Сын зимы

      Бартоломей едва успел подхватить падающего Барклая и аккуратно уложил его на подстеленную шинель. Рядом на колени рухнул лекарь. - Алексей Иванович, надо бы его увезти, - сказал он. - Кликните кого-нибудь, чтобы нашли экипаж. - Сам знаю, - буркнул адъютант. - Делайте, что должно! Барклаева рука была в плачевном состоянии, но большая часть раны скрывалась за тканью мундира. Лекарь, недолго думая, разорвал рукав. Рана была небольшой, но очень глубокой; судя по количеству крови, были повреждены крупные сосуды. Нервы, скорее всего, тоже. Лекарь Баталин выудил из своего саквояжа моток бинтов. - Эй! - голос Бартоломея раздался так громко, что Баталин от неожиданности вздрогнул, несмотря на окружавший их шум боя. - Ординарец! К ним подбежал молодой человек и изумлённым, неверящим взглядом уставился на бесчувственного Барклая. - Бог мой, наконец-то! - недовольно сказал адъютант. - Где вас всех черти носят? Лети, ищи хороший экипаж. И быстро! Ординарец, заторопившись и едва не упав в снег, взлетел на лошадь и поскакал, не успев толком устроиться в седле, в ту сторону, где стояли обозы. Баталин продолжал бинтовать руку генерала. - Сейчас, на поле боя, я ничего не смогу сделать, - пояснил он. - А в тихом месте уже полностью осмотрю рану. Явился ординарец, посланный Бартоломеем, а следом за ним показался экипаж, запряжённый гнедой тройкой. - Слава Богу, - прошептал Алексей Иванович. - Помогите мне перенести его. Ординарец с готовностью взялся помогать.       В карете устроился Бартоломей, поддерживавший Барклая-де-Толли и старавшийся не тревожить лишний раз раненую руку; напротив него сел Баталин; ординарец устроился рядом с кучером на козлах. - Куда едем, ваш бродь? - спросил кучер. - В Кёнигсберг. Свистнул хлыст, и бодрая тройка понеслась в сторону столицы Восточной Пруссии.       Бартоломею казалось, что время тянется слишком долго. Руки вскоре онемели, но Алексей Иванович не обращал на это внимания. Он попробовал забыться сном, но проваливался лишь в лёгкую дрёму, из которой его выводила первая попавшая под колесо экипажа кочка. Ехали всю ночь, и Бартоломей тихо завидовал сладко спавшему Баталину. Когда на горизонте забрезжил бледный рассвет и карета выехала на более-менее ровную дорогу, адъютант тоже прикорнул, опустив голову на грудь. Проснулся он от того, что кто-то теребил его за аксельбант. "Что ж такое?" - подумалось ему, и Бартоломей нехотя открыл глаза. На него смотрел Барклай-де-Толли. С адъютанта слетел всякий сон. - Как Вы, Ваше превосходительство? - с волнением в голосе спросил он. - Терпимо, Алексей Иванович, - тихо промолвил Михаил Богданович. - А что мой отряд? Что Голицын? Что с армией? - Я не знаю, Ваше превосходительство, - ответил Бартоломей. - С тех самых пор, как мы уехали, я не получал никаких вестей. - Скажи тогда, куда мы едем? - В Кёнигсберг. Надеюсь, через пару часов уже там будем.       Холодное зимнее солнце низко поднялось над горизонтом, когда экипаж въехал в Кёнигсберг. На окнах кареты висели опущенные плотные шторки, и Бартоломей понял это лишь по тому, как зацокали лошадиные копыта по старой каменной мостовой, видевшей ещё тевтонцев. К тому времени проснулся Баталин и принялся расспрашивать генерала о его самочувствии. На вопросы его Барклай-де-Толли отвечал так же, как и адъютанту. - Где остановить? - вдруг послышался вопрос кучера. Баталин обернулся, чтобы иметь возможность наблюдать за дорогой, и, заметив какое-то движение с правой стороны улицы, крикнул: - Здесь останови! Экипаж затормозил у большого каменного, типично немецкого дома. Лекарь распахнул дверь, отчего в карету ворвался порыв ледяного ветра, легко спрыгнул с подножки и подошёл к хозяину дома, низкорослому, тучному, уже в летах немцу, вышедшему их встретить. - Идти сможете, Михаил Богданович? - Бартоломей, заметив нарушение субординации, осёкся. - Да. Пожалуй, смогу. - Попытайтесь для начала, прошу Вас. Барклай-де-Толли, оперевшись на здоровую левую руку, поддержанный адъютантом, попытался сесть. Кровь прилила к голове, в глазах всё смешалось, превратившись в однообразную массу, дыхание перехватило: искалеченная правая рука напомнила о себе. Генерал, отвернувшись от адъютанта, обессиленно откинулся на спинку сиденья, лицо исказилось в выражении страшной муки. Барклай-де-Толли не любил показывать свою слабость, но Бартоломей и так всё понял. Он на то и адъютант, чтобы всё понимать без ошибок. Дверь кареты снова распахнулась, и в проёме показалась голова Баталина. - Нам улыбнулась удача! - торжественно сказал он. - В этом доме есть свободная комната как раз на первом этаже. И хозяин согласился нас приютить на несколько дней.       Баталин, оставшись снаружи, подал руку генералу; сзади Барклая поддержал Бартоломей. Вдвоём они довели Михаила Богдановича до отведённой им троим просторной комнаты. По пути Алексей Иванович снял с генерала испачканную кровью шинель и отдал её горничной для стирки. Комната, в которой им предстояло жить, была очень просторной и светлой. Напротив окна стояла кровать, наполовину закрытая ширмой, слева и справа от входа тоже находились две кушетки. На дубовом паркете был разостлан огромный, закрывавший весь пол ковёр. В углу стоял массивный книжный шкаф, в котором рядами, один к одному выстроились тяжёлые толстые талмуды. В целом комната была обставлена скромно, но со вкусом; в цветовой гамме преобладали тёмные оттенки, которые вовсе не казались тяжёлыми и нагнетающими из-за больших окон. Кровать с пуховой периной было единогласно решено отвести генералу Барклаю. Баталин, будучи полковым лекарем, спал и на соломе, и укрывшись одной лишь шинелью; Бартоломей, уже девять лет тянувший многотрудную лямку военного, привык ко многим лишениям, и кушетка для него была в какой-то мере даже роскошью. А хорошая кровать, рассудили они, раненому сейчас гораздо нужнее, чем им.       Слуга хозяина, проводивший гостей до их комнаты, почтительно поклонился и ушёл, плотно затворив дверь. Баталин откинул одеяло с кровати, и Барклай, которого всё ещё поддерживал Бартоломей, тяжело опустился на неё. Повязка на руке была уже насквозь мокрой от крови. Лекарь чертыхнулся, вызвав неудовольствие Михаила Богдановича, и сказал, что забыл приказать принести воды и полотенца. Бартоломей вызвался сходить за всем необходимым. Но в этот момент дверь распахнулась, и на пороге показался тот самый слуга, что провожал их до комнаты. В руках он держал таз с водой, а под мышкой зажимал стопку полотенец. - Вот так помощь! - восхитился Алексей Иванович. - Меня послал хозяин, - ответил слуга. - Он сказал, что вам всё это понадобится. - Передай герру Шмидту нашу искреннюю благодарность, - отозвался молчавший до этого Барклай-де-Толли. Слуга поклонился и вышел. Пристальный взор Баталина обратился на генерала. - Сейчас я сниму бинты, - объяснил он. - Потом я промою рану и ощупаю её зондом на предмет глубины и наличия осколков костей. Будет очень неприятно, я обязан предупредить. Затем буду действовать, исходя из того, что узнаю. - Делай, что тебе надобно, - сказал Михаил Богданович. На лице Барклая-де-Толли не отразилось ни единой эмоции, словно это не ему, а кому-нибудь другому предстояло прямо сейчас вытерпеть болезненную процедуру. Зато Бартоломей волновался, казалось, за двоих: за себя и за командира. На лице его то вспыхивали, то исчезали красные пятна; пальцы сжимали простынь, некрасиво сминая её. Баталин попросил в случае необходимости приподнимать руку генерала, так как сам он сделать это был не в состоянии, чтобы было удобнее проводить все необходимые манипуляции.       Лекарь осторожно, слой за слоем размотал бинт и начал ощупывать рану зондом. Руку моментально пронзила такая острая боль, что генералу захотелось крикнуть Баталину, чтобы он немедленно перестал, но Барклай-де-Толли сдержал себя и плотно, до звона в ушах, сжал зубы, стараясь не издать и звука. - Так, - как будто издалека донеслись до него слова лекаря, - всё ясно. Пуля попала в кость и раздробила её. Самой пули в ране нет. Да, случай сложный, - Баталин покачал головой. - Я постараюсь вытащить самые крупные осколки. Вы готовы? - Да, - прошептал Барклай-де-Толли, и голос выдал его истинные чувства. - Алексей Иванович, - обратился лекарь к адъютанту, - приподнимите немного. Бартоломей послушно выполнил то, что ему велели. Баталин действовал с величайшей осторожностью, стараясь как можно более уменьшить болевые ощущения, и за эти старания, впрочем, не увенчавшиеся особым успехом, Михаил Богданович был благодарен своему лекарю. Когда какой-либо осколок кости сдвигался со своего места, упирался в мускул или в другой обломок, руку пронзала молнией всепоглощающая боль. Но каждый раз, когда очередной осколок покидал его тело и освобождал и без того истерзанную плоть от пагубного влияния своего, Барклай-де-Толли чувствовал, что он, хоть и не намного, но движется к исцелению. Взор постоянно мутнел, комната плыла перед глазами. Сердце неприятным гулом отдавало в висках. - Так, - снова, как сквозь вату, генерал услышал голос Баталина. - Самые крупные осколки я вытащил. С более мелкими я в одиночку не справлюсь: боюсь Вам навредить. Сейчас я забинтую рану и буду ставить компрессы, на которые пока только и можно уповать, как на последнюю надежду. У Барклая едва хватило сил, чтобы кивнуть в знак согласия. Лекарь сделал особую повязку, чтобы рука всё время находилась в покое. - Алексей Иванович, - нервно рассмеявшись, сказал Баталин, - Вы, похоже, переживали за Его превосходительство больше, чем он сам. Бартоломей, весь бледный, сидел на кровати и смотрел, не мигая, в одну точку. Только тормошение, предпринятое Баталиным, вкупе с ватой, пропитанной нашатырём, смогли привести его в чувство.