pariahs

      — Мы проиграли битву, но не войну, — пытается подбодрить ребят Намджун, у которого самого настроение на самом дне.       В той самой грязи, с которой им приходится управляться, ведь дождь после себя оставил не самую приятную сцену. Было лишь выглянувшее следом солнце, лучи которого заботливо пробирались сквозь листья деревьев и торопливо грели ребят, что, не прекращая мёрзнуть, пытались разобраться с тем, как им быть дальше.       — Я готов сдаться в этой войне уже сейчас, — отвечает ему, вздыхая, Сокджин и садится на влажный пенёк, куда ярко бьёт солнце.       Поднимает к небу голову, чтобы согреть лицо, и ощущает странное облегчение от того, что ничего не случилось во время дождя. Ну, разве что, они с Хосоком зря набрали бутылки с дождевой водой.       — Нет никакой войны. Это самая что ни на есть пытка, — цедит Асоль, подходя к Сокджину, так как он уже занял себе пенёк, куда больше всего ударяют солнечные лучи.       Тот, заметив её потуги согреться, чуть двигается в сторону, оставив на пеньке лишь одну ягодицу, и молча показывает ей взглядом сесть рядом. Девушка долго не думает и послушно усаживается, без стеснения прижимаясь к руке Сокджина. Ей нравится то, как к ней относится этот парень. Асоль хочется даже после своего спасения продолжить с ним общение. В реальной жизни, а не виртуально, как они оба привыкли жить.       — Пытка начнётся, когда наступит вечер, а мы не насытимся сырыми фруктами, которые нам оставили, — произносит Суён, шаря в рюкзаках с едой в надежде найти там что-нибудь кроме риса и сосисок, которые без огня не приготовить.       — Попробуем высушить спички под солнцем, — предлагает Намджун, не зная других способов разжечь огонь.       Дахе своей болезнью испортила им всё, однако огрызаться сейчас на без того угнетённую виной девушку уже не хочется. Дождь смыл всю злость, оставив за собой лишь грязь апатии и бессилие. Чувство собственной никчёмности, глупости и безвыходного тупика, из которого они вынуждены будут как-то выбираться.       Намджун отказывается так легко сдаваться. И дело не только в его гордости и привычке быть во всём первым, занимать высшую точку в рейтингах и доказывать родителям, что он достоин их любви. Дело в ребятах, что смотрят на него вопросительно, с интересом и в ожидании узнать то, что же он имеет в виду под своими словами.       — Сейчас должно быть, скорее всего, десять или одиннадцать утра. Чёрт его знает, эти ублюдки могли бы нам часы оставить, — бормочет Намджун, вынуждая своими словами Асоль горестно усмехнуться. — Но, думаю, пока солнце так ярко светит, у нас есть шанс высушить спички и растопку, чтобы к вечеру зажечь огонь.       — Слушай, а ты готов оставить спички просто посреди поля? — интересуется Чимин и, на самом деле, не хотел бы быть самым адекватным среди ребят, что скорее постеснялись в лоб сказать Намджуну о том, что клептоманке доверять не стоит.       — Договорились. Ты охраняешь спички, — раздражённо отвечает ему Намджун, хорошо поняв мотив сказанных ему слов, однако другого выхода он не видит.       Он устал. Он хочет домой. Побыть ведомым, а не ведущим. Но нельзя. Он не может подвести людей, что безусловно доверили ему свои жизни. Не после того, что им пришлось вместе пережить.       — Почему сразу я? — возмущается Чимин, не желая сидеть на ровном месте без дела.       Заниматься такой нелепостью, как охранять спички от Дахе, унизительно. И, сдаётся, ему нравится это чувство ущемлённой гордости. Она настоящая, не напускная и не притворная. Чимину кажется, что он чего-то может стоить.       — Простите меня, ребята, — мямлит Дахе, переминающаяся с ноги на ногу, и держит в руках свой мятый спальник, в котором, как оказалось, всё это время прятала украденный нож.       Самодельный нож-гальку Чонгуку вернули. На этом настоял Юнги, который одним взглядом смог убедить Намджуна в том, что тот заслуживает доверия. Этот поступок взвалил на Чонгука большую ответственность. Хотел бы он попросить Юнги забрать нож обратно и перестать видеть в нём человека, а не монстра. Ведь кто знает, сможет ли он устоять на месте и в следующий визит господина Ли не воткнуть ему этот нож в выглядывающий из балаклавы глаз.       Каждый взгляд на Тэхёна, любое выхваченное из памяти воспоминание о том, как он просил дать ему дозу, как предлагал отсосать за неё, как унижался, потому что не видел другого выхода для себя, не видел того самого света в конце тоннеля — всё это кипятило кровь в венах, вынуждая неосознанно собирать пальцы в кулак так больно, что ногти врезались в кожу, добавляя к моральной боли ещё физическую. Ту самую, которую Чонгук не перестаёт ощущать сплошь по всему телу. Которой ему всё равно мало, чтобы отпустить хорошие чувства и вновь быть плохим, каким его все привыкли считать.       — Я посторожу спички, — предлагает Чонгук, со смирением вздыхая, и подходит к Намджуну, который укладывает на сухой спальник Тэхёна коробок и рядом спичечные соломки так, чтобы из них испарилась вся влага.       Сам он не уверен в этом способе, но решает, как и все, довериться Намджуну, который несильно и одобрительно хлопает его по плечу в молчаливом знаке благодарности.       — Что дальше, босс? — игриво спрашивает Хосок, который, не брезгуя, лежал всё это время на земле, уложив ладони под голову. Пытался высохнуть, не волнуясь об испорченной во влажной земле и траве одёжке.       — Я бы сходила на речку, чтобы очиститься от этой грязи, — предлагает сидевшая рядом с ним Суён, получая положительный кивок от Асоль. Но та не торопится вскакивать на ноги, и поворачивает голову на Намджуна, в ожидании разрешения от него.       Сам Намджун вновь подмечает то, как все на него смотрят, и не может сдержать своей улыбки. Хотел бы он, чтобы его сейчас видели родители и младшая сестра. Хотел бы он похвастаться тем, что способен не только хорошо учиться и прилежно вести себя в школе. Что он личность, за которой готовы идти, к которой хотят прислушаться, которую считают лидером не самой усидчивой команды.       — Хорошо. Пойдём тогда все к речке. Там солнце будет ярче. Мне кажется, там земля в не таком отвратительном состоянии, как здесь, — соглашается Намджун после недолгих раздумий, получая одобрительный возглас от вскакивающего на ноги Хосока.       — Я останусь с Чонгуком, — вызывается Тэхён, подходя ближе к парню, что непонимающе хмурится.       Если Тэхён пытается пожертвовать собою ради того, чтобы не оставлять Чонгука одного, то не стоит. Чонгуку ли не знать, как тому хотелось бы сейчас окунуться в воду. Но он всё равно не озвучивает своих мыслей, так как считает себя единственным, кто не позволит ему утонуть, как только Тэхён нырнёт в воду.       — Ну, правильно, — поддакивает Сокджин, вставая на ноги. — Твою тушу только он захотел бы тащить на своей необъятной спине, — усмехается следом, вызывая у Хосока и Асоль лёгкий смешок, но никак не забавляет самого Чонгука, который строго сводит брови и делает вид, что ему интересно следить за неподвижными спичкам, ожидающими того, когда досуха высушат остатки капель дождя, ранее впитавшихся в них.       — Ты не против? — спрашивает Тэхён. Так тихо и виновато, словно это не он привлёк всеобщее внимание своим мерзким поступком.       Однако с Чонгуком хочется быть осторожным, его хочется беречь, а больше всего уберечь бы его от самого себя, но Тэхён не такой. Он умеет наседать и получать своё. И пусть ему не досталась желанная доза, он хочет вместо неё Чонгука.       — Это не мой лес, не мне тебе приказывать, — бурчит Чонгук в ответ, ковыряясь своим ножом в рыхлой земле, и даже не поднимает голову, когда Тэхён садится рядом на краешек своего спального мешка.       Чуть касается кончиками пальцев рук Чонгука, оперевшихся об землю. Тянет их ещё ближе, желая вновь ощутить их мощь и тепло, как когда тот держал его за ладонь во время дождя.       — Знаешь, Чонгук, — задумчиво начинает Тэхён, когда лагерь по одному покидают ребята под предводительством Юнги, который вызвался вести, раз растоптанная ими тропинка была безобразно уничтожена дождём. — Знаешь этот момент, когда допиваешь очередную порцию виски и видишь на толстом дне стакана своё отражение? Такое отвратительное, что хочется сломать рокс, бросив его в стену, и наивно понадеяться на то, что ты превратишься в такую же пыль, как и его осколки?       Чонгук едко усмехается под нос, не поднимая головы, и лишь сильнее упирается галькой в землю, потому что знает. Ещё как знает. Но имеет ли Тэхён право сравнивать свою ненависть к себе с тем, что переживает он? Настолько ли они похожие, когда ещё пару дней назад Тэхён самолично признавался в любви к наркотикам, опустивших его перед членом взрослого мужика?       — Зачем ты мне это говоришь? Ты не должен оправдываться за то, что тебя ломает, — вынуждает себя произнести Чонгук, хмурясь так, чтобы краем глаз случайно не коснуться лица Тэхёна, что вынудило бы его повернуться к нему и полюбоваться тем сожалением, с которым сейчас звучит его мелодичный виноватый голос.       — Мне просто кажется… будто мы знакомы с тобой всю жизнь, — со слышимой улыбкой в тоне голоса отвечает Тэхён, приближая пальцы ещё ближе, так как ощущает, как на них тает лёд.       Хочется согреть их полностью, отдаться теплом и попросить взамен прощение, которое в этот раз он точно не похоронит в грязи. Каждая царапина, синяк, след ударов людей господина Ли отзывается в Тэхёне большей болью, чем от его состояния, вызванного абстиненцией. Любовь в его понятии извратилась, убедила в том, что всегда должна приносить жгучую боль. Наверное, к Чонгуку у Тэхёна зарождается именно она.       — Я хочу, чтобы ты простил меня. И хочу поблагодарить за то, что заступился… за…       — Я делал это не ради тебя, — перебивает его грубо Чонгук, поднимая глаза и сразу отпуская их, словно обиженный зверёк, которого хотят приручить, но который, пусть и льнёт сердцем, не хочет так легко сдаваться в плен чувствам. — И поверь, будь мы с тобой знакомы всю жизнь, то всё было бы совсем не так, — добавляет следом для того, чтобы Тэхён не смел лелеять каких-либо надежд на то, что они смогут дружить за пределами этого проклятого леса.       — Да, всё было бы совсем по-другому, — соглашается Тэхён, уже бесстыдно укладывая ладонь поверх чужой. Потому что думает не о том, что они не дружили бы с Чонгуком, а о том, что с таким парнем в своей жизни он, скорее всего, не отдался бы во власть наркотикам.       Чонгук не убирает руку. Позволяет гладить себя так, что высыхающая под беспощадными лучами солнца спина в без того мокрой футболке покрывается холодным потом волнения. Солнце пытается вновь ворваться в его жизнь, Чонгуку вновь хочется побыть слабым и позволить спалить себя дотла.       — По каким трём вещам ты больше всего скучаешь? — внезапно спрашивает Чонгук и наконец поднимает голову, кривя губы в попытке остановить улыбку.       Тэхён сейчас такой красивый.       С влажным от пота лбом, отблёскивающим яркостью из-за ослепляющих лучей солнца. Улыбается своими странными сухими губами. Щёки и подбородок украшены следами чонгуковой агрессии, и даже они не уродуют его никак, а отнюдь, делают настоящим. Таким, каким привык быть сам Чонгук.       «Кокаин, окси, амфетамин» — перечисляет в уме Тэхён, не убирая свою вымученную улыбку с лица и надеясь, что никак не выдаёт своих истинных на данный момент желаний. Но смотря на с выжиданием моргающее, столь невинно-обнадёженное лицо, такое детское, ещё не развитое, понимает, что перечеркнул бы всё вышеперечисленное ради одного большого желания. Ради поцелуя в эти губы, что дрожат то ли от холода, то ли от волнения.       — По Ёнтану, по нормальному сну, по брату с сестрой, — всё же выдаёт он, не совсем соврав. Ведь где-то на подкорках сознания он скучает по своей семье, по своей привычной жизни, той самой, что была у него до того, как в неё уничтожающим ураганом ворвались наркотики.       — Ёнтану? — переспрашивает Чонгук, уже не желая как-либо улыбаться.       Неосознанно убирает руку из-под тяжёлой ладони, рвётся спрятать её от Тэхёна и спрятаться самому. Укол ревности причиняет дискомфорт. Что же это такое за странное, незнакомое чувство? И почему от него разит большей болью, чем от любви? Танцует ли в Чонгуке свой небрежный танец неуверенность в себе или это всё его неверие в парня, в которого хочется уверовать и сделать своей религией.       У Тэхёна нет друзей, он сам в этом признался. Этот Ёнтан, должно быть, занимает в сердце Тэхёна важное место, раз встал во главе списка вещей, по которому тот так сильно скучает. И это даже не какой-нибудь вид наркотика.       — Это твой дилер? — переводя в шутку, интересуется Чонгук, не сумев озвучить предательски ревнивое «твой парень», но ждёт ответа, не убирая немигающих глаз, так как хочет эту боль, которую тот ему причинит, если Тэхён положительно кивнёт.       — Ауч, туше́, — слабо смеётся Тэхён, неосознанно переводя свой смех в сильный колючий кашель, и возвращает ладонь Чонгука к своей, с лёгкостью догадавшись о том, о чём он мог бы подумать. — Это маленький резвый комочек счастья, что любит подолгу спать, много есть и срать, где попало, да так, что прислуга заебалась за ним убираться, — объясняет так, что Чонгук ещё несколько раз непонимающе моргает, пытаясь понять, кто такой этот Ёнтан. — Самец породы померанский шпиц, — всё же уточняет он, не сдерживая ещё более заливистого смеха от того, как на него смотрит Чонгук. Как и не сдерживает в себе порывистого желания, что сводит к нулю всю его зависимость.       Тянется лицом к недоумевающе медленно улыбающемуся Чонгуку, примыкает губами к губам, отличающимся размером, вдыхает чужой вдох и делится собственным звучным выдохом в них. Целует нерасторопно, словно находясь в полудрёме, прикрывает глаза, желая оказаться сейчас где угодно, но не в мерзком лесу, и следом забирает своё желание назад, ведь именно в лесу ему выпала честь познакомиться с парнем, что, опустив веки, неуверенно отвечает на его поцелуй. Чонгук обнимает осторожно ладонью горячую влажную щёку, тянет ближе к своему телу, хочет ещё и ещё, начиная понимать, что такое жадность и как она может свести с ума и растоптать гордость.       Тэхёну же хорошо известно, что есть ненасытность. Они с ней неплохие друзья, предавшие друг друга не единожды. И в этот раз он вновь бесстыдно позволяет ей взять над собой вверх и прижимается к мокрому торсу Чонгука. Тянет за край футболки, сквозь мычание в покладистые губы, прося его избавиться от этого куска ткани. Сам он по привычке сидит в расстёгнутой рубашке, поэтому когда Чонгук, с трудом поняв, чего от него требуют, разлепляет поцелуй, недолго смотрит с учащённым дыханием в игривые глаза Тэхёна и, чуть отстраняясь, стягивает неприятно липнущую к телу футболку.       Тэхён использует эти несколько секунд ради того, чтобы снять с себя собственную рубашку, равнодушно бросая её на землю рядом с мешком, и несильно толкает Чонгука в голое плечо. Когда тот падает спиной на шершавый спальник, он нависает сверху и вновь примыкает к аппетитным губам, что так и хочет растерзать изголодавшимся зверем. Вобрать в себя всё тепло неуспевающих за его ритмом губ и вынюхать до последней унции.       Тэхён, ощущая непривычный прилив сил, упирается локтями в спальник по бокам от головы Чонгука, еле держа себя на весу, и остервенело целует, взрыкивая в послушно отвечающие на его злостный темп губы. Врывается в рот наглым языком, скользя по зубам и дёснам. Надавливает на пытающийся сопротивляться язык Чонгука, который не привык, когда на него так нападают. И это нравится до сжатых коленей по бокам Тэхёна, чьё тело вновь вспоминает что-то, кроме боли.       Сейчас это сильное возбуждение, твердеющее между ног, которое Тэхён ощущает на своём паху и самодовольно усмехается, ни на секунду не останавливая пылкого поцелуя. Лишь сильнее притирается высыхающим торсом без мокрой одежды, падая выпирающими рёбрами на мощный накаченный пресс Чонгука, который обнимает его ногами так крепко, словно боясь, что вот-вот появится господин Ли и заберёт у него Тэхёна. В этот раз он не может позволить кому-либо, и в первую очередь самому себе, причинить ему вред.       Чонгук защитит Тэхёна и позволит ему защитить себя.       — Хочу снюхать тебя всего, — шепчет ему в губы Тэхён и усиленно трётся пахом об выпирающий из-под мокрых джинсов стояк.       — Ребята могут… — пытается как-либо возразить Чонгук, не зная наверняка, захочет ли вообще оправдываться перед другими, если те застукают их в таком положении.       — Похуй на них. Похуй на всех. На наркотики, на господина Ли, на родителей, — бормочет словно завороженный Тэхён, не останавливая свои потирания твердеющим членом об чужой. — Не похуй только на тебя, Чонгук, — добавляет, дабы показать свои искренние намерения на его счёт.       Толкается так ненасытно, вырывая из сходящего с ума Чонгука рваные стоны. Делает его слабым, уязвимым, зависимым от себя. Но Тэхёну даже этого мало. Он использует беззащитность парня под собой и тратит последние силы, сохранившиеся в руках ради того, чтобы прочувствовать его ещё ближе. Падает грудью на крепкие мышцы Чонгука, упираясь коленями в спальник у него между ног, чуть приподнимает таз, чтобы можно было обеими руками расстегнуть топорщащуюся ширинку чужих джинсов. Не прерывая плавящего разум поцелуя, с трудом опускает непослушную молнию, что звучно размыкается, выявляя сильное возбуждение под влажным нижним бельём.       Чонгуку хочется остановиться, попросить Тэхёна прекратить играть на его чувствах, ведь именно этим он занимается, когда трёт ладонью его твёрдый член из-под мокрой холодной ткани, разгоняя кровь в венах до опасно высокой температуры. Но не получается произнести и слова, потому что губы забывают о том, что могут делать что-либо другое, кроме того, как отвечать на жадный поцелуй парня на себе, который хрипло стонет ему в рот, с трудом держится на одной ладони, а второй, не снижая беспощадной скорости, ласкает его. Нежно и одновременно по-дикому жестоко, что Чонгук неосознанно вскрикивает, толкаясь бёдрами вверх.       — Тэхён… — с мольбой в голосе зовёт Чонгук и никак не просит своим телом прекратить. Позволяет нагло тянуть резинку своего белья вниз, разрешает раздевать себя, не отказывается от того, что хотят сделать.       Протяжным стоном требует продолжать.       А Тэхёну не нужно чьё-либо разрешение. Он нахально трётся сосками о напряжённые мышцы чужой груди, согревая их и свои внутренности. Вновь делает то, чем занимался всю свою жизнь. Пользуется другими во благо себе и своего кайфа. Не приостанавливает поцелуя ни на секунду, еле удерживаясь на весу, чтобы не обрушить всего себя на беспомощного мальчишку, у которого от такого Тэхёна в мгновение ока сужаются лёгкие и сокращается в количестве накопившаяся, никогда неугасающая агрессия.       — Пожалуйста, — настаёт очередь Тэхёна просить. И делает он так уничижительно, как если бы вновь стоял на коленях перед членом господина Ли и просил дозу.       Его доза — Чонгук. И готов он на предложенные унижения ради того, чтобы попробовать этого парня.       Снюхать его, втереть в дёсны и выкурить до последней затяжки, пока не почернеют пальцы и не откажут лёгкие.       Одного жалкого «пожалуйста» становится достаточно. Так легко и просто. Манипуляция высшего уровня, на которую Чонгук ведётся беспрекословно. Тянет трясущиеся от волнения пальцы к его брюкам, робко тянет вниз молнию и продолжает толкаться членом в его крупную мозолистую ладонь, что окутывает теплом и заботой. Той самой, в которую он наивно поверил и хотел всегда видеть в Тэхёне.       — Я… я… устал, — утомлённо шепчет в измученные губы Тэхён и ощущает то, как силы покидают держащую его на весу руку, из-за чего, не дожидаясь ответа, он изнеможённо падает на широкую грудь. — Не останавливайся, прошу, — всё же бормочет он в беспамятстве, не поднимая век, под которым затаилась приятная картинка красивого мальчишки, что послушно стягивает вдоль его худощавых бёдер полностью пропитавшиеся грязью и влагой хлопковые брюки.       Аккуратно и нетипично для себя нежно укладывает Тэхёна боком на спальник, чуть отпрянув от его лица. Останавливаться и прекращать не собирается. Не сейчас, когда у обоих стоит так болезненно, что можно сойти с ума и завыть изголодавшимся волком.       — Это неправильно, — заполошно бормочет Чонгук, мутно осознавая то, что сейчас происходит.       Он, в лесу, лежит голый с малознакомым парнем, наркоманом, учеником католической школы, с последним человеком, кто вообще должен был видеть его таким чувствительным, слабым, желающим простой ласки и любви.       — Я не знаю таких слов, — усмехается ему в губы Тэхён, вновь прижимаясь к ним настойчивым поцелуем и, чуть приподнявшись на месте, опускает нижнее бельё до середины бёдер, чтобы оголиться перед Чонгуком. Продемонстрировать, что ему реально похуй на всё, что происходит за пределами этого спального мешка, шумная ткань которого пропиталась страстью и каплями их пота от волнения и возбуждения.       — Я бы произнёс это на французском, но не знаю как, — повторяет его ленивую улыбку Чонгук, ощущая себя настолько охмелённым самозабвением, что решает притвориться глупым. Может, и не притвориться, а просто признаться самому себе в том, что на самом деле является таковым.       — C’est genial, — игриво подхихикивает Тэхён, гладя горячую щёку, а вторую руку заводит меж их тел и обхватывает ладонью члены, прижимая друг к другу.       Это действие вырывает из Чонгука протяжный стон. И вернись кто из ребят в лагерь, определённо понял бы ещё на полпути, чем тут занимаются. Осознание этого вызывает в нём бурю смелости и накал адреналина, так что Чонгук, лёжа на боку, теснится в ладонь Тэхёна, еле успевая целоваться с ним на бешеной скорости, потому что хочется насытиться вдоволь, пока их не застукали.       — Помоги мне, — просит Тэхён, когда влажная от пота и смешавшегося в одну единую вязкость предэякулята ладонь устаёт.       Его раздражает то, как быстро он теряет силы, ведь хочется достичь нужной кондиции. Хотелось бы ощутить себя в Чонгуке в полной степени.       — Я никогда… никогда не занимался этим, — боязливо шепчет Чонгук, нехотя признаваясь в собственной неопытности.       Получает в ответ добрую ухмылку и слишком целомудренный чмок в мягкий круглый нос, ощущая себя таким чистым и невинным впервые за свою грязную и измазанную в чужой крови жизнь.       — Я научу, — бормочет расслабляюще Тэхён и свободной ладонью берётся за кисть Чонгука. Направляет её к их потирающимся друг об друга членам. Прикладывает его ладонь с другой стороны так, чтобы со всех сторон окутать собою их члены. — Вот так, — сипло хмыкает, откидывая голову назад, и со свистом вдыхает воздух через стиснутые зубы. — У тебя прекрасно получается, chouchou.       — Ты назвал меня «капустой»? — тихо смеётся Чонгук, умудряясь одновременно шипеть от получаемого наслаждения.       — Мне придётся столькому тебя научить, — вздыхает ему в губы в ответ Тэхён, тепло улыбаясь, и тянется за поцелуем, готовый вот-вот кончить от простых прикосновений.       Да и в целом от такого необычного Чонгука, который предстал перед ним ранимым, безоружным и хрупким. Только перед ним. Сделал Тэхёна особенным в своих глазах, заставил его почувствовать себя важным для кого-то. Вынудил захотеть стать лучше и признать себя неправым.       К наркотикам у него не может быть любви, иначе как назвать то, что он сейчас ощущает к Чонгуку?       — Тэ… Тэхён, — жалобно ноет ему в губы Чонгук, приоткрывая глаза, чтобы посмотреть в прикрытые веки и признаться в том, что хочет кончить.       В идеале, сделать это одновременно с ним. Какая-то мерзкая романтика, не присущая его личности, но хочется так сильно и невыносимо, что силится и держится до последнего.       — Давай, шушу, я почти на пределе, — лопочет Тэхён, слизывая кончиком языка непонятно чью слюну с нижней пухлой губы, и размазывает её по родинке под ней.       От такого странного обращения к себе, Чонгук не может не улыбаться в ответ, и глухо стонет, усиливая скорость ладони, чуть сжавшейся вокруг их членов, что едва касается неподвижных пальцем Тэхёна, слабо держащего их. Чонгук понимает, что как только блаженство достигнет своего пика, а послевкусие оргазма выветрится из тела, он может сильно пожалеть о содеянном. А то и разозлится и будет стыдиться смотреть ему в глаза.       Обычный он в таких случаях предпочёл бы раскрасить чужое лицо в кровь так, чтобы увидеть в нём результат собственной чудовищности. Но бить и причинять Тэхёну какую-либо боль совсем не хочется. Чонгук готов разбиться в лепёшку и пожертвовать собственными принципами ради этого.       Он кончает с тягучим стоном, еле касаясь влажными губами тэхёновых. Трясётся в экстазе и тянется к Тэхёну, желая как можно крепче к нему прижаться. Примкнуть к нему всем своим телом, вобрать в себя его тепло, отдать своё без остатка.       Тэхён позволяет ему этого. Выпуская их члены из плена своих длинных пальцев, обнимает Чонгука за шею, притирается торсом к его торсу, трётся носом об обжигающую лицо кожу вспотевшей шеи, и кончает следом, изливаясь на его волосатый лобок. Пачкает семенем свой и чужой живот. Стонет низко, сдавленно, кусая губы Чонгука до мелких капелек крови, не понимая того, какую боль причиняет тому его неизъяснимое удовольствие.       — Bien, très bien, — бубнит в приятно пахнущую травой и потом шею Тэхён, утомлённо кривя губы в слабой улыбке.       — Je sais, — усмехается Чонгук и ощущает себя максимально странно. Ведь ожидаемое чувство сожаления не наступает. Злость или родная ему агрессия не случаются.       Только нежное покалывание в груди и ласковые поглаживания по дрожащей после оргазма спине, лёгким перебиранием пальцев по выпирающим рёбрам, тесным объятиям и едва слышимым в ухо: «Мне понравилось, Тэхён».       Тэхён многозначительно усмехается и не желает так легко разрывать объятия. Хочется заснуть прямо в таком положении, под палящим солнцем, полуголым, в сильных руках Чонгука, который показывает ему, что не даст ему утонуть. Не разрешит ему страдать в одиночестве, а может, и вовсе не позволит ему когда-либо ощутить боль. Любую. От разных источников.       — А ты, кстати, не спросил, по чему скучаю я, — в игривом тоне подмечает Чонгук, когда два разморенных после оргазма тела, влажные, испачканные, утомлённые и крепко прижатые друг другу, начинает обдувать лёгкий ветерок, что ничуть их не тревожит. Вынуждает только прикрыть глаза и с трудом удерживать себя в сознании, чтобы случайно не заснуть.       — Дай угадаю. По своей боксёрской груше? — издевательски спрашивает Тэхён, понимая, что уже давно не ощущал себя настолько расслабленным без наркотиков. В объятиях Чонгука ему определённо было хорошо, от них он вполне мог бы стать зависимым.       — Ну, ладно, ты меня просёк, — слабо хохочет Чонгук и ощущает, как холод пробирается под кожу, однако он не торопится разлеплять таких тёплых, непривычных объятий, ведь боится, что реальность больно ударит по голове, возвращая его туда, где ему всегда и было место: в землю, в грязь, в ненависть со стороны окружающих.       — Но я хочу узнать об остальных, — произносит Тэхён, чуть отстраняясь назад, и взглядом цепляется за их испачканные в белёсой жидкости животы. Ему нравится то, что он видит. Он чувствует допустимость этой грязи и той самой неправильности, о которой предупреждал его Чонгук. Таких погрешностей у Тэхёна много на счету.       Им в католической школе воспрещают ходить парами, им не дозволено держаться за руки или обниматься, им так много запретили, что Тэхён смог найти себя, погрязшим в запретных веществах. А следом и отсасывающим за дозу в школьном туалете, потом вдалбливающимся в податливое тело одноклассника, однажды отдающимся какому-то мужику за свои слабости. Ничто из этого не сравнится с тем, каким Тэхён видит себя со стороны прямо сейчас.       Влюблённым так, что щемит в груди от счастья.       Он ощущает себя как никогда счастливым. И не потому, что его чувства взаимны, ведь его былая любовь к наркотикам была односторонней, беспощадной, губящей и только уничтожающей его кусочек за кусочком. Беззвучно, томительно, так неторопливо, что хотелось попросить добить уже себя и дать ему поскорее избавиться от самого себя. Избавить мир и в первую очередь близких от такого слабака, что, как оказалось, всего лишь хотел любить.       — На втором месте банановое молоко. Умереть как хочу выпить целый ящик, — солнечно смеётся Чонгук, побуждая Тэхёна вновь примкнуть к его открытым в смехе влажным губам, чтобы смять их в ласковом поцелуе. Медленном, тягучем, мягком, но в таком же взаимном, покладистом, позволяющим себя вести.       — Ты очень милый, Чон Чонгук, — шепчет в губы Тэхён и нежно гладит шершавую кожу израненной щеки, надеясь охладить холодными пальцами пока не зажившие синяки на красивом лице.       Замечает бледный шрам на скуле и задерживает на нём большой палец, прикасаясь к нему осторожно, боязливо, так, чтобы не разворошить угасающую боль и показать, что впредь хотел бы быть тем, к кому Чонгук может в такие моменты обращаться. Не бить его, а изливаться в Тэхёна словами, простыми объятиями и просто видеть в нём защиту и поддержку. Тэхён не смог спасти самого себя, но он готов стать спасателем для Чонгука.       — Я бы избил тебя за такие слова, ты же понимаешь это? — едко усмехается Чонгук и в противовес своим словам прикрывает глаза.       Позволяет гладить себя, словно прирученного дикого зверя, который впервые познал то, что люди не плохие, ему просто попадались не те. Тэхён — тот самый. Ему хочется верить, ему стоит довериться, с ним дозволено побыть милым и слабым.       — Тебе не нужно нападать на других, шушу, — в успокаивающем тоне говорит Тэхён, продолжая убаюкивать парня своими прикосновениями, и льнёт ближе к нему, чтобы согреться, но больше согреть. — Позволь другим увидеть то, какой ты прекрасный.       — Я не умею по-другому. Я… — Чонгук запинается на полуслове, ощущая, как в горле застревает комок, обещающий выйти из него унизительными слезами. — Я просто не контролирую это. Иногда мне кажется, я не умею даже жить, Тэхён, — проговаривает он и лениво распахивает влажные глаза, уже не боясь и не сторонясь собственной разбитости.       — Бог дал тебе обувь под стать твоему размеру, Чонгук, — на пониженной громкости бормочет Тэхён, тепло улыбаясь в поникшие глаза, что поднимаются на него и смотрят с ожиданием. — Надень их и будь собой. Не притворяйся плохишом, только потому что в тебе видят такого. Ты не такой, Чонгук.       Чонгук долго моргает, смотря в раскосые глаза молча, смахивает ресницами раскрепостившиеся слёзы, освобождает эмоции из плена сжатой внутри злости. Тихо плачет, не стесняясь того, как солоноватая влага течёт Тэхёну прямо в ладонь, а затем грустно улыбается, искривляя уголки губ в насмешке.       — Ты мне теперь Эминема цитируешь? — спрашивает он шутливо, ощущая внутри лёгкую свободу.       — А ты думал, я тебе цитатки из заповедей буду вычитывать? Я ж полный двоечник, — громко смеётся Тэхён, всё не убирая руку, и лишь растирает большим пальцем слёзы по ярким ранкам, что хочется собственноручно исцелить.       И в этот раз Чонгук тянется к нему за поцелуем, затыкает издевательский смех, крепко обнимая за шею и притягивая к своей широкой груди, чтобы продемонстрировать Тэхёну то, как сильно ему хочется стать лучшей версией себя. Таким, каким его видит сам Тэхён.