Про уродов и людей

Надеюсь, в аду жарко и ужасно, миссис Даунс… В противном случае я буду чувствовать, что мне всю жизнь впаривали туфту. Игра Red Dead Redemption 2

Черно-зеленые ветки, кружево теней. Земля разлетается под лапами бегущего кролика. Пышный дамский наряд, широкие юбки метут брусчатку на мостовой; юбки новые, а ботинок старый, прикрытая бедность, у такой нехорошо воровать. Золотая цепочка карманных часов у мужчины, вот у этого можно… Отблеск газовой лампы в крошечной комнате (на чердаке?). Полиэтиленовый пакет на асфальте, обертка от гамбургера, это другое время… Черный дым паровоза. Окровавленный нож в руке, сырой запах звериного мяса. Деревянные стены хижины, за ними гуляет метель… Отбросы его памяти, бессмысленные фрагменты. Что-то меняется. К его груди прижимается мягкое женское тело, мужчина прикасается к нему со спины. Ее темные ароматные волосы, его твердые, как камень, мускулы. Подтеки яркого, серебристого смеха, капли серебристого взгляда. Два голоса переплетены в один. — Ты знаешь, почему луна одинока? — Давай трахнемся, детка… Корка багрового заката разламывается над сизым замшелым лесом, холодный рассвет ранит воздух в горах. Гноящееся оранжевое солнце в джунглях, а может, это не солнце… Вспышки воспоминаний сменяются ощущениям. Жаркая влажная кожа, жаркое дыхание, громкое рычание, заставляющее покрываться мурашками его плечи. На его сведенных коленях покоится тяжелая голова с жесткими, как проволока, волосами. Он проводит ладонью, в которую грузится пот. Мурлыканье вырывается из сильного горла … Он поворачивается на скомканной простыне, пытаясь сбросить присосавшуюся к нему острозубую тень. — Хватит! — хрипит он. — Я уже себя каким-то донором крови чувствую. Приподнимаясь на постели, он ощущает слабость. Виктор из него столько выпил за последнее время, что организм едва успевает восстанавливаться. Он бросает косой взгляд на брата: тот глядит в потолок блестящим стеклянным взглядом. Как ебаный наркоман, получивший дозу. Когда они лакают кровь друг друга, они хмелеют сильнее, чем от алкоголя или химических препаратов, которые на них почти не оказывают воздействия. Чтобы опьянеть от выпивки, им нужно лечь под бочку с напитком и выхлебать несколько литров, как студенты в день святого Патрика. Хватает этого минут на десять для Логана и на полчаса Виктору. Но когда они пьют друг друга… Да, это вставляет. В последнее время Логан себе этого не позволяет — один из них должен оставаться в здравом уме. Постельное белье, разодранное когтями Виктора до лоскутов, отвердело от крови, спермы и пота. Когти Виктора не втягиваются назад, они кажутся острее обычного, сильнее изогнуты. Кончики когтей потемнели от крови Логана, под ними забились куски его плоти. Когда они занимались сексом в последний раз, Виктор пробороздил его когтями до внутренних органов. Он был сзади, между его раздвинутых ног, двигался яростно, кончал несколько раз и вновь продолжал, а из Логана почти вываливались печень и почки. Было так больно, что он едва мог это вынести. — Мне не нравится, — прорычал Логан, когда Виктор наконец упал на кровать. — Это уже не жесткий секс, а дерьмо собачье. — Если ты опять вскроешь мне живот, — добавил он, — я буду сопротивляться. Есть предел и моему терпению. Виктор недовольно проурчал в ответ и отвернулся. Логан не уверен, что он вообще его понял. Лежит рядом теплое тело, почему бы не загнать хер? Кажется, сейчас у него не осталось ни единой мысли, только инстинкты. Логан никогда не видел его в таком плохом состоянии. Прошло больше десяти лет после Корейской войны, и Виктор сходит с ума. Может, сам Логан виноват. Если они отправятся воевать во Вьетнам, к его брату вернется рассудок. Убийство во время боевых действий, и вменяемое состояние во все остальное время, когда он утолит жажду крови. Что в этом плохого? За исключением того, что Логан больше не хочет идти на бойню… — Я поеду в деревню, — сказал он. — У нас закончились припасы. Виктор схватил его за руку и сдавил запястье. Большой палец провел по его суставу. — Это нужно, — Логан постарался смягчить свой голос. Виктор не выпускал его. — Я скоро вернусь, — сказал Логан. Он подался вперед. Он хотел вырваться к воздуху, который не пахнет ими. Он подумал, что здесь воняет. В широкой груди, перемазанной потом и его кровью, прокатилось рычание. — Прекрати, — Логан почувствовал укол злости. — Если хочешь что-то сказать, говори словами. Когти Виктора процарапали изнанку его запястья. Его тяжелые пальцы разжались. Логан встал с кровати. — Если пойдешь на охоту, приготовь мясо, хорошо? — сказал он без особой надежды, что Виктор услышит. Он отшагнул к двери. — Ты не хочешь смотреть на меня. Человеческий голос, разъеденный от неиспользования ржавчиной. Самая длинная фраза за прошедший месяц. — Встань на ноги, — сказал Логан. — Вымойся. Прекрати жрать сырое. И тогда я от тебя глаз не оторву. Особенно, если ты не будешь меня трахать, как будто насилуешь. Виктор слабо пошевелился. — Это то, что я есть. — Я устал от этого разговора. — Устал от меня? Логан ничего не сказал и пошел прочь из дома. Душ не работает; Виктор пообещал его починить, но, должно быть, уже об этом забыл. Логан не чинит его, пытаясь заставить брата сделать что-нибудь самостоятельно. Поэтому мыться ему приходится в озере, втирая серебро воды в кожу. Когда он поднимается, осень облизывает его прохладным языком, и он дрожит. Налетел ветер, и волосы пощекотали ему загривок. Он вышел, полотно холода расстелилось под его босыми ступнями. На многие мили вокруг — пустота, кроме широких лесных владений с их зелеными песнями. Он увез Виктора от поселений людей, чтобы защитить от своего брата мир, такой хрупкий и ломкий, как осенние веточки, как тонкая корка льда на воде. Безмолвие озера окутывает его, словно шелковый кокон, пока он не слышит рыб, взбивающих воду хвостами. Можно было бы наловить их на ужин, но ему пора ехать, он привезет что-нибудь из деревни. Скорее всего, к тому времени Виктор поймает в лесу какую-нибудь тварь и наестся сырым мясом. Это само по себе плохо для них, а в последнее время он перешел на звериную привычку и ест прямо с туши, отдирая полосы парного, почти что живого мяса своими клыками; в его рту бьется пульс. От него постоянно несет застоявшейся кровью, клейкой и черной; прилипшее к его языку и когтям мертво-живое перебивает его собственный запах. Логан начинает скучать по запаху своего брата, теплому, глубокому, сладкому. Он слизывал этот запах с его кожи, из его рта, со всех впадин его тела. А теперь его встречает только воспоминание о чужой мертвой плоти. Он обсушился в доме, оделся и взял ключи. — Эй, я пошел. Виктор не отреагировал, у него был сонно приоткрыт рот в хлопьях запекшейся крови. Безмозглая тварь с огромным хуем и рельефной мускулатурой; такое только в порнухе снимать. Наверное, таким он всегда и кажется ненавистникам мутантов. Томас Логан (настоящий отец) испытал бы удовлетворение. Именно это я и предвидел, сказал бы он. Посмотри на это тупое животное… Логан с досадой отворотил лицо, проглотив глухой рык. Иногда появлялась мысль: если бы мы с ним не спали, мне было бы проще уйти… Хотя не думаю, что он бы даже тогда меня отпустил. И я знаю, что он возьмет меня силой, если я начну сопротивляться. Плохой парень, думает Логан. Мне бы лучше с ним не водиться, папа (Джон Хоулетт, не настоящий отец) говорил, что нужно дружить с хорошими. Только разве я лучше? Он тряхнул головой и поехал сквозь осень. Машина разрывала завесы тумана в лесу; шоссе было пустым, ни одного автомобиля, насколько хватало взгляда. Машина была жалкой — еще довольно крепкий, но слабосильный пикап, не способный удовлетворить его жажду скорости. Черный сверкающий «Шевроле», который они купили с последнего прибыльного криминального дела, Логан продал, когда они вернулись в Канаду (в Америке на прощание они оставили трупы трех полицейских и еще не менее десятка в тюрьме). Роскошная машина привлекала бы к ним внимание в глуши, на обочине большого мира, среди тишины, повседневности и нищеты. Меньше всего он хотел проблем в резервации — населенные индейцам территории, в которых говорили на кри, были единственным местом на всей земле, которое давало ему ощущение дома. Здесь к ним относились… спокойно, почти с уважением. Зная по себе унижения и притеснения, которым они подвергались от белых людей, перетоптавших тяжелыми сапогами чужую почву, индейцы могли посочувствовать двум фрикам с когтями. Даже на Виктора таращились только детишки, чаще с детским солнечным любопытством, чем со страхом. Одна девчушка в деревне, указывая на него леденцом на палочке, заверещала, что видела «котика». Услышав это, Виктор широко ей улыбнулся, клыки сверкнули на холоде (стоял морозный февраль), громкий воздух щелкнул между его нечеловеческими зубами, ринувшись со склона зубов на девчонку. Она нырнула за спину переполошившейся матери, прижалась, но тут же выгнула шею навстречу его разбойничьей ухмылке. Виктор зарычал: — Вот ты где. Девчонка взвизгнула и окончательно спряталась в материнской тени. Обе попятились по дороге. Логан покачал головой. — Ты теперь пугаешь детей? Может, конфету у нее тоже отнимешь? Виктор со смехом махнул рукой. — Да ладно, она не боится. — Это даже приятно, — благодушно промурлыкал он. — Для разнообразия. Дни умиротворения давно миновали, окончились даже дни злости, когда он начинал драку с Логаном по каждому поводу и без повода, лишь для того, чтобы выплеснуть ярость. Иногда она выходила из него целиком, и он останавливался на границе между зверем и человеком. Иногда и это не помогало. Однажды он проломил головой Логана деревянную стену в доме; внутри черепа обрушилась скрипучая темнота. Когда он очнулся в луже собственной крови, набулькавшей из уха, Виктор стягивал с него штаны. — Если ты это сделаешь, — прохрипел Логан, — это будет последнее, что ты сделаешь со мной. У него была пробита грудина, его слова потревожили кости и легкие. Он закашлялся кровью. В глазах его брата мелькнуло замешательство. Логан услышал, как запнулось его сердце. Логан заткнул его ужасный порыв. Виктор вдруг заскулил по-звериному и отполз от него, сгорбился в комок недоумения и страха. Возможно, он испугался самого себя. Логан перевел дух, встал на ноги, шатаясь. Виктор поднял к нему лицо, на котором одно выражение перебивало другое; зрачки по-кошачьему сужены. Логан ударил его, собрал вещи и ушел на неделю в лес. Когда он вернулся, его брат передвигался по дому на четвереньках. Он всегда уверял, что ему так удобнее. Двигался он, не как человек, с хищной звериной грацией, мог перенестись за секунду одним прыжком на десять метров. Хотя Логан видел множество раз, как он это делает, он почувствовал беспокойство. У его брата поменялся ритм: животное, которое было в нем, все чаще и чаще вылезало на поверхность из сырой густой темноты, из зеленых лесных теней, из беззвездной звериной вечности; человек в нем тонул. Сейчас человек почти перестал подавать голос. Логан не знал, когда он снова увидит его, не знал, увидит ли он его когда-нибудь. Он думал: если бы мы в детстве остались в лесу, это случилось бы с ним давным-давно. Это бы случилось со мной. Мы бы похоронили себя в ветвях, в норах и листьях, друг в друге. Я помню, как мы впервые легли в постель и провели там целый день, долгий, как жизнь; я забрел в его запах так далеко, что потерял себя, я хотел его во мне, я проголодался и начал его жевать. Он проснулся с криком и отрезвил меня. Он погладил меня по волосам: «Перестань, Джимми, мы поиграем позже. А пока нам нужно поесть, хорошо?» Потом его слова обрушились на меня, как лавина: «Или ты хочешь есть меня?» Он не шутил. Он был к этому готов. Он бы позволил мне, прошел бы через любую боль. И я замер. Я помню, что замер… Я заставил себя. Спилил с лица маску жадности. У меня во рту была его сладкая-сладкая кровь; я сглотнул ее, чтобы вкус раздробился. Я ответил: «Нет, не хочу. Давай не будем этого делать». Может, сейчас с ним происходит что-то естественное… Он свернул на красном дорожном указателе: надпись двоилась — на французском и на кри. Когда они жили в этих краях до Первой мировой войны, таких столбов еще не было. Прогресс, усмехнулся он про себя. От прогресса было немало пользы, только мир все сильнее вонял. Какими бы ни были вонючими черные угольные годы, выбросы с современных предприятий, вся эта злоебучая химия, загрязняла природу во сто крат сильнее. Уж Логан-то, с его звериным нюхом, это хорошо чувствовал. Такими темпами лет через двести станет невозможно дышать, а все леса они вырубят под застройки. В деревне была пара лавчонок, в которых торговали кустарными изделиями для редких заезжих туристов. Обычный магазин был всего лишь один, в нем продавались продукты и бытовые мелочи, от консервов и выпивки до туалетной бумаги. Если требовалось что-нибудь посложнее — инструменты, техника или одежда — за этим требовалось ехать дальше, в город. Логан ездил туда нечасто, в основном, чтобы заправить бак. Как-то раз у него сломалась зажигалка, и он отправился искать мастерскую. В результате нашел только часовщика, который ее и починил, рукастый был малый, полтора года назад это случилось… В магазине был всего один продавец за прилавком, звавшийся в миру Натаниэлем. Каким было его настоящее имя, Логан не знал, возможно, такое ему и дали при рождении, хотя Логан помнил времена, когда парня могли звать И-То-Вис-Ка-Зит — «Тот-у-Кого-Глаза-Сзади». Невысокий и коренастый, даже толстый, видно, налегает на углеводы, которые белые завезли в его края вместе с остальными «подарками» — сифилисом, алкоголизмом и туберкулезом. Спивались индейцы мгновенно, так что лучше пусть жрет арахисовое масло и батончики «Сникерс». На прилавке шепелявил помехами старенький приемник. — «Листья все завяли, Небо всё темней, Я бреду пешком В этот зимний день. Было б мне тепло, Если б был я в Эл-Эй Калифорния в мыслях В такой морозный день». [1] А еще над прилавком висела листовка: пожелтевшая черно-белая фотография молодой женщины с длинными волосами. Логан помнил ее имя. Логан помнил ее острые выразительные черты, замурованные жирной бурой землей. Логан помнил ее ярко-желтое платье в мелкий красный горошек и сандалии с завязками на голых ногах. Воздух потрескался перед его глазами, он упер взгляд в Натаниэля, чтобы не видеть фото. Тот ему улыбнулся: блестящие равнины плоского лица обрели объем. — Привет, Логан, — сказал он на кри (голос — гортанный взрыв). — «В церковь забежал, Ищу, где потеплей. Ну, помолиться будто бы Присел я у дверей. Священник улыбнулся мне, Прими же и согрей…» Логан даже не попытался вымучить улыбку в ответ. Начал быстро озвучивать список покупок. Глядя на широкую спину Натаниэля (черная рубаха и черный кожаный жилет), Логан думал, что Калифорния в мыслях ему бы не помешала, потому что вместо Калифорнии всплывает вверх брюшком тот самый день, полтора года назад, когда он уехал чинить зажигалку в город. — Добра тебе, брат, — сказал Натаниэль, когда Логан уходил. Не желай мне этого, подумал он. Я не заслуживаю. Не называй меня так. У меня другой брат. Полтора года назад он пошел по барам и задержался в городе на пару суток. Он не только бухал, отыскал книжную лавку, закопался в пыли со страниц. Ему хотелось побыть одному, разделить время только с собственным сознанием, чтобы сохранить его лучше, потому что иногда ему казалось, что с Виктором оно сгорит дотла. Ему не следовало уезжать так надолго. Он вернулся к перекопанной у дома земле. На самом деле Виктор даже не потрудился зарыть ее глубоко или вовсе спрятать от него в лесу. Он не потрудился даже унести лопату в чулан с инструментами, а просто кинул ее рядом с ямой. Он как будто бы хотел, чтобы Логан ее нашел. Логан отрыл ее из земли, чтобы увидеть лицо: знал ли он эту девушку. Оказалось, что он ее знал. Она работала в магазине до Натаниэля. Всегда глядела на него с доброжелательным любопытством, склонив голову набок, черные волосы змеились по плечу до пояса, она иногда в них вплетала кожаные шнурки или яркие ленточки с перьями, колокольчиками, по моде хиппи. У нее была необычная улыбка — казалось, что она хмурится, когда улыбается. Желтое платье порвано, как будто осыпались лепестки подсолнуха. Виктор вышел из дома. Он шел той самой походкой, когда он двигался на двух ногах, но позвоночник уже тянулся к земле. Удлиненные когти царапали синий воздух цветущего летнего дня. В такой день хотелось нежиться на солнышке. Ветра нет, и тепло. У Логана был такой план: растянуться на траве голым и вдыхать ароматную теплоту, лес, и смолы, и землю. Виктор смотрел на него насторожено. Логан отошел от трупа в сторону и стряхнул крошки земли со своих рук. Потом опустился на корточки, обтер ладони о зелень. Потом выдрал несколько охапок травы вместе с землей. У него выросли когти, он их почувствовал через боль. Виктор приблизился и назвал его имя дважды. Звуки как-то медленно скатывались с его языка. Логан не хотел его видеть и смотрел прямо перед собой. Он сказал: — Если ты сделаешь это снова, я уйду. — Детка, мне нужно охотиться. Логан помотал головой. Глаза измазаны красным, и цвет запекался. — Я уйду, — повторил он. Потом он поднялся, все еще не глядя на брата. Тот маячил в углу его зрения, подернутый солнцем и краснотой. — Закопай ее в лесу, — сказал Логан. — Подальше. Чтобы я не нашел. Виктор шагнул к нему, перенеся свой запах, перемешанный с запахом мертвой. — Не подходи, — предупредил Логан. В нем назрел взрыв. — В резервации! — крикнул он. — В резервации, блядь! Единственное место… — Ты убил женщину в этих краях, — сказал Виктор. — В прошлый раз. Старуху. Запах просочился ближе. — Помнишь? Мы сожгли ее, Джимми… Логан помнил, но уже смутно. Потому что он не хотел вспоминать. Виктор протянул к нему руку. Логан сбил ее с воздуха, с размаху влетел ему в грудь, они оба свалились на землю. Схватка промчалась мимо него, он пришел в себя, когда Виктор вдавливал его в мягкую щекотную зелень и бормотал: тихо, тихо, все, все, все, успокоился… За зубами Логана нарастал вой. Виктор порвал его джинсы и вытащил член. Кольцо сомкнутых губ съехало вниз, поднялось, потом опять вниз. Логан кончил, уронив голову в небо. Синева размазала взгляд, и он понял, что сжимал плечи брата. Он опустил руки. Виктор вытер свой рот о рукав рубашки. — Хочешь убить меня? — спросил он. Логан ответил выдохом, загромыхавшим по сжатой челюсти. Он закрыл глаза. — Все еще любишь меня, младший брат? Он рассмеялся хрипло, с помехами. — Это да или нет? Логан открыл глаза. После секса обычно ты весь такой мягкий, ветер гуляет в башке. А сейчас его будто камнями набили. — Как ты, блядь, мог, — сказал он. — Виктор, я ее знал. Виктор склонил голову набок. Не как девушка из магазина. В этом его кошачьем выжидающем жесте. В лесу залопотала кукушка, звук далеко разлетелся по тишине. Логан взялся за ремень джинсов. Черт, можно выбрасывать, это уже не починить. Он попытался подняться; Виктор толкнул его в грудь и пригвоздил к земле; незримый жар его тела стал исступленным. — Скажи мне! Его рык залил все вокруг. — Я еще здесь, — процедил Логан. — Будь этим доволен. Виктор поцеловал его — нежно до шока. Логан укусил его, долго вгрызался в губы, ему казалось, что он кусает огонь. Он слизал красноту с зубов Виктора, во рту стало солоно, они закопали труп вместе. Они все делают вместе, он не насилует баб, он раскаивается, но это ничего не меняет. «В церковь забежал, ищу, где потеплей. Ну, помолиться будто бы…» Иногда он думает, что если они попадут в ад, сменятся лишь декорации.