Лисья Богиня

 — Voldemort is my past, present and future. ©Harry Potter

Несмотря на то, что Бритт довольно большой город, библиотека в нём лишь одна, и её посетителей можно пересчитать по пальцам одной руки, если, конечно, брать в расчёт и самого библиотекаря с его помощником, которые буквально живут в царстве книг и знаний. Вообще у Ксенофилиуса Лавгуда был и его собственный дом, поэтому нужды жить прямо там, где он и работал, волшебник не испытывал. Впрочем, это было в некоторой степени объяснимо, ведь хижина его находилась глубоко в чаще леса, и путь до дома из центра города был не близким. Однако, время от времени, мужчина всё же приходил домой, где его ждала дочь-отшельница. Он приходил домой лишь в крайнем случае, когда без помощи Полумны Лавгуд было не обойтись. И сейчас был тот самый крайний случай. Том скучающе наблюдал, как главный библиотекарь собирал дорожную суму, находя вещи, которые могли бы пригодиться в дороге, в самых не подходящих для них местах. Честно говоря, Реддл не особо понимал всю эту суету, связанную со звездами, пророчествами и прочей метафизической дребеденью. Отсутствие рациональности неких индивидуумов знатно раздражало его и так расшатанную нервную систему. Он как раз с интересом наблюдал за дневником пророчеств, словно подхваченным бешенным вихрем, шумно носящимся по всему помещению, когда Лавгуд неожиданно к нему развернулся, сверкая синими очами, выделяющимися особенно ярко на фоне его белых, как снег, волос, готовый дать подмастерью несколько наставлений касаемо того, что нужно будет делать в его отсутствие: — Через три дня после ночи Самайна луна должна будет окраситься в алый цвет, — начал старший волшебник, не прекращая между тем своих несколько безуспешных попыток поймать взбесившуюся вдруг тетрадку. Том кивнул, решительно, однако, не понимая такой уверенности Лавгуда относительно луны и того, какую окраску взбредёт в голову приобрести этому небесному светилу. Ксенофилиус между тем продолжил пояснения: — Нужно будет начертить пентаграмму, как на… — мужчина ненадолго задумался. — шестнадцатой странице «Углубленного курса ритуалистики». Жертва — на твой выбор, главное — кровь, и свежая кровь. В этот момент дневник, взмахнув своими страницами, как ночная бабочка своими легкими крылышками, совершил особенно сложный пируэт, взвившись под самый потолок и чуть не снося люстру, что печально звякнула своим хрусталем. Лавгуд опрометью кинулся в противоположную сторону комнаты, где он по своему легкомыслию оставил палочку, видимо не догадавшись сразу, что поймать артефакт можно с помощью магии, и, сделав несколько замысловатых пассов правой рукой, в мгновение ока призвал к себе тетрадь. — Надежда на тебя, Том, — на полном серьёзе продолжил мужчина, отряхивая кожаную обложку от пыли и паутины, которые прежде находились, думается, на том самом потолке, откуда дневник был с такими усилиями спущен. — Только на тебя, понимаешь? Никто больше не знает, впрочем, никто и не должен знать, но, как говорится: чему быть, того не миновать… На самом деле Тому бы хватило одной лишь инструкции, и откровенные растекания Лавгуда мыслию по древу были тут совершенно ни к чему. Но кто он такой? Всего лишь подмастерье, который до своего становления обязан подчиняться мастеру. Да Лавгуд даже учеником его только на словах назначил, не проведя тогда никакого ритуала привязки или чего-то в этом роде. — А что грядет-то? — не выдержав длинного монолога своего учителя, в содержание которого он даже и вникать не пытался, спросил с откровенным раздражением в голосе Том. — То, что изменит жизни наши на корню! — торжественным тоном процитировал Ксенофилиус последнее пророчество провидицы Луны. Замечательно! «На корню изменит их жизни»! И ведь ничего этому не противопоставить. Ведь жизнь меняется, причем — постоянно. Ничего с этим не поделать, да и жизни без этих самых изменений, грубо говоря, не будет. Ничто не статично, кроме смерти. Нет, Том всё же не понимал смысла этих извечно туманных пророчеств, пытаясь понять которые, сам чёрт ногу сломает. Никогда не знаешь наверняка, что именно значит какое предсказание: эдакий экстрим для заядлых любителей риска. Только вот он-то тут причём? Его крепости логики и бастионы рациональности буквально рушились, словно были всё это время из песка сделаны, всякий раз, как ему приходилось сталкиваться с вещами подобного рода. «Что ж, наверно, такова судьба моя», — с искренней печалью подумал Реддл, тут же подмечая, что и сам невольно использует в обороте эти фразочки пророков. — И самое главное, — в заключении своего пламенного спича произнес блондин. — В эту ночь ты должен быть особенно гостеприимным, особенно ближе к утру, Том. Иначе быть беде. С последней фразой была и последняя вещь была уложена в сумку, которую волшебник тут же вскинул себе на плечо, быстрым шагом покинув библиотеку, уйдя в ночь улиц и переулков. Тому же оставалось лишь тяжко вздохнуть, ибо ночка действительно сулила ему веселье и прочие чрезвычайно раздражающие вещи.

***

Это раздражение, навязчивое, неотступное, почти детское в своей непосредственности… Эмоция по всем признакам принадлежала ему, но Темный Лорд не даром считался величайшим магом столетия: свои эмоции он не спутал бы ни с чьими другими, и конкретно эта эмоция была ему чужда. Строго говоря, любая эмоция была бы ему чуждой, ведь способность чувствовать уже давным-давно была им утрачена. Глупость, конечно, но, если задуматься, становилось реально страшно, будто кто-то таинственный, злобный и манипулятивный, затаивший к нему какую-то непонятную вражду, дёргал его за ниточки когда-то атрофировавшихся эмоций. Волдеморт даже несколько раз подозревал своего советника Гонта в предательстве, но Марволо был чист и невинен, как жертвенный Агнец. Маг сидел у окна в своей башне, откуда открывался прекрасный вид на весь город, ведь выше этой башни не было ни одной постройки в целом Бритте, и смотрел на паутину улиц и площадей, бывших почти совершенно безлюдными этой таинственно волшебной ночью Хэллоуина. Не зря выше было сказано «почти», ведь из обзорной башни можно было увидеть, как открывается дверь библиотеки и хозяин её, мистер Лавгуд, направляется куда-то в сторону леса, как на кладбище совершенствуется в своей игре на виоле шестнадцатилетний ученик советника Гонта (всегда отличавшийся особым талантом в своём ремесле, по словам последнего) Гарри Джеймс Поттер. Даже невооруженным глазом было видно, что назревает в этом городе что-то небывалое, доселе неведомое никому из его жителей, и Волдеморта, как порядочного правителя, это не могло не беспокоить. Проведя пальцем по синему кобальту витража, Лорд проводил библиотекаря поверхностным взглядом. На самом деле, у него были дела и поважнее, чем сидеть и откровенно пялиться на своих незадачливых подданных, которым отчего-то не спится этой ночью. Например, обсудить дела мирские и насущные с Марволо, утвердить несколько новых законов о неодаренных, разобраться, наконец, с Хогвартсом, который в последнее время всё более и более походил на какую-то подпольную преступную организацию, и многое другое… Но мысли его блуждали вдоль совсем других материй. Волдеморт был в растерянности, не было покоя смятенной душе, терзаемой тысячей сомнений. Он не помнил, забыл что-то так давно и так окончательно, что уже и не помнил сам, что же он всё-таки забыл. Это было что-то, несомненно, важное, важнее перечня новых указов или же очередной аудиенции. Что-то… он не помнил что. — Ваше величество! — вежливо окликнул его голос из-за двери. — Войдите, — спокойно ответил правитель, стараясь прогнать на время рой назойливых мыслей из головы, в бесплодных попытках найти успокоение в чём-то более привычном и обыденном. Обычно такие вещи и правда ненадолго возвращали Темному Лорду его давно утраченный покой. — Хвост, — не глядя на вошедшего, обратился король к дрожащему нескладному мужчине, весь вид которого выражал раболепство, покорность и страх, отвратительный и нелицеприятный для стороннего наблюдателя. — Что нового, друг мой? «Друг мой» — подобное обращение к своим подчиненным и не только было своеобразной изюминкой, дополнявшей образ Великого и Ужасного Темного Лорда, вгонявшей собеседника лишь в ещё большие трепет и невразумительный страх. При этом атмосфера становилась не только не менее напряженной, но, казалось, что напряжение — напротив — достигало высшей степени накала. В голосе Волдеморта при этом не наблюдалось ни грамма насмешки или же неуважения к тому человеку, к которому он таким образом обращался. И это не было фамильярностью, которая так часто встречается в манере, в речи высокопоставленных особ. Он словно бы показывал своему слушателю таким образом значимость и важность их разговора, и собеседнику, в первую очередь, становилось всё же неловко, ведь, если Повелитель действительно возлагает на него какие-то надежды, ничего ужасней произойти с этим человеком не может, как эти самые надежды не оправдать. — М-милорд, — подобострастно почти проблеял мужчина (при этом его светлые жиденькие волосики так и подпрыгивали на круглой голове при каждом поклоне), — я хотел л-лишшь… сказат-ть, ч-что… — Если ты не будешь говорить короче и яснее, мне придётся залезть в твою голову, как и в прошлый раз, — прервал Волдеморт этот нескладный монолог одним движением руки. — Ну? — П-п-провидица, — выдавил из себя коротышка, и синие глаза его почти плакали. — Ты говорить разучился, Питер? Если клички и «мои други» были у Лорда, нельзя не сказать, в своеобразном постоянном употреблении, то вот если он обращался к подчиненному по имени: жди беды! — Нет, Повелитель, — кое-как взяв себя в руки, протараторил Хвост, чья магия так и запульсировала по всему телу, готовая защитить своего хозяина в случае чего. — Провидица Луна должна сделать этой ночью новое предсказание. — Откуда такие известия? — несколько осклабившись, спросил у него темный маг. — Мистер Ксенофилиус… сегодня ночью должен быть у её хижины. — Так почему же ты не идёшь сейчас за ним следом? — ярость Лорда, едва ощутимо, завибрировала в нагретом воздухе помещения. — Я хотел… х-хотел… вас предупредить, П-повел-лиитель. От страха, наполнившего всё его существо, Питер стал лишь ещё больше заикаться, тем самым еще более раздражая своего Милорда. — Вон. Отсюда. Голос Темного Лорда был обманчиво вкрадчив и спокоен. Обычно вслед за подобной фразой следовала многочасовая пытко-терапия, которую так или иначе приходилось проходить всем его подданным, особенно из числа приближенных, к коим относился и Питер Петтигрю. — Сию минуту, Повелитель, — как-то по-крысиному пискнул этот слабый волшебник, в самом деле превращаясь в крысу и выбегая из гостиной так, словно за ним ни много, ни мало табун чертей гнался. Лишь когда за дверью раздался слегка приглушённый хлопок аппарации, Лорд позволил себе выдохнуть с облегчением и, вместе с тем, позволить тревоге наполнить все его члены. Пророчества, Лилия пресвятая! Разве мало намучился он с ними ещё тогда, пятнадцать лет назад, когда он на долгие пять лет стал бесплотным духом, обреченным на страдания и боль? Разве не хватило ему этих мучений с лихвой? Он стал полноправным правителем своего родного города Бритта, он смог поднять с колен некогда обращенный в руины град, пострадавший немало и от войн, и от междуусобиц. Так за что же снова на несчастную его голову обрушиваются эти кары небесные? За что так неблагосклонна к нему Золотая Лилия, чье имя прославлять он не уставал никогда?..

***

Меж тем, в лесу было спокойно: лишь пение затаившихся в высокой траве цикад да редкое уханье совы нарушали эту благодатную тишину. Звезды, алмазной крошкой рассыпавшиеся по черному полотну небес, освещали проселочную широкую дорогу своим сумеречным светом. По дороге шёл путник, чей путь лежал в лес, вернее, к небольшой опушке, находившейся на самом краю этого вечнозеленого моря древесных исполинов. Это был Ксенофилиус Лавгуд, направлявшийся к обители предсказательницы Луны, своей дочери. Юная мисс Лавгуд сидела в тот час на пороге своей скромной хижины, прислушиваясь к ночным шорохам, будто силясь различить в них одной ей понятный звук. В руках её была неоконченная пряжа, веретено так и норовило выскользнуть из тонких девичьих пальцев, но Полумне было не до него. Наконец, изменившийся воздух и тихое шуршание сухой листвы подсказали ей приближение незваного, но долгожданного гостя. — Отец, — произнесла девушка голосом человека, которого уже ничем в этой жизни удивить нельзя. — Вы пришли вовремя, папа. Несмотря на то, что Ксенофилиусу было прекрасно известно, что дочь не увидит этого жеста, он кивнул и лишь после ответил ей. — Да, я пришёл, Луна. Ты готова? — Я всегда готова, — грустно покачала светловолосой головой красавица, убирая пряжу в подол своего небесно-голубого передника и довольно резво для своего положения вскакивая на ноги. Дверь в дом была открыта, потому войти они смогли беспрепятственно. Света не было, но предусмотрительно оставленная девушкой лучина на эту ночь зажглась по одному лишь щелчку пальцев ее родителя, чтобы осветить весь небогатый и простой быт её маленькой обители. На её прекрасном безэмоциональном лице нельзя было прочесть ни единой мысли, и сейчас, в неровном желтоватом свете, чьи блики весело плясали на её бледной коже, сотканной словно из нитей нежнейшего тонкого шёлка, она казалась особенно похожей на одну из тех отрешенных молчаливых икон, каких было более, чем достаточно в многочисленных храмах города, лежавшего вниз по склону на небольшой равнине меж трех холмов, склоны которых высокой стеной покрывал густой дремучий лес. Всю верхнюю половину её лица прикрывала иссиня-черная широкая повязка. — Присядем, папа, — тем же ровным тоном произнесла провидица, опускаясь на скамью, стоявшую в углу комнаты, дожидаясь, пока отец последует её примеру. — Небо сегодня особенно беспокойно, — продолжила Лавгуд. — Марс особенно близок к Венере в предчувствии битвы или же страсти… Решит всё случай… я вижу… Девушка поднесла свои белые пальцы к вискам, испытывая ужасную головную боль. — Я вижу… — ещё тише прошептала она, и повязка спала с её очей, являя свету выразительно-синие правильные глаза, подернутые туманной дымкой слепоты. И стихло всё, и замер в ожидании колдун, пришедший к ней за помощью. Должно было свершиться предсказание, и изменившимся голосом провидица продолжила говорить. — Грядут великие изменения… Ночь будет днём, а день — ночью, — вкрадчивый шёпот наполнял воздух вибрациями, большая часть которых была просто недоступна скудному человеческому слуху. — Сдвинутся со своих мест светила небесные, и пойдут войной на светила земные… Будет кровь… много крови… Будет боль… много боли! Кровавыми слезами заплачет скорбящая мать, не сумевшая уберечь своё бедное дитя… Яблоко от яблони упадёт, далеко покатится… да не далёко укатится… Страждущий покой обретёт, виновный — прощение, смятённый — успокоение… Исполненный ненавистью дух любви путь познает… И встанет всё на свои места!.. Последние слова пророчества были сказаны в таких высоких регистрах, что долго ещё не умолкало эхо после окончания речи провидицы. Ксенофилиус даже дышать боялся, чтоб не развеять этого ореола таинственности, окутавшего всё кругом. Рука мужчины неожиданно потянулась к сумке: пророчество следовало записать! Несколько медяков с грустным звоном упали на пол, вслед за ними — несколько переспевших ягод и два берёзовых листа. Тетради в суме не было…