Неполноценные.

      Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!

Михаил Булгаков.

«Мастер и Маргарита»

***

      Мир населяет огромное количество людей. Можно даже сказать: бесчисленное. Все они живут в различных странах, которые подразделяются на города, сёла, деревни. Кто-то является выходцем богатой семьи и имеет огромное количество денег, позволяя себе тратить их направо и налево, совсем не переживая об этом, а кто-то рождается в обычной среднестатистической семье и продумывает свою жизнь на несколько десятков лет вперёд, чтобы в итоге оказаться тем самым первым примером «кого-то».       И таким образом мир и населяющих его людей можно разделить по совершенно разным категориям: одни, к примеру, всегда находятся в центре внимания, наслаждаются этим, берут от жизни всё и просто радуются, а другие, наоборот, предпочитают быть «серыми мышками», некой тенью, которую никто и никогда не замечает.       Каждый сам для себя решает к какой категории он относится. Каждый сам направляет себя и свою жизнь. И в таком случае важно отметить, что на исход событий жаловаться не стоит, ведь человек сам выбрал этот путь.       Так значит пора пожинать плоды своего выбора…

***

      За окном стояла прекрасная солнечная погода: листья на деревьях потихоньку желтели, приобретали красноватые оттенки и полностью уничтожали такой прекрасный, придающий этому миру некую бодрость, зелёный цвет.       Дороги, вымощенные красивой прямоугольной плиткой, постепенно укрывались этим разноцветным одеялом, что дарили им деревья, наслаждались этой теплотой, пока вновь не появятся люди с мётлами в руках, чтобы сбросить эти одеяла, разорвать и выбросить части в разные от дороги стороны.       Середина осени, октябрь. Погода пока что позволяет ходить в штанах и футболках, а девушки всё ещё умудряются подобрать такие платья, в которых будет не холодно. Темнело уже достаточно рано, отчего появлялось ощущение некого неудовлетворения: хотелось подольше насладиться этими яркими лучами, хотелось подольше быть бодрым и активным, хотелось подольше смотреть на этот прекрасный и красочный мир. Сейчас же, сидя на подоконнике после дополнительных занятий, у парня лишь одно желание: поскорее попасть в свою мягкую кровать, укрыться тёплым одеялом и уснуть. Забыть о том, что на завтра задано много домашней работы, которую, конечно же, он не выполнит, забыть о том, что нужно ответить маме, от которой за неделю скопилось порядка двадцати пропущенных звонков, но…       Но голова, укрытая серым капюшоном, что утыкается в прохладную поверхность стекла школьного окна, с каждой секундой становится всё тяжелее и тяжелее, веки закрываются с каждой секундой всё сильнее, ровно так же, как теряется и связь с внешним миром.       Когда картинка перед глазами пропала окончательно, а тело полностью расслабилось, парень погрузился в сладкую дрёму. Из приоткрытого окна было слышно, как лёгкий ветерок играется с осенними листочками на деревьях, проверяя, устоят ли они под его напором или сдадутся, упадут ли на дорожки и станут ли частичкой большого одеяла. Из расслабленной руки выпал карандаш, сильно ударяясь идеально заточенным грифелем прямо о пол кабинета литературы. Лист, что до этого покоился на коленях парня, немного съехал набок, норовясь догнать одиноко лежащий на полу карандаш, чтобы тот вновь написал что-то своим уже не таким острым грифелем.       Парень устраивается поудобнее, сильнее зарывается в капюшон, натягивает на кисти рук рукава кофты и глубоко вздыхает, наслаждаясь долгожданным отдыхом, который удалось получить в такой умиротворённой атмосфере. — Да, по-моему, я сегодня оставил её здесь! — дверь в кабинет открывается, и в проёме появляется две макушки: светлая и серая. Два ученика, примерно одного роста, одетые в спортивные костюмы, смотрели на умиротворённо спящего незнакомца, так идеально расположившегося на подоконнике и так хорошо вписывавшегося в картину, что разворачивалась прямо за окнами. — Ой… — издаёт тихий звук один из них и сразу же прикрывает рот рукой, боясь разбудить парня. Второй смотрит на эту картину с некой снисходительностью, с какой-то улыбкой, будто то, что он видит перед собой — это та самая фотография из Интернета, которую выкладывают себе в новостные ленты девушки, чтобы помочь своим подписчикам настроиться на какую-либо атмосферу. — Давай ищи свою тетрадь и пошли, — шепчет всё тот же парень и подталкивает своего друга, чтобы он уже наконец вошёл в кабинет и нашёл свою потерянную вещь. — Я быстро, — также тихо отвечает парень и проходит в аудиторию. Здесь на стенах развешаны постеры с портретами различных писателей, таблички с периодами и эпохами просвещения в Корее и многое другое. Вместо привычной меловой доски здесь стоит электронная, как и в любых других платных школах. Обычный учительский стол представлен в виде кафедры: длинное белое рабочее место с глянцевым покрытием. На нём стоял ноутбук, который учитель даже не забрал с собой домой, зная, что его никто не украдёт. А если это и случится, то на утро весь преподавательский состав посмотрит камеры видеонаблюдения и найдёт воришку. Одиночные парты стояли в три ряда по пять в каждом. Стулья были идеально придвинуты, а на столах не было никаких школьных принадлежностей. Кроме одного. И именно к нему сейчас направляется парень, с целью забрать забытую вещь.       Хруст раздаётся на весь кабинет, отчего ученик испуганно вжимает голову в плечи, а его друг, всё ещё ждущий его у самых дверей, вздрагивает. Парень наклоняет голову, чтобы посмотреть на что он наступил, но звук удара где-то спереди отвлекает его от этого занятия.       Мирно сопящий до вторжения незваных гостей незнакомец сейчас потирал ушибленный висок с недовольным лицом, попутно пытаясь понять из-за чего он проснулся. Сонный взгляд проходится по всему кабинету, после чего останавливается на стоящем в паре метров от него парне, который смотрел широкими от удивления глазами. На его правом плече висел чёрный рюкзак, а сам он был одет в спортивную форму: свободные шорты тёмно-синего цвета, майка с цифрой двадцать пять на груди и скорее всего фамилией этого ученика на спине. На лбу была повязка красного цвета, защищая, по-видимому, глаза от излишнего попадания прядей. Серый, даже немного пепельный цвет волос был парню как раз к лицу: он придавала ему свой особый шарм, свою изюминку. — Прости! Я… Эм… Я разбудил тебя, да? — начал было парень, но недавно спящий ученик размыкает пересохшие ото сна губы, быстро облизывает их кончиком языка и перебивает его немного хриплым и глубоким голосом. — Ты сломал его, — произносит он и устало вздыхает, обречённо поджимая губы. — Что? Кого? — Мой карандаш, — недавно вошедший в аудиторию ученик удивлённо вскидывает брови, а затем, вспомнив звук хруста, опускает свой взгляд на пол: под белым спортивным кроссовком действительно лежал карандаш. Парень отступает, убирая с бедной вещицы такой сильный для неё груз, и видит «под корень» сломанный грифель: кончик теперь был в виде чёрной пыли и находился абсолютно отдельно от всего остального. — Прости, я не видел, — абсолютно искренне отвечает ученик. — Я зашел за тетрадью, боялся тебя разбудить, а в итоге… — В моём голосе не было этого, — тихо отвечает незнакомец, медленно слезая с подоконника. Он ставит на пол сначала правую ногу, затем, намного осторожнее, левую, а после, почувствовав под ногами опору, начинает поправлять свою кофту. — Не было чего? — Агрессии или обиды, — спокойно отвечает тот. — Или чего-то другого, что навело тебя на мысли о том, что передо мной надо извиниться за карандаш, — он закидывает на плечо рюкзак и подходит к парню, нарушившему его сон. — Можешь поднять его, пожалуйста? — просит тот с абсолютной серьёзностью. — Конечно, — ученик незамедлительно наклоняется, поднимает сломанный карандаш и отдает парню напротив. Тот несильно выше, из-под капюшона виднелись чёрные прядки волос, чуть спадающие на лоб. Серая кофта немного перекрывала тёмные спортивные штаны свободного кроя, под которыми абсолютно не было видно фигуры парня. — Спасибо, — ученик спокойно забирает карандаш, немного разочарованно смотря на сломанный грифель, который он так долго затачивал канцелярским ножом. Кладёт его в свой рюкзак и обходит парня, направляясь в сторону открытой двери, в проёме которой всё ещё стоял, по-видимому, друг. — Почему ты в берцах? — задаёт волнующий его вопрос парень и смотрит на ноги незнакомца, который уже практически ушёл. — А почему ты в спортивной форме? — не оборачиваясь отвечает тот и скрывается в школьном коридоре, не уделяя абсолютно никакого внимания парню у дверей. — Какой-то он странный, — произносит доселе молчавший ученик и тоже проходит вглубь кабинета. — Почему он сидел тут один, в пустой аудитории, совсем не собираясь уходить? Ведь все уроки уже давно закончились, — в ответ на эти вопросы друг просто пожимает плечами и всё же направляется к той самой парте, на которой он забыл свою тетрадь. — Слава Богу, — облегчённо выдыхает он, — А то я столько конспектов по их биографиям писал не для того, чтобы учитель потом мне поставил «неуд», — друг хихикает, подходя к подоконнику, чтобы посмотреть на красивый вид из окон.       Из кабинета литературы вид открывался на спортивный стадион, на котором проводятся занятия физкультуры всегда, кроме зимы и начала весны. Осенью учителя просят одеваться чуть теплее, а затем оправдывают это тем, что на свежем воздухе занятия проводить куда полезнее, нежели в душном зале.       Стадион окружали трибуны, на которые всегда приходили зрители в лице других учеников и преподавателей, когда проводились какие-либо школьные турниры. По периметру были расставлены огромные фонарные столбы, что уже были включены в столь поздний по меркам середины осени час. Они аккурат подсвечивали всю площадь стадиона, озаряя своими искусственными лучами недавно опавшие осенние листья. Уже утром их снова сметут, разбросают по разным сторонам и очистят стадион от этого разнообразия цветов. — Что это? — подходит к уткнувшемуся в стекло лбом парню его друг, подбирая с подоконника лист бумаги. Тот отрывается от созерцания окружающего вида, смотрит на вещицу и пожимает плечами. — Не знаю. Может этот парень забыл? — предполагает он. — Да, наверное, — ученик в бандане переворачивает лист и замечает, что на нём, вообще-то, были какие-то слова, расположенные в идеально ровный столбик и написанные таким же идеальным каллиграфическим почерком. — Похоже на стих, — после этого второй проявляет теперь большую заинтересованность: отнимает руки от подоконника и встаёт рядом с другом, чтобы видеть буквы не кверх ногами. — Говорят, что сильные не плачут… — начинает он читать стихотворение, пробегаясь глазами по красивым изгибам букв. … Говорят, им нипочём гроза… Просто эти люди часто прячут Красные от слёз глаза… Говорят, что сильные всё могут, Жить без тёплых слов и без любви… Просто эти люди с болью стонут Там, где нет ушей и болтовни… Говорят, что сильным всё дается Без усилия и без труда… Просто этим людям удаётся Всю усталость утаить всегда. Говорят, что сильным стать не сложно. Это, как умножить два на два… Говорить, конечно, всё возможно, Только трудно сильным быть всегда.       Ниже было написано ещё пару строк, однако лист с силой вырывают, из-за чего две пары заинтересованных глаз теряют стихотворение из виду. — А вот теперь в моём голосе ты её услышишь, — недовольно произносит недавно ушедший из кабинета парень, скривив верхнюю губу. — Что? — Обиду. Тебя не учили, что чужое брать нельзя, Хан Джисон? — парень осторожно складывает лист со стихотворением пополам, а после и вовсе убирает в рюкзак. — Откуда ты?.. — но ученик не отвечает. Он на пятках разворачивается на сто восемьдесят градусов и покидает помещение. — Нет, он всё же мега странный, — парирует друг, после чего запускает пятерню в свои блондинистые волосы и зачёсывает отросшую чёлку назад. Мокрые после тренировки локоны неприятно прилипали к пальцам, заставляя самого ученика немного скривиться. — Как раз в твоём вкусе. — Иди в задницу, Ли Феликс, — Джисон пихает парня в бок, заставляя того театрально схватиться за ушибленное место, закатить глаза и сделать вид, что он вот-вот умрёт. — Ну ты и придурок, — закатывает глаза Хан. — Почему это я придурок? Ты любишь умных людей, этот парень как раз к таким относится. — Ты это по его стихотворению понял? — Нет. По тому, что ты до сих пор пытаешься понять, откуда он знает твоё имя, — Джисон вновь закатывает глаза и направляется к выходу из кабинета под смешки друга. — Будто бы ты знаешь откуда. — У тебя на спине игровой майки написано, дурень, — и Хан возможно снова закатил бы глаза, но такая глупость и правда оказалась слишком смешной, поэтому красивые губы растянулись в искренней улыбке, а глаза превратились в полумесяцы. Мужской смех нарушил тишину школьного коридора, уничтожив его некую таинственную атмосферу.       Парни направлялись к своей комнате. Данная школа, находящаяся где-то на окраине Сеула, была одной из тех, в которую своих детей сплавляли богатенькие родители, чтобы совсем не видеть их дома. При этом учебном заведении было построено общежитие, что находилось даже в одном здании, просто в отдельном крыле. Принимали здесь учеников начиная с пятого класса, и вплоть до десятого дети должны были носить строго школьную форму: девочки — чёрные платья с белыми гольфами, а мальчики — чёрные или тёмно-синие костюмы. Однако с десятого класса ученики имели право ходить в том, в чём им хочется.       Здесь было огромное количество внеклассных занятий и кружков. Любой желающий мог подойти к учителю и попросить о персональных или групповых дополнительных занятиях, чтобы улучшить свои знания, и будет это абсолютно бесплатно, ведь столько, сколько платят родители учеников, вполне достаточно, и просить плату ещё и за дополнительные занятия будет несусветной наглостью.       Также в школе имелись и различного рода секции: спортивные, творческие, танцевальные и так далее. Опять же, любой желающий мог записаться на такой вид деятельности и получать досуг параллельно с развитием абсолютно бесплатно.       Именно поэтому Джисон и Феликс сейчас шли в спортивной форме: только что у них закончилась изнурительная тренировка, что проводилась в этот раз не на льду. Парни состоят в команде по хоккею уже четвёртый год и хотелось бы сказать, что из всех возможных тренеров мира им достался самый лучший: добрый, но в то же время строгий, понимающий и справедливый одновременно. Он мог простить пропуск какой-то тренировки, но дать потом дополнительное задание на следующем занятии, мог простить сильный косяк на игре, а потом при всей команде отчитать в раздевалке, заставляя кого-то краснеть. Однако это было хорошим его качеством, ведь всё это помогло воспитать двадцать два прекрасных парня, вырастить их, сделать не просто спортсменами, а мужчинами. Тренер Ын Ли действительно гордился своей командой и считал её своим лучшим выпуском.       Во главе этих парней стоял Джисон, он был капитаном и центральным нападающим. Он прекрасно играл, владел многими техниками и знал как обмануть противника и тем самым забить шайбу в ворота. В то же время он был замечательным человеком и внутри: заботился об абсолютно каждом члене команды вне зависимости от того, как он относится к нему за пределами площадки, он защищал, подсказывал на играх или во время тренировок, улучшая навыки парней. Недаром говорят, что капитан — правая рука тренера, его опора, помощь, а иногда даже и защита. Джисон был именно таким человеком для Ын Ли.       Феликс в этой команде был правым нападающим. Парень отлично, даже превосходно работал в защите, однако его сыгранность, и его, можно сказать, ментальная связь с Джисоном позволили Ын Ли поставить парня играть рядом с другом. Феликс понимал Хана по одному взгляду, которого, казалось бы, не было видно за защитным шлемом. Он подмечал мимолётные кивки или жесты старшего и быстро реагировал, делал так, чтобы помочь и капитану, и всей команде забить гол. Невысокий рост и очень быстрая скорость позволяли маневрировать между противниками, как если бы таракан убегал от человека, грозно замахнувшегося на него ботинком. Феликс обладал невероятной ловкостью, имел сильную концентрацию, а это всё умножалось на умения Джисона, и первое звено команды выходило очень сильным и сыгранным.       Их команда считалась одной из самых лучших в турнирной таблице. Ближе к середине ноября начнётся очередная серия игр, победив в которой, можно будет попробовать пробиться в молодёжную сборную с дальнейшей перспективой карьеры хоккеиста.       Джисон и Феликс планировали рука об руку победить сначала на турнире среди школ, потом также дружно пробиться в какую-нибудь команду молодёжки, подписать контракт со спортивным клубом, а потом попасть в КХЛ. Им не нужна была слава, им был нужен только свист в ушах от быстрых передвижений, скрежет коньков по льду, свисты со стороны трибун, звук удара шайбы о клюшку, огромное табло с таймером, счётом и номером периода. Им нужны были злые глаза противника, который тоже хотел победить. Им нужны были эти непонятные драки на площадке, в которую ввязывалась чуть ли не вся команда, после чего половину людей удаляли с игры. Им всё это было нужно, потому что парни жили хоккеем. Они любили его. Они отдавались ему.       Парни никогда не пропускали тренировки, даже с учётом того, что они проводились два раза в день: до занятий и после. Они не пропускали даже «землю», которую не очень-то и любили. Соблюдали диету и ходили в тренажёрный зал в свободное время.       И такое их отношение, такая их любовь к хоккею сделали им огромный авторитет среди других членов команды. Капитан один, это действительно так, однако Феликса уважали не меньше. Парни были будто бы на одной ступени, их слова и мнения были равноценны, и уважали их тоже одинаково. Джисон знал, что в любой момент может попросить о чём-то своего лучшего друга, и он поможет; знал, что на младшего можно положиться в трудную минуту, и тот не подведёт. Благодаря им двоим команда была именно командой, а не просто скоплением людей, занимающихся одним делом. Даже если за пределами зала у кого-то были недопонимания, то на время тренировки или игры они там же и оставались: за льдом. На площадке были только товарищи, которые помогут, подстрахуют и приведут команду к победе.       Сегодняшнюю тренировку Ын Ли проводил на том самом стадионе, что был виден из окон кабинета литературы. Мужчина нагрузил своих учеников большим количеством упражнений, направленных на улучшение выносливости и стойкости. Парни бегали по стадиону, прыгали по лестницам трибун, делали упражнения, используя различный спортивный инвентарь и утяжелители. Их майки и шорты пропотели, о чём свидетельствовали тёмные мокрые пятна на ткани. Их до этого красивые причёски превратились в непонятные гнёзда на голове, в которых можно было найти даже пару осенних листочков или маленьких веточек. — Я сейчас умру, — заявляет Феликс, плюхаясь на свою кровать прямо в мокрой спортивной форме: он распластал руки по сторонам, сделал глубокий вдох и очень медленно выдохнул, наслаждаясь тем, как спокойно циркулирует воздух по лёгким. Сердце вернуло себе стабильный ритм и уже не стучало будто бешеное. Солёный пот высох и ощущался на коже неприятной инородной материей, но вставать и идти в душ совсем не было сил. — Согласен, — кивает Джисон, заходя в комнату вслед за другом и оставляя рюкзак с учебниками рядом со своей кроватью.       Парни познакомились здесь же. Джисон перевёлся в эту элитную школу ещё в пятом классе и его заселили именно в данную комнату. Тогда здесь не было соседа и такому весёлому и общительному парню, как Хану, приходилось первое время нелегко. Ему было невероятно одиноко, потому что вдали от родителей и семьи хотелось общаться хоть с кем-нибудь. В классе он не смог найти себе друзей, потому что элитная школа, увы, подразумевает наличие детей, души которых наполнены «ядом». Джисон знал это. Он чувствовал это. И проблема была в том, что такие люди ему были не нужны.       Но спустя год в эту школу перевёлся и Феликс. Его поселили с Ханом, потому что по правилам школы разница между проживающими в одном помещении учениками должна быть не больше полугода. У парней она вообще составляла всего пару месяцев, так что с этим проблем не возникло.       И тогда внутри маленького Джисона впервые появилась надежда. Надежда на то, что этот тихий паренёк, который старается не издавать ни одного лишнего звука, сможет стать ему другом. На теле Феликса не было видно «язв». Противных таких, уродливых, которые обычно оставляют люди друг на друге в попытке сделать больно. В его чистой душе не было и «яда», которым парень мог причинить вред кому-то другому. Феликс действительно был слишком чистым, слишком хорошим для этой школы.       Их история дружбы начиналась очень долго, потому что Феликс боялся своего соседа. Он, если уж на то пошло, боялся абсолютно всех, кто был в этой школе. Родители отправили его сюда как ненужного сына, потому что по воле случая из всех четырёх сыновей он родился последним, а значит был не таким уж и важным для их бизнеса. Он не подходил для этой школы. Он был слишком мягким, слишком добрым и нежным для всех остальных учеников, которые во всём искали выгоду. Феликс не мог поверить Джисону, а Джисон видел в нём шанс на нормальную и здоровую дружбу. Он ухватился за этот маленький шанс как за самое драгоценное, что только может быть, а потом осторожно, очень маленькими шажочками, подбирался к душе Феликса.       Младший открывался очень медленно, словно цветок, который начинает распускаться. Его бутон раскрывался долго, осторожно расслабляя каждый лепесточек и тем самым позволяя подобраться к сердцевине как можно ближе. У Феликса душа была именно сердцевиной цветка: она не кровоточила и не была наполнена «ядом», она пахла сладким, даже в каких-то местах очень приторным ароматом.       И этот аромат так нравился Джисону.       Он готов был вдыхать его снова и снова, наслаждаясь, как медленно лёгкие наполняются этим прекрасным запахом. Он прикрывал глаза, слепо, на ощупь искал руку Феликса, а потом осторожно обхватывал своим мизинцем его, крепко сцепляя пальцы.       И это продолжалось до тех пор, пока Джисон не обхватил всю ладонь Феликса. Пока не сжал её, не открыл от удивления глаза и не увидел перед собой улыбающегося младшего.       Пока не убедился, что это действительно он.       Тогда, шесть лет назад, Феликс подпустил к себе Джисона. Открыл дверь в свою жизнь, обнажил свою душу и доверился.       И ни разу. Абсолютно ни разу не случалось момента, когда Феликс пожалел бы об этом. Он видел в старшем искренность, любовь и поддержку, отдавая в ответ не меньше. Феликс оберегал, обволакивал своей заботой и кутал в своих объятиях, когда Джисону было плохо. Он никогда не лез с расспросами, если Хан предупреждал, что не хочет разговаривать на какую-либо тему.       Феликс просто был рядом.       И делал этим Джисона самым счастливым человеком на земле. — У нас завтра тренировка в семь утра, — произносит вслух Хан, держа в руках телефон, на который только что пришло сообщение от Ын Ли. Феликс удивлённо поднимает голову, но почти сразу же вновь расслабляется и падает на подушки. — Чего это вдруг? — Не знаю, может, дела какие появились, — отвечает старший, параллельно пересылая информацию в чат со всеми членами команды. — Значит, на час больше поспим, — Феликс молчит, но поднимает одну руку и задирает большой палец вверх, показывая «класс». Старший усмехается, берёт из шкафа полотенце и направляется в душ.

***

      Парень одиноко шёл по пустому школьному коридору, крепко держа в руках вырванный лист бумаги со своим стихотворением. За окном уже окончательно стемнело, а на небе стали проглядываться маленькие мерцающие звёзды, которые изо всех сил старались озарить землю. Луны видно не было, отчего эти маленькие крапинки казались на такой огромной палитре чем-то смешным, ведь их попытки сиять были слишком жалкими.       Ученик сбавляет шаг, начинает идти медленнее, засматриваясь на вечернее небо, что было видно через окна школьного коридора. Он уделяет внимание каждой звёздочке, что встречается на пути его взгляда, запоминает, где она расположена относительно других, ищет похожие мерцающие крапинки, чтобы объединить их по каким-то несуществующим для астрологов параметрам.       Он сжимает лист бумаги сильнее, чувствуя, как тот мнётся, впиваясь острыми и грубыми углами в нежную кожу рук. Взгляд отрывается от неба с большим трудом, переводится на дверь с номером двести пять, что одиноко расположена в самом конце коридора.       Прямо как он.       Ключ медленно вставляется в замок, проворачивается два раза, нарушая тишину своим металлическим звуком, а затем дверь открывается, впуская парня в пустую комнату.       Здесь весь интерьер выполнен в белых тонах, будто бы это больничная палата. У стены расположена двуспальная кровать, которая своими размерами занимает большую часть комнаты; справа стоит шкаф с зеркалом в пол, а напротив него — рабочий стол, на котором аккуратно лежат учебники, пара тетрадей и ноутбук.       Парень включает настольную лампу, оставляет на стуле рюкзак и направляется в сторону окна. Штор здесь не было, потому что хозяину комнаты они не нравятся. Шторы не пропускают в помещение лучи солнца или свет ночной луны, не дают в полной мере насладиться той красотой природы, что находится по ту сторону окна. Искажает прекрасную картину, заставляя думать, будто бы небо однообразное.       А это не так.       Небо, как палитра цветов. Это как часть работы художника, который берёт большой кисточкой краски из баночек, неосторожными мазками оставляет их на холсте, смешивает с другими цветами, создавая неровные кляксы, сбрызгивает сверху помутневшей водой и оставляет сохнуть.       Под рукой художника утром небо окрашивается в одни оттенки, ночью — в другие. Делать вид, что в этом нет ничего особенного — глупо. Это то, что могут объяснить учёные, и причём — далеко не все. А обычные люди? Для них это ведь просто красивое зрелище.       Так зачем позволять себе привыкать к этому, обесценивать прекрасное и не уделять ему должное внимание?       Он медленно подходит, опускает руки на подоконник, ощущая подушечками пальцев его холодную поверхность. Лоб утыкается в стекло, а глаза видят своё же отражение в окне школьного общежития. В ответ смотрит парень с чёрными как ночь зрачками, обрамлёнными карей радужкой, и спавшей на лоб чёлкой, что спрятана под капюшоном серой кофты. Взгляд безжизненный, тусклый. Одинокий.       Настроение, которого не было и до этого, портится сильнее. Где-то за этой безжизненной оболочкой скрывается громкая музыка с басами, которые бьют по самой грудной клетке; ночные прогулки большими компаниями; огромное количество алкоголя и развлечений, от которых на утро все просыпались без представлений о произошедшем.       Но это всё настолько далеко, настолько глубоко в душе, закрыто на надёжный замок, что достать это уже невозможно.       Да и не нужно это доставать, честно говоря.       Парень отходит от окна, не желая больше видеть такое своё отражение. Он идёт к гардеробу, игнорируя огромное зеркало в пол, чтобы быстро снять повседневную одежду и поменять на спальный комплект.       Он медленно наклоняется, закатывает штанину на правой ноге, развязывает шнурки на одном ботинке и снимает его. Садится на пол, долго смотрит на левую, всё ещё обутую ногу, сжав губы в тонкую линию. Парень не хочет делать этого абсолютно всегда, ему неприятно, ему противно, он ненавидит даже просто мысль о том, чтобы снять с этой ноги ботинок.       Тяжёлый вздох раздаётся на всю комнату, после чего слегка подрагивающие пальцы касаются края штанины и медленно тянут её вверх. Сначала видно только кожаные берцы, но вот они заканчиваются, а руки продолжают поднимать ткань, оголяя некрасивый резиновый материал телесного цвета. Он обволакивает всё колено, скрывая тот маленький обрубок, который остался после того дня.       Глаза смотрят на это тусклым безжизненным взглядом, пока похолодевшие пальцы рук медленно тянут шнурки берцев в противоположные друг от друга стороны. Давление медленно слабеет, позволяя оттянуть язычок ботинка и оголить то, на что парень ненавидел смотреть больше всего. Огромная металлическая конструкция, которая начиналась от колена и продолжалась вплоть до самой стопы, заставляла каждый раз зажмурить глаза в надежде, что открыв их, всё это окажется страшным сном. Что нет никакого протеза, что не обрубили врачи пару лет назад ровно половину ноги, оставляя лишь уродливую культю.       Но увы. Это не сон.       Глаза начинают слезиться, будто бы он смотрит на это в первый раз. Проблема не в том, что это не впервые, а в том, что паренёк, которому всего лишь восемнадцать лет, совершенно не так представлял себя в свои лучшие годы. Он никогда бы не подумал, что будет одиноко сидеть на полу собственной комнаты общежития, смотря на свою изуродованную ногу, и еле как сдерживать слёзы.       Он перебарывает себя, полностью снимает ботинок, и его взору открывается пластиковая стопа, будто бы на манекене. Хочется отвернуться, хочется закрыть глаза и никогда больше не видеть этой картины, хочется быть как все.       Парень на секунду отворачивается, но быстро замирает, когда его глаза оказываются смотрящими чётко на огромное зеркало шкафа. В отражении сидит маленький мальчик, который постоянно плачет, который не может успокоиться, не может смириться со своей утратой. Его кожа покрыта огромным количеством «язв», хотя в душе его нет ни единой капли «яда». Он кричит, он сдёргивает со своей оставшейся части ноги протез, кидает его прямо в зеркало и с силой оттягивает пряди волос. Он бьёт кулаками по полу, мотает головой и умоляет вернуть ногу. Умоляет дать шанс вернуться в прошлое, всё исправить, чтобы потом, в настоящем, быть счастливым. «Уродливый. Страшный. Неполноценный».       Стоило только пронестись этим мыслям в голове парня, как он сразу же отворачивается от зеркала, кое-как встает с пола, скидывает с себя одежду, оставляя её прямо на полу, достаёт из шкафа комплект спального белья и отскакивает будто ошпаренный, поворачиваясь к зеркалу спиной.       Так происходит почти всегда. Всегда: на протяжении двух лет.       Оно болит, оно не даёт смириться, не отпускает. Протез постоянно напоминает о том злополучном дне, когда парня лишили ноги без его же согласия. Напоминает о том, какой человек, оказывается, на самом деле слабый и беспомощный.       Никчёмный.       Парень быстро надевает спальный комплект и садится на кровать, даже не удосужившись выключить работающую на столе лампу. Она освещала своим холодным светом лишь четверть комнаты, оставляя остальную её часть в уютном полумраке.       Он вновь закатывает штанину теперь уже спального комплекта. Снова долго рассматривать протез не хотелось, потому что в таком случае настанет самая настоящая истерика.       Пальцы быстро нащупывают регулировочное устройство, оттягивают назад нужный клапан, отчего давление на культю заметно слабеет. Руки осторожно подхватывают протез и ставят его рядом с кроватью, облокачивая его на прикроватную тумбочку. Штанина остаётся закатанной под культю, потому что парень не любит, когда ткань свободно болтается, ведь она не только сильно мешает, но и напоминает ему о… Неполноценности.       Тело укрывает тёплое одеяло, спина расслабляется, чувствуя мягкий матрас, грудная клетка медленно поднимается, а затем также медленно опускается, позволяя сделать глубокий вдох и выдох. Веки тяжелеют, глаза закрываются, не давая больше что-либо видеть.

***

      Свет в комнате парней был выключен. На рабочих столах были разбросаны тетради, ручки и карандаши, лежали раскрытые учебники и стояли полупустые бутылки воды. Феликс завернулся в одеяло будто бы это его защитный кокон, отвернулся от друга к стене и сладко спал.       Джисон же лежал на животе, повернув голову к окну. Сейчас время близилось к полуночи, на небе была видна тускло светившая луна, которая пыталась пробиться сквозь эту непроглядную тьму. Звёзды рассыпались по чёрному небу, как веснушки на лице маленького ребёнка, они поочередно мерцали, будто бы жили в своём отдельном мире.       Хотя, быть может, так оно и есть.       Мозг сам дорисовывает силуэт незнакомого ученика, которого сегодня встретили Джисон и Феликс. Он вновь сидит на подоконнике, в его руках бумага и карандаш, кончик которого он обхватил зубами в задумчивом виде. Карие глаза внимательно смотрят на лист, что хранит в себе его стихотворение. Парень вздыхает, поворачивается к окну, облокачивается спиной о стену и внимательно смотрит на луну. Изучает её очертания, пытается определить какого именно она цвета, но ничего не выходит, потому что в ней намешано бесчисленное количество оттенков.       Джисон видит его так чётко, будто бы этот парень и взаправду сидит здесь. Будто бы комната погружена в атмосферу вдохновения, будто бы слышен скрежет заточенного карандаша о шероховатый лист бумаги, будто бы слышно размеренное дыхание этого незнакомца.       Хан отворачивается от окна, переводя взгляд на белый потолок. В голове сами всплывают строчки недавно прочитанного стихотворения: Просто эти люди часто прячут Красные от слёз глаза…