходящие слова, которые скажут все сами за себя, и ему не придется повторять. Ромка приоткрыл губы, и произнёс скудно, коротко, но одним лишь словом вышиб из Антона весь кислород: — Почувствовал. Антона точно наполнила такая волна электрического разряда, что по контуру его тела в воздухе точно заплясали нервные искорки. Все тело от возникшей паники и слабости обмякло. Это был тот момент, когда эмоции высасывали все до последней капли и невозможно было выстоять на ногах будучи опьяненным таким шквалом, только рухнуть на землю, но Антон не мог позволить себе такой роскоши! Он выстоял на дрожащих ногах, в то время как колени подгибались от счастья напополам с паническим вскриком, рьяно пытающимся пробиться наружу, чтобы позволить Антону вдохнуть хоть немного живительного кислорода, пока его рассудок не помутился полностью. Почувствовал. Он почувствовал. Ромка… Ромка не был равнодушен, но что именно он испытал?! Антону хотелось вцепиться в его кофту и потянуть на себя, вглядеться в его лицо и выбить ответы. Он понимал, что это не то «почувствовал» и не питал никаких надежд, учитывая то, что Ромка показал свое отношение к подобному и дополнять не собирался. Но Антону необходимо было знать. До трясучки. Антон стал легким, как сердце праведника на весах Осириса, тяжесть отступила и он точно растерял форму и плоть, оставляя за собой только голую душу. Он протянул руку, хотел соприкоснуться с Ромкиной ладонью, пока ещё можно, потому что это последний раз! Это последний раз, когда они могут обсуждать его «зеленый». Последний раз, когда Антон без притворства и боязни может вывернуть чувства наружу. Потому что он обещал, и Ромка взял с него это обещание. Скорее… — Что именно ты… — с жаром начал Антон, как раздался гулкий сигнал автомобиля и яркие фары ослепили глаза: — Ромыч, долго ты там ещё? — высунулся из окна сосед Ромки — Васька и, мгновенно узнав Антона, помахал ему, — О, привет, Антон! У Антона словно отняли шанс на лучшую жизнь, билет на поезд, держащий путь в неизвестность, которая должна была раскрыться на последней станции. Его трясло и мутило так, будто он сейчас от прилива энергии и паники вывернет скудное содержимое желудка прямо здесь, если не заставит себя успокоиться. Чувствуя досаду, отчаяние и неистовую силу собственного трескающегося терпения, он попробовал перевести дыхание, чтобы ответить, в то время как Ромка сосредоточенно следил за его меняющимся лицом, точно желая что-то сказать. — Здравствуйте, — ответил Антон ослабшим голосом, натужно сглатывая после. Ему нужно было привести в порядок свои мысли, свои эмоции, дребезжащие внутри. Ромка произнёс неловко, но очень радушно и одновременно виновато улыбнувшись на прощание: — Мне идти пора. Антон, наверное, никогда в жизни не испытывал такого разочарования и досады, как в этот момент. Ему безумно не хотелось отпускать Ромку, готов был придумать любую причину, которая оказалась бы достаточно весомой, чтобы оставить его подле себя ещё на чуть-чуть. Но это было слишком эгоистично. Они уже поговорили, договорились и пришли к взаимопониманию, разве этого уже не слишком много? Разве Антон может позволить себе просить о чем-то ещё? Ведь… Они больше не будут игнорировать друг друга, не будут притворствовать и играть в незнакомцев. Не будет больше редких тоскующих взглядов и лишних загонов. Антон освободился от тяжести вины и Ромка тоже. Разве это не самый лучший и приятный исход из всех возможных? И на большее зариться он уже не посмеет. Все. — Да, — ответил Антон рассеянно. Он правда старался выглядеть понимающим, но его выражение искрилось такой печалью, что Ромка однозначно это заметил, — я… Я понимаю. И, наверняка, Ромке хотелось утешить его, сказать что-нибудь хорошее напоследок, дать понять, что он рядом, что он не отвернется от Антона больше, не оставит его. Поэтому протянул руку, мягко улыбнулся, как никогда раньше, и спросил вкрадчиво: — Увидимся после каникул? Антон застопорился, отвык от такого отношения со стороны Ромки, соскучился! Так соскучился, что нечем было дышать: — Да… — ответил он нетвердо, и вторил четче, но быстро смутился от звучания своего голоса, настолько пылающим энтузиазмом он был, — Да! Он несмело сжал Ромкину ладонь, позволяя чужим пальцам надавить на тыльную сторону руки, и, видимо, Антон посмотрел на него так жалко, так открыто и честно, что Ромка понял: этого недостаточно. Не сегодня. И снова обнял его: мягко, аккуратно, ободряюще похлопывая по спине, как желал достучаться до сердца и отогреть его собой, своей поддержкой и опорой, своими руками и словами утешения. Антон и сам обвил его, почти что врос, как мох, чтобы Ромка весь покрылся им и ярким разноцветным лишайником. Его сердце мерно билось синхронно вместе с Ромкиным, колотило по ребрам, желая оказаться ближе, чем был способен. Глаза защипало по новой от осознания, от убежденности в невозможности как-либо поменять Ромкино мировоззрение, его отношение и его чувства к нему. К Антону. Был совершен пат, где королем оказался Антон, совершенно загнанный, без возможности сделать следующий ход по вине сопернических фигур — Ромки. Но и тот ходить больше не мог. Поэтому оставалось только смириться с неизбежным и принять меньшее из зол, ведь Антону с Ромкой куда легче дышится, нежели без него. Он стиснул Ромку покрепче… А затем, отстранившись, заставил себя улыбнуться. — Пока, — проговорил Антон охрипшим от волнения голосом, на что Ромка ответил тверже: — Пока, — и, похлопав Антона по плечу, двинулся в сторону весело мигающего автомобиля. Антон смотрел вслед удаляющейся спине, куда более расслабленной и уверенной, и изнемогал от желания рвануть к нему и вцепиться в руку. Попросить остаться хотя бы на чай… Но вот Ромка что-то говорит Ваське, открывает дверцу, садится в машину… И его взгляд, пылающий надеждой и облегчением, невольно падает на Антона в последний раз. И тот успевает перехватить его и удержать на мгновение. А затем уже раздается сигнал машины, и она неизбежно уезжает… А Антон, сокрушаясь в себе, пребывая в полнейшем раздрае, заходит обратно в дом, все ещё осязая Ромкины руки, его напряженные плечи… Сознанием он пребывал там, в его объятиях. И не собирался из них выпутываться. А затем он вспомнил. Пакет с вещами! Он снова забыл вернуть. Ладно уж, в следующий раз, обязательно. Антон поднялся к себе в комнату, стремясь отвлечь себя от вопросов о будущем. О том, как ему стоит вести себя, когда закончатся каникулы… Как общаться, не переходя границы, не забывая о том, что они не друзья? Но Антон и не хотел быть друзьями. Он хотел быть рядом с Ромкой. И добился своего, дав понять, что он никогда не откажется от этих чувств. И, что самое невероятное — Ромка понял. И даже препираться не стал, принял его условия и отреагировал на все более, чем нормально. Ромка прикасался к нему смелее, увереннее, и его нисколько не тяготил тактильный контакт. Антон не знал, что чувствовать, но одно знал наверняка: нужно закончить уборку в комнате и лечь спать, а утром обдумать весь разговор на трезвую голову. Поэтому продолжил раскладывать учебники на полке, протирать пыль… Его до сих пор мелко трясло, но он был в состоянии закончить начатое. Он был слишком счастлив. Бродил по комнате и делал все автоматично, потому не заметил съехавшей половицы под ногами, неизбежно спотыкаясь и едва ли сохраняя равновесие, стоило качнуться вперед, чудом не рухнув на землю. И эта чертова доска его так выбесила, что он, обозлившись на нее, обернулся, собравшись было ругнуться, но запнулся на полуслове, завидя такую картину: половица полностью отошла в сторону, открывая вид на странное углубление… Антон нахмурился, присел, пододвинувшись поближе, и едва не ахнул от случайной находки. Покрытый толстым слоем пыли, в самой глубине ютилось нечто прямоугольное, больше подходящее на книгу, кем-то забытую и запрятанную от посторонних глаз. Но откуда? И кем? Антон спешно протянул руку и вытащил содержимое, оцарапывая кожу о торчащие гвозди. Точно книга. Достаточно плотная, не старая, но и не новая, однако покрытая таким слоем пыли, что Антон побрезговал ненароком запачкать ладони. Поэтому подхватил тряпку, оставленную на рабочем столе и расторопно провел ею по поверхности. Обложка была синяя… Не пестрела рисунками, не обладала какими-то интересными, выделяющимися деталями, даже название отсутствовало. Значит, не книга? Надо понять вообще, что это. Антон немедля раскрыл её и завидел прописные, выведенные синей ручкой, буквы… И цвет его лица ушел в мертвенно-бледный, стоило вчитаться в написанное, а следом окаменеть. Так, я не совсем понимаю, как изливать мысли на бумагу, но мой психотерапевт посоветовал мне поступить так, поэтому я попробую быть максимально открытым и честным хотя бы здесь. Потому что по-другому я не умею. И так… Меня зовут Антон Петров, и это мой первый личный дневник.