Краски художника сохнут в углу.

Это неважно, неважно, неважно Когда-то получше станет внезапно Я брожу по лабиринтам самообмана Не ходи за мной в конце очень страшно Это неважно, неважно, неважно Солнечный день наступит на пятки Больше не хочу скитаться тут совсем без сил Я ищу покой, я бы все забыл Это неважно, неважно, неважно Когда-то получше станет внезапно Я брожу по лабиринтам самообмана Не ходи за мной в конце очень страшно Это неважно, неважно, неважно Солнечный день наступит на пятки Больше не хочу скитаться тут совсем без сил Я ищу покой, я бы все забыл Совсем не нужен город В котором нет тебя В нем все не интересно И будто нет тепла Не выхожу из дома На улице отстой Ведь там я не услышу Звонкий голос твой Совсем не нужен город В котором нет тебя В нем все не интересно И будто нет тепла Не выхожу из дома На улице отстой Ведь там я не услышу Звонкий голос твой Это неважно, неважно, неважно Когда-то получше станет внезапно Я брожу по лабиринтам самообмана Не ходи за мной в конце очень страшно Это неважно, неважно, неважно Солнечный день наступит на пятки Больше не хочу скитаться тут совсем без сил Я ищу покой, я бы все забыл Это неважно, неважно, неважно Когда-то получше станет внезапно Я брожу по лабиринтам самообмана Не ходи за мной в конце очень страшно Это неважно, неважно, неважно Солнечный день наступит на пятки Больше не хочу скитаться тут совсем без сил Я ищу покой, я бы все забыл 8 февраля, 1977 год. Утро окончательно вытеснило последние отголоски тьмы. Замок начал потихоньку оживать. Солнце, огненным диском, взошло на небосвод. Идеально-белый, свежий и мокрый снег поблёскивал в его лучах. Даже верхушки деревьев, находящихся в непроглядном, неприветливом лесу осветились мягким, слегка желтоватым, светом. В общем и целом, было вполне себе доброжелательное утро. Но не для всех. К примеру, Сириус, не спавший сегодня ночью ни минуты, был хуже Гринча¹. Да и акварель, чётко говорящая ему о том, что пора бы что-то менять в жизни, настроения не добавляла. Сириус не знал сколько сейчас времени, но, исходя из доносящегося отовсюду шума, и студентов, периодически выходящих из общей гостиной, мог предположить, что в районе восьми утра. Сил что-либо делать у него не было от слова совсем. Результат "любимых" навязчивых мыслей, мучающих его в течении последних суток. Всё, что происходит вокруг, он слышал лишь фоном. Шумовой завесой. Он не понимал, что происходит, ведь мысли стали столь громкими, что значительно притупили его слух и зрение. Его сознание старательно, прилагая все усилия, пыталось убить его. И в прямом, и в переносном смысле этого слова. Мозг воспроизводил перед глазами Сириуса, словно на большом экране, самые ужасные моменты его жизни. Они, со всеми звуками, картинками и прочим, вставали у него перед глазами. Блэк вновь чувствовал ту боль, что испытывал раньше. Его будто вновь пытали. Морально. Его воспоминания стали самой жуткой тюрьмой. Его мысли стали дементорами, поглощающими радость и счастье. Не помогло даже рисование, которое, как правило, спасало его от любых кошмаров, происходящих наяву. Теперь же его кошмары достигли такого уровня жестокости, ужаса, и Бог знает, чего ещё, что не спасало даже искусство. Раньше, в большинстве случаев, он мог, если не перекрыть полностью, то хотя бы приглушить другими, нейтральными размышлениями, свои навязчивые, трагичные, полные боли и разочарования, мысли. Чем больше Сириус пытается перекрыть свои трагичные мысли, тем больше и реалистичнее они становятся. Он вновь пытается отвлечься. Он вспоминает о тех тёплых, счастливых, наполненных светом днях, когда мародёры, будучи третьекурсниками, выбирались в Хогсмид, и гуляли там, позабывшись обо всём. И Сириус, вроде, начинает неосознанно улыбаться. Но улыбка пропадает с его лица за считанные мгновения. Беззаботные пару-тройку часов, проведённые в деревне неподалёку от школы, сменяются острой, режущей душу болью. В его воспоминаниях встаёт образ того, как вернувшись с одной из таких прогулок, он сначала получает кричалку матери, а потом, спустя пару минут, в школьном коридоре, его проклинает собственная сестра. Беллатриса. И самое страшное даже не то, что его хотят выжечь с гобелена, на котором изображёно семейное дерево Блэков. Плевать он хотел на эту тряпку. И проклятие Беллатрисы - тоже не страшно. Страшно то, что за её спиной стоит Регулус. Страшно то, что когда Белла, мерзко улыбаясь, поворачивается к Регу, он нацепляет на себя точно такую же ухмылку. Страшно то, что уходя, Рег смеётся вместе с Беллатрисой. Точнее, нет. Не смеётся. Надсмехается. Затем картинка сменяется. Пятый курс, он, сидя в библиотеке, пишет эссе по Трансфигурации. Скукотища жуткая. Он вспоминает о том, что через пятнадцать минут ему нужно быть на отработке - спалили с новым розыгрышем. Он, под покровом ночи, заколдовывал портреты, висящие на стенах школы, чтобы они пели какую-то дурацкую песенку весь день. Вдруг к нему подбегает запыхавшаяся Эванс, оповещая о том, что МакгонаГалл ждёт его в своём кабинете. Сириус громко ругается. Похоже, эссе придётся писать ночью. Но делать нечего, придётся идти. Он скидывает учебники и пергаменты в школьную сумку, и направляется в кабинет декана. Профессор явно ждала его. Она приглашает Сириуса внутрь, и молча показывает записку, отправленную пару дней назад Ориону Блэку - отцу Сириуса. МакгонаГалл ещё не знает, что Сириус наконец-то сбежал из дома. Что он, не без жертв, покинул эту преисподню. Сириус читает записку. Она гласит о поведении младшего Блэка. Начинается записка со слов "Ваш сын". Слово "Ваш" перечёркнуто крестом. А в самом низу пергамента косым почёрком написана правка. "У меня только один сын. И он - ученик Слизерина. Регулус Блэк". Сириус отрывается от чтения записки. Он уже понял: отец тоже отрёкся от него. Что ж, от его чокнутой семейки это было ожидаемо. Не подумайте, Сириус не расстроен. Он даже, в какой-то степени, доволён. Но это до поры-до времени. Профессор, поняв, что Сириус закончил читать, начинает с ним диалог, расспрашивая о том, что случилось. И тут-то Сириус не выдерживает. Сначала жгучие слёзы непроизвольно подступают к глазам, а горло сдавливает, не давая возможности произнести ни слова. А потом начинается самое страшное: Сириус срывается. Прямо на профессора. Он орёт так громко, что, должно быть во всём Хогвартсе слышно. Он крушит кабинет декана. Ударяет кулаком по столу, пинает стул и прочее. МакгонаГалл спокойно наблюдает. Ей не в первой. И вдруг, Сириус, выдохшись, оседает на пол, прислоняясь затылком к стене, и начинает со всей дури биться головой об стенку. Сириус сидел на кресле в общей гостиной, и внешне, казался совершенно нормальным, если не считать того, что он уже больше пятнадцати минут тупо смотрит в стену напротив, не замечая своих друзей, пытающихся всемером поднять его. Он и впрямь не слышит и не видит их. Ведь с детства его мозг запрограммирован доделывать все дела до конца и добиваться своего. Вот он и добивается. Он добивается того, чтобы Сириус сошёл с ума. Его сознание, будто живёт своей жизнью. Оно сотрудничает с Судьбой, Жизнью и Болью. Все вместе, они - мафия. Опытные садисты, мучающие Сириуса на протяжении многих лет.

***

Проходит пару минут, воспоминания тают, обнажая внешний мир, но Сириус всё ещё слеп и глух. Расталкивая толпу студентов, и снося всё на своём пути, он бежит в свою спальню. На кровати лежит циркуль - то, что надо. Снизу слышен топот. Похоже, мародёры поднимаются к нему. Вариантов нет. Сириус бежит в ванную, закрывается, и достаёт циркуль. У него стоит неосознанная стадия селфхарма². Бывает, он, переживая или еле сдерживая агрессию, начинает, сам того не понимая, царапать или кусать себя. Но это перестало помогать ему ещё курсе на четвёртом. Тогда он начал царапать себя любыми острыми предметами. Конечно, можно было резать себя заклинаниями. Тем же самым Лесаро, к примеру. Но использование магии в такие моменты лишь навевало больше мыслей и моральной боли. Он бросил это дело лишь полгода назад. Тогда, когда его кожа почти перестала заживать, а ужасов в жизни, вроде бы, поубавилось. Что ж, похоже, пришло время вновь взять в руки, что поострее. Кто-то скажет - псих. Пускай. Возможно, это и так. Но это помогает. Ведь иногда становится так плохо... так страшно, больно и грустно, что хоть на окно вставай. Но Сириус не собирается так рано сдаваться. Окно - крайние меры, от которых лучше, поверьте на слово, вряд ли станет. Мы ведь с Вами, к сожалению, не в компьютерной игре. Умрёшь - не возродишься. Смерть - это, если не существует загробного мира, навсегда. Кто-то скажет: "А что ты только руки-ноги режешь? Давай сразу по сонной артерии!". Но тот, с чьего языка сорвётся такая чушь - лишь глупец. Не более. Обиженный, или наоборот, слишком счастливый, идиот. Не ты даровал человеку жизнь - не ты её и отоберёшь. Очень многие среди нас глупцы, последние недоумки. И очень жаль. Ведь именно из-за них происходит множество ужасов, кошмаров наяву.

***

Сириус закатал штанины, и начал проводить по коже остриём циркуля. Первые царапины сопровождались болью, что ненадолго, буквально на несколько мгновений, заглушала все мысли. Остановишься - мысли вернутся. Это действует, как наркотик. Вызывает привыкание. Только что полученные раны горели огнём. Их жгло, щипало. Из некоторых, особо глубоких царапин, выступали капли крови. Они скатывались по ногам Блэка, омывая другие, не столь тяжкие раны. При всём этом, в ванной стояла гробовая тишина. Сириус не рыдал, не кричал. Он вообще не испытывал никаких эмоций. Лишь радость от заглушения мыслей. Тысячи голосов в его голове, пытающих его. Причиняющих с каждой секундой всё больше и больше боли. Привносящих в его жизнь всё больше и больше кошмаров. За всё время, проведённое в ванной, на глазах его не выступило ни единой слезинки. Ни от боли, ни от мыслей. Зато кровавые слёзы выступали на его коленях. Слёзы, напоминающие о том, что Судьба зачастую даёт нелёгкие испытания.