Одиночество луны

      — Главный герой, точнее, один из главных героев — слуга луны, один из многих, кто добровольно выбрал это служение. Они олицетворяют лунный свет, и их главная задача — следить, чтобы на земле было как можно меньше мрачных, затянутых кромешной тьмой мест, в которых обычно зреют злые и отчаянные намерения.       — А как у луны могли появиться слуги? — Юнги сидел рядом с Джином, который расслабленно откинулся на спинку дивана.       — Когда-то давно, когда не было звезд, луна одна была на ночном небе. И некоторые люди, которые ощущали себя такими же одинокими, пожелали составить ей компанию, наивно, но очень искренне, в сердцах обратившись к ней, сочувствуя и жалея. Луна услышала их голоса, увидела их чистые одинокие души и забрала к себе.       — То есть, они умерли и вознеслись? — Юнги явно теперь всерьез был настроен понять, на чем строился роман Джина, в глубине души надеясь, что ему будет это приятно. Как приятно было Юнги до этого, когда Джин проявлял искренний интерес к его творчеству.       — Да, и расставшись с жизнью и впервые посмотрев на мир, уже не будучи его частью, они загрустили. — Джин вытянул ноги на низкий столик, расслабленно разложив по мягкой спинке руки. — Луна, разумеется, видела их тоску, которую они старательно от нее скрывали, чтобы не расстраивать прекрасную и добрую хозяйку ночного неба своим малодушием. Но луна не только добра, но и сострадательна, поэтому она позволила своим верным слугам один раз в год спускаться на землю, чтобы они могли эту тоску утолить. Однако, как у любой хозяйки, у нее было условие — вернуться они должны были с подарком. А лучший подарок — это новая яркая звезда, которая будет славить ее свет.       — То есть, ее слуги на земле удовлетворяли свои потребности, убивали какого-то несчастного и возвращались к своей хозяйке, преподнося ей как подарок чью-то… душу? — Юнги убедительно хмурился, пока Джин только снисходительно улыбался.       И не смотрел на него, вместо этого повернув голову в сторону по обыкновению не задернутого шторами окна. Юнги тоже нравилось, когда вместо бездушно электрического освещения комната заполнялась полупрозрачным лунным светом, который в ночном полумраке оставлял в воздухе и на всём, чего касался, серебристые дорожки.       — Одинокую душу. Которая большую часть времени не радовалась подаренной ей жизни, а испытывала тоску, необъяснимую, но гнетущую, которая неминуемо отравляла собой каждый, даже нечаянно счастливый момент. Это не было убийством — избавлением. И попадая на небо, такая душа не испытывала тоски — умиротворение, которое жаждала познать в своей земной жизни.       — То есть, эти слуги не злодеи, несмотря на то, что эту земную жизнь без спроса отбирали?       Услышав в голосе Юнги раздражение, которое явно было вызвано вдруг обострившимся чувством справедливости, Джин повернулся к нему, сразу найдя взглядом его глаза. Тяжелым, темным, пристальным взглядом. Юнги невольно поджал плечи, но прежде, чем он опустил голову, Джин вдруг смягчился. Точнее, в его глазах появилась тоска, которая стала только очевиднее на фоне мягкой, виноватой улыбки.       — Злодеи. Разумеется. Твои чувства по этому поводу понятны, а я… Наверное, как любой автор, просто не могу не вступиться за своих героев, которых сам злодеями не считаю. Но со стороны виднее. И знаешь, злодея не может оправдать ни его прошлое, ни его мотивы и побуждения, с которыми он решается на свои злодеяния. Эти злодеи дают людям возможность почувствовать себя абсолютно счастливыми, довольными, такими, какими они никогда не были, утоляя жажду, вызванную одиночеством и желаниями, обреченными остаться фантазиями. Показывают, какой бывает страсть, когда в дело вступают взаимные чувства, которые ощущаются как реальные, и даже если под ними лежит обычное искушение — разве имеет это смысл, если человек в этот момент уверен в том, что любим? И всё в этом случае имеет цену, но слуги выбирают тех, для кого эта цена не окажется чем-то… Тех, кто уже однажды задумывался о том, что их жизнь ничего не стоит или, например, потеряла краски после невосполнимой потери, оставившей внутри пустоту. Пустота — это то, что нестрашно потерять, и чем больше этой пустоты, которую с легкостью можно заполнить только разочарованием, тем легче заплатить назначенную цену.       Джин сделал паузу, пока Юнги не торопился что-либо отвечать, опустив глаза на свои руки. Знакомые чувства. Это всё было ему знакомо.       — Иногда человек пытается образовавшуюся пустоту, дырку, если добавить немного образности, прикрыть. Заполнить. Чтобы появилась иллюзия того, что внутри всё вновь цело. Но если дырку чем-то прикрыть, она не зарастет, а вот то, что к ней приделали со временем или с какими-то новым эмоциональными потрясениями растает, оставив после себя еще больше разочарования и чувства собственной никчемности. Ненужности. Одиночества. Бывает, что эту пустоту удается заполнить, но… Не каждый готов ждать этот момент. Не каждый готов работать над своими чувствами и эмоциями, потакая им, а не пытаясь придушить, чтобы просто не слышать. После того, как окунешься в отчаяние с головой, у тебя всегда есть два пути: оттолкнуться от дна и всплыть или же улечься на него поудобнее и ждать конца.       Юнги до сих пор молчал, сосредоточенно, задумчиво, и его передернуло как от удара током, когда Джин, чтобы привлечь его внимание, потянулся к его руке, мягко сжав пальцы.       — Я расстроил тебя? — Он вглядывался в заблестевшие, широко раскрывшиеся от неожиданности прикосновения глаза Юнги. — Прости. Я не хотел…       — Всё нормально. — Юнги тряхнул головой, попытавшись улыбнуться. — Я… Просто задумался о том, что в одно время легко бы побежал вперед такого вот слуги, даже не дожидаясь, когда он меня начнет искушать. Но… — Юнги нервно вдохнул, пытаясь теперь перевести тему. — Я помню, ты говорил, что в твоем романе есть герой… Он композитор. Он станет жертвой такого слуги-света, да?       Джин только кивнул, пока Юнги всё же поднял на него глаза, боясь наткнуться на пронизывающий глубиной и темнотой взгляд. Но теперь, Джин смотрел на него с нежной улыбкой, которая отражалась и в теплом, ласковом взгляде. Юнги буквально почувствовал, как внутри, после болезненных воспоминаний, стало светлее.       — Я знаю, чего ты хочешь. — Он сел ближе к находящимся за спиной подушкам. — Иди сюда.       — Куда? — Юнги, не успев до конца оправиться от нахлынувших на него эмоций, удивленно распахнул глаза.       — Сюда. Ко мне под бочок. Я даже отсюда вижу — ты идеально поместишься.       Юнги собирался сказать что-то остроумное, что должно было бы раз и навсегда отучить Джина делать ему такие предложения, но вместо этого он неуверенно придвинулся, сделав еще одно неловкое движение, прежде чем рука Джина мягко обрамила его плечо.       — На самом деле, мне такое нравится. — Хотелось откровенности. Это был тот момент, когда откровенность давалась легче и приятнее, чем попытки строить из себя сильного и независимого мужчину. — С девчонками такое будет понято неправильно — с девчонками ты должен быть сильным и смелым, иначе разница между вами будет не столь очевидна. Пока ты не покажешь хуй, разумеется. — Юнги ухмыльнулся, пока Джин лишь рассеянно улыбался, также рассеянно поглаживая плечи Юнги, который их больше не поджимал. — Я слабак.       — Слабак только тот, кто не умеет признавать свои слабости. Нам всем иногда нужна забота, поддержка, вот такие объятия… Это нормально, и здесь совершенно неважно, девочка ты или мальчик, женщина или мужчина, бабушка или дедушка. Это проявление доверия, а доверие — это большая ценность. — Голос Джина зазвучал так же мягко, как ощущались его прикосновения. — Я заметил, что ты вспомнил что-то неприятное, и так как это случилось из-за меня, я должен тебя утешить.       — Утешь меня тем, что у твоего романа будет счастливый конец. — Юнги, совершенно освоившись на чужом плече, прикрыл глаза, бездумно потеревшись щекой о мягкую футболку Джина. — Что все останутся живы и здоровы. И лунный свет в виде слуги, и несчастный пианист.       — Так… — В тихом голосе послышалась задумчивость. — Вряд ли получится. Ну или… В первом варианте, свет луны добивается поставленной цели, и его композитор, получая вечное утешение, отправляется вместе с ним на небо. Во втором варианте… — Джин сглотнул, и Юнги, открыв глаза, увидел, как дернулся его кадык. — Композитор будет спасен, а вот свет… Больше никогда не сможет спуститься на землю в человеческом облике.       — И что в этом плохого? — Юнги чуть отстранился, чтобы заглянуть Джину в глаза.       — В этом? Плохих слуг наказывают, и луна, какой бы доброй и великодушной ни была… Оставит его на небе, но только без обычного для звезд тихого умиротворения. Он всё также будет тосковать, но только теперь будет знать, что навсегда останется безутешным. И даже не сможет отвернуться или прикрыть глаза…       — То есть, он спасет композитора тем, что станет звездой вместо него? А как такое возможно? — Юнги вновь внимательно вглядывался в глаза Джина, на губах которого играла рассеянная улыбка, но было в ней что-то невыносимо тоскливое. Как будто совсем скоро Джин собирался рассмеяться, но сквозь слезы.       Этого допустить нельзя было, и даже если Юнги понятия не имел, что Джина так озадачило и расстроило, он должен был как-то его утешить. Хотел утешить, для чего решился коснуться щеки Джина, чтобы побудить его посмотреть на себя. Кажется, впервые он его касался так… Кажется, даже пальцы дрожали, настолько это получалось трепетно и даже боязливо. Юнги не хотел, но…       — Если слуга влюбится, здесь только один вариант. Влюбится и решит для себя, что ему пострадать будет полезнее, чем тому, кто смог найти путь к его остывшему сердцу.       — А если тот, кто нашел путь, тоже в него влюбится? — Юнги, кажется, найдя гениальное решение для счастливого окончания романа Джина, с нетерпением округлил свои кошачьи глазки, решительно и без всякого стеснения вглядываясь в глаза Джина.       — Оставшись в своем мире, он всё забудет с первыми же лучами солнца. И любовь свою, даже если она успеет возникнуть. — Джин накрыл ладонь Юнги своей, чуть сжав его пальцы, чтобы затем убрать от своего лица. — Но лунный свет холоден, так же, как холодны те, кто им являются. В их сердцах остается тоска, но нет места для сильных эмоций. У них есть возможность заглядывать в суть вещей, видеть истину такой, какая она есть, скрытая от всех остальных. Чувства — это всегда волнение, а холодный свет на волнение не способен.       — То есть, они по природе своей равнодушны? Хотя… — Юнги задумчиво свел брови к переносице. — Я сам холодный человек, но…       — Есть те, кто холоден снаружи и горяч внутри. А есть наоборот. Холодность не означает равнодушие. Им не всё равно на то, что их окружает — они просто не испытывают сильных, ярких эмоций. Не смеются и не плачут, сталкиваясь с чужими страданиями, при этом сочувствуя. Просто… Любовь — это яркое чувство. Даже если она глубокая, осмысленная и выдержанная… Любовь не может быть холодной. Даже если она не будет горячей, в ней всегда будет тепло, сильное, способное из одного сердца дотянуться до другого. — Закончив эту мысль, Джин замолк, как будто теперь додумывал что-то, при этом не собираясь это озвучивать. Только спросить. — Почему тебе нужна обязательно счастливая концовка? Не просто хорошая, если мы решили, что слуги всё же не злодеи, а именно…       — Я... Просто испытал на себе одну несчастливую концовку, поэтому хочу хотя бы читать только… счастливые. — Юнги напряженно сцепил руки, одним большим пальцем начав скрести кожу вокруг другого, ощущая жжение на еще не до конца затянувшихся ранках. Остановился, но пальцы сжал сильнее. — Вообще, я тогда надеялся на счастливую, но жизнь — штука с выдумкой. Подсунет тебе леденец, а потом выбьет его вместе с зубами. Сначала обнадежит ремиссией, а потом заберет за неделю, до этого пригвоздив невыносимой болью к кровати. — Юнги попытался глубоко вдохнуть, чтобы затем выдохнут и не пролить слезы. Получилось. — В общем, самую трагическую концовку из всех несчастливых я видел — несите мне теперь только счастливые.       Он требовательно нахмурился, поджав губы, просто пытаясь скрыть то, как они дрожали. Опустил глаза, не заметив, насколько пристальным был взгляд Джина.       — Хочешь есть? Я проголодался.       Юнги встал, быстро, но очень вопросительно посмотрев на Джина сверху вниз, и Джин медленно поднялся, как будто теперь о чем-то размышляя.       — Ты либо спишь, либо ешь. Решайся. — Юнги засунул руки в карманы шорт.       — Только я готовлю.       Джин заговорщицки улыбнулся, решив без промедления направиться на кухню. А еще взяв Юнги за руку и уверенно потянув за собой.       — Если мне понравится, как ты готовишь, я приглашу тебя вместе провести праздник одинокой луны, чтобы она тебя вместе с твоей неразделенной любовью не спиздила к себе на небо.       Услышав эту явно озвученную с волнением браваду Юнги, Джин ничего не ответил, молчаливо согласившись. Потому что на это и был расчет, который всё больше начинал его смущать неясными, но всё более очевидными погрешностями.

* * *

      — Хватит так на меня смотреть!       Увидев, как убедительно Юнги надулся, Тэхен самодовольно улыбнулся.       — Ты прям светишься. Прям… слепит.       — Ой, не пизди. — Юнги раздраженно отмахнулся, в последний момент сумев сдержать улыбку.       — Это твое первое свидание за…       — Это не свидание! — Юнги стал агрессивнее укладывать ноты в папку, пытаясь не смотреть на Тэхена, который улыбался слишком многозначительно, чтобы заподозрить в нем готовность согласиться и отступить от своего убеждения. — Просто посидим…       — С другом. — Тэхен кивнул, закончив со скрипкой, которую ловко засунул подмышку.       — Да, с другом! — Юнги поднял на него полный негодования взгляд.       — С которым у тебя был секс во сне. — Тэхен еще раз кивнул, а затем рассмеялся, когда получил папкой по заднице от Юнги, готового дальше применять насилие, лишь бы только не соглашаться с тем, что Джин уже не был для него другом в том самом… Хотя, у Джина была безответная любовь, и, возможно, упорно называя его другом Юнги просто спасал себя от разочарования. Друг.       — Джин влюблен в кого-то безответно, и что-то мне подсказывает, что это не я. — Юнги закатил глаза, проскользнув мимо Тэхена, который галантно открыл и придержал для него дверь. — Так что, во сне с ним трахался только я.       — Безответная любовь — это такая штука, которую… В общем, это лучше, чем если бы у него была любовь ответная. — Тэхен с торжествующей улыбкой сделал это умозаключение, явно в этот момент испытывая за себя гордость. — Вообще, ты можешь еще сказать, что пригласил… Джина к себе просто за тем, чтобы потом с чистой совестью отказаться от моего приглашения.       — А с чего бы мне отказываться от твоего приглашения? — Юнги округлил глаза. — Между прочим, в клубе от одиночества плакать намного практичнее — музыка будет заглушать всхлипы и высмаркивание.       — Тогда, бери своего Джина и вместе присоединяйтесь к нашей компании. — Тэхен не терял надежду, пока Юнги старался не терять терпение. И не выдать то, что он хотел провести этот вечер с Джином наедине.       — Он будет занят вплоть до десяти часов, так что… Мимо. — Он покачал головой, затем поторопившись добавить. — Спасибо за приглашение, Тэтэ. Я ценю.       — А я ценю, что ты каждый раз отказываешься так, чтобы не ранить мои чувства. — Тэхен достал из кармана пиджака автомобильный брелок. — Заедем за цветами? Есть традиции, которые нарушать нельзя.       — Заедем. — Юнги уверенно кивнул, не став дожидаться, когда Тэхен откроет ему путь на пассажирское сидение своего авто.       — Потом, при свете луны, сможешь подарить его…       — Тэхен, блять! — Юнги запрокинул голову, пока Тэхен, как будто он вовсе был не Тэхен, продолжал невозмутимо пристегиваться. — Я с тобой не дерусь только потому, что не хочу толкаться в автобусе.       — Значит, сегодня мне повезло. — Тэхен поджал губы, затем хитро и искоса посмотрев на Юнги. — Я буду ждать подробности.       — А подробности ждать тебя не будут. — Юнги закатил глаза, молча наблюдая за тем, как его друг-принц приводил своего железного коня в движение.       Вообще, Юнги волновался, и сам не мог понять, почему. И волновался он, кажется, больше, чем мог себе представить, потому что руки сами потянулись к сигаретам, а он, не сумев в нужный момент обратиться к своему разуму, не смог рукам отказать. Сам не помнил, как оказался на улице, отойдя от входа на безопасное расстояние и сразу прикурив, с облегчением не почувствовав в пальцах дрожи. Глубокая затяжка, и он запрокинул голову, выпустив в безоблачное небо струю дыма, задержав взгляд на луне. Сегодня был ее праздник и, стоит признать, она его заслужила, пусть и молчаливая, но всегда сочувствующая собеседница.       — Я задержался?       Юнги, услышав голос Джина, резко опустил голову, быстро пытаясь сообразить, как он смог подобраться к нему незаметным. И он обомлел, пока Джин прикуривал. Возможно, Юнги просто успел уснуть, но… Это был Джин из сна. Классический костюм, рубашка, наглухо застегнутый воротник без признаков галстука, и перчатки, в одной из которых он теперь держал сигарету. Юнги забыл как дышать, вдруг столкнувшись со своей фантазией (он продолжал это отрицать, но факт оставался фактом) наяву.       — Что такое? — Джин быстро оглядел себя, подняв на Юнги вопросительный взгляд. Но что-то в этом взгляде было такое, что выдавало уверенность Джина в собственной неотразимости. И это стало очевидно, когда его пухлые губы тронула нежная ухмылка. — Приму за комплимент.       — Я… — Юнги опустил глаза, как будто пытаясь под ногами найти оправдание. — Охуел. Это правда.       И пока он поднимал свой взгляд с земли, вместе с отвисшей челюстью, глаза сами собой прошлись по длинным ногам, задержавшись в том месте, где линия бедер мягко перетекала в линию талии. Мягко. Пропорции. Джин как будто специально откинул одну полу пиджака, рукой в перчатке уперевшись к бок.       — Тебе нравится? На самом деле, я не успел произвести фурор.       — Ты был на вечеринке слабо видящих и туго соображающих людей? — Юнги, выдохнув и до этого сделав нервную затяжку, все же посмотрел на Джина с недоверием, и тот рассмеялся, на мгновение потеряв в своей вызывающей… привлекательности. Просто привлекательности.       — Почти. Но в любом случае благодарю. За то, что ты сделал комплимент таким оригинальным образом.       — Прикинувшись глухонемым и умственно отсталым. — Юнги кивнул, а улыбка на губах Джина стала веселее. — Я рад, что ты оценил.       Они докуривали молча и торопливо, почти синхронно выбросив окурки.       — Как думаешь, мне стоит зайти домой переодеться, или я могу… — Джин смотрел на свои руки, затем стянув одну перчатку, пока Юнги просто направился к дому, пытаясь справляться с усилившимся в присутствии это Джина волнением.       — Как тебе удобно. — Он открыл дверь, пропуская Джина, который успел избавиться от двух перчаток. Чтобы Юнги смог выдохнуть.       — Тогда останусь так. Не хочу терять драгоценное время.       — Ты надеешься на развлекательную программу? — Юнги первым подошел к лифту, первым его вызвав, не желая поворачиваться к Джину, взгляд которого теперь упирался ему в спину. Он чувствовал. — Мы будем пить и закусывать чем придется. Я не готовил ужин.       — Идеально. Я плотно поужинал и готов пить, не закусывая.       Юнги обернулся, чтобы убедиться в том, что Джин мечтательно закатил глаза, но Джин смотрел прямо на него.       — Что? — Юнги отвернулся, первым выйдя из лифта.       — Засмотрелся. — Джин сделал паузу. — Точнее, задумался.       — О чем? — Юнги открыл дверь своей квартиры, пройдя внутрь и сразу начав разуваться, до этого поставив для Джина тапки, а затем — подставив руки для пиджака, который собирался повесить на вешалку.       — Ты знаешь о моей трагичной личной жизни, при том, что я ничего не знаю о твоей. Спасибо. — Джин улыбался, наблюдая за сосредоточенно надувшимся Юнги.       — Я меняю партнерш как перчатки и ни в чем себе не отказываю. Разве по мне не видно? — Юнги напряженно ухмыльнулся, проследовав на кухню, где сразу принялся за подготовленную бутылку хорошего виски, стаканы и заранее подготовленный лед.       — Хочешь, я расскажу, что по тебе видно? — Джин не стал садиться за стол, вместо этого обойдя его и интеллигентно присев на его угол, чтобы быть к Юнги ближе.       — Удиви меня. — А Юнги попытался беззаботно закатить глаза, что-то из себя в этот момент изображая, но сердце без спроса стало стучать быстрее.       Он поторопился передать Джину стакан, а затем встал напротив, спиной подпирая холодильник.       — Ты красивый парень, и твоя красота имеет продолжение не в сексуальность, а в очарование, что-то до края милое, но при этом не приторное, чему активно способствует твой острый язык и стремление выглядеть холодным. Не говорю неприступным, потому что ты не пытаешься таким казаться и в принципе считаешь это своим недостатком, потому что твоя неприступность обусловлена… разочарованием. Разочарование в любви как таковой, потому что она, а я уверен, у тебя были серьезные романтические отношения, никогда не удовлетворяла твою потребность в душевной близости. Ты бы предпочел найти родственную душу, нежели любовницу. — Джин сделал паузу, пока Юнги смотрел ему куда-то в грудь, сжимая стакан и сосредоточенно поджимая губы. Нечитаемо по эмоциям, но напряженно. — Секс для тебя — приятное дополнение, но намного важнее разговоры, а здесь у тебя стандарты выше, чем… Внешность или темперамент. Поэтому ты один. Ты хочешь найти друга и любовника в одном лице. В идеале, чтобы влюбиться в друга, в человека, который тебя понимает и которого понимаешь ты, возможно, без слов. Ты одинок не потому, что не предлагают, а потому, что у тебя высокие стандарты. И в дружбе. Ты закрыт и поэтому одинок.       Постепенно голос Джина начинал звучать тише и мягче, что убеждало в том, что своими словами он Юнги не пытался задеть.       — И это всё по мне видно? Пиздец. А я думал, что загадочный. — Юнги ухмыльнулся. — То ли ебанутый, то ли сказочный. — Добавив это уже себе под нос. — Угадал. И здесь я должен сказать, что ты тоже одинок, потому что всем довольный человек не будет делать одинокими героев своего романа. Причем не одного, а сразу всех, одиночество и тоску ставя во главу сюжета. Ты переживаешь это на данный момент и… Мы в этом похожи. Только ты пытаешься спасаться письменно, а я музыкально. И все мы сублимируем.       Юнги усмехнулся, а когда не услышал от Джина ответ, посмотрел на него прямо, сразу заметив на его лице задумчивость.       — Прости, если я задел тебя. Я не хотел. — Юнги было потянулся к нему рукой, но остановил это движение.       — Ты прав. — Джин не улыбался, как было до этого. — Ты не задел меня. Но мне было бы приятнее, если бы ты подытожил сказанное чем-то вроде… — Джин закатил глаза к потолку. — Как хорошо, что мы нашли друг друга.       — Это звучит как тост. — Юнги кивнул, протянув Джину свой стакан, о который он с задорным и слишком контрастирующим с атмосферой звоном ударил свой. — Ты, правда, стал мне близок, и я даже перестал пытаться найти этому объяснение. И раз уж… — Юнги опустил глаза, старательно подбирая нужные слова, которые давно собирался, но боялся озвучить, чтобы не быть неправильно понятым.       — Взаимно, Юнги.       — Ты писатель и умеешь красиво складывать мысли. — Юнги продолжил, подняв на Джина глаза лишь на мгновение. — Я просто хочу, чтобы ты знал. Даже если на твои чувства не ответили взаимностью, это… Не твоя проблема. Это не значит, что ты плохой, неправильный, недостаточно хороший, а тебя, наверняка, посещали эти мысли, хотя в твоем случае, это, конечно, пиздец как не логично, потому что, кажется, ты… Ну… В общем, без недостатков. А если кто-то это не оценил — это он идиот. А ты красавчик. И… Если у тебя на душе тоскливо или что-то мучает, я всегда готов выслушать. Не знаю, что насчет мудрого совета, но когда поделишься, всегда становится проще.       — Тебе кто-то об этом рассказал?       — В смысле? — Юнги, закончив свой несвязный, но искренний речитатив, поднял на Джина удивленно распахнутые глаза.       — Ты ни с кем не делишься тем, что у тебя внутри. Я уверен в этом.       Судя по голосу и прямому взгляду, Джин на самом деле был в этом уверен, пока Юнги опустил голову.       — Я сам справлюсь. И… Не хочу нагружать своими страданиями других, потому что… Наверное, мне поможет, если кто-то рядом будет улыбаться, даже если вместо меня. — Юнги ухмыльнулся. — Может, это даже силы дает, когда ты можешь сделать кого-то рядом немного счастливее или просто поднять ушедшее по пизде настроение. Моё нытье — это мое нытье, и я слишком жадный, чтобы давать его кому-то послушать — самому мало.       — Юнги… — Джин собирался что-то сказать, но Юнги его решительно прервал, до этого решительно приложившись к стакану.       — Серьезно. Ты всегда можешь прийти ко мне и поделиться всем чем угодно. Я всегда выслушаю. Вообще, моя суперспособность — переводить драмы в ебаные и несмешные шутки, но судя по отзывам, это частенько срабатывает. Помогает снизить напряжение и иногда посмотреть на проблемы более… трезвым взглядом, без лишних эмоций, которые все уходят на мой искрометный юмор.       — То есть, своим нытьем ты не делишься, а вот мое…       — Твое… — Юнги замолк. — Не нытье. Я не знаю, что произошло в твоей жизни, но ты явно пережил что-то болезненное. У меня тоже было болезненное, поэтому, возможно, я смогу тебя понять и разделить с тобой то, что тебя гнетет. А мне кажется, тебя что-то гнетет. Где-то глубоко. Я… — Юнги тряхнул головой, в ответ на свои неозвученные мысли закатив глаза. — Разумеется, я не буду тебя пытать и в принципе больше не заикнусь об этом, но я просто хочу, чтобы ты знал, что я всё пойму. А если не пойму — то не осужу и хотя бы попытаюсь войти в твое положение. Я хочу, чтобы ты знал, что мне можно доверять. И что если ты решишься… — Юнги поднял на Джина блестящий от волнения взгляд. — Это будет не нытье. Нытье — это… Звучит ебано, когда речь идет о переживаниях, которые нельзя обесценивать.       — При том, что ты обесцениваешь свои.       — Я никуда не денусь от себя. — Юнги махнул рукой. — Сейчас обесцениваю, а потом не буду… Себя жалеть устаешь. Я устаю. Поэтому можно попытаться утешить того, кто рядом. Тем более, ты… Хороший. И явно этого достоин. И я, всё это выдав, готов упасть в обморок от стыда, так что, сделай вид, что ничего не произошло. Но… Всё же подумай. Это бессрочное предложение.       Юнги молча освежил стаканы с виски, всё же испытывая облегчение от того, что сказал всё это вслух. Он про себя думал больше, но всё, что смог уложить в слова… Казалось, что теперь Джин пытался рассмотреть в нем то, что не получило огласку, оставшись сумбуром в голове. Он смотрел на Юнги и как будто сквозь него. Как будто именно о нем теперь что-то думал, размышлял о чем-то, что было о Юнги. И Юнги не мог не покраснеть.       — Пойдем, присядем? Я налил, а присесть не предложил. Хуевый хозяин, а не гостеприимный, как полагается среди приличных людей. — Юнги оторвался от холодильника, уже мыслями и намерениями направляясь в гостиную. — Пошли, Джин. Я…       — Я увидел тебя раньше, чем ты увидел меня, и теперь понимаю, что я не ошибся в тот момент, решив, что ты достоин внимания больше, чем кто-либо другой на том празднике жизни.       — Что? — Юнги одновременно удивлялся, стремительно начав подозревать что-то, что было скрыто от логики, контуженной неожиданным признанием.       — Когда ты играл на свадьбе. Тогда я и увидел тебя, а встретив спустя пару часов, сделал вид, что вижу впервые, при том, что до этого смог тобой заслушаться. И налюбоваться. — Юнги всё еще прямо смотрел на Джина, преисполненный сомнений и забывший о смущении, пока в глазах Джина появился теплый блеск, сделавший темный взгляд осязаемо ласковым. Как будто он теперь касался. Сердца. — Лунная ночь, звезды, рояль и сидящий за ним пианист, легко и вдохновенно своими красивыми виртуозными руками наполняющий воздух магией звуков, которая в один момент сделала всё вокруг еще прекраснее. Мне кажется, в тот момент даже луна заслушалась, отгоняя от себя случайно натыкающиеся на нее обрывки облаков. Чтобы ничего не мешало. Как не мешало мне. Я много слушал и видел красивого, но ты… Это был тот случай, когда меня взяли в заложники, а я покорно подставил руки, чтобы вокруг них затянулись узлы, отрезав для меня все пути для отступления. Лунная ночь, прекрасный пианист и виртуозная в своей чувственной гармонии музыка — я был обречен. Ушел на дно, с радостью захлебываясь восторгом. И ты должен теперь оценить, насколько тяжело мне было скрывать этот восторг от тебя потом. Восторг, который быстро перешел в эйфорию, когда я понял, что мы соседи. Это… — Джин сделал шаг вперед, к Юнги. — Самое удачное совпадение в моей жизни. Нужное.       — Ты… был гостем? — Юнги запнулся о собственные слова, которые спотыкались о неровное из-за зашкаливающего сердцебиения дыхание.       — Я был сражен наповал. Твоим талантом и красотой, которая не ограничивается лишь внешней привлекательностью, пронизывая тебя насквозь.       Внутри Юнги в этот момент раздался звон, но впервые не разбившихся надежд, а… Как будто кто-то ветром тронул много маленьких хрустальных колокольчиков, которые в один миг заставили воздух затрепетать от мелодичной вибрации. Юнги не был способен на такие романтичные сравнения, но, как оказалось, вполне мог испытать что-то подобное. Трепет. Испытать и тут же собраться с мыслями.       — Вот, я говорил Тэтэ, что всё решает рояль. — Он выдохнул. — Тебе стоило сказать раньше.       — Не хотел, чтобы этот факт как-то повлиял на наше знакомство. — Джин сделал паузу, опустив глаза, а затем вновь их подняв, чтобы Юнги не смог увести взгляд. — Хотел узнать тебя ближе. Подружиться. Заслужить твое доверие и убедиться в том, что я его достоин. Как ты достоин восхищения. Всего, что я смог в себе найти.       — Ты меня смутил, хватит. — Юнги раздраженно тряхнул головой, попытавшись уйти, но Джин остановил его, вытянув руку. Мягко, но при этом настойчиво преградив ему путь. — Что?       — Ты слишком страстный человек для того, чтобы так просто смущаться. — Джин покачал головой, пока Юнги искренне удивился.       — Я? Нет, за таланты и красоту спасибо, но вот насчет страсти не тебе…       — Страсть, даже если ты не можешь ее кому-то отдать, всё та же страсть. И если ты не найдешь для нее сексуальный выход, она сама найдет другой. В твоем случае, это музыка. И фантазии, которые ты смотришь как сны каждый раз, когда оказываешься под одеялом, затем запуская свои… красивые умелые пальцы за пояс штанов.       Юнги не мог поверить в то, что услышал, пока Джин как будто виновато улыбался, также виновато опустив голову, подняв лишь горящий взгляд.       — Ты… Я не понимаю, откуда ты всё знаешь?! — Это был вопрос, который давно и сам собой напрашивался, и Юнги не успел осознать, что…       — На самом деле, я не знал, но ты подтвердил мои смело высказанные предположения. — Джин вновь улыбнулся, на этот раз снисходительно, но в этом не было чувства превосходства. Он не стремился этим Юнги смутить или задеть — просто подтвердил свои догадки. Чтобы затем… — Я тоже человек. И занимаюсь тем же. Правда… Представляю не себя, в костюме, перчатках, которые вместе с пальцами сжимаются вокруг моей шеи, а…       — Так, ну хватит! Это уже не смешно, Джин. Если это для твоей книги — тебе стоит сейчас же схватиться за карандаш, чтобы всё это записать, потому что получилось убедительно. — Юнги опустил руку Джина, которой тот, схватившись за ручку холодильника, преграждал ему путь. — Охуеть как убедительно. Ты талант. И в твоем случае, фантазии и страсть явно нашли правильный выход. Я восхищен. И…       — И? — Джин перехватил его руку, переплетя их пальцы. С его теперь особенно красивого лица пропало нежное, боящееся задеть чужие чувства самодовольство, оставив лишь волнение. Он волновался, если не сказать переживал, судя по тому, как блестели его широко раскрытые глаза. — Что еще ты хочешь мне сказать?       — Что вечер свернул не туда. И если вечер свернул, то я сворачивать не собираюсь. — Юнги не стал Джина обижать, оставив свою руку в его, но всё же попытаться звучать строго, несмотря на всё то, что творилось внутри. — Извини.       — За что? — Джин сделал шаг, и Юнги вновь пришлось прижаться к холодильнику спиной. — За то, что ты не можешь разделить мои чувства?       — Я не могу разделить твои чувства, потому что они предназначены не мне. А то, что ты хочешь потрахаться — я… — Слова отказывались самостоятельно выходить, поэтому Юнги пришлось откашляться, чтобы суметь в этот момент убедительно сорвать. — Я в этом не заинтересован.       — Ты о моей неразделенной любви, верно? В которой я тебе признался, чтобы ты захотел меня утешить, подчиняясь своему доброму сердцу, над которым не можешь иметь власть. Как никто другой в этом мире или за его пределами.       — Верно. — Юнги нахмурился. — И если ты меня обманул просто для того, чтобы пробраться в мою постель, у меня дохуя плохие новости, Джин.       — Я бы мог пробраться в твою постель раньше, если учесть, как много мы провели времени наедине. — Услышав это, Юнги уже было открыл рот, но… — Я понимаю, что не настолько хорош, чтобы ты изменил своим принципам или же просто позволил себе смотреть на меня как на… Объект желания. И я не могу настаивать, потому что я понимаю… — Глаза Джина были опущены, как и ставшая более низкой и глухой обычно мягко звенящая тональность его бархатного голоса. — Если бы я тебе понравился, ты бы не смог отказаться. Почему-то все думают, что если ты красив или хорош собой, тебе удается всё, и всё само идет к тебе в руки. И им неведомо в этот момент, что если ты сам не считаешь себя красивым, это так не сработает. Нужно любить себя, а не стремиться любить других, которые от этой любви отказываются.       — Что за… хуйня?! — Юнги положил свободную руку Джину на шею, большим пальцем уперевшись в его подбородок, чтобы поднять его голову и заставить на себя посмотреть. — Даже я себя люблю, и я не только о тех моментах, когда руки тянутся подрочить.       — Ты настолько жадный, что не хочешь не только делиться своими переживаниями, но и позволить кому-то попытаться полюбить тебя и своими рукам сделать то, о чем ты фантазируешь, не давая своим желаниям даже шанса исполниться. — Джин почти перешел на шепот, и Юнги, невольно вслушиваясь, в этот момент не смог ничего возразить, пока Джин смотрел на него, не моргая.       В его взгляде была решимость, но это не было что-то агрессивное, что-то, что потенциально могло Юнги угрожать, пытаясь его сломать или прогнуть — как будто Джин… капризничал? Капризы не могут нести в себе опасность — только риск, что ты им поддашься, чтобы вместо расстроенно поджатых губ увидеть улыбку.       — Нет. — Юнги покачал головой, затем смутившись. — Точнее, да. Я жадина. Нытье, страсть и задница — то, что я никому не дам просто так.       — Я могу просить так долго, что ты устанешь. — Джин завел их все еще сцепленные руки Юнги за спину, побудив его оторваться от металлической дверцы и податься навстречу. Слишком близко, чтобы не выпустить возмущенный, но до краев наполненный волнением выдох. — Даже если в конце ты пошлешь меня, отказавшись и проявив стойкость, я смогу насладиться этой близостью с тобой. Не позволяя себе ничего лишнего, но всё равно видя твое волнение и чувствуя, как колотится твое сердце. Как ты сопротивляешься ему, стараясь не смотреть мне в глаза, потому что знаешь, что там найдешь подтверждение всем моим словами. Для того, чтобы сопротивляться воплощению своих фантазий, которое тебе предлагают, обещая ни с чем несравнимое удовольствие — а ты на самом деле не успел в своей жизни испытать ничего подобного… Для этого нужно быть глупым, Юнги, а ты не глуп. Далеко не глуп. И при этом красив настолько, что твоя неуверенность в собственной привлекательности лишь делает ее очевиднее. Она чарует, манит, при этом удерживая на расстоянии твоими сомнениями. Я надеялся, что буду хозяином, пока сам, рядом с тобой, превратился в слугу. И как слуга… — Джин медленно, как в замедленной съемке, отпустил руки Юнги, сделав шаг назад. — Я не смею тебе перечить. Если ты не хочешь, я не могу. Остается лишь смириться. И коротать бессонные ночи наедине с ни разу не воплотившимися фантазиями, которые могут мне позволить любить лишь себя, оставив за скобками… Тебя, Юнги. Прости. Я позволил себе лишнего. И я надеюсь, что это никак не повлияет на нашу дружбу, потому что я, в свою очередь, обещаю, что чувства свои буду держать при себе. Безответные, они будут тихими, обещаю, досаждая лишь мне, когда мы с ними будем оставаться наедине.       Джин уже почти оказался в прихожей, когда…       — Подожди.       Он был обречен.