Сын зимы

      Прошло несколько дней. Бартоломей, извиваясь ужиком, как, смеясь, вспоминала потом Лина, всё норовил выпытать у Барклая содержание письма с императорской печатью. Михаил Богданович пресекал эти попытки на корню, ненавязчиво, но настойчиво, и в конце концов довёл бедного Алексея Ивановича до клятвы, что тот никому до поры до времени не скажет даже о существовании письма. Бартоломей повздыхал, однако обещание дал и поползновения свои прекратил. Но с того дня Барклай изменился. Сначала он затребовал парадный мундир, который покоился в дорожном сундуке с февраля месяца, потом задумал переворошить все свои записи, коих за эти месяцы набралось немало, и привлёк к этому Алексея Ивановича, который теперь с утра до ночи занимался только тем, что рассортировывал генеральские бумаги, а Баталину приказал написать подробнейшую записку о пользовании его раны. В мемельской квартире Барклая-де-Толли теперь торжествовало небывалое прежде оживление, но оживление тихое, незаметное со стороны. Лина и Елена Ивановна не подозревали о событиях, происходивших в доме: адъютант хранил тайну Барклая, как тамплиеры Святую Землю, впрочем, не понимая, в чём она состоит. Тут Бартоломей проявил свои способности дипломата, не давая повода дамам для беспокойства и вопросов. Но однажды адъютант сплоховал, и Лине почти удалось поймать Бартоломея "на месте преступления".       - Алексей Иванович! - окликнула его она, когда адъютант поднимался на второй этаж с ворохом генеральских бумаг. - Алексей Иванович! Едва услышав голос Лины, Бартоломей попытался запихнуть бумаги в щель между тумбой, стоявшей в углу лестничной площадки, и щербатой стеной, полностью в том месте состоявшей из заноз. Почти закончив прятать документы, он вдруг почувствовал: в руку впилось что-то острое, и Бартоломей, больше от неожиданности, чем от боли, охнул. - Что с Вами, Алексей Иванович? - Лина спустилась к нему навстречу, придерживая изящной ручкой подол сиреневого платья. Адъютант быстро вытащил руку из-за тумбы, оправил мундир и обернулся в сторону Лины. - Ничего, дорогая Каролина, ничего, - Бартоломей напряжённо улыбнулся. - Просто ключ неловко в кармане искал и уронил случайно. Ищу сейчас. - Может, Вам помощь нужна? - девушка ответила ему робкой улыбкой и подняла обеспокоенный взгляд на адъютанта. - Нет, что Вы, - Бартоломей испугался, что Лина узнает про бумаги и ему придётся объяснять, откуда они у него, придётся говорить про обещание, данное Барклаю, и про многое другое. - Алексей Иванович, Ваша рука! - вдруг воскликнула Лина и показала на большую занозу, впившуюся в тыльную сторону Бартоломеевой ладони. - Ничего, ничего, - поспешил успокоить девушку адъютант, - всё хорошо. - Я позову Баталина, - сказала Лина и поспешила вниз. Бартоломей остался стоять на площадке, держа пострадавшую руку на весу. Доставать бумаги сейчас было опасно: Лина могла вернуться в любую минуту, да и, честно, не хотелось тревожить занозу. Вскоре девушка вернулась с лекарем, и Баталин, осмотрев ладонь, увёл адъютанта в их комнату. - Она точно ничего не видела? - тихо спросил Баталин, приложив к ранке, оставшейся от щепки, ватный тампон. - Исключено, - твёрдо сказал Бартоломей. - Сейчас я пойду и заберу бумаги. - А что это хоть за бумаги, не скажете? - усмехаясь, спросил лекарь. - Что-то важное, наверно? Может быть, даже письма государственного значения? - Каюсь, я и сам не знаю, что там такое. Наверно, опять планы да черновики, но, когда Михаил Богданович мне их отдавал, я заметил краешек того письма с императорской печатью, после которого всё и началось. Скорее всего, оно случайно туда попало. - Вы читали? - Упаси Боже, нет, конечно! Я поклялся Его превосходительству, что не скажу никому даже о его существовании, а содержания тем более в глаза не видел! Подождите, - Бартоломей прищурился и перевёл взгляд на Баталина, - а Вы откуда знаете? - Видел, - уклончиво ответил он. - Но содержания не знаю, как и Вы.       Баталин несколько слукавил. Содержание ему было известно, но только лишь его крохотная часть, касавшаяся его обязанностей как лекаря. Барклай-де-Толли ясно дал понять, зачем Баталину составлять полное описание его болезни. Этот труд должен был лечь, вместе с запиской самого Барклая о ведении войны с Наполеоном, на стол государю императору. Но о чём Баталин действительно не подозревал, так это о том, что государь император Александр Павлович, наслышанный от Беннигсена о подвигах Барклая-де-Толли, желал лично навестить генерала здесь, в Мемеле. Итак, о существовании царского письма во всём доме знали только трое: Барклай-де-Толли, Баталин и Бартоломей. Но о самом важном, о том, что было изложено там, знал лишь генерал. И он по просьбе самого императора не открывал тайны скорого визита Александра, чтобы не поднимать в доме шума и паники, особенно со стороны дам, которые непременно бы стали суетиться и хлопотать, перевернув всё в доме вверх дном, тогда как император хотел, чтобы их встреча была доверительным разговором, которого ему всегда не хватало.       Так и жили обитатели одного ничем не примечательного дома в Мемеле: Барклай-де-Толли готовился к приезду государя (ему одному была известна точная дата), Бартоломей лавировал между генералом и его семейством, Баталин наблюдал за раной Михаила Богдановича, которая никак не заживала, и трудился над запиской о её пользовании, Лина и Елена Ивановна вместе с Магнусом часто проводили тихие вечера втроём и всегда радовались, когда Баталин или Бартоломей скрашивали их однообразный досуг историями из жизни, походной и мирной. Генералу становилось всё труднее хранить секрет. Он всего лишь выполнял просьбу императора, недоумевая, к чему нужны все эти тайны и загадки. Было неприятно охранять визит Александра от самых близких Барклаю людей: Елена Ивановна и Лина вдвоём бы устроили такой пышный приём, какой иной раз не давали и в Зимнем. Но, видимо, именно этого царь и боялся: он не хотел чересчур помпезной встречи, и даже, быть может, считал себя недостойным её, раз так ужасно складывалась ситуация на театре боевых действий.       На счастье Барклая-де-Толли, ждать оставалось всего пару дней.