pariahs

      Слова мужчины вызывают среди ребят шумный переполох. Они уже не обращают внимания на то, как один из помощников поднимает Дахе на руки, удерживая под коленями. К господину Ли делает быстрые шаги Асоль, которая, услышав его слова, первым делом ринулась к нему, чтобы выразить своё недовольство.       И когда мужчина хочет довольно заулыбаться, предвкушая тот самый момент, как их напускная выдержка лопнет и они покажут то, как же им, на самом деле, наплевать друг на друга, та выдаёт полную противоположность его ожиданиям:       — Как мы можем быть уверены в том, что вы отнесёте её в безопасное место, а не бросите куда-нибудь в речку?       — Никак, — лаконично отвечает мужчина, замечая, что Дахе приобнимает его работника за шею и тихо хнычет ему в грудь. — Вы нужны нам живыми, за мёртвых выку…       — Да прекратите уже сказки рассказывать! — перебивает его Юнги, на удивление повысив голос, низость которого вынудила каждого из ребят широко распахнуть в его сторону глаза. — Мы достойны хотя бы той мерзкой правды, уже достаточно настрадались ради неё, разве нет?       Он сам не ожидал от себя подобной реакции, но страдальчески вырезанное в груди и, наверное, уже ничем не способное излечиться знание их настоящей причины нахождения тут вырывается из него без контроля. Юнги не знает, смог ли бы он так же говорить с родителями, заказавшими всё это, однако хотел бы начать прямо сейчас выражать свои искренние эмоции.       Потому что они у него есть. Всегда были и всегда будут. Они никуда не испарятся, заткни он себя настоящего изнутри. Юнги может смеяться, плакать, кричать и злиться. Он всё это проживает, даже если не показывает, раз другим не хочется этого видеть. — Мы знаем, что родители отправили нас сюда. Можете не делать вид, что вам интересен выкуп. Вы его уже получили, — спокойным тоном произносит Намджун, пусть и проживает каждый оттенок эмоций Юнги. Он мог заразиться его минутной яростью и накричать на мужчину, но обязательство перед ребятами, которых так и хотелось называть друзьями, вынуждают его держать себя в руках.       — Вот как, — всего лишь хмыкает Ли, вновь сделав короткий шаг назад.       Он в замешательстве. Намджун видит это. Это ещё подмечает довольно фыркнувший под нос Чимин.       — Стало быть, вы знаете, почему вы здесь.       — Да, придумайте новый квест, пожалуйста. Этот мы уже прошли, — вбрасывает Сокджин, скрещивающий руки на груди, и повторяет взгляд Намджуна тем, с какой уверенностью окидывает его лицо под балаклавой, скрывшей истинные эмоции, которые отчётливо выдаются через прорези для глаз.       Пусть даже если господин Ли оставит их в этом лесу ещё на неделю, они поняли, что смогут это осилить. Что, несмотря на юношеский максимализм, который вполне себе обманчиво мог бы вселить в них убеждение в том, что выживать в лесу — несложно, они найдут выход. Главное, чтобы физически никто не пострадал, ведь ментальную помощь они готовы друг другу предоставить безвозмездно.       — Это не квест, Сокджин. Вы здесь не ради того, чтобы решать загадки, находить дорогу до речки или учиться готовить. Вы на терапии. Потому что не научились ценить всего того, что для вас делали родители, — с усердной выдержкой отвечает мужчина, на что получает громкий наигранный хохот Чонгука.       — Так выглядит ваша ебучая терапия? — прикрикивает он, делая сердитые шаги в его сторону, и Хосок с Сокджином моментально напрягаются, подготавливаясь к худшему. Опять. — Вот так? — говорит Чонгук, показывая на трясущуюся в руках мужчины Дахе, а потом поворачивается к Тэхёну, который сел на пенёк рядом, так как больше не может стоять на опухших ногах. — Или вот так, может?       — Ваши физические недомогания — всего лишь её издержки, — парирует мужчина, и Чонгук честно старается не вдарить кулаком по его мерзкому лицу и не плюнуть следом в него.       — Заберите его, — вместо этого говорит он, опустив взгляд в землю под ногами, на что подходящие к нему Сокджин с Хосоком резко останавливаются на месте.       Они готовились к тому, чтобы оттащить вновь разбуянившегося парня от господина Ли, но совсем не ожидали услышать такой мольбы.       — Пожалуйста, заберите и Тэхёна тоже. Ему… ему нехорошо, — просит Чонгук едва различимо и поднимает дрожащие глаза на слегка опешившего мужчину.       Он смотрит на Тэхёна, который пытается встать на ноги, но сильная боль не позволяет ему простоять на них больше двух секунд.       — Я не уйду! — пытается докричаться тот, но осипший голос выдаёт его нежелание лишь глухим хрипом.       — Он сын мэра. И если с ним что-то станет, то одним подкупом судьи вы не отделаетесь, — игнорируя жалостливый взгляд Тэхёна, продолжает Чонгук и сжимает кулаки по бокам.       Он понимает, что без него может сойти с ума в этом лесу, однако не хочет больше видеть каждый день бледность полюбившегося лица, недомогания в теле, усталость улыбки и попытки показать, что ему становится лучше. Даже если это будет означать, что он может больше никогда не увидеть Тэхёна ни в одном из его состояний.       — Интересно получается, — эмоции господина Ли не читаемы. Наслаждается ли он происходящим или в замешательстве, даже у Намджуна не получается понять. — Мы не можем избавить вашу компашку сразу от двух её участников. Выберите одного, — с наглой усмешкой выдаёт он и ради этого делает шаг вперёд к Намджуну, показывая то, что его ход на их мнимой шахматной доске будет сокрушительным.       — Вы с ума сошли? — возмущается Суён, первой не стерпев, когда другие ребята удивлённо раскрывали рты в немом негодовании, не решаясь что-либо на это ответить.       Делать серьёзный выбор и играть с судьбами людей, ставших им близкими, они не умели. Их вынужденно заставляют сейчас же этому научиться.       Чонгук виновато смотрит на повернувшую к ним голову Дахе, в глазах которой уже сколько дней не высыхают слёзы боли. Предложение господина Ли абсурдно. Тут и думать не надо.       Он с тяжёлым вздохом опускает голову и сжимает кулаки по бокам, чтобы собрать в них всю свою волю, ведь только что проиграл битву, в которой толком и не получилось побороться. И, без слов делая свой выбор в пользу девушки, возвращается к Тэхёну, чтобы сесть рядом с ним на землю и без страха показаться слабым уткнуться лицом ему в бедро.       — Прости, — шепчет Чонгук и чувствует, как поддерживающая ладонь накрывает его макушку, поглаживая в успокоении. — Я хотел… хотел, чтобы тебе стало лучше.       — Вы мерзкий человек, господин Ли, — произносит Намджун, словно ставя точку в их беседе.       Мужчина никак на это не реагирует, решив спустить парню с рук подобное неуважение. Он приказывает работникам оставить рюкзаки с едой, забрав старые. Шутливо просит подростков быть аккуратными и уходит со своими людьми, уводя с собой одну из них.

: : :

      Юнги сидит перед костром, в глубокой задумчивости разрывая траву у него, и смотрит на единственный, кроме яркой Луны, источник света до обжигающих глаза слёз. Понять то, сколько дней они находятся в этом лесу, сколько ночей он проплакал в свой спальник и сколько рассветов встретил в нём, обнимаясь с Чимином, невозможно.       С ухода Дахе прошло как минимум больше трёх.       Ровно столько дней они слушают завывания страдающего Тэхёна, который за это время ни разу не вышел из своего спального мешка. Как и Чонгук не отходил от него ни на шаг. Изредка отлучался, чтобы принести ему еду, которую Тэхён в большинстве случае отпихивал от себя и агрессивно отталкивал парня, что едва сдерживал внутренний порыв рассердиться ему в ответ за такое.       Зрелищные страдания становятся для Юнги заменой телевизора. Приходилось видеть то, как воет изнывающий от ломки Тэхён, слышать тихие всхлипы сострадающего ему Чимина и чувствовать переживания других ребят за жизнь, казалось, совершенно чужого для них человека. Юнги не мог выключить транслирующую истязания коробку или переключить канал. Он не мог щёлкнуть пальцами, чтобы всё это прекратилось.       И в такие моменты к нему возвращались мысли о том, как же, оказывается, легко и просто ему жилось с планами покончить с жизнью. Когда у него в руках был выбор, с которым Юнги становилось свободнее дышать, ведь он знал, что всегда может прекратить свои страдания, всего лишь прекратив жить.       У Тэхёна такого выбора нет. Он и не признавался никому в том, что хотел бы его иметь. Хотел бы прекратить мучения, повесившись на толстой ветке одного из деревьев или дав речке унести себя течением.       Юнги наглядно демонстрировали важность, которая раньше не посещала его окутанное дымкой глубокой печали сознание: жизнь стоит того, чтобы ради неё страдали.       Страдания в любом своём проявлении — это разменная монета влюблённым взглядам смущённых глаз, кротким поцелуям пухлых бледных губ, словам заботы и обнадёживающим светом планов о будущих свиданиях, на которые они с Чимином начнут ходить, как только отсюда выберутся.       — Я никогда на них не был. Не знаю, как это делается, — сквозь один из бесконечных выкриков Тэхёна на фоне отвечает Юнги, ощущающий, как напрягается спина Чимина, который сидит за ним, крепко прислонившись к его отчётливо выпирающим позвонкам.       — Думаю, выживать в лесу ты тоже никогда не пробовал. Но, как видишь, у тебя это очень хорошо получается, — по-доброму усмехается тот, откидывая голову назад, чтобы несильно столкнуться с затылком Юнги и дать понять: он удержит, если захочет прыгнуть в пропасть.       Если не хватит сил, покажет, что использует свою до последней капли, дабы показать, что Юнги достоин спасения. И в первую очередь, докажет важность желания самому высвободиться из этой пропасти, в которую его засосало без хотя бы обманчивых надежд на скорое избавление от мук.       — Я бы хотел столько всего сделать, — тихо признаётся Юнги, следя за тем, как к Тэхёну подходит Суён, пытающаяся помочь Чонгуку заставить его выпить воду, но всё так же тщетно, потому что он толкается. Своего парня он так вообще успел несильно укусить в ладонь, чтобы не прикасался к нему. — Многому научиться.       — Научиться плавать, например? — слабо усмехается Чимин и резко поворачивается на месте только ради того, чтобы обнять Юнги за спиной. Прижать к своей груди, накрыть голыми руками и укутать в защитное одеяло, сотканное из своих нарастающих чувств к нему.       — И это тоже. В письме родителям я написал, что понимаю, почему они меня сюда отправили и…       — Пожалуйста, не говори об этих письмах, а то мы с тобой рассоримся, — просит шёпотом Чимин, крепко сжимая ладони на его животе, но Юнги отрицательно качает головой, показывая, что не будет дальше отмалчиваться. Никто из ребят так и не рассказал о том, о чём разоткровенничался со своими родными.       — Я… попросил у них помощи, Чимин. Не хочу их ненавидеть. И ещё я… хочу от них уйти, — торопливо добавляет он, пока Чимин не успел сказать что-то против.       — Уйти? Жить одному? — изумлённо спрашивает он, поднимая голову так, чтобы повернувшийся к нему вполоборота Юнги смог продемонстрировать ему всю серьёзность своего намерения.       Чимина мысли о самостоятельной жизни не посещали. Ему казалось, что он вечно будет жить на попечении матери, скорее всего, просто потому, что вечно возвращался в дом, где её очень редко можно было застать. Однако надежда заполучить родительской теплоты продолжала в нём гореть тёплым непотухающим огнём всё это время. Прийти в большой дом, за которым ухаживают слуги, увидеть там мать и поговорить с ней на несерьёзные темы. Не чувствовать себя ненужным этому миру мальчишкой.       — Я даже… даже не думал о том, как буду общаться с мамой, когда мы вернёмся, — с грустью подмечает Чимин и прячет лицо в шею вернувшего взгляд к костру Юнги. — Наверное, несмотря на всё, что я всегда говорю каждый раз, я соврал всем вам и самому себе, когда сказал, что не смогу никогда её простить за это.       — Ты вправе поступать так, как тебе хочется и ощущается, — поглаживая пальцами тёплые маленькие ладони Чимина на своём животе, Юнги тихо успокаивает его словами.       Он понимает, что таким чётким планом на то, как поступит при возвращении, он мог бы надавить на Чимина сделать так же. Уйти из родительского дома, раньше времени начать взрослую жизнь, приступить к попыткам выживать в более жестоком мире, чем этот лес. Но Чимин должен знать, что ненавидеть старших или продолжить их любить даже после того, как те несправедливо с ними поступили, это выбор, который не обусловлен ничем другим, кроме как собственными чувствами. Никто из ребят не будет иметь права осудить его за это.       — Осталось только понять, чего именно мне хочется, — устало вздыхает Чимин.       — Эй голубки, снимите номер, — кидает в их сторону проходивший мимо Хосок, которому пришлось отойти подальше от Тэхёна, чьи завывания эти парни уже перестали слышать. — Удивительно, что вы можете нежиться, когда нескольких метрах от вас происходит аудио-версия средневековых пыток.       — Тэхён сказал бы, через страдания боженька очищает душу и тело или что-то такое, Христос знает из какой главы святых учений, — пожимает плечами Чимин в ответ, пусть и без равнодушия, и нехотя внимает слегка притихшим стонам боли Тэхёна, которого Чонгук умоляет сделать хотя бы два глотка воды.       — С ним надо что-то делать, — произносит Юнги со всё той же задумчивостью в голосе, с которой смотрел на костёр.       Сейчас он обращается к Намджуну, подходящему в их сторону после того, как они вместе с Сокджином обсуждали у шалаша то, как распределять запасы еды. В этот раз господин Ли не был щедр и оставил их в мизерном количестве. Судя по тому, каким недовольным он ушёл, никто не мог предположить того, как скоро он и его люди вновь их посетят. Кто знает, может квесты всё же существуют и следующими будут испытания голодом.       — Я не знаю, как лечить абстинентный синдром, Юнги, — удручённо отвечает Намджун, хорошо понимая, что даже если бы и знал, навряд ли смог бы это сделать в тех условиях, в которых не получилось облегчить состояние Дахе.       Девушка не смогла даже попрощаться с ними, потому что всё, о чём она могла думать, это то, как сильно болит лодыжка и что в итоге может с ней стать.       — Не сломай Дахе лодыжку, мы могли бы отправить Тэхёна вместе с Ли, — невзначай подмечает Асоль, которая до этого молча лежала в своём спальнике недалеко от парней и пыталась заснуть под нытьё Тэхёна.       — Не будь Тэхён долбарышом, то и его можно было бы не отправлять, — язвительно отвечает Хосок.       — Ты же понимаешь, что не будь он таким, то его тут и не было бы, — услышав их беседу, вмешивается в неё Сокджин и садится рядом.       Они вновь собираются в круг, как бы защищаясь от того, что окружает их. Первобытные инстинкты проявляются слишком ярко, что ослепляют проблески памяти, напоминающие о том, какими же они были раньше.       Предающими, оскорбляющими, считающими, что им всё может сойти с рук.       — Но я всё ещё не могу понять, почему я тут, — произносит Асоль и приподнимается на локтях.       Без Дахе под боком ей было слишком непривычно. Пусть и девушка её часто раздражала, в лесу у них не было другого выбора. Привыкать друг к другу и сделать частью своей нынешней рутины стало жизненной необходимостью.       — Даже в тюрьмы сажают невиновных, — говорит Чимин, но без ноток сарказма в тоне голоса, а дабы показать, что девушке необязательно нужно быть провинившейся перед родителем или иметь какой-нибудь психический недуг, чтобы быть тут.       Узнав каждого из ребят поближе, можно было бы понять, что виновным не является никто.       Между ними повисает долгое молчание. За это время знатно подуставшая от принудительного, но необходимого Тэхёну ухаживания Суён подходит к Хосоку и укутывается в его крепкие объятия. Ребята в унисон смолкают и расслабляются под убаюкивающие звуки потрескивающего костра, отдаваясь во власть внутренним размышлениям. И не сразу замечают того, что Тэхён притих. Понимают, только когда к ним подходит Чонгук и с тяжёлым вздохом опускается рядом.       — Заснул, — коротко произносит он, желая, как можно громче раскричаться и разреветься. Вместо этого выкраивает себе всего лишь пару минут вдали от парня, из-за которого побаливает похуже, чем когда в него бьёт ногами целая банда недоброжелателей.       Его избили чувства к Тэхёну, которому не становится легче. Он перестал есть, престал пить, перестал смотреть на Чонгука так, как обещал делать в будущем: с любовью и защитой. И Чонгуку вынужденно приходиться быть сильным за них обоих.       — Интересно, как там Дахе? — произносит Суён, не убирая взгляда от костра.       — Надеюсь, они смогли спасти ей лодыжку, — отвечает Намджун. Ведь кроме своих надежд у них ничего нет. Никто не мог знать, как там на самом деле Дахе.       — А я надеюсь, она уже написала заявление в полицию и нужные органы приступили к нашим поискам, — делится своими надеждами Асоль, пусть в этот раз без присущей ей твёрдости и уверенности в том, что очень скоро её спасут.       Всё, что можно было сломать, им уже раскрошили. Отношение к самым близким людям, в которых раньше никогда не сомневались, даже в самый пик громких ссор, никогда не будет прежним. Доверие подорвано, страхи вновь показаться в глазах родителей не такими стали насыщеннее.       — Кстати, что будете делать, когда… или если… мы выберемся? — спрашивает Сокджин, сделав большой вопросительный акцент на слове «если».       Говорить о том, что пожалуются на старших и растрезвонят на весь интернет прожитые испытания, никто не торопится.       — Выпью залпом литр спрайта, — первым отвечает Хосок и одним только тоном голоса веселеет, заряжая ребят своим позитивным настроем.       — Выброшу в помойку эту одежду и час не буду вылезать из горячей ванны с пеной апельсинового запаха, — мечтательно подхватывает Суён, довольно улыбаясь лишь от одних мыслей об этом.       — Я съем большой бургер, — выдаёт Чимин следом и получает на себе резкий взгляд Юнги, который поворачивается боком, чтобы посмотреть на него отчётливее. — Может, даже два, — добавляет, когда получает его горделивую улыбку и ластится к обнимающей его за плечи руке.       — Не советую налегать на еду и газировку так сразу. Наши желудки после лесной диеты и на соплях отфильтрованной воды могут не выдержать такой нагрузки джанк-фуда, — поучительным голосом произносит Намджун, которого Сокджин несильно толкает в бок, дабы показать, что они просто мечтают.       Никто, само собой, не будет думать о еде в момент, когда получит спасение.       — Когда мы отсюда выберемся, обязательно отведу тебя, Намджун, на картинг или на какие-нибудь не очень страшные аттракционы. Ну, чтобы показать, что такое «веселье», — усмехается он, приняв на себя нахмуренный взгляд парня, который быстро смягчается в лице после его слов.       — Разве мы… — неуверенно бормочет Асоль, не решаясь посмотреть на ребят, и обращает общий вопрос костру, — мы продолжим общаться даже после спасения?       — А ты что, не собиралась? — искренне удивляется Хосок.       — Я даже не думала, что образовавшиеся парочки останутся парочками.       — Мы можем найти друг друга в социальных сетях. Создадим общий чат и будем видеться изредка где-нибудь в городе, — задумчиво произносит Юнги, загоревшись этой идеей, и не замечает того, как удовлетворённо улыбается от собственных слов. — Желательно подальше от природы, — говорит и получает согласные поддакивания.       — Надеюсь, кто-то успел запомнить фамилии друг друга и то, кто где учится? — саркастично ухмыляется Чонгук, которому странно слышать это обсуждение.       Но больше всего ему сложно принять ту твёрдость, которая проявляется на бледных, едва освещённых костром лицах каждого из ребят. Захотят ли они и дальше сохранять их связь, ведь будут служить друг другу напоминаем того, сколько страданий им причинили родители и как глубоко пришлось из-за этого в них разочароваться?       Однако проблеск желания получить однажды уведомление о том, что его добавили в этот самый общий чат, вынуждает сердце волнительно ёкать. Этот проблеск носит имя Ким Тэхёна, первого убедившего его в том, что они тут, именно в данном составе, не просто так находятся. Что выйти из леса и забыть всё, как страшный кошмар, уже не получится, да и не хочется совсем.       — Я помню. Вы ж, тупицы, небось и имена друг друга забудете, — с нарочитой раздражительностью отвечает Намджун, не убирая довольной улыбки, глубокими ямочками на запавших щеках выявляющей всю его привязанность к людям, никак не соответствующим его интеллектуальному уровню. — Запомнил каждого из вас, так что уже не отвертитесь.       Угроза лидера не звучит устрашающей, и ребята тихо смеются под нос, не сомневаясь в том, что Намджун вполне себе мог бы достать каждого. А точнее — вести за собой даже после того, как выживать в лесу уже не нужно будет.       Смешки прерываются громким кашлем Тэхёна, заменяясь обеспокоенностью на лицах. И тем, как Чонгук вскакивает на ноги, чтобы вернуться к своему парню и проверить, не проснулся ли он, потому что спать дольше двадцати минут у него ещё не получалось.

: : :

      Как Сокджин и предполагал, запасы еды заканчиваются раньше, чем их посещает Ли и его люди. Приходится выскрёбывать прилипшие ко дну кастрюли остатки варёного риса, чтобы распределить порции одинаково. Даже если Чимин отказывается от своей, ведь ему всё ещё сложно есть в больших количествах так, чтобы на автомате не вывернуться наизнанку, потому что ментальные привычки, не смотря на чётко выпирающие рёбра и невыносимое недомогание, всё ещё напоминают о себе. Даже если Тэхён продолжает крикливо отказываться от еды и воды, грязно ругаясь матом на любого, кто посмеет подойти к нему с пиалой, и следом унизительно умоляя достать ему дозу с лживой верой в то, что она ему поможет.       Даже когда без того смехотворные порции риса и вяленого мяса приходится сокращать до непозволительного минимума, еды на ужин у них уже не остаётся.       — Может, начать собирать ягоды? — предлагает Хосок, который соскучился по свежим несезонным фруктам и с удовольствием съел бы горсть винограда, которым господин Ли, само собой, их не балует.       — Ты видел здесь ягоды и не сказал нам? — усмехается Юнги, когда они сидят на всё тех же местах, в той же одежде, с той же надеждой в любую секунду встретить спасение, но уже не ужиная, как привыкли делать в это время суток.       Когда солнце неторопливо покидает небо, привычно опускаясь за горизонт, и негласно обещает ребятам встретить их спящими на всё тех же спальных мешках.       — Даже если увидишь, не смей ничего бросать в рот, — строго цедит Намджун, насупив брови так, чтобы без, скорее всего, никому не интересных подробных объяснений показать Хосоку, как это может быть опасно.       — Может, в речке есть рыба? — спрашивает Асоль, старательно игнорирующая урчащий от голода желудок.       — В той части, куда мы ходим, её нет, — отвечает Чонгук, который успел однажды подумать о том, что они могли бы постараться ловить морскую живность.       Юнги бы обязательно придумал способ, как это сделать, а Сокджин научился бы её готовить так, чтобы было более или менее съедобно. Зависимость от ребят, которые с первого дня до глубины души раздражали его одним своим существованием, и безусловная вера в их способности помочь, защитить и уберечь, пугают. Но, кажется, недостаточно сильно, раз Чонгук не убегает от собственных вкравшихся хитрым шпионом мыслей.       — Люди господина Ли знатно постарались, выбирая лес, где нет ни грибов, ни съедобных ягод, ни рыбы, — горестно усмехается Намджун и предполагает, что, должно быть, они не первые, кто тут оказался.       Не первые сломанные взрослыми подростки, не последние. Проблемы родителей с детьми — это нескончаемый круговорот искалеченных людей, сменяющих друг друга из поколения в поколение.       — Скажем спасибо, что хотя бы недалеко от речки, — с внезапным для себя оптимизмом подмечает Юнги. И пусть благодарить за такую милость не собирается, всё равно ощущает разгорающийся внутри позитивный настрой. Всё могло бы быть намного хуже.       Язвить на его слова никто не торопится, так как хорошо понимают, что имелось в виду. Хоть и особой радости подобный оптимизм не внушает, жаловаться сейчас смысла нет. Ждать и надеяться — это всё, что у них было в руках, которыми они крепко держались друг за друга.       — Чон… гук… — глухой лепет Тэхёна, лежащего чуть подальше от них, потому что яркость огня, что с наступлением сумерек искрил красочнее, вызывает у него боль в глазах, а его тепло заставляет обильно потеть.       Чонгук быстро вскакивает на ноги, спешно подбегая к парню. Падает рядом на рыхлую землю, уже не раз стёршую в грязь его колени, всматривается в подрагивающие ресницы, хватается беспокойно за трясущуюся ладонь, слабые пальцы которой не могут сделать этого в ответ.       — Я рядом, хён, — говорит Чонгук шёпотом, так как любой громкий звук вызывает у Тэхёна головную боль. — Принести тебе воды?       — Я хочу домой, — бормочет Тэхён и, больно кусая губы, заливается тихими слезами. — Я так хочу домой, — сипит, протыкая зубами истерзанную кожицу нижней губы так, что ранки на них кровоточат с новой силой. — Почему ты… почему ты сделал выбор в пользу Дахе, а не меня?       Вопрос Тэхёна застаёт Чонгука врасплох. Пальцы машинально расслабляются на его ладони, а тело отсаживается чуть назад. Он ощущает, как в ушах жужжит белый шум от того, что ему сказал Тэхён. Как он ему это сказал. С раздирающей ненавистью и плотным разочарованием. Так, каким на себя Чонгук смотрит, обращая глаза к зеркалу.       — Но… но как же… — и ему хочется защититься.       Он не готов признавать так быстро свою вину. Тэхён же научил его быть сильным, не отдаваться агрессии ради обороны, а пытаться дать понять, что он может быть слабым в таких ситуациях. Чонгук просто не знал, что именно в этот момент, он не должен был быть таковым.       — Ты должен был заставить меня уйти! — во всю мощь прикрикивает Тэхён и поднимается на локтях, чтобы несильно толкнуть его в грудь. Не прекращая плакать и часто шмыгая носом, он несколько раз ударяет его ладонью, обвиняя в том, в чём виноват лишь он сам. — Я думал, что нравлюсь тебе. Чонгук, ты… ты такой убогий. Такое же ничтожество, как твой отец и брат!       Тэхён жестоко хлещет его словами похуже ударов людей господина Ли. Похуже всего того, что Чонгуку приходилось испытывать чуть ли не ежедневно. Ведь в нём никогда не жили лживые знания того, что его могут полюбить. Ведь он и не догадывался о том, что сам умеет это делать.       Ведь Чонгука никогда не избивал человек, пообещавший защищать.       — Ты… слабак, который не смог пойти против слёз жалкой девчонки! — продолжает Тэхён, не прекращая плакать, но устав биться в крепко держащуюся грудь Чонгука, который никак уже не оправдывается. Молча принимает на себе, ведь заслужил всё до последней капли.       — Не слушай его, Чонгук! — ему не позволяют этого сделать.       Юнги, подоспевший позже нужного, пытается оттащить от Тэхёна приклеившегося к земле Чонгука, который глотает сейчас собственные слёзы, пробуя на вкус горечь чужих эмоций.       — Не смей даже думать о том, что он прав, слышишь меня? — перекрикивая голос Тэхёна, рявкает на него Юнги и крепко сжимает мягкое лицо парнишки, что, словно загипнотизированный, не хочет знать ничего другого о себе.       К ним подбегают остальные ребята. Чимин пытается успокоить брыкающегося на остатках сил Тэхёна, а Намджун проверяет температуру.       — Он бредит, — грустно вздыхает Суён, вставая над ревущим Чонгуком, не сумевшим не поверить словам Тэхёна.       За эти дни, что того ломало, он уже достаточно наслушался. Несмотря на боль укусов, несмотря на отборный мат в свою сторону, несмотря на крикливые отталкивания от себя. Несмотря на всё это, Чонгук терпел каждое проявление его неадекватного и болезненного состояния. И последним для него стали слова Тэхёна о том, что он грязный монстр, сделавший выбор не в пользу любимого человека.       — Ты всё правильно сделал, Чонгук, — пытаясь внушить ему неправоту Тэхёна, говорит Юнги и смотрит прямо во влажные глаза. — Мы бы всё равно не позволили Дахе остаться. Так что ты ни в чём не виноват.       — Не трогай меня, уродливое чудовище! — Надрывный крик Тэхёна, обращённый к Чимину, слышат все до оглушающего слух отвращения, зарождающегося к этому парню. — Что? Оседлал член Юнги и думаешь, что стал кем-то достойным?       — Зат… заткнись, — бормочет Чимин, неосознанно застыв на месте от таких выпадов в свою сторону.       — Только такой никому не нужный неудачник Юнги на тебя и посмотрит!       — В него вселился бес, — испуганно шепчет Хосок и перекрещивается перед тем, как опуститься на колени рядом с Тэхёном.       — Выглядит так, будто избавляется от токсинов, — подмечает Асоль и с настороженностью наблюдает за тем, как к Хосоку присоединяется Сокджин, который, сев с другой его стороны, смотрит на Намджуна, чтобы тот посоветовал им то, как его успокоить.       Если кулаки агрессии можно остановить, дав сдачи и сдержав по бокам руки, которые ими размениваются, то укалывающие в самое сердце слова от когда-то являвшегося самым безобидным из них останавливать они не умеют.       Намджун недолго смотрит на то, как, вздрагивая в лежачем положении, Тэхён сквозь слёзы невнятно одаривает каждого из них оскорблениями. Больно ударяет в незажившие раны, напоминает им о них, гарантирует им то, что они никогда не затянутся и не обрастут хотя бы блеклыми шрамами. Будут ярко гореть алым и беспрестанно ныть.       — Твоему папочке ты просто нахер не сдалась, Асоль. Так что советую тебе попросить сутенёра Суён взять тебя на работу!       — Ну всё, я не позволю ему так говорить, — не выдерживает Сокджин раньше, чем сама Асоль успевает подойти к Тэхёну, чтобы озлобленно ударить его несколько раз в живот.       Девушке, никогда не применявшей физическое насилие и не подумывающей о нём, хотелось втоптать Тэхёна в грязь, с которой он в полусознательном состоянии сейчас смешивал людей, что отчаянно желали ему помочь.       Сокджин понимает, что Намджун со своими знаниями в медицине бессилен, ведь ни успокоить Тэхёна какими-нибудь препаратами, ни уйти, чтобы не слышать его беспощадных слов, не получится. Он накрывает ладонью рот неугомоняющегося Тэхёна, чтобы хоть как-то остановить поток уже ставших бессвязными бормотаний, и неожиданно получает болезненный укус прямо в ребро.       — Сука, он укусил меня! — звонко возмущается он, убирая руку в сторону, на что Хосок не может сдержать смеха.       — Бесполезный кусок дерьма, не умеющий ничего, кроме того, как тратить деньги. Ты, как свинья, которую откармливают на убой! — Хосок получает и свою порцию ядовитого мнения от Тэхёна, и ему уже не так весело, как секундами ранее.       — Я могу лишить его сознания одним ударом. Но не обещаю, что смогу остановиться и не вдарить ещё пару раз, — сквозь стиснутые от злости и протыкающей самолюбие нежеланной правды, цедит Хосок, но крепкое сжатие пальцев Суён на своём плече вынуждает его отшатнуться от стремительно устающего говорить и брыкаться парня.       — Он выдохнется раньше, чем ты успеешь замахнуться кулаком, — печально подытоживает Намджун, впервые задумавшись о том, что его ждёт в будущем. Таких людей, изувеченных физическими болезнями, ментальными недугами и просто не умеющими контролировать самих себя, он собирался спасать.       Но достаточно ли он хорош он для этого со своими мерзкими мыслями и неприятием этого, как и достойны ли спасения его пациенты, что окажутся похуже теряющего связь с реальностью неопытного в жизни школьника?       — У него могут отказать органы, — ставит он свой ничем не подкреплённый диагноз, следя за метаниями Тэхёна, который, перестав активно двигаться на месте, теперь просто бормотал уже никому непонятный бред, путал корейский с французским, шептал молитвы и словесно плевался гнусным матом.       Чонгук не услышал тихих слов Намджуна, словно нежелательно произнесённых вслух домыслов. Он, продолжая сидеть на коленях перед Юнги, старательно успокаивает слёзы, омывших солью накопившегося за дни и даже годы лицо, с которого сейчас стекает природная грязь, и приближается к Тэхёну. Падает рядом с ним, ложится на рыхлую землю, ощущая себя как никогда чистым в ней, и всматривается в опасно белое лицо парня. Хочет бережливо обнять и впервые в жизни не постыдиться истинности того, какой есть. Плачущий, влюблённый, отчаявшийся и слабый.       Он не монстр, обезумевший Тэхён ему соврал. Он всего лишь впервые проживающий жизнь мальчишка. Это не должно быть чем-то зазорным, Чонгук понимает. Понял благодаря Тэхёну.       Поэтому и не отказывается от него. Даже такого сломанного и сломавшего. Обнимает его, притягивая хрупкое и до безобразия исхудавшее тело к исполосанной обижающими словами груди, кладёт тяжёлую ладонь на вздрагивающие от любого прикосновения лопатки. Беспечно забывает о присутствии рядом ребят, что, затаив дыхания, бесшумно следят за их интимным уединением. Перебирает избитыми пальцами острые позвонки, выделяющиеся из-под голой тонкой кожи. И вслушивается в скрипучие слышимые лишь ему одному бормотания, через частые придыхания просящие у него прощение.       Тэхён обливается жгучими слезами, хочет сжать футболку Чонгука пальцами, чтобы дать ему знать, как сильно ему жаль за такого себя, но болят даже подушечки. Тэхён обозвал людей, ставших ему друзьями, неважно, что лишь на время и по принуждению. Он и есть тот самый монстр, которым нарёк дорогого себе парня, и хуже этого только то, что он сам сделал себя таким.       Он не доверяет самому себе, презирает, никогда не простит.       Тэхёна, прижавшегося уязвлённым собою же обессиленным телом к не отвернувшемуся от него Чонгуку — такому всё-таки безмерно сильному — выворачивает ему прямо на плечо. Только вязкой слюной и истошными стонами усилившейся боли из-за спазм в желудке и жжения в горле. И даже эта нетерпимая мерзость не отталкивает Чонгука, который убаюкивает его обманчивыми обещаниями о том, что всё хорошо.