Сын зимы

      На просторах Пруссии буйствовала зима. Стоял морозный февраль, и редкий день обходился без метелицы, поднимавшей к серым, густым, непроницаемым для солнца облакам клубы снежной пыли. Посреди этой мертвенно-белой пустоши одиноко высился шпиль ратуши крохотного городка Прейсиш-Эйлау, затерянного где-то в глубине германских земель. Над шпилем, хрипло, надрывно каркая, вились чёрные вороны, словно предчувствуя скорую обильную добычу. Они садились, нахохливаясь, на крыши домов и хмуро глядели в ту сторону, где у неглубокого овражка начиналось море горящих костров. Там стояли русские солдаты.       В лагере все готовились к битве. Кирасиры и гусары приводили в порядок своих породистых грудастых коней, пехота чистила ружья и запасалась порохом и пулями, уланы вострили пики. На краю лагеря, почти у самого леса, угрюмо скрючившего голые толстые ветки, словно желая пронзить слишком низкое небо, белела, сливаясь со снегом, палатка главнокомандующего. Спокойную сосредоточенность русского стана вдруг нарушило появление среди солдат всадника на гнедом жеребце. Породистый конь нёсся так быстро, что вояки не успели разглядеть того, кто на нём сидел, заметили лишь облачко снега, взрытого копытами, да то, что всадник мчался в сторону шатра главнокомандующего. "Гонец очередной иль казак какой", - подумали солдаты и, проводив гнедого жеребца взглядами, вернулись к своим обычным делам. Только вот вовсе это был не гонец. И одет он был совсем не по-казачьи. Простая серая шинель, застёгнутая на все пуговицы, скрывала генеральский мундир и золотые эполеты на широких плечах. Это был генерал-майор Михаил Барклай-де-Толли. Он был в армии в эту кампанию лицом относительно новым: в год Аустерлицкого провала Михаил Богданович находился в армии генерала Беннигсена, того, который ныне был у них главнокомандующим, и не успел к тому памятному сражению. Зато сейчас у него появился шанс проявить себя во всей красе. Барклай-де-Толли был смел, но крайне осторожен, он никогда бы не послал вверенные ему полки в самоубийственную непродуманную атаку и предпочёл бы не выполнить приказания, чем погубить солдат. За это его многие уважали. Но были и те, которые осторожность эту почитали за трусость, и потому часто кидали на генерала неодобрительные взгляды.       Барклай-де-Толли подъехал к белому шатру, спешился и, отдав поводья стоявшему у входа казаку, вошёл внутрь. Снаружи палатка казалась совсем небольшой, но на самом деле была настолько просторной, что в ней без стеснения могли разместиться человек двадцать. На земляном полу лежали расшитые ковры, вероятно, из Персии, в дальнем углу стояла кровать главнокомандующего, скрытая от посторонних глаз ширмой. Прямо посередине шатра находился огромный стол, на котором была развёрнута подробная карта Европы. По углам стола располагались идеально ровные стопки бумаг и книг, запасные перья в подставке имели одинаковую длину и были развёрнуты в одну сторону: главнокомандующий был ужасным педантом и не терпел беспорядка ни в одном его проявлении. Самого главнокомандующего сейчас не было, как заметил прибывший, но зато он увидел кое-кого другого. За столом сидел, теребя сложенный лист бумаги, генерал лет сорока, с выразительной грузинской внешностью, отличавшейся невероятной живостью черт; на лице его отражалась всякая испытываемая им эмоция. На плечах его свободно лежала бурка из чёрной овечьей шерсти, смоляные кудри его были взъерошены, тёмно-карие, почти чёрные глаза были опущены в бумагу, и изредка в них вспыхивал огонёк - черта, отличающая человека, обладающего громадной решительностью. Это был генерал Пётр Багратион, по стечению обстоятельств, непосредственный начальник Барклая-де-Толли. - Здравствуйте, Ваше превосходительство, - встав из-за стола, обратился Багратион к нему. - Рановато Вы прибыли: главнокомандующего ещё нет. - Признаюсь честно, я немного не рассчитал время, Ваше Сиятельство, - сказал Барклай-де-Толли. Багратиона удовлетворил этот ответ, и он, потеряв интерес к собеседнику, снова занялся чтением бумаг. Михаил Богданович, чтобы не стоять на пороге, отошёл в сторону. - Вы хорошо себя показали давеча при Гофе, - произнёс князь. - Имеете право собой гордиться. Я слышал и про Сохочин, о нём солдаты уже легенды слагают. Подумать только: несколько полков против двух корпусов! У Вас было вдвое меньше солдат, чем у меня при Шёнграбене! - Я горжусь не собой, - ответил ему Барклай-де-Толли, - а своим отрядом. Что до Гофа и Сохочина, да и Пултуска тоже, то мои солдаты показали себя молодцами, достойными лавров победителей. Они бились, как львы, - слегка улыбнулся он.       Полог вдруг дёрнулся, откинувшись назад, и в шатёр вошёл ещё один человек, граф Остерман-Толстой. Он был ещё довольно молод, ему не было и сорока, но в тёмно-голубых глазах графа обосновалась тоска, которая добавляла его благородному открытому лицу несколько лишних лет. На чёрных волосах и плечах, едва укрытых съехавшей набок шинелью, лежали крохотные хлопья слипшихся снежинок. - Здравствуйте, господа, - обратился он к Багратиону и Барклаю, попутно отряхивая снег с шинели. - Не прибыл ли ещё главнокомандующий? - Нет, не прибыл, Александр Иванович, - отозвался князь. - Вы же знаете его натуру: не может не опоздать! Не удивлюсь, если он однажды пропустит генеральное сражение просто потому, что заплутает по дороге!.. Полог дёрнулся снова, и Багратион, смутившись, замолк. На пороге стоял тот, кого он только что укорял, - главнокомандующий Леонтий Беннигсен, который, казалось, вовсе не обратил внимания на то, что сказал князь, хотя не мог не слышать его слов. Барклай-де-Толли незаметно усмехнулся: от выговора князя спасло только то, что главнокомандующий не знал русского языка. Беннигсен, ни с кем не поздоровавшись, прошествовал к столу и, обогнув его, замер над картой, словно хищник над беспечной жертвой. Вслед за ним вошла его свита - ещё несколько генералов. Многие из них Барклаю-де-Толли были знакомы, даже этот двадцатилетний юнец Кутайсов, желторотый птенец по своей сути, растиравший сейчас озябшие от мороза руки, и тот был ему известен, и притом в самом положительном свете в качестве первоклассного начальника артиллерии.       Беннигсен обвёл собравшихся острым, неприятным взглядом, и у Барклая-де-Толли, решившего подойти к карте поближе, чтобы лучше видеть то, на что укажет главнокомандующий, невольно пробежал мороз по коже. Свита Беннигсена тем временем окружила стол, и собрание началось.       В резкой, отрывистой манере Беннигсена объяснять диспозицию, да и вообще говорить Барклай-де-Толли всегда, сколько знал Леонтия Леонтьевича, находил его неуверенность в себе и в способностях армии. Этот день, казалось, исключением не должен был стать. Сегодня Беннигсен говорил даже резче, чем обычно, и Михаил Богданович понял, что обстоятельства для русской армии сложились не очень благополучно, и сражение, которое ныне обсуждается, будет одним из страшнейших за всю кампанию. - Прежде всего, - начал Беннигсен, перекинувшись парой реплик с адъютантом, - я бы хотел поблагодарить генерал-майора Барклая-де-Толли за мужественное сопротивление врагу вчера при Гофе. Ваши солдаты хорошо держались. Напряжённое лицо Михаила Богдановича немного, почти незаметно стало светлее, он расправил плечи и ответил: - Благодарю Вас, Ваше высокопревосходительство. Беннигсен продолжил описывать в красках диспозицию к сражению. Вся его нервозность и резкость, к немалому удивлению Барклая, вдруг исчезла, на смену им пришло нетерпение воина, отчаянно желающего сражаться. И хотя Беннигсен совсем недавно разменял уже седьмой десяток, распалялся он подобно семнадцатилетнему юнцу. Барклай-де-Толли, немного скосив глаза в сторону, увидел, как молодой Кутайсов, шепча что-то на ухо одному из генералов, тихонько посмеивался над главнокомандующим.       Вкратце всю длительную речь Беннигсена, за время которой некоторые члены свиты, и в особенности Кутайсов, горевший знакомым любому воину желанием броситься в бой, успели заскучать, можно было свести к следующему: в селении Серпален, находившемся перед левым флангом русской армии, должен был стоять отряд генерала Карла Багговута; правым крылом командовал Николай Тучков, а левым - Александр Остерман-Толстой; артиллерией начальствовал Дмитрий Резвый, который тут же шепнул что-то Кутайсову, отчего молодой граф просиял. Отряду Барклая-де-Толли же выпало находиться непосредственно в Прейсиш-Эйлау и защищать этот город всеми силами. Багратиону, который и думать забыл о неприятном происшествии перед советом, главнокомандующий поручил встать перед отрядом Барклая, чтобы дать армии возможность беспрепятственно пройти через Прейсиш-Эйлау и построиться в боевой порядок за городом. На том совет окончился, и Беннигсен отпустил генералов.       Барклай-де-Толли вышел из шатра сразу за Багратионом. Лицо последнего выражало глубокую задумчивость, и Михаил Богданович не верил тому, что видит. Они с князем совсем недавно начали сражаться вместе, но, как успел понять Барклай, великий Суворов неспроста приблизил к себе этого человека. Багратион и Суворов были очень похожи, может быть, даже больше, чем могло показаться на первый взгляд. Но схожесть эта была вовсе не внешней (это было бы просто смешно!), а внутренней, которая гораздо вернее наружного облика. Оба они предпочитали не держать обороны, не следовать мудрёным диспозициям, а искать врага, находить и бить его, даже если силы заведомо неравны. Барклай-де-Толли видел плоды этой тактики в виде блистательных побед над турками, но французы - не турки, полагал он, и с ними такой метод может обернуться катастрофой. - Что Вы думаете о предстоящем сражении, Михаил Богданович? - вдруг спросил Багратион. - Я думаю, что главнокомандующий возлагает всю надежду на Вас, Ваше Сиятельство, - ответил Барклай-де-Толли. - Больше опереться в военном плане ему не на кого. Вас знают как опытного командира арьергарда, поэтому Беннигсен сделал ныне ставку на Вас, полагая, что Вы с точностью исполните то, что он задумал. Я уверен, он не ошибся. Если говорить о сражении... оно будет таким же сложным, как и все прежние, и таким же непредсказуемым, как и все те битвы, через которые нам только предстоит пройти. - Вы намного умнее меня, - невесело, словно через силу рассмеялся князь. - Я признаю это. Я предпочитаю практику теории. Но, общаясь со многими из вас, я начинаю понимать, что зря не утруждал себя изучением военных трактатов. Но, знаете, - сказал он, выдержав паузу между мыслями, - вовсе не я - надежда Беннигсена, а солдаты. Аустерлиц показал, что офицеры не могли остановить бегущие полки и без солдат стали бессильны. Если бы главнокомандующему было угодно заменить меня на посту командира арьергарда кем-нибудь другим, я уверен: солдаты бы сражались так же отчаянно, как и под моим командованием, - Багратион замолк. Барклай-де-Толли заметил на его лице болезненную тоску, да и тон вместе с уставшим голосом не предвещали ничего хорошего. Что-то произошло с Багратионом. Но что? - Однако уже темно становится, - сказал князь, разорвав повисшую меж ними тишину. - Я отъеду к войскам. Прощайте, Михаил Богданович. Багратион вскочил на вороного андалузца и умчался, оставив после себя медленно оседающее облачко снежной пыли.