Мы не знали друг друга до этой весны

      06:03.       Масамичи проснулся рано. Будильник был выставлен на восемь утра, но накануне заснуть удалось аж в девять вечера. Стоило подняться в шесть и в полусонном состоянии сходить в туалет, как ложиться обратно уже расхотелось. Ну, Масамичи и не возражал: раньше встанет — больше успеет.       Шейкер не высох с вечера, но Масамичи все равно насыпал туда по пять граммов креатина и БЦАА, залил все это водой и начал трясти, пока электрическая щетка творила свою магию с его зубами. Скоро надо было сходить к зубному и выпасть в осадок от озвученной суммы. Сатору, разумеется, сам предложил оплатить все возможные затраты и чуть ли не виниры за свой счет поставить, но Масамичи только отмахнулся — хватило уже того, что мелкий шкодник платил ему за зал и персонального тренера, заказывал высокобелковые рационы, спортивное питание и просто отвратительные футболки с упоротыми енотами. Масамичи был успешным директором отличной токийской старшей школы и мог себе позволить не зависеть от белобрысого бесенка.       Хотя подарки принимал. Сатору делал их с душой и от всего сердца, и Масамичи не в состоянии был отказать огромным щенячьим глазкам. Была у белобрысого черта какая-то… магия. Магия доебательства.       С утра перед тренировкой надо было наесться углеводами, поэтому Масамичи разбил пару яиц на сковородку, к ним закинул овощей, а сверху высыпал приличную плошку вчерашнего риса. Тот склеился и выглядел скорее как цемент или кирпич, но скоро пришел в себя и развалился на прекрасные зернышки. Дальше был соевый соус, потом устричный соус, немного кунжута и свежего зеленого лука для вкуса — и лучший завтрак был готов. Питательно и просто — лучшее, что придумало человечество.       Масамичи блаженно включил телевизор, налил свежей воды и сел есть. Ничего нового не сообщали — никто не умер, город не развалился. Политики снова выступали за все хорошее против всего плохого, выдвигали инициативы по оздоровлению населения, хотя лучше бы, конечно, решали проблемы с нехваткой жилплощади. В целом, неделя была спокойной, что не могло не радовать. Масамичи переключился на плейлист со спокойной музыкой, помыл использованную тарелку и с чувством не пойми откуда взявшегося удовлетворения принялся вспоминать базовые асаны и упражнения для растяжки. Его ждал зал и довольно изнурительная силовая, потом немного плавания и сауны, поэтому мышцы надо было разогреть и подготовить к нагрузке.       День обещал быть прекрасным. После зала в планах было сесть доделывать небольшую красную панду, уже давно обещанную дочурке одной из учительниц. У девчушки аж глаза засияли, стоило увидать капибару в его кабинете, и Масамичи просто не мог не пообещать лично для нее сделанную игрушку. Ей осталось пришить пару лапок, посадить на место глазки и раскрасить шерстку, и Масамичи лелеял надежду закончить за один вечер. Все еще… все еще в нем теплилась эта любовь к детям, это желание их радовать и видеть широкие искренние улыбки. Даже если дети не его, даже если своих по итогу такой, черт возьми, короткой жизни нет… оно того стоило.       До зала решено было прогуляться. Всего три километра по приятной весенней погоде стали отличной заменой низкоинтенсивного кардио, Масамичи даже щелкнул пару приглянувшихся кошек для будущих референсов, а также успел повосхищаться красотой природы. Спешить было некуда, в молодости наспешился. Несмотря на довольно преклонный возраст, все еще тяжело было воспринимать себя старым — в душе Масамичи был двадцать один год, он только заканчивал вуз и был подающим надежды, заряженным, влюбленным и готовым звезды дарить своей новоиспеченной жене молодым преподавателем. Это было так давно… два новых поколения успело дорасти до сознательного возраста. А Масамичи все равно чувствовал, что так и не повзрослел дальше дай бог двадцати пяти. Раньше казалось, что это чувство солидного возраста придет ближе к тридцати, потом к сорока, потом к пятидесяти — и только в сорок пять стало понятно, что не придет. Какая бы цифра в паспорте ни стояла, Масамичи навсегда остался там, в своей скромной общажной комнате, сытый после совместного барбекю с одногруппниками и друзьями в честь очередного отлично сданного экзамена. Потом была семейная жизнь, карьера, ученики… но оно все было уже после.       Сатору, разумеется, купил абонемент в дорогущий зал с двумя бассейнами, банями, саунами и спа, целым отдельным этажом для кардио и таким же этажом для силовых, залами для единоборств и танцев — и это Масамичи еще не все так исследовал. Может, где-то в недрах этого громадного комплекса скрывалась Нарния или весь Вестерос целиком. Даже всем разнообразием местных услуг не то чтобы удавалось пользоваться — здесь можно было поселиться, вот только времени не хватало. Масамичи только недавно начал ходить на йогу и комплексы для здоровой спины, а вот соваться на пилатес и групповые программы в бассейне пока было страшновато: для второго он был недостаточно старым, для первого — недостаточно женщиной.       Само здание примостилось отдельно, окруженное небольшим парком с многочисленными цветущими кустами, под которыми часто отдыхали почему-то именно кошки. То ли их целенаправленно подкармливали, то ли то было кошачье место силы, но Масамичи сфотографировал еще парочку, прежде чем наконец добраться до ресепшена, а позже и до качалки.       Сегодня не было ничего сложного: разогрев, тяга вертикального блока, тяга горизонтального блока, подтягивания, жим лежа, жим стоя от груди, баттерфляй, немного работы с гантелями — стандартная программа на верх. Сначала Масамичи хотел добавить что-нибудь для пресса, но передумал: завтра будет достаточно времени, чтобы провести отдельную тренировку на корпус, а пока можно было сосредоточиться на плечах, груди и спине. Через несколько дней (а то и послезавтра) маячил день ног, так что надо было заранее проверить завещание: в его возрасте с вероятными падениями с лестницы шутить уже было нельзя. Белобрысый бесенок опять предложит припахать Иджичи, делая вид, будто забыл, что тот уже пару лет как на Масамичи не работал.       Бесенок… у него там вроде наклевывалось что-то с Гето-куном. Масамичи был за него безмерно рад. Сатору в кои-то веки нашел себе достойную партию. Не то чтобы Масамичи в лицо знал всех его бывших ухажеров (да и было тех преступно мало как для двадцативосьмилетнего успешного и богатого парня на выданье), но и те, с которыми Масамичи имел честь быть знакомым, ублюдками были редкостными. Гето-кун хоть хорошее впечатление производил. А что? Детей любил, работал, деньги в семью нес, воспитанием девочек занимался, пил редко, курить бросил, в азартных играх замечен не был, талантами различными обладал — куда уж лучше? Явно приятнее того… как его звали-то? Сатору с ним вроде в университете встречался, пока в больничку на пару недель не загремел после действий этого… индивидуума. Масамичи его имя уж запамятовал. Вот клялся себе, что никогда не забудет, что на всю жизнь наглую рожу запомнил, но нет. Вот, забыл.       Сатору вообще с подозрительной точностью вычислял всяких долбонавтов, только вместо того чтобы обходить их по километровой дуге, он их в свою жизнь тащил. Словно магнитом их тянул, ей-богу, его можно было использовать как тест на гандона. И сколько бы Масамичи ни ворчал, сколько бы ни повторял снова и снова, как именно надо искать себе мужчину и на что смотреть, тот только отмахивался и шутки свои шутил, а потом вообще решил, что отношения не для него. Отношения, разумеется, были для него, но Сатору был бы не Сатору, если б поступал по-человечески, а не как… ну, Сатору.       Масамичи даже не заметил, как пролетел целый час. Рабочий вес немного снизился, он был явно не в лучшей форме, да и мысли были заняты бесенком вместо тренировки, но все равно удалось сделать все нужные подходы. Кондиционер еще сломался, солнце жарило как сумасшедшее, так что успешное завершение было само по себе достижением. Масамичи скинул штангу, рыкнув до кучи, и пошел разносить блины по законным местам. Народу было мало: пара девушек приседала и жала ногами невообразимые веса, но в целом было относительно спокойно. Обычно с утра в выходной случался наплыв старичков. Странно, что сегодня не было толком никого, кроме дежурного тренера.       Надо было сразу смекнуть, что что-то неладно. Не могло быть настолько хорошего дня. Не могло все идти по плану. Не могло быть такого, чтобы Масамичи запланировал пять задач и все пять выполнил без каких-либо эксцессов. Если такое случалось, то Масамичи или спал, или… или, ну, Сатору где-то все-таки умер. Что было маловероятно, потому что бесенок был на удивление живуч, хоть и притягивал все возможные неприятности.       Вернувшись домой, Масамичи поставил кипятиться воду, и это гаденькое чувство надвигающейся напасти стиснуло грудь еще сильнее. Странно, что Сатору не отчитался о свидании — или что у него там такое было. Странно, что все поголовно молчали, словно готовились к надвигающемуся шторму. Странно, что даже Кенто не пожелал дежурного доброго утра.       Один звонок расставил все по местам. Даже не так — одна фраза. Сатору сказал всего одну фразу, и Масамичи оставалось только глубоко вздохнуть и воззвать ко всем неистраченным за долгую жизнь запасам терпения.       «Гето Сугуру знает все, и это не я ему рассказал.»       Немногим позже одиннадцати утра, а день уже был безвозвратно испорчен.              10:44.       Будучи еще совсем ребенком, Сугуру иногда спрашивал у матери, почему они не могут себе позволить столько же дисков с играми, сколько соседский мальчишка. Сугуру бегал к нему играть ежедневно — у того появлялись все новые и новые диски чуть ли не каждую неделю, и там были и аркады, и гонки, и игры для взрослых с кишками и насилием, и стрелялки — все, о чем детский мозг мог мечтать. Мама только пожимала плечами и говорила: «Все богатые богаты неспроста». Сугуру очень долго не понимал, о чем она говорила. Семья того мальчика выглядела идеально: всегда улыбчивые и приветливые, его родители с радостью принимали Сугуру и угощали домашней едой. Женщина очень вкусно готовила и любила гладить тогда еще короткие волосы Сугуру, а вот мужчину он помнил совсем уж плохо. Женщину, справедливости ради, сейчас вспомнить тоже было сложно — ее лицо, сколько бы Сугуру ни пытался воспроизвести в голове конкретные черты, расплывалось и больше напоминало размашистый мазок масляной краски. В общем, семья была очаровательнейшая, пока в один прекрасный вечер Сугуру не увидел стену из полицейских машин возле соседнего дома.       «Ну я же говорила, ” сказала тогда мама, и Сугуру поначалу не сообразил, что именно она имела в виду. «Все богатые богаты неспроста.»       Оказалось, та милая улыбчивая женщина, готовившая самые вкусные в мире моти, зарезала своего мужа, пока тот спал. Сугуру до сих пор так и не понял, что именно стало причиной: соседи обмывали ей кости потом еще недели три, предлагая все более и более сумасшедшие версии, пока пятнадцатилетняя девочка с соседней улицы не родила и не подарила им новую тему для разговоров. Версии были разные. Официальный некролог гласил, что супруги собирались развестись и не поделили то ли детей, то ли имущество, то ли все вместе. Люди во дворе шептались о доле, которую муж собирался продать за спиной жены, о долгах, о любовницах, на которых была спущена баснословная сумма… даже про одержимость говорили, мол, злой дух женщины, мстившей неверным мужьям, взял верх над бедной женой. Сугуру пробовал расспросить мать и понять все-таки, что же там случилось, потому что вакханалия версий только больше запутывала. Мать ответила все той же фразой: «Богатые богаты неспроста.»       Сугуру никогда не думал, что доведется понять эту фразу. Он от нее сначала отмахивался, кривя лицо и притворяясь, что это глупость какая-то. Потом вроде сообразил, что к чему, но решил, что у мамы слишком пессимистичный и циничный взгляд на жизнь, раз она считает, что абсолютно все обеспеченные люди так или иначе скрывают что-то… серьезное. Что-то, за что можно убить. Сугуру отказывался верить, что простых везунчиков или особенно целеустремленных людей не бывает. И вот сейчас… вот сейчас он, кажется, наконец понял.       Момент был упущен. Нет, не так… все моменты были упущены.       Сугуру поначалу не знал, что делать и говорить, и это промедление стоило ему слишком многого. Можно было сразу же четко сформулировать вопрос и поставить Сатору перед фактом, чтобы тот не смог отвертеться и ему пришлось отвечать. Можно было поделиться собственными наблюдениями и выводами, чтобы беднягу не пугать, потому что пугать смысла не было — Сугуру все понимал. Или ему казалось, будто он что-то понимал: до рационального, осознанного понимания чего-то катастрофически не хватало, но он уже ощущал, что в этом конфликте прав был именно Сатору.       Был ли Сугуру предвзятым? Безусловно. Это Сатору искренне ему улыбался, это Сатору обнимал его, прижимал к себе, пока по бледным щекам текли слезы. Сатору. Не его отец, каким бы влиятельным тот ни был. Поэтому да, Сугуру был до чертиков предвзятым.       Было ли это плохо? Спорно.       С одной стороны, это ставило под вопрос и без того едва ли достижимую объективность и мешало рассматривать ситуацию со стороны. Сугуру учил детей именно этому — попытке абстрагироваться и анализировать ситуацию до тех пор, пока не появится четкий мотив действий. С другой стороны, Сугуру тронулся бы умом полчаса назад, если бы более-менее не узнал Сатору накануне.       … Сатору вроде работал следователем, да? То есть он вполне мог убить человека при исполнении. Ну… если тот оказывал сопротивление? Наверное? Или в целях самообороны? За все двадцать восемь лет жизни Сугуру лично с работниками правоохранительных органов сталкивался редко и никогда настолько близко, чтобы узнавать подробности их личной жизни. У них вроде была санкция на убийство, так что… это нормально? Вроде.       Вот только они говорили о чем-то незаконном. О предмете шантажа. Если бы то было легальное убийство в целях самообороны, то смысла бы…       Убийства, интриги, шантаж, дети, матери… Сугуру будто очутился в классическом нуарном фильме про богатенькую семейку со скелетами в шкафу. Не хватало только мафии и родителей, застреленных в подворотне после киносеанса.       Сугуру глянул на часы на тумбе. Было все-то одиннадцать утра, раннее утро по меркам выходного, а голова уже кипела.       Сатору стоял все там же, у подножия лестницы, и не двигался. Ледяные голубые глаза ловили малейшее движение, но Сугуру и не пытался перемещаться — стоял и пялился как баран на новые ворота. Он не знал, что делать в таких ситуациях. Этому тоже ни в школе, ни в вузе не учили. И даже загуглить нельзя было — один запрос уже звучал бы нелепо. «Что делать, если человек, с которым у меня было свидание, оказался убийцей, а я узнал об этом из скандала, который вообще слышать не должен был?» Вряд ли такая статья нашлась бы на WikiHow.       — Эм… — Сугуру еще пару раз моргнул. Открыл рот, чтобы продолжить мысль, но эта мысль так и не появилась. В голове царило перекати-поле и иногда возникали совсем уж идиотские идеи, никак ситуации не помогавшие. Статью на WikiHow можно было написать самостоятельно, но для этого надо было сначала определиться с правильным алгоритмом действий… и это вообще не помогало. Сатору все еще смотрел на него так, словно готов был броситься в атаку и сломать Сугуру пару конечностей. — Ну…       — Просто скажи, что думаешь. — Звучал Сатору так же холодно, как и выглядел. Сугуру аж поежился. Очень хотелось вернуться обратно в спальню, забраться в безразмерную кровать, накрыться еще теплым одеялом и уснуть обратно. Чтобы, когда он проснулся бы снова, Сатору сказал бы, что все ему приснилось. Пошутил бы о разыгравшемся воображении, приготовил завтрак, повертел в руках капучинатор, сходил на свою чертову пробежку и Сугуру бы захватил… Сугуру бы ему поверил. В общем, все было бы хо-ро-шо.       Сейчас хорошо не было. Сейчас было как угодно, но только не хорошо.       Сказать, что думал? Но Сугуру не думал. Он видел пронзительные голубые глаза, слегка нахмуренные белесые брови и ладонь, слишком сильно сжимающую перила. Вот же ж черт.       Надо ли было докладывать Сатору, сколько он услышал? Может, надо было соврать? Сказать, что он только что проснулся, что успел лишь на концовку и не понимал, что такого стряслось? Но Яга говорил, что Сатору удивительно проницательный, а такая ложь могла испортить отношения навсегда. Сугуру не мог просто взять и соврать, что не слышал обвинения в убийстве. Не мог.       Глотать было тяжело. В горле будто встал ком, который никак было не протолкнуть дальше, он застрял поперек кадыка и ни вверх не шел, ни вниз не проходил. Сатору возможно убил человека. Вот был человек — и не стало его. Совсем. Потому что Сатору сделал что-то, чтобы это произошло. В голове не укладывалось…       Надо было мыслить рационально. Сатору не был плохим человеком. Он любил детей, был отличным приемным отцом, по-своему ответственным, был человеком ранимым и эмоциональным, обожал животных и отвратительные, но все равно смешные мемы. Были ли эти выводы рациональными?.. Сугуру не знал. Наверное, все-таки не были.       Что он вообще о Сатору знал? Тот был настоящей темной лошадкой. Наследник огромной корпорации, бегающий за маньяками и воспитывающий детей наемного убийцы. Да как вообще… как…       — Я думаю, что ты не выглядишь как плохой человек, — сказал в итоге Сугуру.       Уверен ли он был в своих словах? Абсолютно точно нет. Но Сатору изменился в лице. Он будто вытянулся всего на секунду, а потом поджал губы и отвернулся.       — Ну и идиот, — заключил он и впервые за долгое время сделал шаг. — Никто не выглядит как плохой человек. Это глупость, Сугуру.       Сатору уходил в сторону кухни, прочь от Сугуру, и больше не смотрел на него. Без этого пронзительного взгляда должно было стать легче, но легче не стало. Напротив, хотелось броситься за ним вслед и умолять остаться и объясниться нормально. Выходила какая-то нелепица: обрывки информации, никакого контекста, никакой полной истории, но зато голые уродливые факты. Сугуру правда хотел верить — и к своему стыду верил — что все не так плохо, как звучит, но Сатору укреплению этой веры совершенно не способствовал.       Сатору вообще, блядь, на пробежку собирался. Спустившись и увидев его в спортивных штанах, Сугуру чуть не сел прямо на пол, потому что… потому что что это вообще такое было? Сатору неирочнино переливал воду из магазинной бутылки и свою спортивную и засыпал туда лед. Выражение лица у него при этом было максимально спокойное, словно он тут дзен успел познать, пока Сугуру со второго этажа спускался.       — Нам надо поговори…       — Не сейчас. — Сугуру не успел даже одну фразу закончить, а Сатору уже его перебил.       Ни один мускул на красивом лице не дрогнул, и он просто пошел обуваться. Вот так. Никаких объяснений, никаких не то что конструктивных — просто никаких диалогов. Сатору просто собрался, обулся, достал наушники и уже засунул один в ухо. «Я на пробежку, ” объявил — и был таков.       Сугуру позволил ему сбежать. Если Сатору так было спокойнее… вечно бегать ему все равно не удастся, рано или поздно они все-таки поговорят, а сейчас давить было плохой идеей. Сложилось все так не по чьей-то вине. Сатору был таким же заложником обстоятельств, как и Сугуру — навряд ли он спал и видел, как его секреты раскрываются не по его воле, да еще и в процессе скандала с, судя по всему, глубоко нелюбимым человеком.       Надо было почаще себе напоминать, что Сатору не был человеком открытым, он им лишь казался. В его шкафу хранилось гораздо больше скелетов, чем Сугуру думал изначально, но хей, он ведь чего-то такого и ждал, да? Просто не мог облечь это гнетущее чувство, это преследовавшее по пятам беспокойство, эту призрачную неуверенность в слова. «Идеально не бывает, ” сказал Сатору, и Сугуру наконец сообразил, что он подразумевал.       Убийство, значит? Класс. Фантастика. Заверните вместе с шантажом и вымогательством.              7:13.       Широ разбил вазу.       Обычно куролесил Куро — знатный любитель все сгрызть, растерзать, скинуть с полок и сломать. Черный песель был более активным и совсем капельку придурковатым, но в этом и было его особое очарование. Его заразил Годжо, Мегуми был уверен. Он точно в обход прямой просьбы портил его еще щенком, не зря же Куро великовозрастную катастрофу больше жаловал — чувствовал родственную душу. Широ же был гораздо спокойнее. Там, где Куро носился как ужаленный и не вписывался в повороты, белый песель грациозно вышагивал, медленно перебирая ухоженными лапами с подстриженной шерсткой.       Тем удивительнее был тот факт, что вазу расколошматил именно Широ. Причем совсем неясно, специально ли.       Они с Кугисаки спорили о правильной технике мытья посуды, толкаясь напротив раковины в тесном углу. Кугисаки с какого-то перепугу считала, что замачивать кастрюли можно только без средства для мытья посуды, потому что лить его в посуду, а не на губку было неэкономично. Мегуми решительно не понимал, что плохого могло быть в лишней израсходованной капле. Он же не предлагал весь бутылек в эту кастрюлю вылить! Да и не сама Кугисаки это средство покупала, чтобы настолько на нем экономить. Еще Мегуми не понимал, на что она обиделась, когда он предложил купить ей пару коробок. Ей же надо! Кугисаки сама это проклятое средство, как оказалось, экономила, а оно не золотое, сбережения Мегуми совершенно не пострадали бы от покупки хоть шести, хоть шестидесяти бутыльков. Но нет! Кугисаки надо было упереться поясницей в кухонную тумбу и ногами отталкивать его от раковины, а Мегуми упорно держал оборону, обеими руками вцепившись в соседнюю тумбу. И вообще, он не договорил! Кугисаки вела себя глупо и настаивала на нерациональных вещах!       Тогда-то и послышался звук разбившегося вдребезги стекла. Они еще по инерции потолкались, Мегуми приготовился развивать следующий аргумент, чтобы окончательно закопать оппонента в споре, пусть и настолько… абсурдном. Но через пару секунд до обоих наконец дошло, что именно случилось.       Широ гордо восседал прямо посреди места преступления, высунув язык. Гордился чем-то. Не понял сразу, что хозяин происшествием доволен не был, и по привычке счастливо вилял хвостом, пока Куро вообще сопел на диване. Картина маслом. У Мегуми слабо дернулось веко.       И вот сегодня Мегуми проснулся ни свет ни заря. Он всегда просыпался рано, часов в шесть-семь утра, по выходным — в восемь-девять, но на сей раз нелегкая подняла его аж в пять утра в воскресенье. Он проворочался еще с полтора часа в безуспешных попытках заснуть обратно, ленту пролистал, на сообщения все ответил, музыку послушал с битый час, но сон так и не пришел. Кугисаки пускала слюни в подушку совсем рядом, на ее лице красными линиями отпечатались складки постельного белья. Мегуми даже немного завидовал. Он не то чтобы не выспался… но и не то чтобы потрясающе поспал.       Весь вчерашний вечер был убит на выбор новой вазы. Мегуми обещал оплатить, разумеется, уже приготовил карточку, вот только платить было не за что — Кугисаки никак не могла определиться. За поиск идентичной стекляшки отвечал Мегуми, тогда как она занималась изучением ассортимента всех доступных маркетплейсов в поисках замены. Насколько сложным мог стать поиск одной стеклянной вазы? Не какой-то уникальной, просто стеклянной, пузатенькой такой, с мягким рельефом из пионов на боку, узким горлышком и серебрянной каймой. В ней не было абсолютно ничего особенного, кроме того факта, что Мегуми так и не нашел такой же, где бы ни искал. А он залез даже на сайты люксовой итальянской и китайской посуды, откуда всякие штуки заказывал Годжо! Разумеется, родители Кугисаки вряд ли брали стекляшку там, но… вдруг. Годжо бы отплатил. Оплатил бы и наказал такую же прикупить и домой.       Но вазы нигде не было. Мегуми угробил на поиски часа три. Были не той формы, не с тем рельефом, без каймы, без узкого горлышка, из мутного стекла…       — Где ты вообще ее откопала? — не выдержал он спустя еще полчаса. Эта ваза была проклята! Мегуми не верил в проклятия, но если бы они существовали, то самое страшное лежало бы на этом долбанном куске стекла. — Я клянусь, этой вазы не существует в интернете. А в интернете существует все!       Кугисаки оторвалась от экрана телефона и состроила довольную рожу. Мегуми приготовился к глупому комментарию и — кто бы мог подумать! — оказался прав:       — Что, приемный сын гениального сыщика не может отыскать дешевую вазу?       Мегуми позволил себе состроить кислую рожу в ответ, исключительно (!) чтобы показать Кугисаки, насколько несерьезно та выглядела со стороны. И претензия дебильная. Ваза не маньяк, преступление тут расследовать не надо, и так все ясно как божий день…       — У нас преступник — собака, единственный свидетель — вторая собака, а жертва — кусок стекла. Что-то мне подсказывает, что дело строить нам не на чем.       — Оправдывайся, — фыркнула Кугисаки, и у Мегуми в голове пронеслось как минимум три солидных аргумента в свою защиту. Во-первых, он не оправдывался. Во-вторых, предварительное расследование работает не так же, как поиск на онлайн-маркетплейсах, и в его основе лежат иные принципы. Например, если бы Мегуми был в состоянии обозначить мотивы вазы или Широ, его можно было бы в ту же секунду увозить в специализированное медицинское учреждение. В-третьих… в-третьих, не оправдывался он! — Ее тетя подарила маме на какой-то день рождения. Лет пять назад… может, шесть. Или семь. В общем, это был подарок.       — Потрясающе.       Вазу они так и не нашли. И замену тоже не нашли, потому что Кугисаки не нравилось решительно ничего из популярных и не очень позиций. Мегуми даже показал ей парочку с тех западных сайтов, не уточняя цены, и ей все равно не понравилось. Фарфор был слишком «древним», закаленное стекло — слишком «простым», керамика — слишком «нишевой» и «неподходящей интерьеру»…       Весь вечер превратился в пытку. Мегуми почти готов был позвонить Годжо — Годжо! Из всех людей! — и умолять забрать его домой, обещать, что он будет тихим-тихим и засунет в уши наушники и вообще им никак не помешает, потому что от одного слова «ваза» начиналась мучительная мигрень.       — Ну эта с каким-то коричневым оттенком. Нет, мне нужна прозрачная…       Еще можно было позвонить Иери-сан. Она, разумеется, пустила бы его переночевать, заварила бы литр кофе и постелила на кушетке в морге… а может вручила бы ключи от квартиры. Но вот незадача — в морг нельзя было с собаками, а в квартире пришлось бы убираться, потому что сама Иери-сан там почти не жила и скидывала уборку на всех, кого нелегкая туда заносила. Вот же ж…       — Может, я тебе свою отдам? — Мегуми уже совсем отчаялся. У него было три вазы: прозрачная, из черного стекла и керамическая с геометрическим узором. Он готов был вручить Кугисаки все три и отдать сверху те, что оставила Цумики, лишь бы этот вопрос наконец закрылся. И удивительно, но…       — Блин, а давай! Твоя выглядит более-менее.       Насколько сложным мог стать поиск одной стеклянной вазы? Невыносимым. Неподъемным. Мегуми успел возненавидеть само явление ваз, саму абстрактную идею посуды, в которую ставят букеты цветов.       Нахуй вазы.       Приготовив завтрак, помыв посуду (и потратив больше средства, чем Кугисаки бы понравилось, чисто из вредности), заварив себе дешевый, но крепкий чай, Мегуми все еще не знал, куда себя деть. Кугисаки спала отвратительно долго по выходным.       Куда-то делось еще два часа, и собаки начали проситься на прогулку. Оно и понятно — обычно их выгуливали еще раньше, а тут время уже перевалило за девять. Кугисаки все еще спала, и Мегуми на всякий случай поднес ей зеркальце к носу. Действие было абсолютно бессмысленным — она громко сопела и иногда даже похрапывала, отбивалась от несуществующих мух и сладко причмокивала. Мегуми передумал ее будить.       До дома отсюда было всего часа два пешком. Мегуми мог бы сходить туда, забрать вазу, вернуться, и при этом выгулять собак, чтобы не дай бог не начали носиться от переизбытка энергии и не сломали еще что ценное. И себя как раз занял бы, пока Кугисаки тут отсыпалась за все предыдущие жизни.       Отличный, надежный план. Одно «но» — дома были его, прости господи, учитель и Годжо и вполне могли заниматься всякими непотребствами. Неприятно. Весьма неприятно, но вполне решаемо. Годжо точно уже проснулся, не мог он спать в девять утра, а значит, ему можно было позвонить и предупредить, чтоб он продолжил свое свидание где-нибудь в кафе, пока Мегуми забежит всего на пару минут.       На бумаге все было идеально.       На деле — Годжо не брал трубку. Подобное было очень, очень странным. Мегуми знал, что являлся одним из семи его избранных контактов со своим специальным рингтоном, и Годжо всегда отвечал на его звонки: из засад, погонь, с утра и в ночи, из бассейна, сауны, участка, со светских балов и судебных заседаний, во время шумных караоке-вечеринок и тихих посиделок — Годжо брал трубку всегда. Всегда. Но в десять утра в воскресенье не ответил.       Что-то было не так. Мегуми чуял это всем своим естеством — Годжо не мог не ответить; даже если бы он там сексом занимался, он бы все равно принял вызов и сказал бы, что перезвонит. Или перезвонил бы. Но Мегуми позвонил ему три раза с большим интервалом — и тот даже сообщения не написал. От этого было не по себе.       До квартиры Мегуми почти добежал за полтора часа. Девушка на ресепшене дежурно пожелала доброго утра и ему, и собакам, и Мегуми только кивнул в ответ, сразу же бросившись к лифту. Ненавязчивая легкая музыка совсем не успокаивала. Последний, финальный звонок белобрысой катастрофе тоже ничего не дал — на другом конце провода царило радио-молчание.       Звуков никаких из-за входной двери не доносилось. Мегуми попробовал свой ключ, только чтобы обнаружить, что было не заперто.       Дверь открывалась медленно — она была массивной, из дорогой породы дерева, обработанной вручную. Годжо принадлежало два этажа, на втором лифт в принципе не останавливался, а на первом помещение перед лифтом служило небольшим (относительно) холлом, украшенным парой полотен знаменитых художников, тремя неудобными диванами, уродливым (на вкус Мегуми) кофейным столиком с серебряным чайным набором и горшками с огромными пальмами. Цумики звала их фикусами и чуть ли не обнималась с ними по вечерам, но не могло быть таких огромных фикусов. Мегуми звал из пальмами. Абсолютно справедливо, причем, звал.       Мегуми начал осматриваться сразу же, как появился хоть какой-то зазор. Признаков борьбы не было: вся мебель стояла на своем месте, целая и невредимая, но в квартире царила непривычная тишина. Отсутствие звуков было редкостью — Годжо с аккомпанементом в виде двух рослых псин шума производил столько, что иногда хотелось оглохнуть, а тут… ни звука.       Мегуми просунул голову в проем, осмотрелся. Никого. Чуть ниже протиснулась морда Куро, еще ниже — Широ. Через минуту ничего не изменилось, никто встречать не вышел, иных признаков жизни внутри тоже не наблюдалось. Может, они ушли? Пошли в какое-нибудь кафе или кино или еще куда-нибудь, а Годжо просто забыл телефон? Или выключил звук. Или…       Или его бледный труп прикапывали в ближайшей лесополосе. Вряд ли, конечно, Гето-сенсей не выглядел, как убийца, но вот… У Годжо и без внезапно сошедшего с ума (вдруг?) Гето-сенсея недоброжелателей было слишком много. Любой, кого он засадил на большой срок, мог в теории сбежать из тюрьмы, или выйти по УДО, или в принципе отсидеть свои тюремные годы и прийти поблагодарить за сервис. Годжо готовил их с Цумики на такой случай, у обоих в телефоне было по заметке со всеми именами и предполагаемыми датами освобождения, и Мегуми проверил свою, пока неспешно вышагивал по прихожей. Вроде никто не должен был освободиться… и тем не менее, это не отменяло сценарий побега. Хотя если это и правда был беглый маньяк, то прикапывать могли уже два трупа — один бледный и один чуть загорелее.       Надо было добраться до винтовки. Или ближайшего пистолета.       В квартире в сумме было спрятано десять пистолетов, две винтовки и одно ружье — все на случай нападения. Прямая атака была так-то сценарием маловероятным, учитывая охрану высотки и повсеместно понатыканные камеры, но и исключать его полностью было бы глупо. Годжо отвечал за поддержание пистолетов в нормальном состоянии, и Мегуми ни секунды не сомневался, что они были готовы к использованию. Пять располагалось на первом этаже, еще пять — на втором. Кухня, гостиная, ванная возле бассейна, столовая и кладовая — все пять пистолетов на первом этаже. Кухонный шкафчик со специями был ближайшим к входной двери, так что Мегуми сразу завернул туда.       Надо было добраться до пистолета. Потом подняться наверх, забрать винтовку, запереться в комнате и связаться с Иери-сан, Хайбарой-саном и Ягой-саном. У Мегуми были заранее составленные планы действий на случай пропажи или смерти Годжо, составленные им же самим, и Мегуми доверял им безусловно.       Вот только на кухне его ждала весьма странная картина.       Мегуми вообще-то не думал, что в квартире был хоть кто-то, и уж тем более он не думал, что Гето-сенсей мог быть тут совсем один. Он в целом не очень-то горел желанием его видеть. С абстрактной идеей свидания своего приемного отца и своего классного руководителя Мегуми свыкся сразу же, абсолютно ничего не имея против. Два взрослых одиноких человека, которые друг другу понравились, ничего противозаконного. Мегуми был даже отчасти рад за них. Вот только становиться свидетелем какого бы то ни было романтического взаимодействия… не хотелось. Пока что. Рано или поздно все равно придется, но то будет потом, когда Мегуми проведет с этой идеей побольше времени и она уляжется в его подростковой голове. Они с Годжо об этом и договорились.       И вот Гето-сенсей сидел на его кухне, согнувшись в три погибели и почти засунув голову себе же между коленей. Мегуми совершенно, вот абсолютно точно не хотел знать, что тут произошло. А тут что-то произошло. Годжо дома не было, а вот Гето-сенсей был.       — Вы поссорились? — спросил Мегуми первое, что в голову пришло. Как можно незаметно схватить пистолет?.. На всякий случай, он не собирался ни в кого стрелять.       — Ф… Фушигуро?.. — Гето-сенсей медленно поднял глаза и посмотрел на него так, словно впервые видел. Вау. Что-то точно произошло. — Что ты здесь делаешь?       — Я здесь живу.       Итак, что получилось выяснить в сухом остатке: случилось что-то, что заставило Годжо уйти из квартиры, оставив дверь настежь открытой, а Гето-сенсея — сидеть и грустить на кухне; Мегуми не знал, что именно произошло; происшествие было серьезным.       Ах да, ну и главный вывод оставался все тем же: нахуй вазы.              11:17       В стрессовых ситуациях Сатору всегда был склонен принимать странные решения. Его абсолютно спокойное и собранное выражение лица вводило в заблуждение окружающих. То, как он выглядел и вел себя, никогда не было показателем степени пиздеца, совсем нет. Скорее даже наоборот: когда случался ужас, Сатору становился сам на себя не похож и визуально старел лет на десять, начиная наконец выглядеть на свой возраст. Никакой улыбки; абсолютно ровное выражение лица человека, у которого даже количество комаров в квартире под строгим контролем. И именно с таким лицом он как-то прилег отдохнуть посреди двора в ливень, а Яга, примчавшись на полураздолбанном мотоцикле знакомого рокера, очень сильно удивился, увидев Сатору абсолютно… спокойным.       В жизни в тот момент творился кромешный ад. Мегуми капал на мозги своим фирменным «ты мне не отец», Цумики не ела нормально и все еще его шугалась, отец трезвонил и угрожал всеми инстанциями, от полиции до налоговой и, прости господи, с какого-то перепугу правительства, если Сатору не изменит условия договора; Яга со своими оценками просто бесил, но далеко не так сильно, как все остальные. Сатору тогда было то ли семнадцать, то ли восемнадцать. Все слилось в одно длинное, неприятное воспоминание о нескончаемых скандалах везде, куда бы он ни пошел, и заканчивалось оно злополучным двором, бессилием и мокрым асфальтом.       Мегуми тогда сбежал. Удрал так быстро, что даже Сатору не заметил, юркнул в какую-то щель, пока сам Сатору хлопал глазами, как идиот, и был собой ох как горд, ведь заставил пятилетку наконец заткнуться. Хоть кого-то из этой кодлы, что присела ему на уши и все гудела, гудела, гудела, как рой треклятых цикад… Мегуми. Сатору не гордился тем, что тогда сделал. Он скорее приходил в ужас каждый гребанный раз, когда вспоминал тот день, потому что взрослый он начистил бы себе-подростку рожу за такое обращение с ребенком. Неужели он и правда думал, что Мегуми будет податливым и покладистым, после того как его собственный отец бросил загибаться на улице? Не думал. Сатору тогда вообще не думал. Сатору хотел помочь, знал, что помочь в состоянии, что финансово потянул бы хоть сотню детей, не только двух оборванцев, но блядь… не думал он о последствиях. Вообще не думал. Идиотом был.       Тащить шестилетку на кладбище, дабы показать могилу отца и заставить наконец уняться с этим отвратительным «ты мне не отец» было худшей его идеей. Намного хуже, чем прямо разболтать всем учителям, чьим Мегуми был сыном. Тот план был настолько, блядь, отвратительным, настолько нерабочим, настолько болезненным и травмирующим для ребенка, что Сатору и правда разбил бы семнадцатилетнему себе лицо, если б встретил. И это притом что Сатору ненавидел насилие всей душой. И притом что понимал: сам он тогда был ребенком не меньше, чем Мегуми.       Сатору вздохнул и сбавил скорость. Пробежка не давалась. Мысли уплывали то в сторону его чертовой семейки, то в сторону того жуткого происшествия. Прошло уже одиннадцать лет, одиннадцать долгих лет, и даже Мегуми об этом забыл, а Сатору все никак не мог.       Ему ведь удалось тогда бедного ребенка заткнуть. Оно и немудрено! Если притащить и так травмированного пятилетку на кладбище, ткнуть лицом в могилу пусть и отвратного, но все же отца и сладким голосом пропеть: «Конечно, я не твой отец, он вот где, отдыхает, ” — то, разумеется, ребенок заткнется. Ребенок вроде Мегса, который никогда не плакал, а если и плакал, то супился, хмурился и усиленно делал вид, что это просто дождь в помещении шел, а он весь из себя был злой и недовольный. Разумеется, такой ребенок заткнулся. Заткнулся, блядь, и сбежал сразу, как Сатору отвернулся, довольный своими выдающимися методами родительствования. Ублюдок мелкий. Сатору каждый раз передергивало, стоило себя вспомнить — настолько он был отвратительным. Он может и заплатил сполна в тот же день, из которого выпало несколько часов, пока он, паникующий, слонялся по всему городу и не вписывался в повороты, задыхаясь и пытаясь не сойти с ума… да и Мегуми не помнил этого, что тоже было ожидаемо, но все равно… но все равно Сатору ни о чем в своей жизни так сильно не жалел.       Нынешняя ситуация ни в какое сравнение с той не шла. Сатору не собирался лежать на асфальте и бездумно пялиться на серые тучи и падавшие с них капли воды. Сатору вообще толком не знал, что собирался делать. Изначальный план был заняться привычной рутиной и надеяться на чудо, но чуда не произошло. Озарение так и не пришло.       Сатору не знал, что делать. И придумать не мог. Придумывалка сломалась.       Стоило сесть на ближайшую лавочку и спокойно проанализировать ситуацию, как стало понятно, что был он в полной жопе и выход оттуда не просматривался. Ладно… выход был всегда. Зачастую гадкий и неприятный, но хоть какой-то.       В теории Сатору мог бы совершить убийство так, чтобы его не раскрыли. Он, разумеется, никогда бы такого не сделал, ему вообще идея причинения вреда какому-либо живому существу всегда претила, но в теории… нет. Это была абсолютная дикость.       Сатору не паниковал, он просто дышал быстрее обычного и пялился в землю, как идиот. Но не паниковал. Он вообще был абсолютно спокойным. И тот факт, что идея ночевки посреди парковки во дворе больше не казалась абсурдом, никак не свидетельствовал о панике. Как и частые вздохи. И дрожавшие, замерзавшие в мае пальцы.       Какие еще были варианты?       Как вообще Сугуру на это отреагирует?       Кого спасать первым — себя или семью?       Стоит ли вообще спасать себя или лучше срочно выводить куда-нибудь деньги и отправлять Мегса и Цумики по гринкарте в США с концами, а самому тащиться в полицию и готовить рассылку для всех больших изданий?       Что сделает отец? Куда пойдет, что скажет?       Сатору запустил обе руки в волосы и растрепал и без того не уложенную шевелюру. Сугуру остался в квартире. Сугуру остался в квартире с пистолетами и той самой папкой. Все это великолепие было надежно спрятано, но если бы он решил затеять обыск, он бы нашел… нет. Он бы не стал обыскивать квартиру, он не знал о самом существовании физической версии папки, как и не знал о пистолетах. Сатору пока не настолько сошел с ума, чтобы выдавать их местоположение, о них знает только Мегс. А еще Мегс знает, как действовать в непредвиденных ситуациях.       Черт, все складные мысли сливались в какую-то кашу! Сатору все-таки не знал, что делать. Не хватало информации. Да и собственное тело никак не помогало, подкидывая какие-то гадкие спазмы и приступы озноба. Хотелось завернуться в одеяло и запереться нахуй, чтобы прийти в себя и выработать наконец рабочую стратегию, но и сидеть на одном месте было почти физически тяжело. А еще отчего-то хотелось спать. Вот же ж блядство.       Сатору провел ладонями по лицу, но чуда все еще не произошло. Глаза начали сохнуть — он опять забывал моргать. Блядство. Абсолютное, дистиллированное блядство. Что люди делают в таких ситуациях?       Люди, блядь, не оказываются в таких ситуациях. Это Сатору как всегда особенным был. Особенным настолько, что это мешало жить.       Сатору вздохнул. Потом сходил за кофе и выбрал чашку самого сладкого, что у них там было: фраппучино с миндальным и шоколадным сиропами, ванильным мороженым и тремя пакетиками сахара. Кофейня была дорогущей, со всеми этими столиками для работающих дистанционно и желающих очень претенциозно выпить чашечку не самого лучшего кофе за цену, раза в три превышающую рыночную. Не самое лучшее место. И кофе у них говно. Чертова горечь чувствовалась даже в фирменном горячем шоколаде, а этот фраппучино не спасли даже мелкие разноцветные маршмеллоу, за которые Сатору заплатил чуть ли не столько же, сколько за сам напиток. Почему они вообще были такими сухими?..       Все не клеилось. Телефон трезвонил, и Сатору со вздохом отключил звук. Мегуми ему простит эту небольшую вольность, он мальчик понятливый и эмпатичный. Сатору не готов был сейчас с ним говорить.       Время шло. Циферки на экране сменяли одна другую, подталкивая его в спину и напоминая, что надо бы уже сделать хоть что-нибудь. Кому-нибудь позвонить, с кем-нибудь поговорить. Хотя бы решить, с кем именно говорить. С Сугуру? С Мегуми? Сразу с полицией? С отцом?       Нет, с отцом Сатору уже наговорился. Проблемы надо было решать по мере возникновения, и пока основной оставался Сугуру. Учитель был новой переменной в этом вроде бы стабильном уравнении, и черт его знает, что именно эта переменная должна была туда привнести. До этого о договоре осведомлен был только Яга. Только он знал все положения, каких усилий стоило его заключить и что именно стояло на кону. Только Яга знал о его существовании, если не считать обе стороны договора — Сатору и его отца.       И вот теперь некими сведениями о договоре обладал простой учитель социологии старшей школы. Причем сведения эти были неполными, и Сатору пришлось напрягать все остатки разума, чтобы реконструировать картину так, как ее должен был видеть Сугуру.       Итак, Сугуру знал о существовании некоего соглашения. Знал о том, что заключено оно было под давлением в виде шантажа и обязывало одну из сторон отказаться от значительных денежных активов в пользу второй, а также от притязания на взаимодействие с приемными внуками. Еще он знал о санкциях в случае нарушения этого соглашения, а именно об угрозе обнародования информации о заказном убийстве, организованном одной из сторон. А также о потенциальной ответной санкции — об угрозе разглашения сведений об убийстве, предположительно совершенным уже самим Сатору, если тот не исполнит собственные обязательства, в число которых входило получение высшего экономического образования и принятие управление корпорацией в наследство, когда придет время. Соглашение представляло собой обоюдоострый меч, который ударит сразу же, стоит одной из сторон выйти за обозначенные рамки, причем ударит по всем и очень, очень больно.       Итак, Сугуру узнал почти все и абсолютно случайно. Не слышал он разве что об обязательстве не привлекать отца к уголовной ответственности после наследования компании и передачу уже ему значительной части активов на обеспечение безбедной старости. И не знал об обстоятельствах заключения соглашения.       Понял ли он, что женщина, которая по документам числилась матерью Сатору, по факту являлась его мачехой? Что упомянутым заказным убийством являлось убийство его биологической матери? Что предполагаемым преступлением Сатору было убийство Фушигуро Тоджи? Черт его знает. Единственное, что Сатору точно понимал — эта информация может разрушить его жизнь. Все то, что он так кропотливо и на протяжении более чем десятка лет строил.       Плевать на тюрьму — это могло разрушить его отношения с Мегуми.       Сатору Тоджи не убивал. Но вот незадача — доказать, что он этого не делал, было невозможно. Все улики указывали на обратное. Запись того разговора, свидетельские показания, если следствие до них доберется, записи с камер, договор и его условия — все выстроится в стройную линию обвинения, и той же самой Юки удастся закрыть Сатору лет на пять-шесть. Можно было упереться в непреднамеренное убийство, но формулировки в записи были настолько двусмысленные, что одного прослушивания было бы достаточно, чтобы уверенно заявить: Сатору убил Тоджи. Предумышленно.       Вот только он этого не делал.       Сатору было шестнадцать. Он не знал, не предполагал даже, что тот человек, с которым он так рьяно просил Тоджи закрыть в одной камере, вскроет ему глотку. Такой мысли даже не возникло. Надо было предположить, надо было составить план чуть дальше чем «хочу, чтобы он пожалел», надо было… надо было вообще Тоджи не трогать. Его и так посадили на заоблачный срок, и Сатору следовало просто порадоваться и жить дальше, но нет же! Он кое-как выбил себе абсолютно, блядь, нелегальный допрос, и уже через три минуты двум полицейским пришлось насильно оттягивать его от подозреваемого, чтоб не задушил. А Тоджи смеялся, ухмылялся своим кривым шрамом вместо рта и злорадствовал. Совсем не сожалел о содеянном. Ублюдок отправил на тот свет столько людей, что его дело не умещалось в десятки томов бесконечных бумажек, прострелил четырнадцатилетней девочке голову посреди бела дня, избил самого Сатору до полусмерти, оставил в нем пару лишних дырок, убил даже гувернантку, которая к делу вообще отношения не имела — и все еще… и все еще подонок смел злорадствовать.       Тогда Сатору готов был отдать все, чтобы Тоджи пожалел. Отдал.       Придурок.       Сатору всегда знал, что расхлебывать эту историю придется до гробовой доски. Носиться с ней, как с писаной торбой, оберегать от лишних ушей и глаз, выстраивать стратегию, всегда держать ее на подкорке. Она не давала спать, не позволяла дышать. Куда бы он ни пошел, что бы ни делал, она всегда была там, всегда оставалась, всегда давила. Сатору уже одиннадцать лет существовал с пониманием, что все может полететь в тартарары из-за одной-единственной ошибки. Ее можно было так легко избежать — надо было просто остановиться. Но Сатору не остановился. Он дожал приговор Тоджи до максимума и так феерически объебался, что можно было снимать трэш-драмеди по мотивам.       С другой стороны, не случись та история, не было бы и материала для соглашения. Сатору засадил бы отца, компания бы разрушилась, и сейчас он, скорее всего, работал бы штатным следователем и жил бы на зарплаты преподавателя вуза и работника правоохранительных органов. Ну и гонорары за книги и интервью. Не густо, но он, вероятно, чувствовал бы себя гораздо лучше. Не было бы гнетущего понимая, что преступник разгуливает на свободе и зарабатывает баснословные бабки, при этом строя из себя традиционалиста-семьянина, просто потому что Сатору получает свой процент от этих денег.       Каким же он все-таки был ублюдком.       Сатору выкинул опустевший стаканчик в ближайшую урну. Телефон ощущался тяжелым кирпичом в руках, и он прижал уголок к губам, просто чтобы чем-то себя занять. На эмоциях он мог выкинуть очередную отбитую хуйню, поэтому стоило обратиться за помощью. От одной мысли скручивало пополам, но Сатору не справлялся один. Он вообще ни с чем не справлялся. Эта проблема была настолько больше его мелкого, ни на что толковое не способного, жалкого мозга… ему нужна была помощь. Нужна. Он загнется без нее, вот прямо посреди оживленной улицы самого дорогого района Токио, ляжет на этом самом месте и уже не встанет.       Уже в полубреду Сатору разблокировал экран, открыл контакты и ткнул на такой знакомый, самый родной в мире номер.       Яга будет в бешенстве. Будет ворчать, кидаться предметами, будет Сатору таскать за шею и всячески негодовать. А еще Яга поможет. Всегда помогал.       Сатору давно не чувствовал себя тем маленьким, потерянным мальчиком, которого Яга когда-то приютил и дал прообниматься с мягкой игрушкой две ночи подряд, не задавая лишних вопросов.       — Гето Сугуру знает все, и это не я ему рассказал, — выпалил Сатору сразу же, как только трубку подняли. Никаких приветствий, сразу к делу. Яга прощал ему отсутствие формальностей, позволял быть собой и принимал. Позволял быть несмышленным мальчишкой, а не взрослым дядей с детьми, работой и потенциальной уголовкой. Сатору всегда был ему благодарен, но ни разу прямо не говорил. — Я не знаю, что мне делать.       Яга долго молчал. Сатору только сейчас заметил, что у него бездумно тряслась нога, и ему силой пришлось это безобразие останавливать. Не волновался он. Не паниковал.       — Я приеду, — объявил Яга в итоге. Сатору не понравилось.       — Не приедешь, он в квартире.       — Ты жив вообще?       — … ты хочешь честный ответ?       — Тогда дуй ко мне. — Голос Яги звучал как гром посреди ночи — злой до невозможности, раскатистый. Он и правда был в бешенстве, Сатору угадал. Надо же.       — Но…       У него в квартире был посторонний человек. Пусть они с Гето Сугуру и сблизились за последние дни, в прямом и переносном смысле, пусть учителю довелось видеть — и, к сожалению, слышать — то, что Сатору не открывал даже самым близким людям, они все еще были чужими. Никто не мог предугадать, что Гето Сугуру будет делать дальше. Сатору не контролировал других людей. Иногда хотелось взять все в свои руки и сделать как надо, но любой другой человек был по факту неизвестной переменной, и вариантов развития событий было так много, что у Сатору пухла голова.       — Никаких «но», дуй сюда! — снова громыхнул Яга, да так громко, что Сатору отнял от уха телефон и скривился. — Быстрее, пока херни не натворил. Давай!       — Я вообще-то на пробежке, это часть здорового образа…       — Быстро! Сейчас же!       Караул.       Сатору нервно закрыл приложение для звонков и развернул строку уведомлений. Оповещение о погоде на сегодня, пара настойчивых промо, новое видео по «Дигимону», три пропущенных от Мегуми…       Три пропущенных от Мегуми. Сатору смотрел на надпись как дурак и не мог сообразить, что делать. Яга до сих пор кряхтел и ворчал, как старый мотор, требовал собирать руки в ноги и ноги в руки и срываться с места вот прямо сейчас, и у Сатору так сильно раскалывалась голова, будто по ней стучали молотом. Причем стучали в одном, четком и отвратительно медленном ритме. Бам. Бам.       Бам…       Бам.       — Хорошо! — не выдержал он и чуть не кинул телефон в ближайшие кусты. Мегуми тоже звонил — кусок металла услужливо уведомил об этом и даже чертов фитнес-браслет завибрировал на запястье. Запястье захотелось отрезать нахуй. И почему он всем резко нужен стал?! Яга продолжал кряхтеть — надо было купить ему смазки, чтоб не скрипел как ржавые ворота — Мегуми, блядь, откуда-то нарисовался, хотя должен был не отсвечивать до вечера… отец явился! Сатору этому престарелому хую не нужен был последние лет пять! Он даже на насквозь фальшивых семейных посиделках был персоной нон-грата, а тут — вот же ж сказка! — до пизды занятой владелец крупнейшей в Японии корпорации явился сам, потратил свое драгоценное время и насрал в жизнь лично. Даже биологическую мать Сатору лично убивать не стал — нанял киллера. А к нему вот явился. Ублюдок. — Хорошо, блядь! Я приеду, только…       Запал исчез так же быстро, как и появился. Секунду назад Сатору был злой, срывал с запястья фитнес-браслет, негодуя, что силикон не рвется аки хлопок — и вот он уже сидел на корточках посреди тротуара, держа свою бедовую голову в обеих руках, а то вдруг свалится от наплыва дерьма. Как же он уже устал. Не было еще даже двенадцати дня, Сатору в принципе мало уставал, но боги… как же он выдохся.       — Только? — уточнил Яга, и Сатору правда хотел на него наорать. Правда. Что это он до слов докапывался? Ну не закончил мысль, ну и что?       Почему Яга вообще не научился до сих пор его мысли читать? Несправедливо… почему Сатору должен был что-то тут формулировать, объяснять, доказывать, как взрослый человек? Почему вообще.       Почему нельзя было поставить мир на паузу, чтобы успокоиться и подумать? Всего-то… не так много…       — Только позвони Мегсу, — пробубнил Сатору в итоге. Понуренная голова не так сильно болела. В скрюченном положении было даже комфортнее. Сатору бы так и остался часов эдак на пять. — Он мне уже раза четыре звонил. Я сейчас с ним говорить не в силах.       Вставать и куда-то ехать не хотелось, но надо было. Сатору все-таки был человеком взрослым и ответственным. Создал проблемы — пошел решать. Никак иначе. Было, конечно, обидно, ведь конкретно эту проблему создал не он; он-то ее, так сказать, «унаследовал». Вот только Сугуру и иже с ними было насрать, откуда там ноги росли. Пиздец уже случился. И Сатору в кои-то веки собирался воспользоваться токийским метрополитеном — в таком состоянии за руль садиться было категорически запрещено.              12:00       У Мегуми не было никакого опыта взаимодействия с романтическими интересами Годжо. Так уж вышло, что прошлый такой интерес случился больше пяти лет назад и Мегуми был слишком мелким, чтобы запомнить. Он до сих пор так и не узнал, что тогда стряслось, но Яга-сан, когда перебирал с саке, хмурился и смотрел на Годжо этим своим взглядом. С жалостью напополам с осуждением. И говорил он странные вещи, смысл которых Мегуми может и мог бы понять, если бы захотел, но он не хотел. Яга-сан говорил что-то про идиотизм Годжо, про самоуважение и желание «начистить тому щенку личико», и Мегуми не хотел складывать два и два. Ему было достаточно понимать, что Годжо не хотел отношений и к ним не стремился, а знать почему — это уже было слишком.       Но вот он стоял на кухне напротив вроде как ухажера Годжо и по совместительству своего классного руководителя и не то чтобы понимал, что следует говорить и делать. Надо ли ему поугрожать Гето-сенсею, чтобы тот рассказал правду? Может, выгнать его из дома без разбора полетов? Все-таки существовала вероятность, что история была не для его ушей и Мегуми слышать ее на самом деле не хотел. Что, если она была связана с чем-то сексуальным? Он поежился, и собаки сзади насторожились. Они отлично чувствовали настроение хозяина и готовы были атаковать незнакомца, стоило только приказать. Мегуми не прикажет, разумеется. Но надо ли было брать пистолет? Помахать им для вида? Стоило ли все-таки разбираться?       Мегуми… не хотел знать. Но в то же время хотел. Сколько бы он ни повторял себе, что Годжо человек взрослый и со своими проблемами разберется сам, Мегуми все равно за него переживал. Годжо его бесил. Годжо был настоящей катастрофой, часто перегибал палку, был до ужаса прилипчивым и иногда не давал свободно дышать со своей вездесущей заботой. Но он был семьей, дорогим человеком, и Мегуми не мог избавиться от жгущей живот необходимости защитить.       Это неправильно. Мегуми был ребенком, Годжо же был взрослым мужчиной. Годжо должен был его защищать, не наоборот. Но у Мегуми руки чесались от желания схватиться за пистолет или винтовку и чуть ли не клещами доставать из Гето-сенсея информацию, если это поможет оградить члена семьи от опасности. И это тоже было неправильно. Незаконно. Нельзя было так делать. Мегуми снова и снова напоминал себе об этом, пока смотрел на Гето-сенсея и ждал то ли второго пришествия, то ли пока рак на горе свистнет, потому что тот пялился в ответ и ничего говорить не собирался.       — Где он? — Мегуми все-таки начал диалог. Кому-то надо было.       Сложно было понять, насколько грубо прозвучал вопрос. Вроде не особо, но себя объективно оценить было той еще задачей. Только к четырнадцати годам Мегуми узнал, что, оказывается, выглядел недружелюбно.       Мегуми так-то не очень любил грубость. Применение силы или грубости должно быть продиктовано исключительными обстоятельствами, в коих иные методы теряют эффективность либо полностью, либо почти полностью — Годжо повторял это снова и снова, когда фиксировал его локти в правильном положении в тире. Силой надо уметь распоряжаться. Сила приходит с огромной ответственностью под руку. Сломать что бы то ни было в разы проще, чем починить, поэтому разрушение обязано быть крайней мерой, за применение которой Мегуми должен быть готов нести полную ответственность.       Мегуми понимал. Он никогда не промахивался, его пули раз за разом попадали в намеченные цели. Рядом с ухом для оглушения, рядом с лицом в целом или в потолок — в качестве предупредительного выстрела. По ногам — для обездвиживания, но не выше коленной чашечки, чтобы не попасть в паховую артерию, и не в саму коленную чашечку. Живот, грудь, шея и голова — для полного обезвреживания. Для убийства. Промеж глаз — для выебонов. Человеческое тело можно было разделить на секторы и пометить их красным, желтым и зеленым цветами в зависимости от летальности попадания. Мегуми знал эти секторы. Все.       А еще Мегуми знал, что никогда эту информацию не применит. Максимум — предупредительный выстрел, не более того. Предпочтение всегда следовало отдавать рукопашному бою и обездвиживанию противника, а не причинению боли и/или вреда. Люди, особенно те, кто не занимается боями профессионально, с высокой долей вероятности представляли больше опасности для себя самих, чем для него, и Мегуми, как человек обученный и опытный, должен был брать ответственность за обе стороны на себя.       Хулиганы всегда нападали на него первыми и сами себя калечили. Промахивались, били стену вместо лица, спотыкались, падали плашмя на бетон или паркет, не удерживали тяжелые стулья и роняли себе на ноги. Мегуми никогда не начинал драки, но всегда выигрывал. И если Годжо — ярый противник боли как явления — хвалил его, значит, он все делал правильно.       Хотелось верить, что на сей раз опыт боев не пригодится. Гето-сенсей не производил впечатление противника, да и Мегуми не горел желанием бить собственного классного руководителя. Но если он что-то сделал с Годжо, если он все-таки представлял угрозу… Мегуми знал расположение всего, что можно было использовать в качестве оружия на первое время, пока не удастся добраться до пистолета. Поварешки, скалки, бутылки, сковородки, даже кухонные ножи — все было в шаговой доступности. Гето-сенсей скорее всего не видел в кухонной утвари оружие, что потенциально давало Мегуми преимущество. Один шаг вправо открывал доступ к подставке с лопатками, и удар такой лопатки под ребра мог доставить много боли и затормозить противника достаточно, чтобы Мегуми успел добежать до противоположной стороны и открыть ящик с крупами. Сам пистолет ютился у самой стены за баррикадой всевозможных склянок с рисом, ячменем, чечевицей и булгуром, но их можно было скинуть на пол. Пластиковые. На все про все не должно уйти более минуты, если не тратить время на ненужные движения.       И все-таки.       И все-таки сражаться ох как не хотелось.       — Он ушел на пробежку.       Мегуми моргнул. Он успел немного поплыть, воображая тут всякое. Лишней осторожность быть не могла, но бежать впереди паровоза и готовиться к драке, которую все еще можно избежать, глупо и контрпродуктивно, твердил назойливый голос в голове, подозрительно напоминавший нудевшего о безопасности Годжо.       — Он не берет трубку, — заявил Мегуми. Заявил безапелляционно, как будто Гето-сенсей мог знать, насколько это нетипично и… и страшно, если честно. Мегуми не боялся. Совсем нет. Он был готов ко всему. Но это неприятное чувство, которое то жгло ему живот, то наоборот замораживало, то вообще скручивало, невозможно было игнорировать. Но пояснить все же надо было: — Он всегда берет трубку.       — Я не знаю.       От Гето-сенсея за километр разило простодушной честностью, а Мегуми хотелось то ли что-нибудь ударить, то ли сесть и драматично уронить лицо в ладони. В смысле «не знаю»? А кто знал тогда? Вот кто, если не он? Гето-сенсей единственный, кто тут был, так что он должен был застать… что? Что тут вообще произошло?       — Слушайте, если у вас случился разлад… — Мегуми слышал, как собственный голос наполнялся отчаянными рычащими звуками, которые он не хотел туда пускать. Он был вежливым мальчиком. Не благодаря, но вопреки воспитанию Годжо, он все-таки вырос человеком приличным. Цивилизованным. И разногласия он тоже решал цивилизованно. — Если вы что-то не поделили, то просто скажите. Давайте обсудим проблему. Может, я смогу чем-то помочь.       Гето-сенсей ну очень устало вздохнул. Слишком устало для начала воскресного дня.       — Боюсь, ты ничем не поможешь, Фушигуро-кун. Даже я мало чем помогу.       Звучал он достаточно искренне. Мегуми, так уж и быть, готов был ему поверить и даже отказаться от идеи хвататься за пистолет. Перспектива все еще казалась соблазнительной, но с каждой секундой становилась все более неадекватной.       Значит, Годжо здоров достаточно, чтобы уйти на пробежку и оставить своего партнера грустно торчать на кухне. Странно и нехарактерно. Годжо бы этого не сделал, как минимум не так, и Мегуми не мог придумать причину такого выбора, сколько бы ни пытался. Хотя…       — У него новое дело?       Это могло его отвлечь. Что-нибудь беспрецедентное и жестокое, что надо было бы расследовать в срочном порядке. Чтобы любая секунда промедления потенциально стоила жизни, а то и нескольких — такие дела могли отключить Годжо от внешнего мира и заставить с головой погрузиться в работу.       Да, теория была жизнеспособной. Вот только…       — Нет, насколько я знаю нет.       Мегуми вздохнул и оперся бедром о кухонный гарнитур. А ведь стройная была мысль.       — Что тогда? — У Мегуми, если честно, заканчивались идеи. Что, если не дело? Годжо никогда не был человеком «скучно-предсказуемым» (как он сам выражался), но сорваться вот так на ровном месте тоже не было в его природе. Природа эта пусть и была диковатой и любила поднасрать забавы ради, все равно была… рациональной, что ли? — Вы поссорились? Гето-сенсей, если вы сказали что-то не то и обидели его…       — Не то чтобы.       — Ну, если он глупость выдал, то это еще проще… — Мегуми не успел договорить. Хотелось добавить, что Годжо не имел тенденции сбегать от учиненного кринжа, он его напротив смаковал, а еще делал вид, что так и было задумано. Также надо было оговориться, что за ним не замечено было бегство от ответственности, а значит, извиниться он должен был. А еще…       Но Гето-сенсей прервал его раньше:       — Не пытайся гадать, Фушигуро-кун. Не думаю, что ситуацию можно назвать… э-ам, типичной.       Гето-сенсей как-то странно отводил глаза и почему-то Мегуми в лицо смотреть отказывался. Волосы постоянно поправлял. Жался как-то, будто старался казаться меньше, чем на деле был — а был амбалом тем еще, пусть и поменьше главного флагштока всея Токио.       Мегуми наклонил голову, тщетно пытаясь разобраться, что это могло значить. Не мог же… не мог же Гето-сенсей быть чем-то смущен? Чем? Ну поссорились они, бывает, только если не…       Они же не могли поссориться из-за того самого, да?       Да не.       Ну нет.       Ни в одной из мириадов параллельных вселенных.       Мегуми всегда казалось, что взрослые занимались сексом лишь в кино кадра красивого ради. Нет, разумеется, занимались, и занимались много, но просто… ровесники с ним (редко) или при нем (уже чаще) половой акт обсуждали да кичились выдуманными достижениями вроде пятнадцати оргазмов за ночь, а вот взрослые — ни разу. Годжо выдал ему азы, вручил пачку презервативов, снабдив лекцией про ЗППП — и был таков. Нет, в плане…. он выполнил свою родительскую обязанность, но о собственном опыте никогда не рассказывал, словно его и не было.       Друзья Годжо, стоило им напиться, теорию только подтверждали: Иери-сан и Нанами-сан всего один раз зацепились языками за его хроническое одиночество, но раз тот был более чем исчерпывающим. Мегуми тогда уже был между сном и бодрствованием, пускал слюни в кресло у Иери-сан в гостиной, тогда как Нанами-сан разливал последние капли дорогущего бренди. Сам разговор запомнился какими-то обрывками. Тема была ясна и понятна — отсутствие какой-либо романтической любви в жизни Годжо. Пара аргументов тоже вспоминалась легко: про работу, таблоиды, отсутствие надобности или подходящего человека. Мегуми даже на грани осознанности мог привести как минимум два контраргумента: Годжо плевать было на таблоиды и Годжо плакал над наиглупейшими голливудскими мелодрамами, так что не мог он не хотеть любви. И тем не менее… остатки разговора казались смазанными, и чем дальше — тем хуже вспоминалось. Иери-сан сказала что-то про «взрывающиеся яйца» — и дальше Мегуми совсем линию терял.       Другие взрослые с Мегуми опытом тоже ни разу не делились, даже тему эту с ним не поднимали. Половозрелого человека с работой и счетами, обсуждавшего бы секс, он видел только на экране. Вот и получалось, что… взрослые как бы и не трахались. А Годжо уж тем более.       С другой стороны, Годжо и в отношениях не был, а тем не менее вон оно свидание — стояло перед Мегуми и глаза отводило.       И все равно, не занимался он сексом! Когда? Он то работал, то мучил людей вокруг, то мучил собак. На секс, наверное, нужно время, а Годжо почти всегда был на виду то у Мегуми, то у друзей своих, то коллег, то всех разом. Да даже если и да! Даже если и да, даже если с Гето-сенсеем у них тут был секс (Мегуми не хотел это представлять), даже если не один раз… как это могло спровоцировать настолько серьезную ссору?       Мегуми сам ни разу сексом не занимался. К счастью или к сожалению — вопрос был спорный, но охарактеризовать его можно было как типичного девственника, пусть и слишком начитанного для такого ярлыка. Но даже шестнадцатилетний девственнник понимал, что процесс там не то чтобы сложный: есть дырка и есть член, и вот одно входит в… ладно, Мегуми все еще не хотел это представлять. Совершенно.       Суть в чем была? Мегуми не понимал, что могло пойти настолько не так, кроме откровенного сексуализированного насилия.       О.       А вот и еще одна версия.       Эта версия вполне могла бы объяснить поведение Гето-сенсея, если допустить, что автором насилия был он. Все-таки насильник не всегда в состоянии смекнуть в процессе, что сделал что-то не так. А еще…       Мегуми не позволил себе дальше думать в этом направлении. Нет. Ну нет же. Ну невозможно же такое, чтобы Гето-сенсей изнасиловал — одно это слово заставило Мегуми поежиться, и Гето-сенсей обеспокоенно его оглядел — Годжо из всех людей. Годжо, который был в состоянии армию на лопатки уложить, если бы очень захотел. Начни он сопротивляться, Гето-сенсей был бы в морге с проломленным черепом, а не на кухне двухэтажной квартиры.       С другой стороны, Мегуми понимал, что сексуализированное насилие далеко не всегда подразумевало применение физической силы. Это мог быть шантаж, например. Или угрозы.       Мегуми окинул мужчину долгим взглядом, будто впервые в жизни его видел. Гето-сенсей не выглядел угрожающе только потому, что был человеком более-менее знакомым — вредная иллюзия, от которой Годжо старался всех отучить. «Любой может совершить преступление. Преступники точно так же интегрированы в общество, как и все остальные; ты можешь покупать кофе у вора и сидеть в метро рядом с насильником.» Учитель был мужчиной высоким и сильным. Если бы захотел, Гето-сенсей мог бы принудить человека; вот только Годжо не был обычным человеком. С ним пришлось бы буквально сражаться, а навык драки приходит лишь с опытом. Мог бы у него быть подобный опыт? Мегуми не знал. Если допустить, что был…       Гето-сенсей сидел на стуле и пялился в ответ, и что-то в лице Мегуми точно поменялось, потому что мужчина напротив нахмурился и выдал:       — Что бы ты ни подумал сейчас, это не оно.       — А что «оно» тогда? — Мегуми не выдерживал. У него заканчивались гипотезы, и оставшиеся были одна краше другой: изнасилование, принуждение, какая-то травма. Если отбросить вероятность прямого столкновения, все равно оставались другие варианты — принудить человека можно было по-разному.       Годжо также не терпел боль, а половой акт мог быть болезненным, особенно половой акт между двумя мужчинами, и Мегуми вот совсем не хотел об этом думать, но фантазия все равно подкидывала яркие картинки возможных событий, и…       — Слушай, Фушигуро-кун, я знаю, как все, должно быть, выглядит, — Мегуми хотел возразить: не мог он знать, как «все выглядело», — и я могу тебя уверить в одном: со мной это никак не связано, как и с самим Сатору.       Сатору.       Сатору?!       То есть они уже сблизились настолько, что звали друг друга по имени? Нет, Мегуми не то чтобы против был, они все-таки оба были взрослые, свободные… да как так быстро-то?! Не прошло даже пары месяцев, а они уже…       В своем — абсолютно праведном, на его взгляд — гневе Мегуми почти пропустил мимо ушей самую важную информацию. Почти.       — Тут был кто-то третий?       В груди все еще клокотало возмущение, но оно ни в какое сравнение не шло со внезапно нахлынувшим страхом. И пусть Мегуми понимал, что кем-то третьим запросто мог быть тот же Нанами-сан, холодно-липкое ощущение не желало отпускать. А что, если кто-то все же сбежал.?       — Да, — спокойно ответил Гето-сенсей и, выдержав драматическую паузу, добавил: — Насколько я понял, это был отец Сатору.       А.       Ну, это и был тот самый недостающий кусочек пазла. Все встало на свои места. Мегуми стало даже как-то стыдно перед Гето-сенсеем — он тут надумал всякого плохого про него, и даже извиняться было толком не за что, потому что озвучить не успел. И слава богу, что не успел.       Потерев лицо, Мегуми благодарно выдохнул. Хорошо. Хорошо, что ни один из его вариантов не оказался правильным.       Отношения Годжо с родителями были престарелым слоном в комнате. Тот факт, что они там все друг друга не жаловали, давно был достоянием общественности. В малочисленных историях из детства Годжо родители в принципе не мелькали, замененные всевозможными няньками-гувернантками-учителями-надзирателями-охраной, и никто, ни одна живая душа, не смела задавать висевшие в воздухе вопросы. Они с Цумики подхватили славную традицию и тоже не спрашивали.       Мегуми вздохнул и наконец отпустил идею хвататься за пистолет. Нервно постучал пальцами по столу, не зная, куда себя деть. Сесть? Продолжить стоять? Собак проверить?       На экране телефона мелькнуло сообщение от Кугисаки — проснулась наконец! — и Мегуми быстро отписался, что вернется с ее долбанной вазой. Без «долбанной», разумеется. И прежде, чем она начала закидывать в ответ гневными тирадами, заблокировал экран и кинул телефон на стол.       — И что тут забыл отец Годжо?              13:11       — Да. Да. Да, он тут. О, Мегуми с тобой? Отлично! Передай ему тогда, что недоразумение у меня. Отсыпается. И ему жаль, что не ответил, был не в состоянии. Да, я знаю, что выглядел он адекватно — это и значит, что не все в порядке. Он не в порядке, Гето-кун. Скажи Мегуми и иди домой.       Щелкнула микроволновка.       Сатору снова закрыл глаза. Он все равно рассматривал узор на диване Яги, если открывал их, так что особого смысла не было.       — Он расскажет все сам, если сочтет нужным. Я не могу ответить на этот вопрос. Гето-кун, это тоже спрашивать надо не у меня. Нет. Да, домой, тебя, наверное, девочки заждались.       Диван у Яги так и не поменялся, как и этот безыскусный геометрический узор. Сатору уже рассматривал его пару раз, но каждый такой раз был как первый. Диван был темно-коричневый в светло-коричневую тонкую вертикальную полоску с редкими ромбиками. Сколько бы Яга ни переезжал, это чудо зачем-то тащил с собой. Сатору не возражал. У него с диваном была… некая близость.       — Да. Передавай привет девочкам и Юджи. И скажи ему, что на первый раз сопение на моем уроке я ему прощу, но пусть лучше спит по ночам и в своей кровати, а не у меня на партах. Ага. Я не злюсь.       Дверь в эту комнату была нараспашку, он сам ее не закрыл. Сразу, как переступил порог, Сатору рухнул и уже не встал. Дорога вымотала, но мысли вымотали даже больше; благо сейчас в голове царила блаженная тишина.       Если бы Яга хотел, чтобы Сатору не слышал, он закрыл бы дверь сам или ушел бы в подъезд. Нет, разговор предназначался и для его ушей в том числе. Яга знал, что он не спал.       — Единственное, что ты сейчас можешь сделать — это ждать. Я понимаю, что звучит не очень благородно, но дай ему время. Вы обязательно разберетесь. Сатору не из тех, кто убегает от ответственности.       Сатору поспорил бы. Что он, по мнению Яги, тут делал? Убегал от ответственности.       Сатору снова посмотрел на спинку дивана. Ноги не умещались и висели мертвым грузом над теплым полом, пока он не подтянул их, согнув. В шестнадцать лет лежать здесь было гораздо удобнее. Сатору тогда был таким же высоким, но при этом обладал удивительным умением складываться пополам как стремянка и почти не занимал место.       Возле его головы был небольшой металлический столик, на который аккуратно поставили тарелку с разогретым брауни и кружку свежего какао. Запах шоколада и горячего теста заполонил комнату, но Сатору не был особо голодным.       — Остынет — разогрей. Я все уладил. Как только отойдешь, найдешь меня на кухне.       Потоптавшись пару секунд, Яга закряхтел и все-таки вышел. Дверь тоже закрылась.       Значит, Сугуру все еще готов был с ним разговаривать. Ну или как минимум с Ягой о нем. Это был хороший знак.       Сатору пролежал, не меняя позы, достаточно времени, чтобы тело затекло. Состояние сомнительного транса было знакомым, пусть и не частым гостем — мысли полностью покинули измученную голову, и тишина внутри откликалась такой же тишиной вокруг. Он будто дрейфовал в штиль. За стенкой Яга иногда ронял вещи и вздыхал, поднимая, но звук был приглушенный. Брауни и какао остыли, запах шоколада стих, притупился, а Сатору то открывал, то обратно закрывал глаза.       Встал он так же резко как и лег. В один момент понял: пора. Отлежался и пришел в себя, а теперь надо было идти и распутывать клубок недопониманий обратно в адекватное состояние. Привык он к такой роскоши, как отсутсвие осточертевших «серьезных разговоров». В кои-то веки Сатору принял правильное решение — поступить нормально, а не как всегда, и попробовать для разнообразия говорить правду словами через рот. Когда принял — черт его знает. Не то чтобы он тут лежал и обдумывал ситуацию, он просто… пришел сам. План. План пришел. Пока Сатору позволил себе не думать.       Яга не сказал ни слова, когда Сатору вернул на стол нетронутую еду; только посмотрел на него с таким понимаем, что аж тошно стало, и кивнул. Не задавал вопросов, когда он обулся и ушел.       Сатору никогда не сможет нормально выразить свою благодарность. Он тратил на Ягу столько денег, сколько тот позволял, и этого все равно было недостаточно. Признательность свербела в груди и не находила выхода, потому что, сколько бы вещей Сатору ни купил, этого всегда было мало.       На улице уже стемнело. Этого дня будто не существовало вовсе — для Сатору, утро сразу превратилось в ночь, и час назад было двенадцать, хоть все циферблаты города и пытались убедить, что прошло уже девять часов.       До нужного дома он добрался к полуночи. Сугуру, скорее всего, уже спал. И даже если сам он пока не прыгнул под одеяло, то дети его уж точно десятый сон видели. Хорошо. Предстоявший разговор не предназначался для лишних ушей. А еще не ждал до завтра или послезавтра. Если Сатору не заговорит в этот день, то вряд ли заговорит хоть когда-нибудь.              23:49       Сатору не похож был на себя.       Нет, Сатору был своей полной противоположностью. Будто все, что делало Сатору самим собой, взяли и сменили на диаметрально противоположное. Там, где была уверенная и слегка заносчивая ухмылка, не было абсолютно ничего — просто рот. Ни улыбки, ни надутых губ, ни даже тонкой линии — совсем ничего. Очков не было, и глаза его сияли в тусклом свете как маленькие фонарики, но Сугуру не мог понять, что за эмоцию они выражали. Они тоже просто были и просто сияли. И сам Сатору просто стоял, поза абсолютно… никакая.       На пороге квартиры Сугуру разверзлась настоящая зловещая долина, не иначе.       — Ты пьян? — спросил он первое, что пришло в голову.       — Я не пью алкоголь. Совсем. Ни капли в рот, ни сантиметра в… а. — Сатору хихикнул, но прозвучало как-то… не как обычно. Без веселья. Сугуру приложил ладонь ему ко лбу — мало ли, может заболел вдобавок ко всему прочему. Сатору только прикрыл глаза и потерся о его пальцы. — Я абсолютно трезв, но немного не в себе. Совсем капельку. — А потом помолчал и добавил: — Я пришел поговорить. Пора.       — Уверен? — Сугуру нахмурился лишь сильнее. Если Сатору был не в себе, то и разговор стоило отложить. Поговорить хотелось безумно, но не мучить же человека! Сугуру мог подождать пару дней, не развалился бы от любопытства. — Не думаю, что это хорошая идея.       — Хорошая, — насупился Сатору, и наконец-то — наконец-то! — на его лице появилась хоть какая-то эмоция. — Великолепная. Потрясающая. Лучшая идея в моей жизни, а я много пиздатых вещей придумал. Например, вот ты знал, что… О. — Сатору снова подвис буквально на секунду, а потом выдохнул. — Давай, спрашивай. У тебя много вопросов. Лучше узнать от меня, чем, ну… как в этот раз.       — Щедрое предложение.       Сугуру заправил белоснежную челку назад, открывая высокий лоб. Сатору походил на щенка со своими громадными голубыми глазищами, которые все еще смотрели прямо в душу. Никакие слои одежды не могли уберечь от этого взгляда, но Сугуру уже научился его выдерживать. Не таким уж и страшным он был, взгляд этот, просто Сатору, кажется, видел его немного иначе. Было в нем что-то… не от мира сего.       Тем тягостнее было эту иллюзию разрушать. Но раз уж Сатору пришел разговаривать, кто Сугуру такой, чтобы ему отказывать?       Сон, к которому он готовился какие-то минуты назад, как рукой сняло. Хотя. все равно бы не уснул.       — Итак, — сглотнув, Сугуру смочил губы, — убийство.       — Убийство, — легко согласился Сатору, даже не моргнув. Не помогло ни разу, потому что больше он ничего не сказал.       Несмотря на заявленную готовность к разговору, информацию из Сатору приходилось вытягивать почти силой.       — Ты кого-то убил? Тот человек сказал, что…       — Я не убил ни одного человека за всю свою жизнь.       Ладно. Ладно, все было не так плохо. Сатору отвечал коротко, но быстро и по делу. Четко и в соответствии с заданным вопросом.       Значит, надо было особенно следить за вопросами. Формулировать верно. Хорошо… Хорошо, Сугуру мог с таким работать.       — Правда? Но ты работаешь с полицией?       — Работаю. Следователем. Моя работа заключается в сборе улик и поиске преступника, убивать в мои рабочие задачи не входит.       Сатору подпер плечом стену, но продолжил смотреть в глаза, не опуская взгляд ни на секунду. Сугуру не помнил, когда в последний раз с ним кто-то был настолько честен. Он сам тоже расслабился и встал напротив.       — Но он говорил, что ты кого-то убил. И кто же твоя предполагаемая жертва?       — Фушигуро Тоджи. — Сатору не замешкался, выдал имя моментально. — Зенин Тоджи. Тоджи. Зови ублюдка как хочешь.       — То есть отец Мегуми?       — Отец Мегуми.       А вот Сугуру взял небольшую передышку. Что-то не сходилось. В том интервью говорили другое, в статьях было написано иначе.       — Мне казалось, он получил тюремный срок.       — Получил, — кивнул Сатору. Он уперся в стену еще и виском, моргнул. — Его сплавили в тюрьму на огромный срок. Там его и убили.       — Тогда при чем тут ты?       — Я… — Сугуру с интересом смотрел, как очередная эмоция озарила лицо напротив, но назвать ее не мог. Сатору был настоящей загадкой. В хорошем смысле — Сугуру будто впервые держал кубик Рубика в руках. До этого он на пробу вертел грани, толком не соображая, что делал, а сейчас, набравшись опыта, действовал аккуратно и точно. — Это был я. Я засунул его в ту камеру, к тому человеку. Тоджи не должен был там оказаться. Тот тип должен был сидеть в одиночке.       — Поправь меня, если я не прав, но это разве не косвенные доказательства? Какой судья в здравом уме и трезвой памяти даст тебе срок за… что? Ошибку?       — Я сделал это намеренно.       — Намеренно…       Сугуру все равно не понимал. То есть Сатору засунул этого Тоджи к человеку, который впоследствии его убил. Но разве он мог знать? Как такое вообще можно классифицировать как убийство? Ошибка, глупость, трагическая случайность — да, разумеется. Но преднамеренное убийство?       — Моя невиновность недоказуема. — Сатору потер шею, но руку с нее так и не убрал. — Все, что удастся нарыть следствию, приведет ко мне. Разговор, формулировки, которые я тогда использовал, несколько косвенных улик — поверь, у них не будет сомнений. Я так много об этом думал… если бы можно было доказать мою невиновность, поверь, я нашел бы способ. Его не существует. Единственное мое доказательство — слова. Я не хотел его убивать, даже мысли такой не допускал! Я бы никогда… однажды проснуться и понять, что мы с Тоджи стали одним человеком — это мой ночной кошмар. Я не шучу. Первые пару лет я просыпался в холодном поту и мне чудилось, что в руке у меня его ебанный модифицированный пистолет, а на прицеле…       Сатору громко простонал и замолчал. Его голова опустилась, волосы завесили лоб, и Сугуру с неудовольствием отметил, что тот впервые отвел взгляд. Ему было тяжело говорить. Черт его знает, о чем именно шла речь — Сугуру не знал ровным счетом ничего про жертв Фушигуро Тоджи. Не хотел он понимать, о чем Сатору говорил. Достаточно было знать, что слова давались Сатору тяжело.       Сугуру снова зачесал его челку, большим пальцем погладил лоб. Сатору сначала никак не отреагировал, а потом словно воспрянул, только чтобы закончить мысль:       — Я не думал, что его убьют. Даже мысли не было. Но я не могу… я не могу вытащить это воспоминание из своей головы и оформить как улику.       С остальными вопросами пришлось повременить. Сатору глубоко дышал и все еще не смотрел Сугуру в лицо, и он не смел давить дальше. И так уже услышал слишком много.       Сугуру никогда не интересовался судебным процессом: все эти улики, доказательства, прения… Он знал теорию — не мог не знать по долгу профессии — но не задумывался о практике. То есть, если верить Сатору, при отсутствии улик, прямо указывающих на его невиновность, его можно закрыть за убийство, которого он не совершал. Это… было несправедливо. Не то чтобы Сугуру верил в непогрешимость системы, но он всегда думал, что то были ошибки, допущенные следствием. Сатору же описывал нечто совершенно иного толка — безвыходную ситуацию, где нужных улик не существовало в природе. Такой приговор не считался бы ошибочным. Такой приговор считался бы абсолютно правильным. И услышь Сугуру эту историю до личного знакомства — по новостям, например — он бы с ним согласился без задней мысли.       А можно ли было Сатору верить? Все-таки он был прав. Кроме его слов, ничего не доказывало его непричастность. Сатору стоял и списывал все на собственную недальновидность и трагическое стечение обстоятельств, и пусть совпадения любого рода могли случаться, можно ли было уверенно заключить, что произошло именно оно — совпадение?       Сугуру потер глаза. Об этом можно будет подумать позже. Когда-нибудь, когда он как минимум отправит Сатору спать, как максимум — сам выспится.       — А твой отец тут при чем?       — А. — Сатору будто из транса вышел. — Ну, он пользовался услугами Тоджи. У меня на руках доказательства того, что он заказывал убийства, у него — что я сам убил человека, пусть и не своими руками. На этой почве мы пришли к соглашению, что он не суется в мою жизнь и к моим детям, а я не трогаю его. Ну и еще парочка пунктов.       Потрясающе.       — То есть ты покрываешь преступника?       — То есть я покрываю преступника.       Великолепно.       — И ты это делаешь, чтобы не сесть?       — Не только. Я обеспечиваю своим детям семью и будущее, а еще эффективнее всех в истории сажаю других преступников. Сомневаюсь, что мог бы делать это из или после тюрьмы.       Фантастически.       — Как ты с этим живешь? — не выдержал Сугуру и тут же пожалел об этом вопросе. Мимо. Этот был сформулирован из рук вон плохо — заходил на запретную территорию. Не просто интересовался фактами, а лез Сатору в душу. Расковыривал там все незажившие раны. Был слишком абстрактным.       Сатору снова изменился в лице. До этого он был… поживее, что ли. Сейчас же он будто побледнел еще больше. Все эмоции смыло, и осталось только странное, немного зловещее спокойствие.       — Я не… я не могу сказать точно. — Верный своему слову, Сатору продолжил отвечать на поставленный вопрос честно. Надо было срочно его прервать. Сугуру не имел права лезть так глубоко. Но Сатору продолжил раньше, чем он успел ввинтить хоть слово: — Если позволить себе думать, что все в порядке, и наслаждаться жизнью, то рано или поздно и правда начнешь. Наслаждаться, в смысле. Как… как самоисполняющееся пророчество. Если долго говорить себе, что все отлично, рано или поздно так и правда будет — или так будет казаться. Проблемы притупляются со временем, особенно такие бессрочные, как моя. Не становятся решаемыми, разумеется, но отходят на второй план. Невозможно жить годами и держать это в уме. Оно всегда там, никуда не уходит. Всегда. Где бы я ни был, оно там, со мной, но оно… знаешь, цикады? Когда возвращаешься из другой страны, где они не поют, слышать их снова — постоянный раздражитель. Куда бы ты не пошел, это непрекращающееся трещание ходит за тобой по пятам. Но чем дольше ты их слушаешь, тем меньше ты их слышишь.       Сугуру… не понимал. Или понимал.       Его собственные проблемы казались шуткой на фоне этого разговора. Комплексы какие-то, несбывшиеся мечты, нехватка денег и погоня за хоть какими-то йенами, только чтобы на счете прибавилась циферка. Но это ощущение было смутно знакомо. Он сам загнал его куда-то глубоко и не доставал оттуда ни разу, но оно напоминало о себе по утрам. Изредка. Или когда натыкался взглядом на гитару, но не всегда.       — Но в целом, я в полном порядке. По крайней мере, мне кажется, что я в порядке. Куда важнее ты и твоя реакция. Я свыкся с этим за десяток лет, но для тебя… для тебя это что-то совершенно новое.       Сугуру почти пропустил эту мысль. Точно, Сатору не прекращал говорить…       — Как ты собираешься из этого выбираться?       — Э-э… как-нибудь? — Это был вопрос? Если да, Сугуру уж точно не знал ответа. — Оно всегда случается как-нибудь. Буду решать проблемы по мере поступления. Мой отец — гигантский калькулятор в теле человека, и стоит доказать, что его план принесет больше убытков, чем прибыли, как он отступит. Пока так. Потом… ну не знаю, не будет же старый пень жить вечно!       Как… как удивительно безответственно. Сатору даже руками помахал немного, но быстро успокоился, и снова начал смотреть на Сугуру. Причем смотреть вот этим своим взглядом, который делал его похожим на щенка.       Ждал. Он так ждал реакции, внезапно понял Сугуру. Сатору так ждал, и смотрел так внимательно, ловя малейшее движение. Это было даже мило. Ну, если потенциальный убийца, укрывала и шантажист вообще мог считаться милым.       Вопрос, в принципе, оставался все тем же: во что Сугуру умудрился ввязаться?       Сатору же, судя по всему, задолбался ждать и снова махнул рукой:       — Не смотри на меня так, тебе напыщенный хер ничего не сделает. Отправлю ему пару сканов и примерный подсчет убытков, как вернусь домой. Увидит — пропадет еще лет на пять. — А потом зачем-то добавил: — Мы это проходили. Он регулярно мной оскорбляется и приходит предъявить претензии, только чтобы уйти восвояси. Регулярно, в плане… раз в пару лет. Наша неприязнь взаимнее некуда.       И вот он снова походил на себя обыкновенного. Пока только походил — не хватало азартного блеска в глазах и уверенной ухмылки, но движения больше не были скованными.       Хорошо, раз уж Сатору начал приходить в себя, то и Сугуру можно было окончательно расслабиться.       — То есть вы, как два соседских петуха, раз в пару лет встречаетесь у забора, друг на друга орете и расходитесь?       — Ну да… Эй! — Сатору по-детски возмутился, надув губы. — То есть я ему тут душу нараспашку, а он!.. Сугуру-у-у, за что? Ты мстишь мне за Тоджи? Он заслужил!       Сугуру не смог сдержать улыбки. Сатору был удивительным. Столько всего выложить, а все равно казалось, что кубик Рубика так и не приблизился к завершению. Или повернулся новой гранью.       Сколько же таких «граней» было у Сатору?       Про себя Сугуру знал все и мог уверенно заявить, что был прост как тряпка. Таких историй, как у него, были миллиарды по всему миру. Но вот человек перед ним был настоящим омутом: сунул руку — и вынул что-нибудь новенькое. Оставалось лишь гадать, что там будет на сей раз. Сияющее украшение или полусгнивший труп?       Насколько же там было глубоко?..       — Ты вообще человек?       — Мать говорила, что нет. А как ты думаешь, я похож на человека?       Сложно было сказать. Сатору казался чем-то неземным. Или наоборот слишком земным — природным явлением вроде ветра или дождя, чем-то таким, что человеческий мозг объять был не способен.       Многие до сих пор думали, что земля плоская, потому что не способны представить ее истинный масштаб.       С другой стороны, а в состоянии ли человек полностью понять природу самого себя?       Сугуру вздохнул и слабо улыбнулся. Сатору и его необъятная загадочность заставляли его задаваться философскими вопросами, которые, как до сих пор казалось, должны были остаться в позднем подростковом возрасте.       — Ну, если ты не прячешь от меня кошачий хвост и ушки…       — Так и скажи, что хочешь увидеть меня голым!       Да и какая разница, человек или нет? Главное — Сатору.              6:02       — Сатору?       — Да-а-а? — Сатору почти пропел, одной рукой держа сковороду, другой выкладывая яичницу на тарелку. — Быстрее, мне еще Мегса в школу везти. Токийское метро в утренний час пик уже ждет, готовое заглотить мою бренную тушку и выплюнуть на поверхность только кости да клок волос.       Тогда не надо было готовить гребанный завтрак, хотел сказать Сугуру, но не стал. Вместо этого он обнял Сатору за талию и положил подбородок ему на плечо.       — Я вчера не спросил про твоих родителей, — пришлось шептать ему на ухо, чтобы девочки ненароком не услышали. Нанако особенно впечатлилась «красивым мужчиной у них на кухне», когда проснулась, и сейчас мечтательно вздыхала где-то в гостиной. Сугуру даже немного гордился собой, хоть эта непонятно откуда взявшаяся гордость и вызывала много вопросов.       — Нет уж, — Сатору повернул голову и ответил так же тихо, — теперь жди моего следующего срыва. По теме за раз.       — Хорошо.       Ничего не хорошо. Сугуру не хотел бы, чтобы он срывался. Вчера Сатору выглядел ужасно, и за всю ночь так и не сомкнул глаз, просто сопел под боком и изредка ворочался. «Ты же понимаешь, что если куда-то с этим пойдешь, у тебя из доказательств будут только собственные бредовые домыслы?» — спросил сонно под утро, и Сугуру чуть не дал ему снотворное, чтобы хоть немного успокоился. Сатору был недоверчив до чертиков, что, в принципе, имело смысл. Сам Сугуру тоже старался бы унести такой пиздец в могилу. Подозрительное отношение даже не ранило. «Спи, а то бред начнется уже у тебя. Без сна люди с ума сходят», — в полудреме еле откопав его руку, Сугуру сжал длинные пальцы и тут же отпустил.       Сатору, разумеется, не заснул, вылез из кровати раньше положенного, приготовил завтрак на всю квартиру, и уже собирался домой. Сугуру только и оставалось что наобнимать его вдоволь и отпустить. «Дела», — буркнул он уже в дверях, украдкой улыбнулся, потоптался, и Сугуру сжалился — сам его поцеловал. В кои-то веки у Сатору были теплые губы.              Ну. Считались ли эти выходные успешным первым свиданием? Определенно. Сугуру бы даже сказал, что план узнать друг друга лучше они перевыполнили с большим отрывом.