Чёрные птицы, кошмарные сны

Напряжение в комнате было таким густым, что его можно было разрезать ножом. — Послушай меня, Кев, — Жан мягко взял ладони Кевина в свои и прижался своим лбом к его: раньше это было едва ли не единственным способом справиться с надвигающейся панической атакой, а сейчас на подходе была именно она. Кевин судорожно выдохнул, пытаясь сосредоточиться на его голосе. — Слышишь? Я не имею права винить тебя в том, что ты чувствуешь, потому что ты эти чувства не выбираешь. Но ты можешь выбрать другое: продолжать и дальше опускаться всё ниже из-за человека, который и мизинца твоего не стоит, или все-таки выбраться наружу. И этот выбор равносилен выбору между мной и Рико. Либо я, либо он. Живой или мертвый. Я не говорю, что нужно выбрать прямо здесь и сейчас, Кев, — Жан резко втянул воздух сквозь зубы. — Но я хочу, чтобы ты знал. Если ты хочешь и дальше оставаться моим другом и близким для меня человеком. Кевин поднял на него затравленный взгляд. Жан был прав — как и всегда, во всем, он был прав, и это только Кевин проебался, потому что так глупо с его стороны было тратить столько времени на бессмысленные страдания, глупо было… — Кевин, — встревоженно позвал Жан. Очевидно, все эти мысли отражались на лице Кевина бегущей строкой. Жан умел читать его — всегда умел, и сейчас эта способность никуда не делась. И Жан, конечно, понял, что Кевин снова начинает винить себя вместо того, чтобы остановиться на мгновение и сделать вдох, осознавая ситуацию. — Нет, Кевин, я буквально слышу, о чем ты думаешь, и ты не виноват. Ни в чем не виноват, даже если чувствуешь облегчение от смерти этого мудака, даже если… Кевин поднял на него взгляд. Конечно: Жан всегда умел читать его, как открытую книгу, и за полтора года разлуки не изменилось хотя бы это. Жан выпустил его ладони из своих, сделал шаг назад, складывая руки на груди, а после снова бросил на Кевина взгляд: — Здесь вообще нет виноватых кроме него, и если кому и надо извиняться, то мне. — За что? — Кевин нахмурился в искреннем недоумении. — Как минимум за наш разговор, — Жан отвел взгляд: это было несколько не похоже на него. Кажется, он и правда испытывал вину за тот случай. — Когда ты привел ко мне Бланш. Я правда был ужасно грубым с тобой. — О, — Кевин от его искренности даже растерялся, — я… да, это правда было не очень приятно. Но я уже забыл. Я не… Я не умею на тебя злиться, — он усмехнулся, обезоруживающе покачав головой, и Жан попытался улыбнуться ему в ответ. У Кевина все еще дрожали руки, ему все еще был до ужаса неясен исход их ссоры — и разговора, — но Жан глядел на него с мягкостью, и Кевин понял, как ему не хватало его искренней улыбки. — Да и ты имел тогда полное право себя так со мной вести, — сорвалось с его губ, и Жан умолк. — Почему? — настороженно спросил он. Кевин поднял взгляд. Этот диалог должен был случиться между ними рано или поздно, правда ведь? Не удалось бы избегать его вечно — по крайней мере, если Кевин правда хотел хотя бы немного облегчить свое чувство вины. — Я все равно оставил тебя там, и, нет, — он выставил вперед указательный палец, видя, что Жан собирается возразить, — я чувствую за это вину сейчас, и потому я спокойно приму от тебя любые обвинения. Потому что… — Кевин сглотнул, разглядывая свои пальцы, — потому что мне кажется, что я этого заслуживаю. И все. Молчание длилось, пожалуй, не меньше минуты — а может, и больше, паника так захлестнула Кевина, что он потерял счет времени. Наконец Жан сделал шаг вперед, обратно к Кевину, и, обняв его за плечи, осторожно притянул к себе. — А я считаю, что мы оба достаточно проебались, и потому теперь квиты, — проговорил он негромко, поглаживая Кевина по спине и чувствуя дрожь в его плечах. — По крайней мере, ты можешь так думать. Я ни в чем тебя не винил, не хочу и теперь, когда мы наконец… выбрались, — ладонь застыла на спине Кевина, и тот кивнул, устраивая подбородок на плече Жана. Он понимал, что Жан может чувствовать: ему самому это казалось безумием — то, что он живет совсем иной жизнью, и единственное его обязательство теперь — это выплачивать деньги. Жану, должно быть, это пока что давалось еще тяжелее, если вообще давалось без сильнейшей диссоциации и дезориентации в пространстве. — Я бы всегда выбрал тебя, а не его, — наконец тихо проговорил Кевин Жану в плечо, чувствуя, как тот прижимает его к себе ближе, — а теперь давай возьмем кофе, и ты расскажешь мне, как провел эти две недели с солнечным капитаном. Жан усмехнулся в ответ на это прозвище, но послушно отстранился и кивнул.

🕊️🕊️🕊️

Жан остался не в восторге от Южной Калифорнии. По крайней мере, к такому выводу пришел Джереми Нокс, когда сажал его на рейс обратно в Южную Каролину и наблюдал его недовольное и хмурое лицо. На самом деле, Жан не мог жаловаться: это было неплохо. Просто слишком непривычно и ново, просто слишком много было незнакомых людей на фоне незнакомой местности, и даже самого Джереми он узнал пока не так хорошо, чтобы иметь возможность расслабиться рядом с ним. Поэтому эти две недели были для него скорее стрессом, нежели отдыхом, — но он смог привыкнуть в конце концов, а университет Южной Калифорнии все равно смог превзойти его ожидания. Как, впрочем, и сам Джереми. У Жана были сильные проблемы с доверием, и он не мог так просто взять и открыть душу человеку, с которым лично был знаком меньше месяца, но Джереми каким-то образом удалось расположить его к себе и заполучить столько доверия, сколько Жан ему отдавать не планировал. Первые пара дней были самыми неловкими: Джереми лишь показал ему, где живут Троянцы, отвез его на стадион, пытался выдерживать дистанцию между ними, но то и дело спотыкался о собственную тактильность и желание быть ближе. Джереми был таким со всеми, это Жан понял сразу: каждый из Троянцев пытался быть другом всем, кто приходил к ним, а особенно их, конечно, заинтересовал Жан — бывший Ворон, вечно хмурый, слегка зашуганный и не привыкший ко всему, что было нормой и обыденностью для остальных. Жану не хотелось быть будто бы диковинным экспонатом в музее, не хотелось ловить на себе заинтересованные взгляды и выдерживать особенное отношение — о чем он и сказал Джереми уже на четвертый день своего пребывания в Южной Калифорнии. Джереми удивился и забеспокоился, но к его мнению прислушался — и Жан заметил, что что-то и правда изменилось. Джереми перестал каждые пять минут уточнять, в порядке ли Жан, перестал бросать на него встревоженные взгляды — и вообще немного расслабился. Теперь Жан действительно видел перед собой парня и капитана команды, а не своего опекуна. И парень этот притягивал его внимание так же, как мотыльков притягивает свет. Жан и не подозревал до этой поездки, что Джереми был именно тем, в чем он так нуждался: эта вспышка светлых волос, этот заразительный смех, эта беспечность вкупе с ответственностью и серьезностью в те моменты, где она была необходима. Джереми с точностью понимал, когда нужно побыть рядом с Жаном, а когда — дать ему немного личного пространства и не наседать с вопросами. Он погружал его в будничную калифорнийскую жизнь неторопливо, давая Жану привыкнуть ко всему, что для него было в новинку, он платил за него, если они заходили в кофейню или в ресторан, и даже не позволял ему заикнуться о том, что у него тоже есть деньги; он отвез их на пляж на закате, и Жану потребовалось приложить очень много усилий, чтобы не отреагировать чересчур эмоционально. Он понял, что скучает по морю: его детство прошло в Марселе, портовом городе, и, хоть он не так часто бывал у моря, а сейчас и без того не видел его слишком долго, волны, бьющиеся о камни, вызывали у него щемящее чувство в груди. И все же Жан слишком привык не выражать своих эмоций, поэтому он пытался быть как можно сдержаннее, сохранять нейтральное выражение на лице — эта привычка настолько въелась в подкорку, что теперь распространялась даже на положительные эмоции, и слишком мало времени прошло, чтобы Жан был в состоянии что-то с собой сделать. И потому он был уверен, что Джереми посчитал его нелюдимым и мрачным, когда они прощались в аэропорту Южной Калифорнии, однако, чтобы Джереми не думал о нем совсем уж плохо, он пригласил и его в Южную Каролину в ответ — по крайней мере, пока что именно этот штат являлся для него подобием дома. Джереми от счастья и неожиданности, кажется, засиял. — Я правда надеюсь, что не кажусь слишком настойчивым, — улыбнулся он, когда они стояли перед проходом в зону таможенного контроля, куда доступ Джереми был уже закрыт. Жан лишь махнул рукой. — Я просто не слишком привык к… Ну, знаешь, к нормальному общению с людьми, — Жан усмехнулся. Джереми осторожно коснулся его плеча, наблюдая за его реакцией, и сжал чуть сильнее, когда тот даже не вздрогнул. — Ты просто не привык к нормальному отношению людей к тебе, — с непривычной мягкостью в голосе сказал он. Жану показалось, что его карие глаза практически светились. — Но я постараюсь тебя приучить. Будь аккуратнее, хорошо? И напиши, как сядешь в самолет. И когда приземлишься. Он сказал это так просто — для Жана забота никогда не была простой, она всегда была сопряжена с последствиями, а Джереми раздавал ее направо и налево, но для Жана она теплилась, словно нагретая лампа, — и Жан даже обомлел, забывая, что хотел сказать. Поэтому он лишь кивнул и поймал улыбку Джереми в ответ. Так что, нет: возможно, даже если жаркая погода и вечное солнце Южной Калифорнии не пришлись ему по нраву, в груди у него точно осталось успокаивающее чувство при воспоминаниях о Джереми Ноксе и его жизнерадостном гостеприимстве.

🕊️🕊️🕊️

Бланш была одета в легкое черное платье, ее распущенные кудри рассыпались на легком майском ветру, и она держала в руках чехол со скрипкой, который Кевин сразу же услужливо предложил понести вместо нее. Девушка прищурилась, глядя на него с улыбкой. — Ты знаешь, сколько она стоит? — Нет, — честно признался Кевин. Бланш хмыкнула, а потом мягко взяла его за запястье, останавливая, и потянулась к его уху. Когда она назвала сумму, глаза Кевина округлились, и он тут же устремил на нее изумленный взгляд. Судя по всему, все его мысли отражались на его лице, потому что Бланш по-доброму улыбнулась: — Хочешь спросить, откуда у нас нашлись на это деньги? Кевин колебался — невежливо было бы говорить это именно так, но… В конце концов он признался, ощутив легкий жар в щеках: — Да. Извини, если что, я не… — Все в порядке, — она вскинула свободную ладонь в воздух, — я понимаю, этот вопрос более чем логичный, когда семья готова продать своего ребенка, потому что у них нет денег из-за долгов… — она поежилась. — Как же это ужасно. Я до сих пор не могу поверить, что столько лет буквально жила во лжи и была уверена, что это чистая правда. Я… Мы с Жаном обсуждали это, и он просил меня не винить в этом себя, но я не могу. Как у него вообще находятся на все это силы? — она покачала головой, и горечь в ее голосе была едва ли выносимой. Кевин задержал дыхание, пытаясь подобрать правильные слова, потому что до дрожи хотелось ее поддержать. — Он очень сильный, — с некоторой тоской ответил он, — какой ценой, конечно, но это правда так. Бланш медленно кивнула, и Кевин, выдохнув, все-таки решился и осторожно, нерешительно коснулся ее ладони пальцами. Девушка подняла на него взгляд — наполовину удивленный, наполовину — завороженный, — и послушно взяла его за руку, сжимая его ладонь в своей. Кевину стало так легко, словно глыба льда по щелчку пальцев растаяла, освобождая его от своего веса, которым давила на грудь. И даже деревья вокруг стали будто бы зеленее, солнце начало пригревать, а Кевин смог сделать глубокий вдох. Они шли по дорожкам парка, который находился возле консерватории, где училась Бланш: Кевин снова приехал встретить её после занятий, потому что сегодня она заканчивала довольно рано, а погода стояла на удивление теплая, из-за чего девушка и предложила ему прогуляться. Они забрели в практически безлюдную часть парка, где были лишь усыпанные гравием тропинки и ряды деревьев с густыми кронами, и их разговор сопровождал лишь шум листвы и редкие голоса, доносившиеся из другой части парка. Прежде чем все-таки ответить на вопрос Кевина, Бланш сжала его ладонь крепче и подняла взгляд в небо. Кевин невольно засмотрелся: с тех пор, как он признался самому себе в том, что считает ее красивой, было очень трудно эту красоту не замечать. И сейчас ее светлая кожа на солнце практически светилась, она прищурилась, будто впитывая солнечные лучи, и губы тронула слабая улыбка. У нее был острый нос с легкой горбинкой — как у Жана, — и такие же острые скулы. Иссиня-черные кудри всегда были слегка растрепаны, тем самым приобретая флер творческого беспорядка, и сейчас пряди были заправлены за уши, из-за чего Кевин прекрасно видел ее лицо в профиль. Пожалуй, Бланш заметила, что он на нее смотрит, пусть он и пытался не пялиться в открытую, но ничего не стала говорить: и без того было ясно, что между ними что-то изменилось. Они с самого первого дня, с самого их случайного знакомства не совсем понимали, что их друг с другом связывает и почему они продолжают поддерживать общение. А потом Кевин понял, что прекращать ему и не хочется, что Бланш помогает ему ощутить комфорт, которого так не хватает в повседневной жизни, понял, что они до боли похожи, что Бланш, несмотря на внешнюю броню, стойкость и попытки огрызаться, на самом деле очень нуждается в защите и поддержке, которой ей недоставало с самого детства. Он понял очень многое за какие-то полтора месяца их общения — и к этому общению он так привык, что казалось, будто они знакомы уже много лет. Бланш наконец открыла глаза и бросила на Кевина быстрый взгляд, хитро улыбнувшись. — Так вот, денег на такую скрипку у нас бы и не нашлось, — наконец ответила она. — Это был приз на одном из конкурсов, где я заняла первое место. Обычно приз выдавали в денежном эквиваленте, и большая его часть оказывалась в руках моей матери, — Бланш поморщилась. — А в тот раз в организации конкурса участвовал один из моих преподавателей, не основной, а из дополнительных. И он устроил всё так, чтобы приз был не в виде денег, а в виде самого инструмента. — Ты рассказывала ему о том, на что уходят твои деньги? — осторожно спросил Кевин и тут же увидел, как она сжала челюсти. — Нет, я слишком боялась. Да и тебе рассказываю только потому, что знаю, что с моей матерью тебе не связаться, — она вновь посмотрела на него. Кевину казалось, что каждый ее взгляд пронзает его насквозь, просвечивает детектором. — Но он догадывался. Он вообще о многом догадывался. И как-то спросил, на что я потратила последний гонорар, а я соврала что-то совсем бестолковое. Тогда он спросил, почему бы мне не купить новый инструмент, и… Черт, извини, буквально пара секунд, — Бланш вдруг остановилась, потянув Кевина за собой к лавочке, на которую поставила футляр со скрипкой. Кевину пришлось выпустить ее ладонь из своей, потому что она начала разминать пальцами правую кисть, сжимая ее в кулак и разжимая. — Извини, — она снова покачала головой, — в последнее время почему-то руки иногда болят. — Может, перенапряжение? — Кевин нахмурился. — Часто у тебя такое? — Да нет, — Бланш задумчиво пожала плечами и наконец выпустила руку из хватки пальцев: видимо, боль отступила. — Думаю, ничего страшного. Я сейчас готовлюсь к выступлениям, репетирую много. Как сдам все экзамены, должно пройти. На этот раз Кевин не стал спрашивать разрешения и просто взял футляр за нее, тем самым показывая: да, я знаю, сколько эта скрипка стоит, и отвечать за нее буду перед тобой. Бланш лишь коротко улыбнулась, первая взяла его за руку снова, и они продолжили путь. — Так вот, он предложил мне накопить еще немного и купить качественный, хороший инструмент на свои заработанные победами деньги, ну а я… Я была немного глупой, — она усмехнулась, — сказала ему, что денег почти нет и вряд ли станет больше. Тут же попыталась замять, оправдаться, мол, ошиблась, но он, конечно, уже не поверил. — Улыбка на лице Бланш была бесцветной, едва заметной, и Кевину во что бы то ни стало хотелось ее подбодрить. Правда, он был до ужаса плох в словах поддержки, и потому даже не знал, как собрать все мысли и ощущения в логичные предложения. — Я не слишком хорош в поддержке, — наконец начал он, глубоко вздохнув, и Бланш тут же отмахнулась, но Кевин заговорил снова: — но я бы хотел тебя поддержать. Так что, может… Ты сама скажешь, как мне лучше это сделать? Бланш вдруг остановилась, поднимая на него взгляд. В ее глазах было восхищение вперемешку с неверием. Она сжала его пальцы чуть сильнее: ее собственные были прохладными даже сейчас, в теплую погоду, и несмотря на длинные рукава ее платья. А еще они были худыми и поистине музыкальными, словно девушка была выточена из мрамора в соответствии с теми параметрами, которые позволили бы вложить ей в руки скрипку, чтобы она села как влитая. — Спасибо, Кевин, — сказала она мягко и искренне, и Кевин впервые увидел в ее глазах какое-то новое чувство, которое пока не мог разобрать. Бланш стояла перед ним с душой нараспашку, стояла, полностью одетая и в легкой джинсовой куртке, накинутой на плечи, но все равно для него она была обнаженной, потому что снова смогла найти в себе силы поделиться чем-то сокровенным и безмерно тяжелым для нее. — Мне уже лучше хотя бы потому, что ты спросил это. Правда. Спасибо. — Но я бы правда хотел помочь… — Тогда ты можешь сходить со мной в мою любимую джелатерию и провести со мной время, — вдруг сказала Бланш с хитрым прищуром, — и еще… А, черт с ним. Об этом потом. Кевин улыбнулся ей. Он вообще улыбался поразительно часто, когда Бланш была рядом. — Веди, — уверенно кивнул он, и Бланш направила его к выходу из парка. Кевин редко позволял себе есть сладкое — сказывались годы влияния Рико и Тэцуджи и их комментариев про вес Кевина, — но он обсуждал это с Бетси, и в последнее время становилось немного легче. Сейчас он ограничился лишь ягодным сорбетом, а Бланш удивлённо вскинула брови и взяла себе два шарика ванильного мороженого с шоколадной крошкой. Джелатерия оказалась уютной, хозяин, судя по всему, сам был итальянцем, — да и мороженое, в общем-то, было очень вкусным, особенно на непредвзятый вкус Кевина. Они разместились за столиком в углу, спрятанном от чужих глаз, и снова завели разговор ни о чем. Кевин в очередной раз отметил, что с Бланш очень… просто: если сначала он еще пытался показаться ей лучше, чем был на самом деле, пытался спрятать свои отрицательные черты, то после того случая, когда Бланш заставила его вылезти из комнаты и приехать на корт, скрывать было уже попросту нечего. Да в этом и не было смысла: Кевин увидел, что даже после того дня Бланш никуда не делась, понял, что, даже увидев его разным, в одном из худших состояний, она все равно осталась здесь и сидела сейчас напротив него, улыбалась и внимательно слушала его рассказ об учебе, кивая время от времени. И Кевин понял, что ему стоит попытаться отбросить все маски в сторону — и быть собой рядом с этой девушкой. Так же, как когда-то Жан был единственным, рядом с кем он позволял себе не притворяться. Когда Кевин вызвался проводить Бланш до кампуса, они вновь вышли на залитую солнцем улицу, и девушка вдруг притихла. — Я хотела… — начала она вдруг, а потом сделала глубокий вдох. Кевин даже замедлил шаг. — У меня будет два выступления в июле, одно сольное, в качестве экзамена, второе — с ансамблем из студентов моей группы. Ты… Если ты захочешь и если у тебя будет время, можешь прийти, — Бланш подняла на Кевина быстрый взгляд. — Послушаешь, как я играю. А для меня будет мотивация сыграть лучше, — она улыбнулась. Кевин, кажется, впервые видел ее настолько смущенной. — С радостью приду, — ответил он, — спасибо за приглашение. Я бы очень хотел послушать. Бланш наконец подняла на него взгляд. Они снова держались за руки, и девушка сжала пальцы чуть крепче. — Тогда я напишу тебе дату и время, — ее губы растянулись в слабой улыбке. — И спасибо. Кевин снова не нашел, что ответить, и лишь кивнул. Эта девушка заставляла его чувствовать неловкость, непривычную для него до этого, но почему-то неловкость эта вызывала у него трепещущее ощущение под ребрами. Когда они остановились, чтобы попрощаться, Бланш первая развела руки для объятий, и Кевин согласно обнял ее в ответ, мягко прижимая ее к себе и ощущая подушечками пальцев бархатную ткань ее платья. От волос девушки пахло медом и чем-то цветочным, и Кевин осторожно поцеловал ее в макушку, прежде чем отстраниться, из-за чего заработал очередной восхищенный взгляд от Бланш: почему-то каждый раз, когда он как-то проявлял заботу, она смотрела на него со смесью непередаваемого восторга, умиления и благодарности, и за один только этот взгляд Кевин готов был из раза в раз переступать через себя. — Напиши, как доберешься до Лисьей башни, — попросила Бланш, прежде чем махнуть пальцами и направиться к двери в здание, и Кевин провожал ее фигурку взглядом до тех пор, пока она не скрылась в дверях.