Значок за семейные ценности

      Дима мрачной фигурой замирает в углу зала, его взгляд, направленный на Славу — тяжёлый, опасный. Ядовитое и подавляющее недовольство чувствуется даже отдалённо. Мирону душно от чувства надвигающейся катастрофы, и Слава замечает, как он нервно поправляет очки, потирая переносицу. И, конечно же, Слава замечает Диму. В его взгляде, будучи мягким до этого момента, мелькает обжигающий холод, и где-то глубоко внутри проскальзывает липковатый страх. Он демонстративно подтягивает Мирона к себе ближе и закидывает руку ему на плечо, мол: «смотри, смотри, но Мирон-то со мной рядом стоит, меня выбрал». Слава знает, что на самом деле Мирон ещё никого не выбрал. — Слав, не надо, — он недовольно скидывает чужую руку и смотрит куда-то в пол. — Чё не надо? — Вот это всё. Он хмурится, и стреляет глазами в сторону Димы. И от этого уже Славе становится душно. Обжигающее чувство ревности гулко вибрирует на кончиках пальцев. Так и хочется спрятать Мирона от чужого голодного взгляда. — Любишь его до сих пор? — спрашивает он, стараясь придать голосу максимальную отстранённость. — Ты дурак? — Мирон каменеет спиной и наконец-то встречается с его глазами напрямую. — Нет, не люблю. — Чудненько, тогда пошли отсюда, — Слава опять пытается притянуть его к себе, но Мирон вновь не позволяет. — За руками, Вячеслав, следи, — слышится из-за спины, и Бамберг, от которого они оба отвлеклись на пару секунд, оказывается совсем рядом, — а то эта ляля с характером. И въебать может. Зато горяча, как ад. Слава видит, что уши у Мирона горят алым, непонятно — от стыда или ярости, но он игнорирует выпад в свою сторону и складывает руки на груди в защитном жесте. — Не вам меня, Дмитрий, учить, — в тон ему отвечает Слава, но Мирона больше не пытается коснуться, и тот замирает статуей, источая практически физически ощутимые волны электрической тревоги. Слава в последнее время научился чувствовать его настроение. — Щенок отрастил зубы и научился гавкать, но хозяин так и не обращает внимания? — с глумливым презрением бросает Дима. — А подзаборная псина ещё не сорвала голос, пытаясь привлечь каждого встречного своим лаем? — он обводит Диму взглядом, а потом уже более грубо спрашивает. — Тебе чё надо? — Тебе самому-то не надоело за Оксаночкой ухлёстывать? — он продолжает, игнорируя его вопрос. — Жалко смотреть, как ты возле её ног въëшься, хвостиком машешь, а она себя даже за ручку подержать не даёт. — Какой ты наблюдательный, следишь за нами, да? Некому присунуть, а на порно уже скучно дрочить, вот ты и сталкеришь в надежде передёрнуть хотя бы на профиль Мирона Яныча, верно, Дмитрий? — он с издевательством прокатывает по языку имя, наслаждаясь вкладываемым в него ядом. — Вы заебали, — Мирон вмешивается, когда Дима собирается что-то ответить, недовольно смотря на них из-под стёкол очков. Слава чувствует, как весь сарказм из него тут же испаряется, когда видит, что Мирон смотрит только на Диму, не обращая на него никакого внимания. Его лицо приобретает невыразимо тоскливое выражение, будто конфета, которую он долго просил у мамы, оказалось горькой и невкусной. И эта болезненная безысходность, сковывающая его тело, все ещё смешивается с наивной, влюблённой надеждой. Хочется развернуть Мирона к себе за плечи, хорошенько встряхнуть и крикнуть: «ты мой, я же выиграл тогда на баттле, он не имеет на тебя никакого права, смотри на меня, не на него, я же лучше, я же достоин этого, я же люблю тебя». Это «люблю», произнесённое в мыслях, опаляет своей неправильностью, нелогичностью. Он должен был обдумать это слово, когда бы они лежали вместе с Мироном в кровати или когда Мирон уснул у него на плече, или когда он бы надел на Мирона свою шапку, потому что тот забыл её дома. Он должен был понять, что любит в любой другой момент, но не сейчас, когда в глазах Мирона отражалась бездна воспоминаний, в которых ему — Славе — не было места. — Шлюха ты, Оксан. Очко растянутое не слишком побаливает или чаще языком работаешь? — скалится Дима, воспользовавшись тем, что Слава замолчал. — Нашёл себе помоложе? Чё, хорошо он трахается? Ты же сучка, ебливая, тебя драть всю ночь надо, чтобы на чужие хуи не заглядывался и ножки свои по команде не разводил. Я с этим, к сожалению, малька проебался, каюсь, вот ты и свинтил по зову своей натуры шлюшачей, — он поворачивается к Славе. — Не сильно он тебя искатал-то? Может вдвоём эту лялю разложим, чтобы ты сильно не напрягался? Скажу по секрету, в его дырку и два члена без особых проблем влезут. Отвращение к этому предложению Слава чувствует сразу же, но против воли в голове мелькает картина Мирона, распятого под крепким телом Димы и того, как тот наклоняется к нему и шепчет что-то в духе: «буду трахать тебя всю ночь, ляль». Мирон опять ничего не говорит, но когда Слава яростно сжимает кулаки с явным желанием врезать по улыбающейся роже, он незаметно касается его раскрытой ладонью, привлекая внимание. И это такой личный и проникновенный жест, что Слава думает: «ебануться». Они встречаются взглядами, и Мирон качает головой, одним только движением говоря ему: «не стоит», а потом черты его лица вновь приобретают жестокость, и он, размахнувшись, бьёт Диму по морде. Удар приходится в нос, и слышится, как он отвратительно хрустит под крепко сжатым кулаком. Кровь алыми каплями разбивается о светлый свитер. — Напоминаю, что эта «ебливая сучка» может въебать, как ты сам подметил. А обращаться к другому человеку за правом пользования мной — это не очень красиво, так что извиняй, бро, сам напросился, — Мирон недовольно хмыкает. — И если тебя так интересуют подробности моей личной жизни, то да, Слава отлично трахается, — он брезгливо смахивает каплю крови, попавшую на костяшки, а потом разворачивается и уходит, бросив через плечо только: «я покурить». Слава думает, что влюбился в этого человека ещё раз.