Панорамные окна

Странно, что итогом этого сумасшедшего дня было то, что он спал — подумать только! — в собственном доме и на диване в гостиной! Простынь елозила по кожаной обивке, норовя соскользнуть на пол, от огромного панорамного окна во всю стену страшно дуло — о чем только думал, когда снимал эту квартиру! Ладно, Сергей и предположить не мог, что, при наличии нормальной спальни и, в довесок, кушетки в кабинете, ему придётся спать именно здесь. Иначе, как минимум, купил бы шторы. Под окном шумел оживленный проспект, даже ночью машин проезжало так много, что от ярких вспышек фар вполне реально было схлопотать эпилептический припадок. Какой уж тут сон! Аленка спала в его комнате. Ей, на правах женщины, больной, к тому же, и на тело, и на голову, досталось все самое лучшее: ортопедический матрас, хорошая подушка, одеяло, самая тихая и уютная комната в квартире. Лёве повезло чуть меньше: диванчик в кабинете, «гостевое» одеяло и подушка. Сергею, считай, вовсе не фортануло: на диване скользко, чересчур мягко, шумно и холодно от окна, укрывался мужчина тоненьким пледом, а под головой было импровизированное мягкое нечто из зимней одежды и свитеров, упакованное в наволочку. «Твоё благородство, Серёжа, никому не усралось!» — бранил он сам себя, в сотый раз поправляя простынь, — «Тебе тоже не семнадцать, чтобы в таких условиях жить! Вот если она завтра в сотый раз соберётся на поиски квартиры, даже не отговаривай ее, рыцарь хренов!» Ругаться — ругался, злиться — злился, но при этом, когда понял, что точно не заснёт этой ночью, психанул, зашёл на маркетплейс и заказал шторы, одеяло, подушку и тоненький матрас поверх дивана. Так, словно собрался спать здесь ещё немалое количество ночей. Ближе к половине первого сон начал брать своё. И вот, стоило ему улечься так, что нигде ничего не сползало, найти то самое положение головы, в котором не затекает шея… Вот именно в эту секунду мужчина услышал шлепанье босых детских ножек, и тут же голос из темноты позвал: — Серёжа! Се-ре-жа! Ты спишь? Лёва с потрясающей скоростью отменял условности. С утра отменил Сергея Александровича, а к вечеру и вовсе сократил своё обращение к нему до одного имени, даже без «дяди». На самом деле, это нововведение пришлось Сергею по душе. И от «дяди», и от «Александровича» у него дергался глаз. Все же родному отцу не пристало называться каким-то «дядей». — Что такое? — сонно спросил он. — Я пить хочу! «О, Господи!» — про себя вздохнул Сергей, понимая, что для того, чтобы снова улечься, придётся потратить ещё полчаса-час. — Пойдём, покажу, где у нас водичка. Он изо всех сил старался не выдать своего недовольства. Больше всего ему хотелось, чтобы Леве в этом доме было хорошо, чтобы первая симпатия, возникшая между ним и сыном, переросла в нежную привязанность. — Может, хочешь тёплого молока? — с долей сомнения в голосе поинтересовался Сергей. На самом деле, он довольно туманно представлял себе, чем кормят и поят детей. По роду деятельности ему чаще приходилось отбирать еду, чем кого-либо угощать. — А что, молоко есть? — сразу оживился тот. Резонный вопрос. Молоко в холодильнике оказалось. Сергей попробовал прямо из бутылки на всякий случай — проверил свежесть. Потом налил его в кружку и крепко призадумался, в чем бы все это дело погреть. Кастрюль у него не водилось. — Мама обычно греет в микроволновке, — видя его замешательство, подсказал ребенок. — А. Да, конечно. Он поставил кружку в микроволновку, на пару минут, надеясь, что хотя бы тут никакой неожиданной лажи не случится. — Попробуй сначала, вдруг холодное, — Лёва быстро освоился в роли наставника начинающего отца, раздавая ему указания командирским тоном, — Мама всегда так делает. У тебя что, детей никогда не было? Мужчина едва не выплюнул молоко обратно в стакан от такого вопроса. — Держи. Нормально, тёплое, — буркнул он, надеясь, что это на время отвлечёт мальчика, а дальше — а дальше он уповал на то, что память у нынешнего поколения плюс-минус три секунды. — Так есть у тебя дети? Оказывается, Лёва не испытывал никаких трудностей с тем, чтобы пить и болтать одновременно. И на память тоже не жаловался. — У меня много детей, — попробовал отшутиться отец, — На тренировке, вон, целая группа. — А свои? — продолжал напирать ребенок. Пришлось врать: — Своих пока не было. — А ты бы хотел? «Да еб твою мать!» — про себя возмутился он. Этому мальчишке надо было не фигуристом становиться, а хайпожором, с такими-то вопросиками! Сперва он предпочёл промолчать. Было страшно: кто знает, что крылось за этим невинным детским любопытством? Интерес? Или все-таки у него спрашивают что-то более личное, непраздное, волнующее? Сергею слышалось второе. Он почти улавливал в этом всем отчаянный, мучительный вопрос: «Ты хотел бы быть моим отцом?» Он мешкал. Наблюдал за тем, как Левуш пьет молоко: жадно обнимая край стакана губами, прихлебывая по чуть-чуть, блаженно прикрывая глаза на каждый глоток. Гедонизм в чистом виде. Кто ещё, кроме ребёнка, способен с таким усердием радоваться жизни! И, самое интересное, что вместе с ним и он радовался, ощущая внутри приятное тепло и уют. Это чувство ассоциировалось у него с домом. С каким-нибудь праздником: мама приходила с работы раньше, бабушка стряпала пироги с яйцом и луком, с капустой, с рыбными консервами, а ещё — плюшки с сахаром. И до того было приятно сидеть на кухне, есть их самым первым, ещё пышущими жаром, обжигающими, болтать ногами, запивая горячие булки холодным молоком. Вот где было счастье! В крошечной кухне, где нечем было дышать из-за работающей в полную силу газовой духовки. И ни одна самая красивая и просторная квартира, да даже самая красивая женщина, не могли ему этого дать. Вот для чего людям дети — понял он. Для самой простой радости, для того, чтобы время от времени ощущать самих себя детьми. — Хочешь? — Лёва великодушно протянул ему стакан. — Пей, я себе сделаю, если захочу, — улыбнулся Сергей и чуть не рассмеялся, приметив, с каким явным облегчением ребенок забрал своё молоко назад. — Знаешь, я бы, наверное, хотел сына, — вдруг сказал он. Мысль вырвалась сама собой. — Маленького? — голубые глаза смотрели пытливо, цепко: «Я тебе нужен или кто-то другой?». — Необязательно маленького, — заверил отец, предположив, что Лева, наверняка, уже считал себя большим, — Не только же маленьким нужен папа. Нежности, внезапно затопившей его сердце при виде, как заулыбался этот щербатый рот, как просияли чистые и честные голубые глазки, вот этого самого сильного, яркого чувства, он вынести не мог. — Допивай давай, и пойдём спать, — сказал он как-то сконфуженно, словно стыдясь собственного душевного порыва. И уже там, в темноте, сидя на краешке кушетки, улыбался, не таясь, как воришка, украдкой смакуя свою собственную радость. А вот Лева о чем-то беспокоился. Лежал и таращился в темноту. Ровные, мерные поглаживания по спине его не успокаивали, в конце концов, Сергею даже начало казаться, что они ему неприятны — иначе почему, спрашивал он сам себя, ребенок весь напрягся и сжался в маленький комок под одеялом? — Тебя оставить? — осторожно спросил отец, убирая руку, — Сам хочешь засыпать? К его растерянности, ребенок крепко вцепился в эту самую руку, не давая ему уйти. — Что такое? Ты чего-то боишься? Предположение попало в самую точку: — Там под кроватью кто-то. И в шкафу. Мужчина еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Ну, кто ж знал, что страхи передаются по наследству! Аленка же все свое детство боялась темноты. На сборах всегда спала с ночником, из-за чего у нее были вечные проблемы с соседками по комнате. И этот туда же, по мамкиным стопам! Интересно, у нее это с возрастом прошло, или как эта сильная и независимая помогала своему ребенку подружиться с монстрами под кроватью? Поди, вдвоем сидели по ночам и тряслись от ужаса. От картинки, сложившейся в голове, ржать захотелось еще больше, но Сергей собрал остатки своей выдержки в кулак и серьезно заверил: — Совершенно точно никого. Я много раз проверял. Хочешь, еще раз вместе посмотрим? Не дожидаясь утвердительного ответа, он вскочил на ноги, зажег свет и показал Левушу все содержимое шкафа, комода, ящиков под компьютерным столом, раздвинул и задернул обратно шторы, вместе с ним проверил пространство под кушеткой… — Они убегают, когда на них светишь, — сделал собственный вывод сын. Да что ты будешь делать! Пришлось импровизировать. — Ладно, — снова погасив свет, мужчина понизил голос до таинственного шепота, — Открою тебе маленький секрет. Тут действительно живет монстрик. Но он один, он маленький, и очень добрый. Его зовут Боба, он домовенок, хранитель этого дома. Он охраняет здесь все от злых монстриков. Я иногда даю ему печеньки, и за это он дарит самые чудесные сны. Ты его не бойся. Он такой маленький, что сам тебя боится. Левуш даже высунулся из-под одеяла и с явным интересом заглянул под кровать: — Он там? — Не знаю, если честно. Его и так очень тяжело обнаружить, а мы еще и светом напугали. Лучше будем вести себя потише, ладно? — И все равно мне здесь не нравится, — беспокойно повертевшись в кровати еще минуты с две, сообщил мальчик. — Домой хочется, да? — предположил Сергей. И сразу ощутил себя ужасным эгоистом. Весь день он беспокоился лишь о себе, да об Алене немного, о своих отношениях с ней. А о ребенке думал мало. Даже не подумал о том, какой это для него стресс: новый дом, целый день с почти чужим ему человеком, мама больна, в придачу, тяжелые тренировки, режим, занятия… — Не знаю, — неуверенно ответил Лева. Все-таки он был очень чутким для своего возраста, ушел от ответа, не желая обидеть хозяина квартиры, — Дома таких красивых окон нет. У тебя там в окне красиво. Я бы просто сел и смотрел, смотрел… — Хочешь, ложись в той комнате. — А ты? — Ну, а я тогда здесь. Ему было очень стыдно за свое радостное предвкушение обмена спальными местами. Но он мысленно успокоил свою совесть тем, что Леве семь, у него спина еще вполне здоровая. — Только полежи там со мной. Пока я не усну. Боба с нами пойдет? — Если захочет. — А ты дашь ему печенек? — Оставим их на столе, хорошо? Если захочет, возьмет. И вот, он с совершенно серьезным лицом насыпал шоколадное печенье в тарелку, планируя оставить ее, прости Господи, на столе, для какого-то выдуманного Бобы, а потом еще и сожрать пару штук втихоря, чтобы уж точно у Левы не осталось никаких сомнений. —А они точно вкусные? — васильковые глазки заблестели. Шоколад любит. Как мама. — Так, тебе сладкое на ночь нельзя! Хитрый какой! — спохватился Сергей. — Ну кусочечек… Это мои любимые. С шоколадом. — Раз любимые, значит, точно вкусные и Бобе понравятся. А тебе еще засыпать, я и так не знаю, как тебя с утра поднимать теперь! — Просто поднеси мне печеньку к носу… Как собачке. — Договорились. А теперь лег под одеяло, закрыл глазки и быстро спать! — Ты со мной лежи. — Да ложусь я, ложусь. — Посчитаешь мне машинки? Вооон там, их сколько едет? Он считал сначала вслух, медленно, в такт тому, как гладил ребенка по спине. Постепенно голос его становился тише и тише, рука тяжелела, буксовала на одном месте. Москва за окном больше не казалась бессмысленной суетой, мелькающие огоньки проезжающих машин баюкали, точно гипнотизировали его, унося в далекий мир сновидений и грез. Он и сам не понял, как заснул на неудобном диване. *** Ее утро было странным. С одной стороны, оно отчаянно напоминало картинку из прошлой жизни: Москва в панорамном окне. Снова декабрь. Снова Сергей. Может, обстановка немного сменилась, но чувство дежавю все равно было. С другой стороны, на диване рядом с ним сладко спал их общий сын, и из-за этого Алене казалось, что это все - параллельная реальность, не иначе, в которой они каким-то чудом оказались вместе, с самого начала, растили ребёнка и жили семьей. Как будто одно это утро просто вычеркнуло собой все то, что было до него. Как будто и не было ее просто кошмарной беременности, мучительной не столько физически, сколько морально. Как будто мать не гнала ее с животом из дома. Как будто не было первого года сына, когда то зубы, то колики, то грудь не берет, а рядом ни одного человека, который от начала и до конца проходил бы через это рядом с ней. Как будто ей никогда не приходилось продавать свои старые брендовые шмотки на Авито, чтобы банально оплатить квартиру и купить еду. Стоя ранним утром у окна в гостиной, разглядывая красивую новогоднюю Москву и краешком глаза — Сергея, она сперва предалась мечтам об уже несбывшемся. Что, если бы она не встретила его восемь лет назад? Ведь это было чистейшей случайностью, какой-то странной насмешкой судьбы. Слишком киношно, что ли. Одно нелепое совпадение цеплялось за другое. Она вдруг вызвалась подменить не очень-то хорошо знакомую ей коллегу. Вдруг оказалось, что на интервью пришел именно он. Одна системная ошибка плодила следующую и, в самом конце этого невероятного каскада, финальным аккордом: у нее будет ребенок. Она вспоминала себя и думала: как же могла та девочка все это вынести? Разве ей это было по силам? Выросшей в тепличных условиях, не знавшей никаких ограничений в средствах, не имеющей навыков в обращении с младенцем, да что там, она и по дому-то никогда ничего не делала — всегда времени не было из-за спорта. Единственное, что очень хорошо умела та девочка — терпеть боль и не жаловаться. И, видимо, этот навык ей и помог. Стиснув зубы, собрав волю в кулак, она прошла через все тяготы жизни в гордом одиночестве, ни на что не жалуясь, ни на кого не опираясь. И вот, в первый раз за восемь лет, когда вдруг оказалось, что можно было иначе, ей внезапно стало себя жалко, она настолько прониклась чувством сострадания к себе двадцатилетней, что никак не могла представить, что все это с ней случилось, и что она после этого всего до сих пор жива и не сошла с ума. И опять казалось, что все, что с ней было, это просто дурной сон, очень долгий кошмар, а на самом деле, у неё любящий муж, чудесный ребёнок и вполне себе хорошая жизнь. Она так прониклась своими мечтами, что даже присела на краешек дивана и, поправив по инерции одеялко на Лёве, подоткнула его и на Сергее, а потом, совсем замечтавшись, нежно провела кончиками пальцев по его лицу. Оно кололось вчерашней щетиной. И так захотелось снова почувствовать это! Касания приятно дополняли ее фантазии о другой жизни. Вероятно, она окончательно поехала кукухой, раз позволила себе делать это снова и снова, да ещё и с мечтательной улыбкой на губах. И как-то очень логично в ее грезы о несбывшемся вписалась его сонная возня. Все с той же глупой улыбкой Алена без какого-либо смущения наблюдала, как мужчина сперва хмурится, жмурится, потом приоткрывает глаза и сразу уголки его губ ползут вверх, а ладонь накрывает ее пальцы, стараясь предотвратить их грядущий побег с места преступления. — Вот это точно доброе утро, — его голос с утра притягательно сексуальный, низкий, с хрипотцой. У Алёны бегут мурашки по спине. Сергей ловит их второй своей рукой, которой надавливает ей между лопаток, — Пойдём к нам. Она свихнулась. Двести процентов. Или он, сволочь, где-то обучился гипнозу. Может, ей просто не хочется разрушать очарование этого странного утра. «Я не знаю, не знаю, не знаю», — Алене кажется, что ее бедный мозг мечется в панике, ударяется о черепушку, протестует, не справляясь с огромным потоком противоречивых сигналов, подаваемых нервной системой. Приятно. Страшно. Хорошо. Но не стоит. Хочется. Убила бы себя за это. Сергей теплый со сна, прямо-таки пышет приятным жаром и пахнет чем-то невероятным, может, раньше она без труда узнала бы парфюм, любила это дело. Том Форд? Точно табак. Теплые, притягательные нотки чего-то древесного. Она вслушивается в этот аромат, и чем дольше, тем больше ей хочется в нем раствориться, тем спокойнее и проще становится внутри. Мужчина дышит размеренно, даже как-то осторожно, точно боится спугнуть ее, неловко прижавшуюся под одеялом и уткнувшуюся носом промеж его ключиц. Ее спаленные бесконечными перекрашиваниями и осветлениями волосы электризуются, сами тянутся к шершавой мужской ладони, и вот, Сергей с такой же опаской путается в них пальцами, боясь где-нибудь зацепить, сделать ей больно и снова все испортить. Это как бродить по минному полю. Как обезвреживать мощную бомбу, не обладая навыками сапера. Он не имеет права на ошибку. Если с любой другой женщиной он чувствовал себя уверенно и уж точно знал, что нужно с ней делать в постели, то здесь, лежа на неудобном диване, зажатым меж двух огней, он по нескольку раз прогонял в голове каждый шаг, и все равно мучился и боялся. Объятье — крепче. Она не против. Он вроде как дышал, а вроде как нет, потому что вдруг резко выдохнул, будто все это время держал огромное количество воздуха внутри. Хочется, вроде бы, что-то ей сказать, но со сна плохо думается, и губы только сжимаются в плотное «м», вытягиваются вперед и вдруг оказываются на ее макушке. Вдох. Так и гипоксию заработать недолго. Она поднимает голову и смотрит на него затуманенными глазами. С удивлением? Испугом? Вопросом? — Я поцеловать тебя хочу, — вот и слова нашлись. Выдох. Шепот грохочет, хрипит в резонатор где-то за грудиной. Алена бросает многозначительный взгляд на спящего рядом ребенка. — Только поцеловать, — его голосовые связки совсем не смыкаются, и хрип переходит в сип, — Пожалуйста. О, как он ошибался! Только поцеловать! Это, вроде бы, поцелуем назвать сложно. Немногим лучше ее вчерашнего тычка губами по щеке. Но внутри что-то загорается, и сердце колотится неутомимо, заходится в истерическом припадке: «Еще! Еще!». Он глупо улыбается и боится облизывать губы, потому что это, кажется, убьет весь вкус. Алена прячется лицом в его груди. У нее горят, жгутся щеки и сердце точно такое же — истерическое. То ли желая ее и себя успокоить, то ли напротив — распалить, он сжимает руки плотнее и все целует улыбкой ее волосы. Больше ни до чего ему не дотянуться. Может, и хорошо, что так, все-таки, они здесь не одни. Это длится целую вечность, кажется. Целую злую вечность она мучается в его объятьях, сжирая себя противоречиями, то вжимаясь крепче, то стараясь отлепиться, оторвать каждую прижатую клеточку, распоряжаясь воздухом неравномерно, как на приеме, блин, у терапевта: дышите — не дышите. Губы пылают, напоминая — то ли о сделанной глупости, то ли о том, что ей хочется этой глупости еще, еще и еще. В конце концов, она решает сделать крайним неудобный диван, и рушит все со словами: — Как здесь вообще можно спать? — девушка ерзает, изображая страшное недовольство. — Ну, одна женщина заняла мою кровать… — как же, даст он ей выкрутиться! Сама далась в руки. Теперь все. Еще минута или две мучений. Раздумий. — Ему опять кошмар приснился? — как же хорошо, что у нее есть этот ребенок! Просто палочка выручалочка какая-то, чесслово! — Фантазия разыгралась, напомнил мне, кстати, кое-кого… — опять он рулит куда-то в плоскость личного, и снова валит в нокаут ее решительный настрой превратить эти неуместные нежности во что-то более привычное и нормальное для них. Алена невольно улыбается. Ежится от мурашек, бегущих по спине. — Ты куда так рано поднялась? Врач сказал, пока щадящий домашний режим… — Да знаю я! Просто… — она обрывается на полуслове, и вдруг решительно ему заявляет, — Знаешь, нам надо съехать от тебя как можно скорее. Сергей мрачнеет, неприязненно морщится: — А ты вот просто не можешь, да, не портить мне с утра настроение? Слава Богу. Сейчас они поссорятся, и все снова станет на свои места. Но секунда-две, неприятное выражение пропадает с его лица, сменяется неуместной улыбкой, даже, скорее, доброй насмешкой: — Хватит уже. Успокойся. Мы отсюда переедем только вместе. — Ты, типа, решала? Такой весь токсично-маскулинный? — Я, типа, вижу, что твоё моральное состояние на волосок от нервного срыва. Разберись с собой, Алена. Подумай, действительно ли твои сомнения и страхи настолько серьезные, что ты готова ради них пожертвовать счастьем нашего сына. Заявление настолько пафосное, что только фыркнуть в ладошку: — Это ты-то счастье? — Ну да, — самодовольно улыбается. — Дурак, — и что-то теплое, кажется, даже нежное, сквозит через ее улыбку. И пальцы снова тянутся потрогать его щетину. — И это тоже, — проворные губы догоняют ладонь и утыкаются в нее. — Речь была об одном поцелуе, — она уже догадывается, что будет дальше. Почему-то не хочется сопротивляться. Гипноз, не иначе. — Знаю. Я не был уверен, что мне понравится. Кажется, эта невыносимая женщина бормочет в его губы что-то отдаленно напоминающее слово «скотина».