pariahs

      Ярко освещающий лагерь полумесяц, что сияет высоко над ним, никак не помогает ребятам определить время. Но знают они одно точно: прошло слишком много времени с момента, как Юнги, Чонгук и Хосок покинули лагерь в поисках Намджуна и Сокджина. Настолько заметно много, что за эти часы Дахе успела заснуть в своём спальном мешке от усталости, настигнувшей её от частых слёз и не прекращающейся боли.       — Я пойду за ними! — вызывается Тэхён, резво вскакивая на ноги, и моментально жалеет об этом своём необдуманном действии, потому что кружащаяся голова и подступившая тошнота вынуждают его упасть обратно в спальник.       — Давай. Все уходите по одному и докажите господину Ли, что мы тупые идиоты, которые с лёгкостью дохнут, — раздражается Чимин, но старается не повышать тон голоса, чтобы не разбудить ноющую во сне Дахе.       — Не думаю, что цель нашего похищения заключается в этом, — безразлично подмечает Суён и тяжело вздыхает, притягивая колени к груди.       Она волнуется за покинувших лагерь парней не меньше, однако не стоит принимать необдуманных решений. И если ядовитый сарказм Чимина, который держит голову холодной, убедит Тэхёна не идти в глухой тёмный лес, то она его поддержит.       — Но ты прав. Наша ложь и бессмысленные попытки показать себя в лучшем свете и привели нас сюда, — озвучивает она очевидное, задумчиво уставляясь в костёр перед собой.       — А что, если они реально не вернутся? — настороженно и с лёгкой паникой в голосе спрашивает Асоль и покрывается холодными мурашками, которые пытается сразу же скрыть, укутавшись в свой спальник.       — Тут ты должна сказать, что твой папочка, скорее всего, засудит Ли и его компашку за то, что подвёрг чужих детей опасности, — горько усмехается Чимин, что-то сомневаясь в том, что мать пожаловалась бы, случись с ним что-то серьёзное в этом лагере.       Может, Чимину нужно погибнуть в попытках выжить в лесу, чтобы мать пожалела о том, что отправила его сюда? Вероятно, сейчас она даже рада тому, что никто не мешает ей сутками напролёт работать. Никто не тревожит её, ни о ком не нужно заботиться или делать вид, что беспокоится. Нет больше надобности притворяться хорошим родителем, когда Чимин больше не маячит перед глазами, одним своим существованием демонстрируя ей, что она облажалась в этой роли.       — Я уже не знаю, что должна сказать, — с отчаянным смирением, сильно кусая верхнюю губу, отвечает Асоль и вытирает капельки слёз, скопившиеся от того, что она, не моргая, смотрит в костёр.       В костре ли причина её слёз или в осознании того, что отец больше её не любит?       — Ладно. Давайте не унывать, — произносит Тэхён, стараясь натянуть на лицо широкую улыбку, пусть и тело яростно напоминает о том, что у него всё ещё ломка. Никуда она не исчезла. Лишь затаилась, обманула, ложно убедив Тэхёна, что всё прошло, что больше не болит.       Болит, очень сильно болит. Внутренности болят от страха, что Чонгук может не вернуться из леса.       — Будем надеяться, что они решили не идти в темноте назад и собрались где-нибудь заночевать.       — Ага, в каком-нибудь мотеле, — фыркает Чимин, которому совсем не хочется поддаваться абсурдному оптимизму парня. — Прости. Я просто на взводе, — торопливо добавляет, стыдливо опустив голову. — Это у меня от сильного голода и того, что не чищу зубы столько дней.       — Как вы думаете, сколько ещё дней мы будем… не чистить зубы? — уныло задаётся тихим вопросом Асоль, не убирая влажных глаз с костра.       Ей нужен хотя бы лживый ответ на это, чтобы знать, что не всё потеряно. Что жизнь за пределами лагеря не осталась только в прошлом.       — Не знаю насчёт нас, но Дахе определённо нельзя здесь больше оставаться, — отвечает Суён, строго насупив брови, когда оборачивается в сторону сопящей девушки. — Не знаю, следят ли люди господина Ли за нами со стороны или с помощью скрытых камер, но надо бы как-то их предупредить о том, что у нас тут раненый.       — Идиоты. Могли бы и сами догадаться о том, что мы не какие-нибудь Маугли, обязательно будет кто-то, кто пострадает, — бурчит Чимин, осуждающе качая головой. — Удивительно, что все ещё живы.       — Это пока что, — с усмешкой отвечают ему.       Но голос не принадлежит тем, кто остался в лагере. Он принадлежит Хосоку, словившему ухом чужую беседу, и не изменяет себе. Парень медленно подходит к костру, огонь которого освещает на его уставшем лице присущую ему ехидную ухмылку, и садится рядом с Суён. Недолго тянет перед тем, чтобы крепко обнять скуксившуюся девушку, сразу же утыкающуюся лицом в его грудь.       — Ну слава небесам! — с облегчением вздыхает Чимин, вскакивая на ноги, ведь видит издалека знакомую грязную пижаму Юнги, к которому нетерпеливо подбегает, чтобы повторить за Хосоком.       Сильно обнять и продемонстрировать своё глубокое волнение.       — А где Чонгук? — спрашивает напряжённо Тэхён и пытается еле как встать на ноги, которые всячески отказываются держать его на месте.       — Тащит Джина на спине, — отвечает ему Намджун, который держит в руке потухающий факел и медленно приближается к костру.       Он безумно голоден, до безобразия устал. А ещё чертовски рад снова оказаться в лагере, который вновь окутывается шумом, что всё же будит Дахе. Та, привставая на локтях, с мольбой в глазах смотрит на подходящего к ней Намджуна, которого уже предупредили о том, что с ней случилось. И он, не медля, принимается к осмотру её травмированной лодыжки, вслух подмечая то, какой молодец тот, кто сразу же её обвязал.       — Я, кажется, начинаю ревновать, — говорит Тэхён Чонгуку, когда тот быстрыми шагами добирается до лагеря последним, и в который раз просит Сокджина на своей спине слезть уже.       — Ещё чуть-чуть, пожалуйста, — хнычет парень, сильнее прижимаясь руками к широкой шее, и прикрывает глаза, явно планируя бесстыдно уснуть на удобной спине.       — Как же я его понимаю, — хохочет Тэхён, завидев эту сцену, и широко улыбается тому, как Чонгук пытается скрыть свою собственную улыбку.       Внутренний демон требует у него бросить Сокджина прямо на землю. Может, даже ударить несколько раз в живот за то, что практически насильно забрался к нему на спину, аргументируя это своей сильной усталостью и страхом вновь заблудиться.       Однако Чонгук не идёт на поводу своих первобытных инстинктов. Он понимает, что их как таковых и не было никогда. Только порывы защититься и атаковать первым, пока не уничтожили всё то хорошее, что в нём с трудом сохранялось, слишком часто угасая от разочарования и превращая внутренний храм заботы о других в одичалую заброшенность.       — А я приготовила рис по твоему рецепту, Джин, — говорит Асоль, подходя к парню, и горделиво улыбается, ожидая похвалы.       И Сокджин даёт ей её тем, что быстро опускается на ноги. Торопливо благодарит Чонгука за то, что «подвёз», и просит девушку показать ему, что она там начудачила.       — Я думал, тебя сожрали медведи, — произносит Тэхён, когда Чонгука наконец освобождают из плена длинных и наглых ног.       Затем он обнимает его поперёк плеч, вдыхая ставшим родным запах его грязной шеи, и трётся носом об шершавую кожу, понимая, что слишком легко и без боя сдался своей новой зависимости по имени «Чон Чонгук».       — Ты что. Я бы сам их сожрал! — бахвалится Чонгук, неосознанно прикрывая глаза от той ласки, с которой его обнимают.       Успокаивают внутренний пыл и отдают приятному ветру заботы. Заботы, что в этот раз говорит ему о том, что он её заслужил.       — Конечно, шушу. Я в тебе не сомневаюсь, — игриво усмехается Тэхён и наглым образом опускает одну ладонь, чтобы смять напрягшуюся от внезапного прикосновения ягодицу.

: : :

      Недолго пообщавшись между собой, обсудив то, где были парни и видели ли они что-нибудь новое, что, например, не деревья и кусты, и доев остатки приготовленного Асолью ужина, ребята ложатся спать. В этот раз не проводят ночь в бессонной болтовне, потому что прошедший день был для каждого по-особенному сложным.       Следующее утро, как обычно, встречает их громким щебетанием птиц и шумным шёпотом шелестевших под несильным ветром листьев деревьев.       Хосок понимает, что это, скорее всего, наивно, но он не может отказаться от ежедневных мечтательных надежд на то, что вот именно в это утро он проснётся в своей кровати. А можно и в чужой. Главное, чтобы в кровати. Желательно в обнимку с Суён, как сейчас.       — Так, кто сегодня отвечает за погоду? Что у нас там в прогнозах? — спрашивает он, несмотря на сонный и севший голос, достаточно громко, чтобы разбудить заёрзавшую рядом с ним девушку.       — Сегодня в планах поискать выход из леса, — говорит Намджун, практически не спавший всю ночь.       Не потому что ему мешали плечи Сокджина, с которым пришлось делить спальный мешок. Волнение за здоровье Дахе, за возвращающееся состояние ломки Тэхёна, беспокойство за то, что опасности на этом ещё не закончились и что они всё ещё могут в любой момент потеряться или пораниться, — всё это не давало ему покоя, несмотря на сильную усталость.       Намджун, проснувшись раньше всех, успел немного прогуляться, недалеко от лагеря. Так, чтобы всё ещё не терять из виду потухающий костёр. Собрал сухих веток для растопки и просто поразмыслил над тем, как им быть дальше.       Чего ждут от них родители? Есть ещё какой-нибудь подвох в их нахождении в этом лесу? Должны ли они самостоятельно выбраться из леса? Этого ли от них ждут взрослые?       Ему было смешно от собственных раздумий. Ведь даже находясь далеко от дома, как физически, так и на ментальном уровне, где он сильно зол на родных за то, что они сделали, Намджун не переставал думать о том, что бы ему такого сделать, чтобы оправдать чужие ожидания.       Родители думали изменить детей вынужденным заточением в этом лагере? Или, может, Намджун просто придумал всё это? Что никто из старших не преследовал цели их изменить. Просто строгая и нечеловеческая мера наказания.       — Ты вчера не падал случайно, когда в лесу гулял? На голову там? — с нарочитой заботой тихо интересуется Чимин, услышавший его голос, и, стараясь не тревожить крепко заснувшего рядом Юнги, медленно встаёт на ноги.       Хочется всмотреться в глаза их лидера и убедиться в том, что у него нет сотрясения мозга, раз он пришёл к такому решению. Буквально на следующий день после того, как заблудился в лесу.       — Давайте разделимся, как в прошлый раз. У нас же тогда получилось найти речку и брезент, — с натянутой оптимистичной улыбкой продолжает Намджун, стараясь убедить проснувшихся ребят в том, что это вполне себе непровальный план. Однажды же он прокатил. — Да и лес мы теперь знаем лучше, чем в первые дни.       — А ещё у нас есть раненный. Несколько топографических кретинов. Прости, но одним из них являешься ты, Намджун, — говорит Тэхён, не поднимая головы, уложенной поверх согнутых на спальнике локтей. — И ещё письма, которые не написаны. У меня прям руки чешутся, чтобы рассказать предкам о своих лесных озарениях. Может, мемуары напишу по ним в будущем, — слишком энергично хохочет он, чем будит пытающегося вновь вернуться в сладкий сон Чонгука.       — В этом и весь смысл моего предложения, — устало вздыхая, отвечает Намджун и оглядывает каждого с насыщенным страхом во взгляде. — У нас раненный. И серьёзно раненный. Ей могут ампутировать ногу, если вовремя не оказать медицинской помощи, вы же это понимаете? — говорит он в более тихом тоне, чтобы учащённо дышащая во сне Дахе, лоб которой покрыт испариной, а брови напряжённо нахмурены, его не услышала. — Конечно, вы этого не понимаете, — безнадёжно вздыхает, закатывая глаза.       Но в чужих виднеется реальный страх и насторожённость. Никто не сомневается в словах Намджуна. Никто больше не пытается обвинить его в том, что он сошёл вчера с ума. Слишком сложно не сделать этого в тех условиях, в которых они продолжают выковыривать себе пути к выживанию.       — Ладно. Только оставим Чонгука в лагере. Он вообще не умеет ориентироваться в пространстве, — произносит Тэхён и получает слабый удар локтем в бок, от которого глухо завывает.       Чонгук, ощущая сильную вину за свою реакцию, торопится обнять его, обхватывает ладонями тонкую костлявую талию. Зарывается лицом в горячую шею, вымаливая прощения, и совсем не боится показать себя перед другими настолько уязвимым.       — Тогда ты тоже останешься. Ты такой же топографически кретин, как и я, — говорит он, не открывая глаза, от того и не видит того, как Намджун скрещивает руки на груди.       — Если так посмотреть, то кроме Юнги, Хосока и Суён — тут все кретины, — вздыхает Чимин и быстро добавляет: — Топографические. Нет, Джун, рискованная идея. Придумай другую, — качает он следом головой, отмахиваясь рукой, и без привычного себе стеснения широко растягивается, чтобы проснуться ото сна.       Без рукавов рубашки, в одном спальнике нежась с Юнги, Чимин как никогда открытый и голый, однако он не чувствует должного страха быть осуждённым за то, какой есть. Тут каждый из них перестал притворяться тем, кем не является. Ни у кого просто не осталось на это другого выбора.       — Как будто это так легко, — недовольно бурчит под нос Намджун, всё же соглашаясь с отговорками ребят, и подходит к рюкзаку, чтобы достать из него выданные им господином Ли листки бумаг, помятые конверты и ручки.       — Думаю, если даже мы напишем в письмах, что всё заебись, то по состоянию этих бумажек предки догадаются, как тут хреново, — цокает языком Тэхён и пытается как-то показать Чонгуку, что его снова бросает в жар.       Просить прямым текстом не обнимать его так крепко не хочется, потому Тэхён готов сгореть в том огне, который полыхает внутри него от чувств к этому парню.       — Пусть каждый пишет то, что хочет. Что чувствует и на что руки напорются, — говорит Намджун, желая привнести в нотки своего тембра равнодушие, но звучит всё же озабоченно и с глубоким пониманием того, что изначально они не должны были договариваться между собой делать что-то единое.       Хоть и живут они в условиях, где фраза «каждый за себя» способна их погубить, в отношении родителей она работает вполне оправданно. У каждого из них свои претензии к родным, каждому есть что сказать. И будь то претензии и слова извинения, то пусть изливают свои настоящие чувства на бумагу с помощью букв, а может, и рисунков, как это сейчас делает Чонгук.       Время, что они тратят на написание писем, проходит одновременно и быстро, и очень тягуче. В полном молчании, но никак не в тишине. Тихо в лесу не было никогда. И дело не в том, что шелест листьев, чириканье птиц и свист редкого ветра стал для них единственным музыкальным сборником, без которого сложно представить свой день. Шуршание бумаг или спальных мешков, редкие кашли Тэхёна, низкие хмыканья Чонгука, тихий мат Хосока и ругающий его шёпот Суён, а также шумные вздохи Асоль и завывания боли Дахе. Каждый из этих треков жизни добавляется в сборник песен, приходится заслушиваться до дыр так, что пластинка ещё надолго заест у них в голове.

: : :

      За письмами господин Ли и его люди не торопились приходить. И это даёт ребятам целых два дня ожидания того, что он наконец их посетит. Запасы еды и воды, также томящийся в грудях очередной шквал вопросов, на которые им навряд ли дадут честные ответы, если, конечно же, дадут, стремительно заканчиваются. В прямой пропорциональности к этому взращивается внутри каждого из ребят привязанность друг к другу.       Потеря кого-то становилась равносильной тому, чтобы потеряться самому в необъятном лесу.       Юнги вместе с Чимином совершал попытки прогуляться вдоль ставших родными стенами деревьев, не сумев задушить в себе надежду на то, чтобы найти отсюда выход. Так ли он ими желался, они начинали в этом сомневаться. Смириться со своим положением казалось идеальным решением для некоторых, и любые попытки что-либо поменять выявлялись лишь фантомными остатками их, казалось, очень давно подавленного диким условиями и друг другом дерзкого характера.       Господин Ли посещает их скромный лагерь в один из обедов, когда громкими разговорами между собой, что приправляются необидными подколами и последующим за ними смехом, ребята пытаются не думать о том, что среди них есть раненная. Опасное положение Дахе вводит их в ужас, как за свою уязвимую жизнь, так и за здоровье девушки, которую каждый из ребят старательно хочет отвлечь от нарастающей боли в лодыжке.       Стуки металлических ложек об дно пиалы прерываются, как только за спинами появляется команда мужчин в балаклавах и с неизменными автоматами, прижатыми к груди.       Чонгук, теперь уже знающий, что никакое это не похищение за выкуп, задумывается о том, настоящее ли оружие и применят ли они его, попробуй он вновь ударить самого главного из них.       — Доброго времени суток, — навеселе здоровается с ним господин Ли, встав недалеко от резко притихшего круга ребят, которые неторопливо убирают в сторону посуду и нехотя поднимаются на ноги.       — Долго же вы шли к нам, — едко подмечает Чимин, сердито скалясь, и готов вспыхнуть злостью в любую секунду.       Потому что когда писал письмо маме, не смог выразить её в полной мере на бумаге. Только тихо плакал, размазывая чернила по влажной поверхности, на которой в буквах запечатал то, как ему жаль, что у них с ней не получилось наладить контакт.       — У нас раненная, господин Ли, — серьёзным тоном голоса и с каменным выражением лица произносит Намджун, как делегат их лагеря. И несмотря на таящийся внутри страх, старается казаться перед мужчиной лидером.       Он выходит вперёд, чтобы встать перед ним. Подмечает то, что у них одинаковый рост, а также то, что совсем его не боится. Они на одном уровне. Предводители своих групп, вставшие во главу своих убеждений. Они оба ведут за собой чужие жизни и представляют интересы тех, кто за ними пошёл.       И эти мысли придают уверенности, вынуждают стоять ровно даже не на ровной земле, стойко выдерживать копошащие внутри эмоции, ни одну из которых он сейчас не выдаст мужчине.       — Ким Дахе. У неё повреждена лодыжка, и если не оказать ей срочную медицинскую помощь, ваша организация может никогда не откупиться от судов, — произносит он мерным тенором и чуть было не скалится в высокомерии в момент, когда видит то, как широко раскрываются глаза из щелей балаклавы.       Страх мужчины он увидеть не может, тот старательно его прячет, однако Намджуну это никак не мешает прочувствовать его. По тому, как отмалчивается мужчина, всего лишь кидая короткий взгляд на девушку, что продолжала сидеть на спальном мешке и пугливо смотреть на них снизу вверх словно израненный зверёк. Израненный по вине взрослых, не понявших того, как правильно укрощать диких животных.       Но они не являются таковыми и никогда не были. Даже сейчас, когда Чонгук тяжело дышит, глухо взрыкивая, а Сокджин, стоявший рядом с Дахе, вздрагивает и перегораживает собою путь одного из мужчин, что подошёл в их сторону.       — Джин, — одним только своим обращением, Намджун просит его отойти и позволить мужчине посмотреть.       И пока тот опускается на корточки и принимается рассматривать опухшую лодыжку, Намджун поворачивает голову к Суён, что стоит возле дерева, у которого установлен шалаш.       — Мы написали письма родителям, — говорит он, когда девушка, достав из рюкзака стопку конвертов, подходит к ним.       Господин Ли поражается тому, как с помощью ментальной связи они считывают движения друг друга, явно не ожидавший того, что эти ребята добьются подобной привязанности друг к другу. Своё восхищение человеческим поведением он выказывает теперь лёгкой улыбкой. Затем забирает письма, передаёт их одному из работников и продолжает принимать на себя испепеляющий взгляд Намджуна.       — Передавайте им большой привет, господин Ли, — с издевательской усмешкой бросает Тэхён, едва стоящий на двух ногах.       Ему в этом помогает Чонгук, который сам держится на последних каплях терпения. Раны после прошлого визита мужчин ещё не зажили, а каждая клеточка тела так и чешется заполучить новые. Ведь только так он сможет понять, что сделал всё ради того, чтобы выгрызть им спасение. В первую очередь, для Тэхёна, которому медицинская помощь требуется не меньше, чем Дахе.       — Что-то ещё? — саркастично усмехается господин Ли в ответ и уже не скрывает того, как напрягся от той атмосферы, в которую ему пришлось войти.       Если в первые свои визиты он упивался детским страхом ничего не понимающих подростков, сейчас он чуть было не захлёбывался в твёрдой осознанности происходящего, выливаемого на него зверской яростью в глазах, что смотрели на него с абсолютно одинаковым намерением: они не боятся, они готовы в любой момент напасть.       — Можно ещё презервативов нам подогнать? — вмешивается Хосок, неуместно поднимая ладонь. — Ну ещё смазку какую-нибудь, — добавляет с лёгким хохотом и с усмешкой косится на Тэхёна с Чонгуком, на что последний закатывает глаза. — О, принесите-ка, съедобную смазку, а то мы тут изголодались по экзотике.       — Рад видеть вас в весёлом настроении, — цедит господин Ли, неосознанно сделав шаг назад.       То, как него смотрит Намджун с близкого расстояния, как раздуваются его ноздри и сжимаются тёмные губы, ему совсем не нравится. Он хотел их сломать, а не делать сильнее.       — Что будет с Дахе? — озадаченно интересуется Суён, косясь на то, как мужчина, подошедший к Дахе, повернул через плечо голову своему начальнику и качает головой.       — Мы забираем её.