Пари

К вечеру у маркиза поднялась температура. Он приказал поставить подсвечник в окне и затушил одну из свечей. С него было довольно безумия, а любовь к театру тоже имеет свои пределы. Кто бы мог подумать, что ему надоест так скоро! Всего две встречи с бароном не как с «другом», только начало этой странной игры, и уже все стало очевидным. Безумие, боль, бесконечное унижение – больше барону не нужно было ничего. Он даже не заметил, как Шарль избавил себя от приказа представить его королю, потому что предсказуемо впал в ярость. Теперь Шарль получил отсрочку на время выздоровления. Большего он для магистра сделать не мог. Очевидно, барон хотел повлиять на решение короля сменить министра финансов перед новым собранием. Пусть остальное герцог узнает сам. Зачем, почему и к чему это должно будет привести. Чем важен именно Неккер на этом посту. Этого будет достаточно. Да, цена оказалась немалой, хотя по большому счету маркизу было плевать на избиение. Он мог терпеть очень сильную боль, и сильное удовольствие, именно поэтому искал удовлетворения порой не там, где следует. И поэтому тонул в скуке, когда не находил способа себя развлечь. О, здесь барон Рейнборо оказался выше всех ожиданий! Это было похоже на скачки на лошади, которая понесла. Страшно, но чужая дикая сила захватывала. Такая тонкая грань над пропастью безумия, и он мог управлять этой силой, склонять ее туда, куда ему нужно, пока барон теряет себя в страстях. Пока Шарль держит его страсть под контролем, ему ничего не грозит. В его власти разозлить барона или умилостивить, это он внушает барону желание принести себе удовольствие или боль, разогреть его кровь до кипения, а потом остудить льдом. К сожалению, любой материал от нагрузки теряет крепость. И рано или поздно Рейнборо тоже не выдержит. И здесь маркиз уже боялся самого себя: ему было слишком любопытно узнать, до какой ступени ада готов низвергнуть его барон. Выдержит ли Найджел сам то, что захочет с ним сделать? Эта мысль необычайно будоражила и пугала одновременно: вдруг, достигнув дна, они не смогут выбраться? Нет, любопытство того не стоило. Даже такое пряное острое жгучее, как это. Сегодня же он потребует через курьера доставить ему письмо прекрасного Пакьяротти, доказательство своей победы. И с удовольствием вычеркнет Рейнборо из своей жизни – лишит его даже возможности смотреть на себя издалека. Заставит покинуть Париж, который он очаровал своим богатством, потребует навсегда уехать, даже если за пределами столицы их договор потеряет силу. О, как интересно будет взглянуть на лицо этого бастарда с варварскими корнями, когда он поймет, что единственное, чем он сможет угодить маркизу де Сент-Флер - это исчезнуть! Шарль видел его насквозь, барон и не скрывал своих желаний, диких, одержимых, теперь он спешил пользоваться своей властью и делал это, не сковывая себя никакими предрассудками. Впрочем, Шарль не мог не признать, что мог бы стать таким же. Сам он точно так же никогда не считался с чувствами своих юных любовниц и тех юношей, которые пытались попасть в Свет через его постель. Возможно, если бы кто-то из них вызывал бы в нем столько же страсти… возможно ли, чтобы он сам превратился в жадное чудовище? Мысль была слишком невероятной. Нет, маркиз не мог представить глубину чувств, которая толкнула бы его на подобное. Он мог бы только позавидовать Рейнборо, который нашел достойный объект для страсти, если бы не был этим объектом сам. Если бы не испытывал на себе последствия… Если бы не получал удовольствие от его приправленных унижением и болью ласк, хотя после испытывал только огромное разочарование и досаду. И если бы не был заинтригован продолжением… Но нет, он достаточно познал все прелести игры. И с мыслью о том, как он встретит курьера, Шарль заснул после горячего вина и убрав боль кальяном с опием. Проснулся он только к обеду следующего дня, с головой тяжелой то ли от вина, то ли от опия, то ли от чувства, будто ночь провел на булыжниках мостовой, да еще и под проезжающими по нему экипажами. Настроение тоже было преотвратным и сонно-меланхоличным. Отрезвляющим воспоминанием была мысль о курьере, Шарль слишком резко вскочил, едва не упав обратно. Свечи на подоконнике догорели дотла, из двенадцати только затушенная им специально стояла целой. Неужто они не нашли замену Луизетт? Или его знак остался незамеченным? Холодок беспокойства вызвал мурашки вдоль позвоночника, отчего остро ощутились следы порки. Кожу на ягодицах стянуло. Когда он смыл кровь, не доверив касаться себя слугам, новая больше не выступила, и полосы должны будут быстро зажить, но синяки от ударов по спине и плечам оставались слишком болезненными. А когда маркиз попробовал потянуться, то искрой боли обожгло сосок, о котором он и вовсе забыл. Чертов барон! Мелькнула мысль, что после письма Гаспаре, которое вернет ему герцог, Шарль сможет отомстить, но он отогнал ее. Нет, это ниже его достоинства. Барон не заслуживает даже ненависти. Он был нужен только, чтобы раскрыть интригу Великой ложи в делах Парижа, и больше ничего. Но сам маркиз отчетливо понял, что участвовать в этом больше не желает. Нужно было скорее выяснить, в чем была заминка с курьером, обезопасить себя, пока барон не продолжил воплощать свои дальнейшие планы. Любопытство, которое они вызывали, уже не было столь ярким и скорее вызывало напряжение, а не предвкушение, как раньше. Шарль позвал слуг, отправил записку лекарю, разобрал свежую корреспонденцию. Те письма, что видел Найджел, были лишь малой частью. Слуги исправно откладывали послания некоторых отправителей, чтобы маркиз мог читать их без свидетелей. Маленькая хитрость позволила оставить часть своей жизни нетронутой. И, к примеру, пригласить мадам Валиньи, пока лекарь убирал ушибы пиявками. Жоржина давно не наведывалась по утрам, как прежде, Шарль не хотел, чтобы она встречалась с бароном у него. При ней было бы сложно играть в их игру. Не смотря на договоренность о тайне, Найджел позволял себе то, что маркиз никогда бы не стерпел в иной ситуации. Он не желал свидетелей. По крайней мере до того, как покончит со своим «рабством». Он почувствовал мятный холод до того, как слуги открыли дверь спальни. Жоржина остановилась перед ширмой, за которой он расположился, не желая ранить ее эстетические чувства лечебной процедурой. Врач как раз перестал цокать языком, разглядывая его спину. - Милый мой, с вами все в порядке? С тех пор, как вы сошлись с этим несносным бароном, я потеряла вас из виду! А теперь вы еще и больны! Скоро я начну переживать, уж не слишком ли много вы позволяете своему новому другу? Шарль рассмеялся, помешав врачу прилепить пиявку, до того точно Жоржина угадала причину его недуга. Жоржина, наконец, сняла митенки и протянула за ширму ручку для поцелуя. Прохладный мрамор, белый и сияющий. - Дорогая, ты ведь достаточно хорошо меня знаешь, чтобы… - он вдруг запнулся, потому что задел кончиком пальца одно из ее колец, точнее камень, который повернулся вокруг пальца внутрь ладони, отчего был незаметен. Даже не глядя, Шарль понял, что это был не обычный бриллиант в окружении круга из гранатов. Это была розовая искра, которую она могла получить только от одного человека в Париже. Знакомая ледяная игла снова тронула его уколом. Он хотел столько рассказать Жоржине! Хотел поделиться своим предвкушением, что совсем скоро «несносный барон» как она его назвала, исчезнет из города! Но теперь словно сам заледенел и не мог сказать ни слова. Он не знал как, почему, и как далеко зашло ее предательство, но она была заодно с Рейнборо! Он бросил взгляд на подоконник, где остался неубранный подсвечник. О его тайной системе она тоже знала. И ее письма барон вчера не видел, значит, о том, что Шарль прячет почту – вполне мог догадаться. Жоржина действительно знает его слишком хорошо… На этот раз ядом укола задело намного глубже. - Впрочем, не могу перед тобой притворяться, милая, - закончил Шарль, вздохнув. – Мои силы на пределе. Он все еще держал ее пальцы у своих губ, и чувствовал, как она замерла в ответ. Что же ей двигало? Желала ли Жоржина его страданий? Его поражения? Шарль решил дать ей чуть больше. - Помнишь, про наше с бароном пари? – Спросил он. – Его условия оказались выше моих сил. Жоржина убрала руку. - Разве ты не можешь просто прекратить то, что тебе не нравится, милый друг? В конце концов игры должны приносить удовольствия, а не страдания. Почему бы тебе не забрать свое слово обратно или не поменять условия? - О нет, я не могу, - Шарль сжал губы, чувствуя, как очередная пиявка вгрызается в кожу под лопаткой. – В этом и смысл игр. Я продал душу из-за скуки, и теперь выход у меня только один. Он дал врачу знак выйти, прежде чем продолжить гораздо тише: - Я никому не могу рассказать об этом, Жоржина. Только ты одна можешь понять старого друга… Но я оказался глупцом, когда связался с Рейнборо. Скучающим глупцом, слабым в своей пресыщенности, и так многое потерял, что теперь мне не на что опереться. Я рад, что у меня осталась твоя дружба, дорогая, и теперь могу сказать тебе – не вспоминай своего друга таким, как сейчас. - О чем ты, Шарль, право? Довольно, ты меня пугаешь! Я не хочу ничего слушать и вернусь чуть позже, когда ты придешь в себя и мы сможем вместе посмеяться. Нет, нет! Ничего не хочу слышать! Я вернусь, мой милый, и ты все-все мне расскажешь, правда? - Конечно, - сказал он упавшим голосом. – Если не будет слишком поздно. К счастью, мадам Валиньи удержалась от того, чтобы заглянуть за его ширму, поскольку не переносила вида пиявок, и не увидела его презрительной кривой улыбки. Судя по тому, что к вечеру маркиз получил букет пурпурных калл, сообщение дошло до цели. Либо барон Рейнборо таким образом просто давал о себе знать в свое отсутствие. Если бы букет был не от него, Шарль, не задумываясь, приказал бы вынести цветы прочь. Они не подходили в цвет спальни, были слишком громоздкими, недостаточно изящные для интерьера – такими стоит украшать дом снаружи, а не внутри. Но послание барона с комплиментом о своем великолепии, зашифрованном цветами, он вынужден был оставить. Пока оставить. До тех пор, пока не получит письмо влюбленного итальянца. Письмо не пришло тем вечером, и следующим тоже. Шарль не стал выставлять на окно знаки сигнальной системы вроде свечей или цветов, он отправил записку магистру, герцогу Орлеанскому напрямую. Другое письмо он собирался писать Грейс Эллиот, но не хотел рисковать прежде срока. Сначала дядя должен ответить о причине заминки. От мысли, что произошло именно то, чего он больше всего страшился, Шарль вдруг не смог выдохнуть, несколько раз заглотив воздух. На короткий миг ему показалось, что из-за такой глупости совершенно без причины он прямо сейчас же задохнется! Он лег, закрыв лицо подушкой, вдохнув через нее, затем неудержимо расхохотался злым, полным ужаса смехом. Значит, именно этого он и хотел? Вот так? Такая воля судьбы теперь руководит его чувствами? Что ж, в конце концов, все еще может не оказаться слишком ужасным. Если Жоржина впечатлилась его показными страданиями и убедила барона в том, что Шарль пребывает в отчаянии, Найджел сам оставит его? Надежды не оправдались довольно скоро. Барон, на этот раз в прекрасном расположении духа, снова приехал на завтрак. Шарль ел без аппетита, потому как при встрече, не стесняясь слуг, Найджел заявил что приехал проверить свой урок. Новая порция унижения не облегчала тревогу. Настроения не было, и Шарль не собирался радовать барона улыбками. Он вообще никак не хотел участвовать в его затее, но отослал слуг, когда Найджел сказал, что остается. На какой-то миг он представил бедного кастрата, оказавшегося во власти этого человека. Мысль, как ни странно, принесла облегчение. В самом деле, даже юный Гаспаре спокойно перенес свидание с бароном! - Во время моего обучения я привык все делать идеально. Понимаешь, Шарль? Если розги помогли мне запомнить все города или вызубрить арифметические уравнения, тебе тем более не сложно будет научиться такой мелочи, как получать удовольствие. Он подвел Шарля к зеркалу, как было прошлый раз, но остановил его ладонь, не давая прикасаться к себе. - На этот раз усложним задачу. Руки можешь положить сюда, - он указал на спинку кресла. Шарль с недоумением посмотрел на него в зеркало. Но, наткнувшись на довольный предвкушающий взгляд, все понял. Рано или поздно барон бы воспользовался своей властью и таким образом. Удивительно, что он не сделал этого сразу, а решил растянуть удовольствие. Но Шарль также совершенно четко понимал, что на этот раз удовлетворить барона будет невозможно. А значит, Найджел делал это специально, поставил невыполнимые условия: сначала он воспользуется его телом, запрещая прикасаться к себе, а потом накажет тростью, потому как получить удовольствие в таких условиях Шарль однозначно не сможет. Мысль об этом, видимо, слишком явно отразилась на его лице. Найджел, аккуратными движениями расстегивая запонки на манжетах, спросил: - Ты меня боишься? - Конечно, нет, - ответил Шарль. – Ведь наказание грозит не мне, я помню. - Правильно, - согласился барон. – Если ты не получишь удовольствие, я накажу только твое тело. Но, насколько мне известно, для тебя это впервые? - Твои осведомители прекрасно знают мои вкусы. Да, в такой роли любовью я не занимался. Найджел, поймав его взгляд в отражении, прикоснулся губами к голому плечу и улыбнулся. - Почему же ты согласился теперь? Шарль облизнул губы, он любовался своим отражением и видел, как потемнел взгляд барона. Предсказуемо. - Я согласился только на пари. - Нет, ты согласился, зная, что я это сделаю, - Найджел повел губами дальше. - Ты хотел этого, хотя никогда не пробовал раньше. Шарль чувствовал, как Найджел прикусывает кожу на шее, оставляя след. Опять оставляя на нем свои знаки принадлежности. После полос и синяков трости, пиявок, кольца пришел черед и для укусов. Это было именно тем, чего он страшился, когда согласился на пари. Барон получил ту власть и права над его телом и душой, при мысли о которых его пронзало холодом вдоль позвоночника и хотелось инстинктивно сжать пальцы на ногах. И теперь, когда оно свершилось или вот-вот свершится, дойдя до пика, ему снова нечего будет бояться. Барон неминуемо наскучит ему совсем скоро, как раз к окончанию игры. «И вряд ли я решусь попробовать это когда-либо еще» - подумал Шарль, но оказалось, что он произнес это вслух, пока смотрел на их отражение. На то, как ладони барона гладят его исполосованные ягодицы, размазывая глянцевое ароматное масло по заживающим следам и дальше, проникая в расселину стыдными прикосновениями. - О, нет, мой Шарль, тебе не придется решаться, - Найджел выпрямился за его спиной. – Я буду это делать каждый раз, когда у меня появится желание, и ты будешь принимать меня, хочешь ты этого или нет. И кончать ты тоже будешь всегда, когда этого захочу я. Как будет сейчас. Шарль отвернулся, не желая видеть его лицо, и не веря ни единому слову. Но он вздрогнул, когда Найджел проник в него пальцами, другой ладонью вынуждая наклониться ниже, прогнуться над спинкой кресла. Это не было ужасным, Шарль и сам делал так с другими, да и к стыду он был готов, но возможно ли заставить себя возбудиться от этого? От последующего проникновения членом его сковало настолько невыносимым спазмом, что он едва сдержался, чтобы остановить Рейнборо. Будь они любовниками, и если бы Шарль правда хотел этого, он бы сделал все иначе, не оставляя все на чужую волю, но просить того, кого презираешь, не могла заставить даже боль. К счастью, Найджел остановился сам, хотя было бы гораздо лучше, если бы он вовсе оставил его тело. Но он все еще был в нем, заставляя привыкнуть к себе, и это было большее, на что Шарль мог рассчитывать. Он чувствовал, как напряжение уходит, когда Найджел ласкает его ладонями, просто потому что невозможно так долго быть в оцепенении и зажиматься, и, наконец, смог выдохнуть. Найджел продолжил и, когда полностью оказался в нем, взял в ладонь член Шарля. Он не был даже немного возбужден, но от мысли, что этот человек одновременно держит его в руках и пользует его, его накрыло сладким ужасом. Шарль выгнулся сильнее, когда барон сделал новое движение, на этот раз не останавливаясь. С коротким спазмом он справился сразу, и видимо, Найджел заметил, что прежнего сопротивления нет, и перестал сдерживаться. - Можешь посмотреть, - предложил барон. Шарль даже не заметил, что это не было приказом, когда повернул голову к зеркалу. Найджел как раз остановился, перед тем как войти снова, и Шарль наблюдал, как его член проходит в него, остро ощущая в себе это движение. Он бы никогда не понял, каково это, насколько уязвимым и открытым можно себя чувствовать в чужих руках, зная только об удовольствии самому пользоваться чужой покорностью. Найджел не сводил с него взгляда, толкаясь снова; глубоко, размашисто, уже не жалея, жадно наблюдая за тем, как ощущения отражались на лице Шарля. Ну что ж, смотри, маркиз умел быть щедрым. Он прикрыл глаза, расслабляясь окончательно, отчего вторжение стало мягче, жарче, потому что без борьбы с оцепенением и болезненной судорогой кровь стала быстрее и горячей. Шарль чувствовал, как скулы краснеют и покрываются испариной. Ему мучительно хотелось прикоснуться к себе, это бы помогло отвлечься еще сильнее. Хотя чудом казалось, что его вообще возбудило происходящее. Но он только крепче сжал пальцы на бархате обивки. Барон исполнил и это невысказанное желание, нарушив свое же условие. Он взял его член сам, словно чувствовал, когда и как надо сжать, чтобы получить нужный отклик. И вместе с этим навалился на спину Шарля, прижав его к креслу, отчего стало еще теснее, интимнее, горячая грудь барона казалась раскаленной, а вторжение члена приносило тяжелый сладкий зуд, накатывающий неминуемой волной все сильнее, пока Шарль не выплеснулся со стоном ему в кулак. После чего смотрел в отражении, как влажными пальцами Найджел впивался ему в бедра, чтобы резче вставить, отчего следы порки на коже проявлялись ярче. И потом замер над ним, уткнувшись лбом в выступающий позвонок на шее, отчего его белые пряди растрепавшихся волос щекотали кожу. - Ты останешься на обед? – поинтересовался Шарль чуть позже, когда слуги принесли кальян. - Ты хочешь этого? Шарль не сдержал усмешку, но старался не показывать свое презрение слишком явно. Ему казалось забавным, что барон все еще хочет тешить себя иллюзиями. - К шести приедет мадам Валиньи, ее близкая подруга Боннет с графом и дочерью. - Ах, да. Твоя несостоявшаяся невеста, - вспомнил барон. - Его Величество заочно дал согласие на этот брак. Найджел улыбнулся, и Шарль видел в его улыбке оскал хищника, сытого, но желающего мучить добычу просто из удовольствия. - Своего согласия не дал я, Шарль. Боюсь, теперь мое слово для тебя значит больше, чем слово Луи. - Конечно, Найджел, - улыбнулся в ответ Шарль. Он ни за что бы не дал барону насладиться этим моментом, но удар оказался слишком болезненным. Шарль, черт возьми, хотел эту девушку! Он так долго ее добивался! Он задержал дыхание, чувствуя снова знакомое чувство накатывающей паники. Вдох все равно не принес бы облегчения, напротив, выдал бы его волнение. Даже тот факт, что барон только что пользовал его, был менее унизительным, чем запрет получить мадемуазель Боннет. Попробовать вишневый сироп ее губ, ласку рук. Розалин Боннет была необычайно похожа на свою мать лицом, но имела совсем другой характер. Графиня была нежна, очень уступчиво мягка, возможно именно поэтому завоевать ее было легко. Шарль добился ее благосклонности несколько лет назад, не испортив приятельских отношений после. Тогда ей было чуть за тридцать, ему почти двадцать, они оба остались довольны своим милым адюльтером, но к дочери Боннет намерения у маркиза были самые серьезные. Единственная, кто его отговаривал, была Жоржина, но Шарль не принимал ее слова всерьез. Ему казалось милой ее дружеская ревность. Теперь же его осенило: за запретом стояла она! В самом деле, разве барону не безразлична его женитьба? В конце концов, когда-нибудь ему придется заключить брак! Он хотел было задать этот вопрос, но вдруг опомнился: все же еще не кончено. А его отчаяние захватило его так, будто он до конца жизни окажется рабом барона. Тут же пришла мысль отправиться к герцогу и требовать объяснений задержки письма. Он ведь знает, чем чревато промедление. Если барон решит повторить попытку проникнуть через него к Луи, ему придется уступить. От тягостных мыслей его отвлек барон, положивший ладонь ему на бедро. Шарль с ужасом решил, что он хочет повторить, но Найджел, будто прочитав это в его лице, рассмеялся. Занятно, что его глаза оставались ледяными даже во время смеха. - Я могу остаться и поухаживать за мадемуазель, чтобы скрасить гостям сорванную помолвку. - Мадам Валиньи мало расстроить мой брак, она желает упиваться моим унижением? – Не выдержал Шарль. - Почему ты отказываешь в этом удовольствии мне? Я имею в виду брак. Ты – принадлежишь мне, Шарль. Я не желаю делить тебя ни с кем. Некрасивую девицу я так и быть, прощу, но женщину, которая тебе действительно нравится, ты не получишь. Шарль какое-то время молчал, глядя в бесстрастное лицо барона. За несколько мгновений он понял, что Луизетт была не только замечена, но и раскрыта, а значит, среди слуг тоже были доносчики. Но это было невозможно! Если только… Они могли рассказать о чем-то слугам Жоржины, от подруги у него никогда не было секретов. Значит, Рейнборо знал действительно обо всем. В худшем случае, даже о письме, которое его освободит. - Это в твоем праве, Найджел - сказал он, наконец. - О, да, - согласился барон. – Но твои чувства тоже принадлежат мне. И я не желаю, чтобы кто-то упивался твоим унижением, мой Шарль, тем более так низко, как твоя подруга Валиньи. Шарль был действительно удивлен, когда барон вскоре ушел. Мысленно он остался благодарен за неожиданную чуткость. Теперь, когда мадам Валиньи оказалась его врагом, получить сразу двоих за одним столом было бы слишком. С одной Жоржиной справиться можно гораздо легче. А ведь он не предполагал, как сильна должна была быть ее ненависть, раз она просила барона расстроить его брак. Только сейчас он стал замечать все ее фальшивые уловки, вкрадчивые слова, внимательные взгляды на неловкие вопросы. О, рано или поздно, маркиз сможет отомстить. Точнее, как всегда происходило с его врагами – они отомстят себе сами своим же оружием. А ужин прошел чудесно, маркиз не говорил о женитьбе, хотя негласно она была поводом поужинать, но это не нарушило беззаботность вечера. Через пару дней Шарль, наконец, получил ответ герцога Орлеанского. Вместо письма Гаспаре ему прислали новые указания. Но теперь он вынужден был выполнять их! Магистр писал, что письмо задержалось в дороге из-за бунтов голодающих крестьян. На экипажи часто нападали, ему стоит потерпеть. Возможно, обстановка изменится, и он получит свою свободу совсем скоро. Но если барон захочет снова попасть во дворец, Шарль может устроить аудиенцию, это не будет предательством, и никак не повлияет на Луи. Сквозь строки читалось совсем другое. Будто бы возможное влияние было даже на руку магистру. И то положение, в которое попал Шарль, тоже было всем удобно. Всем, кроме него. Если только не рискнуть и пойти дальше, как он когда-то думал. Пойти так далеко, как только возможно. Разве он достаточно слаб, чтобы не выиграть в этой игре? Довести ее до точки, когда барону Рейнборо она покажется еще более невыносимой? Между отчаянием, в которое его вверг ответ магистра, и предвкушением риска выбор был очевиден. Отчаяние вело к поражению, только к бесконечному стыду. Он ведь может признаться, что больше не желает быть рабом, может просить пощады – но тогда придется отказаться от всего, что по-настоящему ценно. Отказаться от себя самого. Признать, что за этой точкой он – действительно никто, он не может вынести больше. О, Найджел вполне вероятно его отпустит. Из жалости и презрения. Вряд ли ему доставит удовольствие скулящий у ног раб, жалкая сломанная игрушка, только и Шарль не сможет после жить, зная, кем он стал. Если же пойти дальше… до дна унижения, удовольствия, потери всякого стыда… хотя бы Шарль будет знать, что выдержит любое испытание. И останется выше него. Если бы Найджел сдался первым, то сам он остался бы собой. Только было неясно, как далеко они оба готовы зайти. И чего еще захочет барон.