Чёрные птицы, кошмарные сны

Из-за кулис льется яркий свет софитов, виднеется просторная сцена, слышен гул зрительного зала. Все вмиг замолкают, как только ведущий в безупречном смокинге выходит на сцену и начинает концерт. Бланш стоит за сценой, натирая смычок канифолью, прокручивает ноты в голове — она должна сыграть безупречно, идеально, так хорошо, как только может, чтобы месье Ренар был доволен. В последние месяцы похвала от него становится для неё сродни кислороду: от строгого, раздраженного взгляда учителя у неё обычно перехватывает дыхание, а его упреки — как пощечина. И она повторяет программу про себя, глубоко дышит, как он учил её, и думает, что мир наверняка рухнет, если на сегодняшнем конкурсе она не займет хотя бы второе место. Хотя, конечно, ей не очень хочется быть второй. Бланш знает, что мама будет злиться, потому что гонорар будет меньше, знает, что месье Ренар начнет гонять её по произведениям до боли в пальцах, — и, к сожалению, знает, что еще несколько дней она сама будет с отвращением смотреть на свое отражение в зеркале, не понимая, как могла так отвратительно выступить с программой, которую тренировала несколько недель без передышки. Месяц назад ей исполнилось тринадцать, и почти весь свой день рождения она провела в классе музыкальной школы с инструментом в руках — не то чтобы она собиралась отмечать, нет, ей было особенно не с кем, но под вечер она всё равно расплакалась — когда стояла в ванной комнате, глядя на себя в зеркало. Вокруг неё будто бы резко сгустились тучи, и она осознала, насколько одинаково и тоскливо проходят все её дни. Она хочет что-то изменить, но ей уже давно доходчиво объяснили: у неё нет на это никакого права. Пока что она — практически вещь, человек с пришитой к руке скрипкой, который должен играть, выигрывать, получать деньги — и так по кругу. И самая большая проблема в том, что Бланш влюблена в скрипку, что без неё и без музыки она и правда не видит себя, и незнакомая тяжесть в груди усиливается с каждым месяцем. — Мадемуазель, — помощница ведущего мягко подталкивает девочку, вырывая ее из своих мыслей. Она слышит свою фамилию, выдыхает и выходит на залитую светом сцену. Думать только о скрипке, о смычке, и о том, что мелодия, которую она сыграет, адресована мальчику на другом материке. Бланш кажется, что он может спасти ее из этого бесконечного дня сурка, который она проживает. Ей больно от его предательства, но в глубине души она не может в него поверить. Она надеется, что в один день он всё-таки вернется, и её жизнь изменится — совсем. Но пока имеет значение только скрипка, огромный зрительный зал и оглушающая тишина, которую ей сейчас нужно элегантно рассечь тягучей и густой первой нотой. И она поудобнее располагает скрипку на плече и прикрывает глаза, позволяя себе начать.

🕊️🕊️🕊️

Кевин не узнавал самого себя. В день матча с «Пандами» с самого утра он думал не о предстоящей игре, не о дороге до стадиона и не о том, что надо бы поскорее начать тренировку. Он думал о том, что на воскресенье договорился с Бланш о поездке к Жану — и пытался хотя бы примерно представить, к чему может привести их разговор. Думал о том, что два дня назад Нил разговаривал с Ичиро — и что теперь их жизни буквально зависели от экси. Думал о реакции Жана на эту новость: очевидно, он был не слишком рад, даже, скорее, разозлился только сильнее, но Кевин предупредил Эбби о том, чтобы убрать с глаз все лезвия, таблетки и вообще любые вещи, с помощью которых Жан сможет причинить себе вред. Думать об этом Кевину было больно почти физически, но он не мог винить Жана: экси стал для него тюрьмой, клеткой, в которую его заперли еще мальчиком и в которой он был вынужден находиться до тех пор, пока не расплатится. Кевин не думал, что такой день когда-нибудь вообще настанет — так что они застряли тут навечно. Его это устраивало. Жан… Жан наверняка ненавидел экси: просто пока не нашел в себе сил признаться в этом вслух. Кевин пытался тренироваться больше, чтобы прогнать лишние мысли, каждую ночь ездил на стадион с Нилом и Эндрю, но его только сильнее раздражало всё окружающее, и всё больнее было убирать клюшку, снимать форму и возвращаться в реальность. Возможно, именно из-за лишних мыслей Кевин отыграл матч не так хорошо, как хотел бы. И они выиграли — но с таким маленьким отрывом, что Дэй старался даже не смотреть на счет и попытался уснуть сразу, как только они сели в автобус обратно до Южной Каролины. В воскресенье Эндрю благодушно согласился отвезти к Эбби Кевина и Бланш, которая приехала в Пальметто специально для этого. Точнее, ехали они, конечно, к Жану. Девушка, очевидно, всё ещё не доверяла Миньярду после их неудачного знакомства, поэтому всю дорогу, пока они с Кевином вдвоем сидели на заднем сидении, говорила только по-французски — если вообще говорила. Кевин видел, что она очень переживает, видел, как время от времени у неё подрагивают пальцы на руках, и то и дело бросал на неё встревоженные взгляды, но не знал, как помочь. — Maintenant, — пробормотала она, когда Эндрю припарковался и красноречиво посмотрел на них через зеркало заднего вида. — Секундочку, я просто… Мне так страшно, — он бросила на Кевина загнанный взгляд: она явно не хотела показывать своё состояние, но дошла до такой стадии, что поняла: сама не справится. Кевин прерывисто вздохнул, проводя ладонью по волосам, а потом взглянул Эндрю. — Дашь нам пару минут? — спросил он взволнованно, в ответ на что тот лишь пожал плечами, окинул их взглядом и вышел из машины, хлопая дверью. В салоне воцарилась неприятная тишина. — Жан и правда может быть немного грубым, но я уверен, что он будет рад тебя видеть, — Кевин тут же перешел на французский, чтобы Бланш было спокойнее. Она закивала, но было видно, что паника накрывает её волнами. Кевин тяжело сглотнул, не зная, как ему лучше поступить. Наконец, понял: сама она вряд ли справится, — и осторожно взял её ладони в свои, крепко сжимая, чтобы она перестала нервно перебирать пальцами. — Бланш, посмотри на меня. Мне в глаза. Просто смотри, — начал тихо, но девушка, сгорая от смущения и тревоги, то и дело отводила взгляд. — Милая, я тебе помочь пытаюсь, но и ты помоги мне содействием. Смотри и дыши. Слышишь? Та медленно кивнула и наконец послушалась. Кевин знал, как справляться с паническими атаками, — и быстро понял, что наблюдает именно её. Поэтому он мягко сжимал ладони девушки в своих, показывая ей, что нужно делать вдох на четыре счета и выдох — на восемь, а потом просто следил за тем, чтобы она это делала. И спустя несколько минут этой неловкой тишины, нарушаемой звуками их дыхания и похвалой Кевина, её наконец перестало трясти. — Извини, — она высвободила свои руки, как только поняла, что ей стало лучше. — Мы идём? Просто забудь то, что сейчас было. — В этом… нет ничего страшного, — Кевин даже удивился, — не нужно стесняться этого. Панические атаки случаются, я сам… ну, скажем, их частая жертва, — он тихо усмехнулся, положив ладонь на плечо Бланш. Та посмотрела на него с некоторым недоверием, но — с благодарностью. Кевину был так знаком этот взгляд, что он ужаснулся. Наконец они вышли из машины, и вот теперь уже Кевин ощутил крупную внутреннюю дрожь. Он сам устроил эту встречу — и именно ему придется отвечать, если что-то пойдёт не по плану. Но Бланш, кажется, теперь была полна решимости — и потому в комнате Жана они оказались уже через две минуты. Но вся её решимость испарилась в ту же секунду, когда она переступила порог и увидела самого Жана, сидящего на кровати с книгой. Кевин замер за её спиной, боясь спугнуть мгновение, а потом чуть подтолкнул ее вперед, чтобы закрыть за собой дверь. Бланш смотрела на Жана таким взглядом, которому вряд ли нашлось бы описание, но и Жан — как ни странно, — смотрел на неё в ответ точно так же. Они оба наверняка не раз представляли, как пройдет эта встреча — и вряд ли хоть один из них думал, что она случится в таких обстоятельствах. — Жан, — наконец выдохнула она, и было слышно, что её голос в шаге от того, чтобы сорваться. — Бланш, — он медленно кивнул, оглядывая её внимательным взглядом. Сам он выглядел уже немного лучше: по крайней мере, теперь количество бинтов и пластырей на теле позволило ему одеться, синева под глазами немного сошла, и только цепочка синяков на шее и шов на разбитой губе выдавали, что всё по-прежнему не в порядке. Но у неё больше не было слов: либо она просто была шокирована тем, что снова видит брата спустя столько лет, либо её до глубины души поразили все его травмы. Только сейчас Кевин понял: он-то уже был привыкшим к тому, что тело Жана — одно сплошное полотно шрамов, но она об этом и не подозревала. И сейчас могла видеть все тонкие белые полосы, украшающие его предплечья, видеть рваный и некрасивый шрам на ключице, две тонкие полоски на виске. И это не считая уже имеющихся на его теле свежих повреждений. Кевин тяжело сглотнул, а потом сделал шаг вперед. — Мне уйти? — решился наконец спросить. Он крайне не хотел этого делать — почему-то боялся оставлять их наедине, — поэтому выдохнул с облегчением, когда они почти в унисон ответили «нет». — Как… Как ты себя чувствуешь? — наконец осторожно поинтересовалась Бланш, делая ещё один осторожный шаг вперед. Кевину до сих пор было немного непривычно слышать столько чистой французской речи вокруг себя. — Неплохо. Но мне интересно другое, — Жан наконец отложил книгу и сложил руки на груди. Его взгляд не предвещал ничего хорошего, и Кевин тут же ощутил напряжение во всём теле. — Десять лет. Десять лет назад меня забрали, и за все эти годы тебя ни разу не заинтересовало, как я себя чувствую? Почему всё это время я даже не знал, жива ли ты и все ли с тобой в порядке? — голос сорвался на отчаянный полушепот. Бланш тихо охнула, и Кевин увидел, как едва заметно опустились её плечи. — Жан, — начал он, но тот выставил вперед замотанный пластырем указательный палец. — Я спрашиваю не у тебя, — его взгляд был тяжелым, как грозовые тучи, и по всему телу Кевина прошла судорога тревоги. — Жан, так нельзя, — выдохнул он. — Она ведь не… — Ну так пусть она и ответит, — тот перебил, пожимая плечами. — Мне никто ничем не обязан. Но мне хочется знать, почему я десять лет провел в этом аду, и ни у кого не возникло мысли хотя бы… поинтересоваться? Почему меня просто стёрли, как будто меня не существовало до того момента, как я попал в эту гребанную команду? Кевин понял: они выбрали не лучшее время для того, чтобы прийти, и разговор им предстоит долгий. С тихим вздохом он сел на стул недалеко от кровати. Бланш, застывшая на месте от поражения, даже не сдвинулась. — Садись, — вдруг сказал Жан, двигаясь в сторону и освобождая на кровати рядом с собой место для девушки. Та стояла в ступоре ещё несколько секунд, а потом осторожно присела на край. — Когда ты уехал, — начала она вдруг, и Жан в ту же секунду побледнел: видимо, боль все еще была достаточно сильной, — мама сказала, что ты захотел играть в профессиональной команде, и они, после долгих сопротивлений, согласились. Разрешили тебе уехать. Жан поморщился от презрения. — А отец? — он криво усмехнулся. — Интересно, что такого должен был сказать он, чтобы ему после этого пришлось собственными руками сажать себя за решетку… Бланш молниеносно повернулась к нему, глядя широко распахнутыми глазами. Только тогда Кевин и Жан поняли, что она, вообще-то, была не в курсе. — Он… что? — наконец смогла выдавить она. Жан вздохнул, закатывая глаза. — Да, он влез в огромные долги, но, видимо, они решили, что отдавать ещё и тебя будет чересчур жестоко, — Жан прищурился, — или, может, у матери что-то все-таки щелкнуло в голове? В общем, он сел в тюрьму, чтобы не платить. Какое-то чудо, что вас после этого не трогали. — Я… Возможно, все-таки трогали, — пробормотала Бланш — так тихо, что Кевин даже не сразу разобрал, — но сразу после этих слов наступило молчание. Жан уставился на девушку с недоумением. — Я не хочу рассказывать. Не считая всех тех денег за выигрыши, которые я отдавала матери, было и другое... Мне было четырнадцать, и это было отвратительно, — она махнула рукой, а потом подтянула колени к груди, обнимая себя за ноги. Сердце Кевина рухнуло куда-то вниз, когда он просто представил, что она может иметь в виду. Жан, кажется, тоже что-то понял: теперь его взгляд, обращенный к Бланш, наполнился толикой понимания и боли. Кажется, это был первый шаг навстречу тому, чтобы Жан осознал: какими бы разными ни были их жизни, они на самом деле довольно похожи. — Так, значит, — Бланш прерывисто вздохнула, не позволяя себе погрузиться в тяжелые мысли, — теперь я знаю, куда именно пропали два члена моей семьи. Здорово. Чудесно. Как же беззаботно я жила до этого… — она устало провела ладонью по лицу, и Кевин ощутил укол сочувствия. — Я никуда не хотел уезжать, — чуть насмешливо сказал Жан, видимо, желая уже окончательно прояснить всю эту ситуацию. — Меня продали и почти насильно увезли из Франции. И я играл за эту команду имбецилов, которых не колышет ничего, кроме победы, — он почти прорычал на этих последних словах. Кевин едва заметно усмехнулся. — Ну, попробуй не согласиться? — возмутился Жан тут же. — Я согласен, — Кевин вскинул руки, защищаясь. — Меня ты тоже к ним причисляешь? — Само собой, — Жан пожал плечами. — И себя. Я тоже один из них. Но это не значит, что я не могу их ненавидеть. А если твоя двойка под глазом тебе ни о чем не говорит, то я скажу: да, ты точно так же парился о том, чтобы быть лучшим. Но я не могу тебя винить, — он пожал плечами. Кевин ощутил неприятное жжение за грудиной: очередное напоминание о гребанной цифре на скуле, как и всегда, заставило его сжаться всем телом. Бланш решила не вмешиваться в этот разговор: лишь сидела, задумавшись ещё сильнее. — Мне правда жаль, что я не узнала правду раньше, — сказала она наконец, глядя прямо перед собой. — Нет, я не прав. Ты бы ничего не смогла сделать, — внезапно ответил Жан, заслуживая благодарный взгляд Кевина в ответ. — Тебе ведь сейчас… Сколько? — Восемнадцать, — она с усмешкой пожала плечами. — Почему не смогла бы? Может, у меня бы получилось? Уговорить маму, приехать самой, я не знаю… — Всем бы такое рвение, — хмыкнул Жан, глядя на нее и подразумевая что-то до боли очевидное, отчего Кевин тут же задохнулся. С тех пор, как Жан оказался на воле и они поговорили, чувство вины грызло его чуть меньше, но он по-прежнему не простил себя за то, что не смог вытащить его оттуда сам. Вероятно, Жан догадывался об этом — но, возможно, не знал, насколько Кевину на самом деле тяжело с этим осознанием, и потому мог позволить себе подобные шутки. Кевину смешно не было. И тут случилось то, чего Кевин не ожидал, но боялся — Бланш подняла на него взгляд, в котором открыто читалось разочарование и злость. Конечно. Конечно, это должно было произойти, рано или поздно, и Кевин не смог бы от этого убежать. Он стойко выдержал этот взгляд, пытаясь сохранить нейтральное выражение лица, хотя глаз тут же нервно задергался. Бланш наконец вновь посмотрела на Жана, изучая взглядом каждую его деталь: беспорядочные смольно-черные кудри — ровно как у неё, когда она не выпрямляет волосы, — острый нос с горбинкой, пухлые губы, с нижней, чуть выступающей вперед. Она нахмурилась, прикусив щеку изнутри: не то чтобы они были так сильно похожи, но сходство нельзя было не заметить. И сейчас — впервые за долгие годы, — она это сходство увидела своими глазами. — Так как ты себя чувствуешь? — спросила она снова, вызывая у Жана почти искреннюю улыбку. Кевин ощутил жжение: ядерная смесь зависти и ненависти к самому себе. — Я в норме, — Жан пожал плечами. — И, извини, но я правда не знаю, о чем мне стоит с тобой говорить. Наверное, нам понадобится ещё много времени, прежде чем мы решим эту проблему, — он усмехнулся, но теперь посмотрел на девушку с таким непривычным теплом во взгляде, что Кевин пошатнулся на стуле, а затем встал, не глядя на них обоих. — Мне кажется, я лучше пойду, — он бросил быстрый взгляд на удивленного Жана, но тот лишь пожал плечами. — Можно я сначала кое-что тебе скажу? — Бланш тоже спрыгнула с кровати и направилась к дверям следом за Кевином. Он тяжело сглотнул, выходя из комнаты. Конечно: только увидев своими глазами состояние Жана, увидев его швы, бинты и кровоподтеки, Бланш поняла, что ей не соврали, что в «Воронах» с ним действительно обращались без особого уважения. Кевин знал, о чём она хочет сказать — понял по её взгляду. И ещё он знал, что у него не будет сил с ней спорить. — Мне казалось, что мы с тобой сможем найти общий язык, но теперь я так не думаю, — она покачала головой, и эти слова ощущались как первый удар под дых. — И что тебе нужно от Жана теперь? Почему ты так пытаешься снова сблизиться с ним сейчас, если бросил его тогда? Черт возьми, да как ты вообще мог просто уйти и бросить его там? — второй удар. Третий. Кевин ненавидел это отвратительное слово: бросить. Он и правда перестал дышать, ошарашенно глядя на неё. Конечно, она не знала о том, почему Кевин ушел, не знала, почему Жан не смог бы уйти вместе с ним в тот день, — но Кевин уже оступился и летел в эту пропасть. Она всё равно была права, даже если не знала деталей: он должен был вернуться за ним или не уходить вовсе. И он не имел права поступать так с человеком, который ему доверял. У него внутри что-то болезненно оборвалось, пока он смотрел на Бланш, не в силах пошевелиться. Во взгляде девушки не было злости — но было разочарование, и оно было до боли знакомо Кевину. Конечно: она увидела, что делали другие люди с ее родным братом, и сразу причислила Кевина к виновным, отнесла его к «плохим парням» — просто потому что он не смог спасти Жана, не смог вытащить его из этой тьмы, оставил там в одиночестве еще на целых полтора года, и черт знает, что могло бы случиться, если бы не Рене. — Ты не знаешь всей ситуации, — наконец смог выговорить он, но его осипший от волнения голос звучал так неубедительно, что Бланш лишь повела плечами. — По-моему, я уже увидела всё, что мне нужно было знать, — она прикусила губу и опустила взгляд. Было видно, что ей тяжело это говорить. — Я вызову такси и сама доеду до своего кампуса, можешь не ждать. Спасибо, что устроил эту встречу, — Бланш так на него посмотрела, что у Кевина тяжело и тоскливо засосало под ложечкой, потому что он понял, что снова проебался. Тревога собралась в груди, сворачиваясь в удушающий комок. — Но я правда… Я правда тебя не понимаю, Кевин. — Он захлебывался от разочарования, которым сквозил взгляд её глаз, подернутых графитовой дымкой. — И вряд ли смогу теперь. Она выдавила грустную улыбку, едва заметно махнула ему пальцами на прощание, дожидаясь кивка в ответ, и скрылась за дверью. Из комнаты сразу послышалась тихая французская речь. Что же, хоть у кого-то всё хорошо. Кевин ещё раз, уже по инерции, кивнул в пустоту, а потом медленно провел ладонью по волосам, не зная, что ему делать и что теперь говорить остальным. Легкие сжались от переживаний, и Кевин никак не мог глубоко вдохнуть. Бланш ведь имела полное право так поступить — и он был удивлен, что она сделала это только сейчас. Черт побери. Почему всё, на что он способен, — это без конца рушить и терять то, что имеет?