Два греха.

Первый месяц отпуска подходил к концу. Джинн ела. Ела много и постоянно. Кроме четырех плотных приемов пищи за день, она постоянно что-то жевала. Не было ни минутки в день, когда ее желудок не был пустым. Лиза едва успевала готовить и покупать еду, как она тут же отправлялась в ненасытный живот Джинн. Ей-богу, будто с цепи сорвалась. Лиза с вожделением наблюдала за тем, как ее любимая женщина, раскрасневшись после очередного обеда или ужина, откидывается на спину, оглаживая тугой живот, и блаженно вздыхает, и после того самой Лизе, уже сытой, хотелось съесть еще, чтобы почувствовать ту самую тяжесть внутри, когда распирает, давит и растягивает. Они уже не скрывали свои пристрастия, и в постели порой устраивали такое, о чем каждая раньше и мечтать не смела. — Мне так плохо, милая… и так хорошо, — в полузабытьи порой шептала Джинн, хватаясь руками за мягкие ляжки подруги, пока Лиза массировала одной рукой ее объевшийся до невозможного состояния живот, а второй рукой трахала ее, меняя темп от мучительно-медленного до утомительно-быстрого. Однажды, когда солнце уже давно взошло и вовсю припекало, Лиза еще нежилась в кровати в сладкой полудреме: слишком хотелось спать после очередной сумасшедшей ночки. Она раскинулась, одеяло сбилось куда-то в сторону: мягкий жировой валик ее живота, ставший в последнее время чуть больше, расплылся по кровати рядом с ней, русые волосы разметались по подушке, открывая округлое лицо, а не стесненные ничем дыньки грудей бесстыдно развалились. Джинн встала раньше: во-первых, она еще не до конца избавилась от привычки рано вставать, а во-вторых, ее желудок требовал еды. Плотно позавтракав, не дожидаясь пробуждения Лизы, она принялась одеваться, стянув просторную домашнюю ночную рубашку. Корсет давно был убран подальше за ненадобностью: в этот отпуск живот Джинн никогда не был в состоянии «пустой», и сдавливать его чем-то было бы некомфортно. А вот неизменную белую рубашку она надевала всякий раз, когда они выбирались на пикник или пройтись по лавкам и накупить вкусностей. Правда, в последнюю неделю ее захватило чтение длинного романа, к тому же в Мондштате зарядили дожди, и Джинн предпочитала нежиться в теплом кресте с пледом и книгой, а не прыгать через лужи с полным животом. — Милая, только посмотри! — взволнованно позвала она. Сонная Лиза приподнялась на локтях, невнятно что-то промямлив о том, как ей хочется спать, но стоило ее взгляду сфокусироваться на том, на что ей предлагали взглянуть, сон как рукой сняло. Перед ней стояла Джинн в носочках, кружевных трусиках, немного впивающихся в разбухшие в последнее время бока и… в блузке. Чуть-чуть задравшаяся кверху, она плотно обхватывала круглый, выпирающий живот, натягиваясь в районе пуговиц и образуя отверстия. В одно из таких межпуговичных отверстий дерзко торчал пупок, изменивший свою форму за последний месяц. В голову ударило. Лиза вскочила с кровати, и, в два шага преодолев расстояние, впилась губами в губы Джинн, а руками — в ее бока. Впрочем, она быстро отстранилась, чтобы иметь возможность насладиться видом сполна. — Нравится? — томно прошептала Джинн, прогибаясь в пояснице и выпячивая живот еще сильнее, а затем оглаживая его нарочито медленно. Рубашка поползла наверх, собираясь складками. От горящего взгляда ярко-зеленых глаз бежали мурашки — о, как же Джинн восхищало то, как от одного ее вида любимая может возбудиться. Лиза обошла ее, обняв со спины, и положила голову на ее плечо, чтобы посмотреть сверху, а мягкие руки наконец скользнули на сытый живот и подросшие сиськи, в который раз щупая, оглаживая, но будто только сейчас отмечая то, насколько же они выросли за такое время. Живот Джинн был не таким, как у Лизы: он не делился на две складки, а был круглее, как обычно бывает у бывших спортсменов или воинов. Пальчики Лизы потянули краешек рубашки вниз — казалось, ткань сейчас затрещит от тугого натяжения. Рубашка раньше была Джинн впору, но сейчас… — Что это, милая Джинни? — горячо шептала Лиза на ушко, мягко наворачивая круги вокруг пупка пальчиком, оглаживая изгиб живота, продавливая нижнюю часть. — Неужели ты так пристрастилась к еде, что уже и вещи малы? А дальше как, а, милая? Результаты твоей ненасытности уже налицо, — она мягко похлопала по торчащему вперед пузику и тут вдруг — бац! — с треском оторвалась и отлетела куда-то держащаяся на последнем издыхании одна их пуговиц. Секунда, другая, и Лиза не выдерживает. Она заваливает на кровать уже тяжело дышащую Джинн, которую увиденное впечатлило не меньше ее самой, и сразу входит в нее. Грубо, с желанием обладать. Поиметь. Стать одним целым. Нависает над ней, не целуя, а впиваясь в губы. Свободная рука трогает, тискает, сжимает живот, груди, бока, ляжки. Вскрики-стоны Джинн только больше распаляют, а то, как она двигает бедрами навстречу, сносит крышу. Еще несколько грубых толчков, и она выходит из нее так же резко. Перекидывает ее ногу через свое бедро и так же, сидя, толкается уже пахом, двумя свободными руками теперь вытворяя все, что хочется. Сильно, до синяков сжимает груди, подросшие, мягкие, хватает запястья чужих рук, которые мнут ее голые большие сиськи, и зажимает их сверху, над блондинистыми кудрями. Джинн гораздо сильнее, но в таком состоянии она не способна ей противостоять — это так возбуждает. На пике скорости они кончают одновременно, вскрикивая, и Лиза плюхается рядом. Они тяжело дышат, в уголках глаз Джинн слезинки. — Спасибо, Лизи, это было… великолепно. Давно я не видела тебя такой неудержимой, — шепчет Джинн, счастливо улыбаясь и поглаживая сиську Лизы, лежащую на ее груди, ощущая тем временем медленные поглаживания по всему своему телу. — Какая же ты была сумасшедшая сейчас, о, боже мой… Люблю тебя. Смазанный поцелуй куда-то в лоб. — Это все надо отметить, девочка моя, — с хитрой улыбочкой тянет Лиза, вдруг осознав тот факт, что Джинн в последнее время стала гораздо раскованнее. — Сегодня у нас вечеринка с вином! — объявляет она.