Заходят как-то в бар...

Вообще, Зона должна была примирять. Есть же такое общекультурное поверье, что перед лицом глобальной опасности представители всех стран соединятся и уладят свои разногласия, потому что, как известно, самая крепкая дружба – это дружба против кого-то. Но то ли запретная земля оказалась слишком слабым предлогом, то ли человечество всегда было о себе лучшего мнения, чем заслуживало на самом деле – только вместо столпа мировой солидарности Зона превратилась в локальное поле бесконечного боя. Хотя в некотором смысле со своей задачей уравнять неуравнимое она всё-таки справилась, не сплотив, но стравив всех со всеми. Это, конечно, не всегда была открытая вражда. Не всегда она была даже скрытая. Но от бессознательной конкуренции деться было нельзя, она проникала в лёгкие с первым вдохом здешнего воздуха, прорастала внутри, отравляла кровь и оплетала мозг, прочно укрепляя в каждом шаге, слове, мысли одну простую истину: Зона – бесконечная гонка. А уж вооружений или нет, решается по ситуации. С вооружением они закончили ещё на подходе к топи. Вернее, подходил-то как раз Америка, а Россия материализовался как из ниоткуда, а потому первым делом закономерно напоролся на дуло штурмовой винтовки. Прежде чем со смешком выдохнуть и опустить её, Америка дал рассмотреть свою новёхонькую красавицу, делая вид, что на нервах не спешит отводить прицел. Нежно сощурившись в ответ на приветствие, Россия небрежно поправил висевший на ремне автомат. Следующие пять минут они дружелюбно выясняли, кого и зачем сюда занесло: Америка успел невзначай перехлопать себя по всем карманам и кобурам, оставив, наверное, только то, чем обвешал себя под одеждой; Россия лениво проверил заряд в висевшем на боку «Кипарисе», а больше не продемонстрировал ничего. Даже в Зоне он предпочитал спецкостюмам необъятный балахон, напоминавший его привычное пальто. Играл на неопределённости: что-то он под ним прячет – эксгибиционистские наклонности или ракетный комплекс? Но то было на подходе к топи, а теперь они уже стояли по другую её сторону, слегка взмокшие и запыхавшиеся после ещё одной гонки, с препятствиями. Вернее, взмок и запыхался, похоже, тоже только Америка – Россия стоял прямой и спокойный, точно маршрут обхода знал наперёд или по зыбкой жиже ступал, как по асфальту. Америку эта мысль бесила, поэтому он предпочитал думать, что раз в поиске кратчайшего пути соревновались оба, то и напрягались, стало быть, оба. – Ага, – выдохнул он, окинув взглядом обветшалые очертания брошенной базы, перекрывавшей путь. В этом «ага» было всё: и разочарование-но-не-удивление, что на знакомой тропе возникло что-то незнакомое, и усталое предчувствие полной панамки новых загадок и препятствий, и бодрая готовность все их преодолеть. Хлопнув себя по коленям, Америка распрямился и вытащил бинокль. База была… мёртвая. Как и всё в Зоне. И живая, раз появилась здесь сама собой. Как и всё в Зоне. Ржавые антенны на крышах казались дикой порослью, и мало было в этой громадине от человека. Вроде бы и рукотворное, из бетона и металла – но бетон и металл здесь были плоть от плоти земли, будто не остались напоминанием о когда-то господствовавшей цивилизации, а пробились сквозь почву сами вместе с травой и деревьями. Бетонные джунгли, подумал Америка, вот что такое Зона с природной точки зрения. – Дела… – пробормотал он. – Ну, вроде, от ворот до ворот недалеко. И плутать сильно не придётся… Так, – он, нахмурившись, уставился в одну точку, но тут же расслабился. – А, не. Нормально всё. – Нормально? – хмыкнул Россия. – Напрямик, что ли, пойдёшь? – Ну а как? – раздражённо спросил тот. – Говоришь, не было её здесь? Америка не говорил. – Про Бродячую базу знаешь же, наверное? – продолжил Россия таким тоном, словно имел в виду «ты у нас эти байки любишь». – Думаешь, это она? – Думаю, идти туда не стоит. – Блин, тут окольным путём сто лет обходить, – поморщился Америка, убирая бинокль. – Почему я, по-твоему, вообще через эти места попёрся? Ходил уже, знаю: слева болото, справа два, только здесь и проберёшься. И на тебе… Он ещё раз критически оглядел неподвижного железобетонного противника. Получалось, что лезть придётся прямо ему в пасть. И прошивать брюхо, как волку из сказки. Ну, это-то как раз не проблема. – Короче, всё, – сказал Америка, поправив на плечах рюкзак. – Не собираюсь тут день торчать. Уже на подступе к ограждению он обернулся, не слыша за собой шагов. Россия действительно остался стоять, где стоял, и лицо его – половина, – выражало задумчивость и сомнение. – Идёшь? – крикнул Америка. – Водочка прийти должна, – пояснил Россия, оглядываясь в поисках извечной спутницы. – С ней сподручнее. Ну, использовать кошку-мутанта в качестве проводника – это уже совсем как-то. Америка только плечами пожал. – Ты смотри, – бросил он напоследок. – Ждать тебя не буду. И зашагал к воротам. Разумеется, он заблудился. С возвышения (которое и холмом-то назвать можно было с натяжкой), откуда они смотрели, видно было, честно говоря, немного. То, что до противоположного выхода рукой подать, Америка решил из чистого упрямства. Но дело было даже не в запутанности внутренней дислокации, а в том, что… Ладно, в том, что что-то с этой базой действительно было не так. Это пришлось признать даже вопреки удивительному спокойствию в её стенах. За все сколько там минут, что Америка бродил между покосившихся складов и обшарпанных рабочих построек, он не наткнулся ни на одну самую завалящую аномалию. Зато на дальние ворота он тоже не наткнулся, хотя был уверен, что двигался примерно в одном направлении. Да, пришлось свернуть пару раз, огибая заграждения, но ведь потом он возвращался к прежнему курсу. Или нет? Хуже всего стало, когда он решил свериться с компасом. Стрелка скакала туда-сюда, раскручивалась и замирала в каком-то одной ей ведомом ритме. В этом же ритме нехорошо заколотилось сердце, особенно когда Америка вдруг понял, что за зданиями места, откуда он пришёл, тоже не видно. То есть, повторить обратный маршрут по памяти он, наверное, мог, но очень ему не нравилось это само собой взявшееся в утверждении слово «наверное». Часы не встали – впрочем, веры им было теперь мало. Надо было двигаться вперёд (куда вперёд?), чтобы выбраться отсюда, пусть и к закату. Ночевать в этом тихом омуте Америка точно не собирался. Ещё пять минут он брёл… куда-то. Чёртово солнце как было в зените, так и осталось, не давая подсказок и прячась от проклятий за тусклой пасмурной дымкой. Америке начинало казаться, что он ходит кругами, что круги эти заколдованные и цепляются один за другой, не выпуская из своих хороводов. Хотелось то ли ругаться, то ли кричать, то ли свалиться уже около какой-нибудь стены и сидеть, сидеть, врастая в землю, становясь частью этого замкнутого в самом себе места. И только внутренние весы покачнулись в сторону передышки, из-за угла вынырнуло существо – громадное, лохматое, мощное и угрожающее. И спасительное, потому что в пыльно-сером меховом силуэте Америка узнал Водку. Он никогда бы не подумал, что будет так рад этому чудовищу. – О! – Россия поднялся с травы, замахав ему рукой. – Надо же! Этому чудовищу Америка был бы рад ещё меньше, но сейчас его переполняло чувство облегчения. Голова слегка кружилась. – Блин, ну и местечко, – хихикнул он, нервно вытирая лоб. – Ты бы знал, я там так заплутать умудрился… – Да знаю, – вдруг сказал Россия каким-то странным, траурным тоном. – Все уже знают. Это Америке не понравилось. Кто «все»? Все его ребята? Все союзники? Все сталкеры? Он теперь что, очередная легенда?.. – Сколько я… там?.. – упавшим голосом спросил он, махнув рукой себе за спину. – Два месяца, – вздохнул Россия. – Мы тебя раньше по очереди выпасали. Думали, всё уже. Я один теперь прихожу, так, по привычке почти. Он помолчал, давая страшной правде расползтись по чужому телу ледяными мурашками. И расхохотался, глядя в круглые-круглые растерянные глаза. – Минут пятнадцать тут сижу, – пояснил он. – Но оно того стоило – ради твоей этой физии. Он наконец отсмеялся, сделал вид, что смахивает слезу и, похлопав себя по бедру, привлекая внимание кошки, двинулся дальше. – Ты смотри, – весело бросил он через плечо. – В другой раз ждать не буду.