Все смертные грехи по сути своей — голод

      Пока Дайн несет ее обратно в спальню, Люмин безуспешно ковыряет застежки одежды на его горле и груди.       — Кто так делает? — Она поддевает край какого-то шва ногтями и тянет, но быстро понимает, что раньше сломаются ее пальцы, чем ткань разойдется хоть на волосок. — Ты что, дал какой-то обет? Не обнажаться, пока не уничтожишь орден Бездны?       Дайн хмыкает.       — Нет. Но, может быть, стоит?       — Только попробуй.       В прошлый раз, когда она сказала мужчине «только попробуй», все закончилось катастрофой и небольшим апокалипсисом. Но Дайн — не Эфир. С ним Люмин и Тейват в безопасности. Он только слабо улыбается и тупит взгляд. Люмин засматривается на его ресницы: длинные и прямые, они делают его глаза похожими на глаза какого-то безобидного жвачного животного.       — Не думай, что мне этого не хочется.       — Дать обет?       — Обнажиться. По крайней мере, перед тобой. Но тебе не понравится то, что ты там увидишь.       Он говорит так, будто «там» — это не под парой сантиметров слоев странной ткани, а где-то на другом краю Тейвата.       В спальне он бережно отпускает ее с рук. Люмин не спешит отходить от него.       — Так ты просто стесняешься?       — Пожалуй, отчасти. Я не до конца уверен, насколько сильно я изменился, но точно знаю, что раньше был другим. Лучше.       Покраснел бы он сейчас, если бы мог? Люмин нравится верить, что да.       — Я не видела тебя другим, Дайн. Для меня лучший ты — это тот, какой ты сейчас.       Он хмурится, не убежденный этим до конца. Люмин кусает себя за щеку, раздумывая. Она сказала что-то обидное? Эмпатии ей досталось значительно больше, чем брату, но по человеческим меркам все равно недостаточно.       — Можно хотя бы снять маску?       Дайн обреченно прикрывает глаза и склоняет к ней голову.       — Попробуй.       Люмин и пробует. Материал маски странный на ощупь, твердый и слишком гладкий, если не считать синих бороздок. Когда Люмин пытается приподнять маску, та не отстает от кожи Дайна. Наверное, прилипла от пота. Люмин тянет сильнее. И сильнее. И еще сильнее… Щека Дайна тянется следом за маской. Оттянутая щекой губа приподнимается, обнажая зубы. Маска так и не отстает, и Люмин, наконец, понимает, почему. Да потому, что это не маска, а короста. Дайн не надевал ее, она на нем выросла. Наверное, ее можно оторвать, но, скорее всего, только с кожей и мясом.       Дайн смотрит до того спокойно, будто не станет возражать, если Люмин так и сделает.       Она опускает руки. Дайн потирает край растянутого рта. Молчит, но во взгляде его ясно читается: «Я же говорил».       Теперь Люмин замечает, что синие борозды, такие же, как на маске-коросте, пронизывают костюм Дайна с правой стороны то тут, то там: от горла до самой подошвы сапога. Люмин широким жестом обводит это безобразие.       — И оно все такое? Вся одежда?       — Не уверен. Я давно не проверял. Не было нужды.       — Нужды… — повторяет Люмин глухо.       Он правда имеет в виду то, что она подумала? Если справа одежда прикипела к его коже так же крепко, как маска, то может ли он вообще хоть штаны снять? Сказочные принцессы не какают, это всем известно. А что насчет сказочно проклятых рыцарей?..       — Люмин… — вздыхает Дайн с мягким укором, верно поняв направление ее мыслей. — Давай ты не будешь спрашивать то, что так явно хочешь спросить.       — Я пытаюсь! Я очень сильно пытаюсь!       — Позволь помочь, — говорит он и прикрывает ей рот поцелуем. Ненадолго это ее действительно затыкает, но стоит языку Дайна проникнуть ей в рот, как она понимает, что хочет, чтобы там оказался его член. Прямо сейчас она хочет этого так сильно, что у нее темнеет в глазах.       Она разрывает поцелуй и горячечно шепчет Дайну на ухо:       — Я точно знаю, что ты как минимум можешь расстегнуть штаны!       Ну как-то же он их отмыл после того, как кончил, не раздеваясь!       — Это самая странная угроза, которую я слышал в своей жизни.       — Разве ты не хочешь меня трахнуть?       — Я бы это так не назвал…       Люмин прижимается к нему крепче, елозит животом по отчетливой выпуклости в паху.       — Ой, неужели? А как бы ты это назвал?       — Я хочу заняться с тобой любовью.       Маленький и злой, похожий на укол микрооргазм прошивает ее коротким, болезненным импульсом от клитора до пупка.       — Если ты сейчас же не разденешься, я убью тебя. Я просто убью тебя, Дайн.       Узкогубый, красивый рот Дайна снова растягивается в той пьяной улыбке, которая так не сочетается с благородными чертами его лица и из-за этого идет ему только больше.       — Я не могу умереть.       — На твоем надгробии так и напишут.       Кажется, этот разговор между ними уже случался. Может быть, и не раз. Все циклично, все повторяется, и Люмин не должна этому удивляться, но сейчас почему-то чувствует, как сердце ее падает вниз, и вниз, и вниз, застывая в бесконечном ощущении близкого удара, который никогда не наступит. Так люди ощущают сильное удивление? Люмин не уверена.       — Я хочу увидеть тебя всего, — говорит она с той же интонацией, с которой только что угрожала убить его. Чуть подумав, добавляет слово, которое принято считать волшебным: — Пожалуйста.       Это срабатывает. Ну конечно, именно это срабатывает.       Дайн улыбается шире, донельзя смущенный и, кажется, счастливый. Люмин смотрит на его обнажившиеся зубы, на влажно блестящие острия белых клыков. Он берется за ворот своего странного то ли костюма, то ли доспеха, и оттягивает ткань от горла. Под его пальцами она расходится удивительно легко, будто только того и ждала. Может, это тоже какая-то магия, но Люмин сейчас не до таких мелочей. Она, завороженная, наблюдает за тем, как абсолютная чернота ткани расступается шире, уступая абсолютной белизне кожи Дайна.       Жир под кожей истаял настолько, что мускулы четко проступают при каждом движении — мышечная масса сдается под напором истощающего проклятья гораздо менее охотно, чем топкий жир. Дайн все еще силен, и на это приятно смотреть.       От правой стороны тела ткань отлипает едва-едва, но левая оголяется вполне споро. Люмин тянет руку и накрывает ладонью обнаженную сторону груди Дайна. Чувствует, как с той стороны его мяса и костей бухает ей в ладонь всполошенное сердце.       — Какой ты гладкий…       — Тебя это удивляет?       — Я думала, ты там мех прячешь. Знаешь, как у хиличурлов.       — Разочарована?       — Нисколько.       Ничего даже близко похожего на шерсть на Дайне нет — ни на груди, ни на животе Люмин не находит ни волоска. Кое-где кожу украшают старые шрамы, которые легче найти пальцами, чем взглядом — весь простор голого торса Дайна равномерно белый, как заснеженная тундра.       Сосок тоже бледный и почти теряется на фоне молочной кожи, но когда Люмин касается его языком, Дайн с тихим вздохом выгибается навстречу ее рту. Не нужно спрашивать, чувствует ли он до сих пор вещи — его реакции говорят сами за себя. То, как он путается в собственных пальцах, пытаясь справиться с остатками застежек, не отстранившись при этом от Люмин; как напрягаются и опадают его мышцы под ее руками, как сбивается дыхание и ускоряется биение сердца.       Ребра у него торчат настолько, что можно пересчитать их на ощупь. Грудная клетка тоже топорщится костями. Люмин мокро чмокает каждую, поднимаясь к горлу Дайна. Оно тоже белое, тоже гладкое и тоже приятно отзывается на каждое ее касание. Сильно выпирающий кадык забавно прокатывается по губам Люмин, когда Дайн быстро сглатывает.       Люмин замечает, что с правой стороны на горло с его лица сползает гладкая короста и там, где в ней пролегает синяя жила, короста намертво пристает к воротнику. Люмин всматривается в место их соединения и наконец может рассмотреть, как короста вплетается в структуру ткани. Выглядит так органично, что даже почти не мерзко, если сильно не задумываться о том, что это нечто прорастает из Дайна прямо сквозь одежду. Попробует ли оно прорасти в Люмин, если она прижмется к нему надолго?       — Люмин?..       Дайн уже какое-то время просто стоит, застывший под ее руками. Он смотрит выжидательно, и по лицу его совершенно ясно — он ждет отказа, который примет без возражений. Ждет, что она его оттолкнет, потому что не верит, что кто-то его — такого — может хотеть.       Люмин кладет ладонь ему на шею, заставляя наклониться к себе, и целует взасос, а потом опускается перед ним на колени.       — Дальше.       Дайн проводит обнаженной ладонью по ее щеке и подчиняется.       Люмин пытается рассмотреть, как именно он расстегивает штаны, но за его руками, одна из которых так и затянута перчаткой, ничего не видно. А когда Дайн наконец достает член, загадочный принцип работы его одежды вообще перестает иметь для Люмин значение.       Нательные волосы у Дайна все-таки есть — на лобке. Они светлые, редкие и такие мягкие, что даже не щекочут Люмин, когда она утыкается в них носом, взяв член в рот. Холодный и все еще скорее мягкий, чем нет, член похож на большую толстую гусеницу. Из таких, у которых очень нежная и тонкая шкурка, а внутренности будто бы совсем жидкие: кажется, потряси ее посильнее — и они разобьются друг о друга, взболтавшись. Дайну крупно повезло, что рот у Люмин сейчас занят и она не может поделиться с ним своими занимательными мыслями. Хотя он бы, наверное, и так не обиделся, если бы вообще смог понять смысл сказанного. Судя по тому, как его вздохи переходят в стоны, голова у него сейчас занята совсем другим.       Люмин даже не успевает начать сосать, как член начинает увеличиваться у нее во рту, да до того быстро, что это просто смешно. Люмин и не пытается сдержаться — хохочет, не выпуская Дайна изо рта, и от этого он возбуждается только больше, дурак. Краем глаза она видит, как он то сжимает, то разжимает кулаки, не зная, куда деть руки.       Холодная головка члена тыкается в небо, задевает язычок, и Люмин давится, все-таки выпуская его изо рта. Теперь он такого размера, что целиком обратно не влезет. Ну и ладно. Ей все равно больше нравилось, когда он был мягким — вот тогда он очень удобно лежал у нее на языке, идеально помещаясь во рту. А теперь? Нет, спасибо.       Люмин рассматривает вставший член Дайна: не слишком толстый, но длинный и прямой, как стрела, с крупной покатой головкой. Наверное, по человеческим меркам он был бы красивым, как и в принципе весь Дайн, если бы не болезненная белизна кожи, под которой темнеют вены, несущие черную кровь. Головка тоже окрашена в неестественно холодные цвета. Люмин ожидает, что и выступающая из щели смазка будет серой, если не черной, но та оказывается прозрачной. Пробовать ее на вкус Люмин все равно не хочется.       Дайн привлекает ее к себе, стоит ей только подняться на ноги, и порывисто целует — в лоб, в щеки, веки и нос, пока не останавливается на губах.       — Потрогай себя, — велит ему Люмин, когда он выпускает ее из поцелуя.       Дайн долго не может решить, какой рукой за себя взяться, но в итоге останавливается на левой, с голой ладонью. Смоченный слюной Люмин член легко скользит в его кулаке. Люмин удобно приваливается к боку Дайна и просто наблюдает за ним. Ей все еще интересно видеть, как он разваливается на куски от удовольствия. Насупленный и серьезный, будто не член себе дрочит, а умножает в уме шестизначные числа, он очень старается сдерживать рвущиеся изо рта звуки, но не слишком преуспевает в этом промысле. Люмин просовывает руку под его кулак и начинает массировать яйца, и тогда Дайн чуть не складывается пополам.       — Тебе больно? — спрашивает Люмин. Стоило бы сделать голос участливым, но не получается, так смешно он скрючился.       — Нет. Просто не ожидал. — Дайн быстро принимает серьезный вид, но избегает смотреть на Люмин. Она находит это милым. — У тебя очень горячие руки.       Люмин не говорит вслух, что по сравнению с его кожей и снег покажется теплым. Тихое «ты можешь… сделать это снова» она едва разбирает. С трудом отказывается от желания заставить Дайна повторить громче и возвращает руку на его мошонку, мнет и сжимает яйца. Вырывающийся из Дайна скулеж звучит музыкой для ее ушей.       Люмин думала, что его член уже встал полностью, но под его рукой он становится заметно больше. Головка темнеет от прилившей крови, окрашиваясь в лиловый. Почти теплый оттенок. Для проклятого недотрупа — считай достижение.       — Ты хочешь, чтобы я так кончил? — хрипло спрашивает Дайн, не переставая двигать кулаком. Люмин замечает, что смазкой член исходит как-то очень уж активно.       — Нет.       — Тогда вели мне остановиться.       Люмин не знает, почему он об этом просит, но сама вероятность того, что Дайну нравится подчиняться ей, отдается во всем теле приятным покалыванием.       — Остановись.       Он резко отпускает член, который упруго покачивается под собственным весом. С головки протягивается длинная капля смазки — будто член, брошенный без внимания в самый ответственный момент, плачет от обиды. Бедняжка.       — Я хочу снова попробовать тебя. Можно? — просит Дайн, поглаживая ее по голому заду.       Люмин привстает на цыпочки, чтобы ткнуться носом ему в шею. Под губами суматошно бьется яремная вена. Как же участились его пульс и дыхание!..       — Можно, но только после того, как ты в меня кончишь, — говорит Люмин и чувствует, как Дайна передергивает от этих слов.       — Разумно ли это? — спрашивает он неуверенно. По всему видно и слышно, что и сам хочет, но все-таки сомневается. Не из стеснения или страха за себя, а из заботы о ней. Это трогательно.       — Ты не заразный, а я бесплодная. Мы ничем не рискуем.       Его «спасибо» растворяется в поцелуе.       На кровать Дайна в этот раз приходится затягивать чуть не за шкирку — он поддается молча, но Люмин видит, как ему не нравится лезть на чистое постельное белье в обуви. Может, все-таки стоило дать ему кончить — в прошлый раз после оргазма такие вещи, как грязные сапоги, его не волновали. Ее это, между прочим, тоже не слишком-то радует, но она уже понимает, что правый сапог с него не снимется — из-под шва над каблуком лезут синие жилы. Можно было бы снять хотя бы левый, но это выглядело бы как-то совсем глупо.       Люмин представляет себе эту картину и прыскает прямо в очередной поцелуй. Дайн, поняв это по-своему, опускает руки с ее ребер на талию, а потом и ниже. Люмин нравится, с какой силой он мнет ей ягодицы и как бережно прижимает к себе, опуская ее спиной на матрас. Сам он выпрямляется над ней, не поднимаясь с колен, и медленно проводит ладонями по ее раздвинутым ногам — от коленей к бедрам и обратно. Его взгляд мечется по ее телу, будто Дайн не знает, за что хвататься первым. Зрачки его снова расширяются так, что от ярких голубых радужек остаются только клинышки по краям блестящей черноты.       — Ты прекрасна... — шепчет Дайн. На лице у него то же неверящее выражение, а в голосе те же печальные нотки, с какими он говорил, что Эфир ужасно любил и ужасно же боялся Люмин.       Он так и продолжает сыпать комплиментами всю дорогу, пока осторожно растягивает ее пальцами левой руки. Ему настолько сильно нравится оболочка Люмин? Глупый. Он понятия не имеет, насколько прекрасней она может быть. Как же хочется Люмин стать собой настоящей, обнять Дайна крепко каждым своим щупальцем, чтобы он нигде не смог избежать ее взгляда, просто потому, что глаза ее были бы всюду вокруг него. Люмин обещает себе, что не покинет Тейват, пока не покажется Дайну в своей истинной форме. И возьмет его в ней, как он сейчас берет ее в этой оболочке.       Строго говоря, истинная форма Люмин плохо подходит для получения удовольствия — слишком жесткая и безупречно защищенная, она создана, чтобы сохранять хозяйке жизнь в самых тяжелых условиях, выдерживать и ледяной вакуум космоса вдали от любых звезд, где температура падает почти до абсолютного нуля, и жар излучения вблизи горящих солнц. Физического удовольствия от обладания Дайном в истинной форме Люмин наверняка не получит. Но моральное — о, моральное будет огромным.       Облапав Люмин с головы до ног, Дайн снова склоняется над ней и нежно целует, гораздо менее трепетно притираясь стоящим членом к ее промежности.       Внезапное понимание того, что первым, с кем Люмин займется любовью в этом теле, будет не Эфир, ощущается примерно как смерть. По крайней мере, Люмин думает, что так должна ощущаться смерть — как холод настолько низкой температуры, что он начинает жечь хуже огня, и идущее за ним тупое онемение, сковывающее все тело.       Люмин обнимает Дайна крепче, прижимает его к себе ближе и давит пятками ему на поясницу, подгоняя. Не разрывая поцелуя, он берет член в руку и направляет в нее. Когда крупная головка начинает раздвигать вход влагалища, Люмин прикусывает Дайна за губу. Он не вырывается, только тяжело дышит ей в рот, двигаясь дальше мучительно медленно.       Будь у Люмин привычные силы, она могла бы изменить ширину и глубину вагины, чтобы удобно подстроиться под размер Дайна. Но сил нет, потому что Эфир лишил ее их, как лишил Дайна способности быть человеком и спокойно погибнуть вместе со своей проклятой «Каэнри’ах», которая не склоняется, и теперь Люмин ничего не остается, кроме как терпеть странное чувство растяжения и наполненности в ожидании, когда оно станет приятным. Но она потерпит. Если не ради себя или Дайна, то просто брату назло.       Долго терпеть не приходится. Дайн кончает, не войдя в нее даже до половины.