Пари

Попав после домой, Шарль долго сидел у огня, глядя на пламя. Он чувствовал себя полностью опустошенным. В очередной раз. Но если раньше он будил в себе новые мысли и идеи, которые могли бы помочь, теперь голова была пуста. Барон снял все запреты, получил все, что хотел, а он ничего не может изменить. И даже не знает, хочет ли. Есть ли в этом смысл? Какая разница, останется он рабом навсегда или получит свободу? Что сможет изменить письмо магистра, которое он так и не получил? Или стоит еще попытаться, и выбраться из-под завалов и осколков, которые когда-то были его душой? Даже слугам нельзя доверять. А, к черту, он все равно ничего не теряет – ведь терять больше было нечего. Шарль позвал Фабьена, своего конюха и, убедившись, что их не могут подслушать, дал ему задание. Этого парня он взял к себе из крестьянской семьи, которую щедро облагодетельствовал, желая впечатлить одну набожную даму. Любовь дамы он в конце концов получил, а вдобавок получил самого преданного слугу, который был одновременно прост и исполнителен. Он обожал своего покровителя, и внушив ему о великой важности дела, Шарль отправил его к мадам Эллиот в Медон. Конечно, надежды было мало, ведь раньше он уже спрашивал леди Грейс, не получала ли она интересующее его письмо. Тогда ответа он не дождался, что говорило об отказе, но прошло столько времени, должно же было второе письмо дойти до Франции! Шарль даже вспомнил молитву, когда не спал всю ночь, ожидая отправить слугу ранним утром. Он просил его быть скорым, требовать личной встречи, сохранить тайну, ни с одной душой не говорить о том, зачем он едет. От этого теперь зависело все. Последняя надежда на избавление была в том, что его страховка сработает. Если его молитва будет достаточно страстной и отчаянной, Господь или кто бы то ни стоял за всем этим, сжалится над ним! Весь день Шарль провел так же, как и ночь, только к опустошению добавилось душевное напряжение нестерпимой силы. Радовало его только отсутствие барона, который вероятно отъехал на свои фабрики, какое счастье, что он был занятым дельцом! Иначе он терзал бы Шарля и днем и ночью без перерыва. От глотка портвейна стало хуже, тревога достигла своего пика. Шарль чувствовал, как стучит сердце, будто залетевшая на чердак птица без конца бьется в пыльное стекло. Он слышал стук копыт, и вышел навстречу с ледяными руками. Почему-то считая, что обрадуется любой новости, хотя на самом деле просто безгранично верил, что уже свободен. Никогда больше он не отдаст себя чужой воле! Никогда ни один человек не посмеет подчинить его желания своей прихоти! Никогда он больше не увидит барона Рейнборо! Никогда тот не посмеет прикоснуться к нему, обжечь его искрами на кончиках пальцев! Фабьен стал его ангелом освобождения, когда передал письмо. Шарль судорожно сжал его, едва не задохнувшись. Он неловко смял его, ломая печать, и раскрыл. Это была записка от леди Грейс, явно написанная очень скоро. Она сообщала, что нужное ему письмо отправила еще месяц назад, сразу, как он потребовал его первый раз. И была весьма обеспокоена, что оно не пришло к нему. За письмом заезжала девица, которую мадам Эллиот помнила как личного курьера Шарля, поэтому она и спокойно передала такое важное письмо ей. Еще не дочитав до конца, Шарль услышал жуткий свистящий звук, с которым воздух силился выйти из легких, но не мог. Кулаком вместе со скомканной запиской он ударил себя в грудь, но вдохи получались поверхностные, будто что-то и без того раздуло легкие, и вот-вот наступит удушье. Испуганный Фабьен подхватил его, когда Шарль споткнулся о скамейку перед камином, и как приговор всего этого ужаса за дверью внезапно раздался голос барона Рейнборо. Перед глазами Шарля потемнело, он схватил Фабьена за рукав, пытаясь отдать ему письмо, но безрезультатные вдохи отнимали слишком много сил. Они шипели и душили его, и в следующее мгновение уже ничего не имело значения, потому что он стал уверен, что вот-вот умрет. Горячие твердые руки схватили его за плечи, Найджел прижал к себе, и ненавистный голос барона слышался только как низкий тембр, проникающий в его тело успокаивающей вибрацией. Шарль не слышал и не мог разобрать слов, да и не желал, чувствуя только, как дикий животный страх смерти отступает маленькими шагами. Он ощущал, как от перенесенного ужаса покрылся липким холодным потом. Отвратительное холодное подземелье снова погребло его в своем безнадежном склепе в ласковых сильных руках барона Рейнборо. Привычное и спокойное чувство его объятий убаюкивало, какой же глупости он поддался, когда решил воскресить надежду! И едва не погиб от ужаса. В следующий раз такое он точно не перенесет. А если Найджела не будет рядом? Он крепко вцепился в него сам, когда Найджел решил помочь ему добраться до постели. Затем благодарно пил из его рук горячее вино со специями, отвечал на сладкие поцелуи, окончательно утомленный к ночи. Проснувшись с тяжелой головой, Шарль удивился только тому, что был одет в постели после ночи с Найджелом. Какая сентиментальность захватила барона, раз он сдержал свою страсть! Шарль ужасно корил себя за приступ, которому поддался по глупости. Своей виной он надеялся хоть немного перебить то дикое бесконтрольное ощущение ужаса, которое пугало гораздо больше вечного рабства. С бароном в конце концов можно выжить, он требует подчинения, но если просто смириться… Можно придумать, что ему нравится это, можно выжить. Но страх мог убить за минуты. Заметив, что он проснулся, Найджел распорядился его слугами о домашних делах. Рано или поздно он потребует объяснений, и Шарль решил начать сам: - Мне жаль, что ты стал свидетелем неприятной сцены, - сказал он вполне искренне, потому что меньше всего хотел посвятить Найджела в кошмар, который он же и вызывал. - Это произошло не первый раз? - Нет. Шарль вдруг вспомнил про записку леди Грейс, он надеялся, что Фабьен успел бросить ее в пламя, иначе этот разговор снова был всего лишь игрой. - Первый раз был уже во время нашего… общения. - Шарль, неужели я внушаю тебе такой ужас? Если барон видел записку, значит понимал, какое отчаяние Шарль теперь испытывал? Он застал его в беспомощности и попытке избавиться от себя, но притворился, чтобы пожалеть? А ведь жалость была еще унизительнее! - Нет, это была всего лишь моя фантазия. Ты здесь не при чем, Найджел. - Мои угрозы лишить тебя пениса тоже были не при чем? Шарль усмехнулся в ответ: - Ты ведь не собирался делать это на самом деле, барон? - Конечно, нет, - он улыбнулся в ответ, вкладывая в улыбку отблеск тех чувств, что испытывал тогда. Восхищение каждым его членом. – Но ведь ты этого не знал. - Мне жаль, что я так недооценил тебя, Найджел, - признался он. - Я ни за что бы не согласился на пари, зная, как далеко ты зайдешь. Найджел поймал его ладонь и поцеловал пальцы. - И умер бы со скуки. - А теперь развлекаю себя фантазией. Ты сказал, что картина тебе нужна как память на случай, если со мной что-то случится? - Я нес чепуху. С тобой ничего не случится без моего разрешения, мой Шарль. Ты принадлежишь мне и твоя смерть тоже. Шарль закрыл глаза, когда Найджел склонился за поцелуем. На этот раз нежным и сладким, как десерт, щедро приправленный ядом. «Этого-то я и боюсь», - мог бы сказать Шарль, но вместо этого ответил на поцелуй, как того хотел Найджел. - Я был жесток, признаю. Только потому, что сам страдаю от твоей жестокости. И когда тебе страшно, поверь мне, я боюсь не меньше. - Чего же ты боишься? - Это ведь очевидно, мой Шарль. Больше всего я боюсь потерять тебя. Если бы он мог, он высказал бы Найджелу все, что закипело внутри от этих слов. Что барон может встретиться со своим страхом в любой момент, стоит только осознать, что Шарль не принадлежит ему. Что он презирает и ненавидит его! И подчиняется ему только для того, чтобы сделать потом в тысячу раз больнее. Пусть Найджел живет в иллюзии его любви. Как раз такую любовь внушают себе барышни после того, как уступят мужчине, чтобы оправдать свою порочную слабость высокими чувствами. Шарлю не за что себя оправдывать, он не стыдится своих желаний, хоть они и завели его так далеко. Вместо пикантной интриги на пару встреч его сделали личной шлюхой, готовой ублажать в любое время в любом месте. И это барон описывал «без грязи», что же тогда грязь в его представлении? Шарль до боли прикусил язык, с силой сжал челюсти, и смог смолчать. Найджел в этот момент, прикрыв глаза, держал его ладонь у своих губ. Когда-нибудь, барон, тебе придется увидеть правду, и Шарль надеялся, что будет способен хоть что-то почувствовать в тот момент. *** К портретисту на время позирования приставили слугу, который должен был следить, чтобы до натурщика не прикоснулись и пальцем. И уж тем более исключить хоть малейший риск разоблачения. Найджел сам связывал руки Шарлю, он бы и находился там каждую минуту, чтобы охранять его, но такой возможности не было. Зато он предусмотрел все, чтобы Шарль был спокоен. Господин Дескарсен не узнает, кто был натурщиком. Впрочем, он никак не высказал своего удивления странному заказу. Возможно, дело было в щедрости барона. Или в той шутливой форме, с которой обратился к художнику маркиз. Он преподнес это как порочную забаву своего друга, барона Рейнборо – нарисовать его обнаженный портрет, но позировать он согласен только лицом, а для всего остального барон поставит своего натурщика. - Можете изобразить меня в любом виде, Реми, не стесняйтесь просьб барона. Я знаю, он порочен, но пусть это останется вашей с ним тайной! Не хочу ничего знать о том, что происходит в его особняке. Наша дружба не заходит в его двери. - Ты был очень убедителен, Шарль, - сказал Найджел позже, уже в комнате, оборудованной под мастерскую. – Хоть и выставил меня своим помешанным обожателем. - Ты делаешь всё, чтобы так считал весь Париж, - парировал Шарль. – Нашу связь уже трудно выставить в хорошем свете. Солнце за окном вышло из-за облаков, заставив его прищуриться. Найджел надел ему на голову тонкий мешочек с лентой, чтобы скрыть лицо. - Ты не говорил, что тебя это беспокоит, мой прекрасный натурщик. - Потому что меня не должно это беспокоить, не так ли, мой господин? Это только твоя задача. От обращения и вида Шарля, обнаженного и связанного перед ним, действительно мутнел рассудок. Мучительно хотелось сделать хоть что-то, и Найджел, сглотнув, прикусил сосок, слегка всосав вставленное в него колечко. Шарль вздрогнул всем телом. - Мое возбуждение тоже должно оставаться между нами, Найджел, а не смущать портретиста. - Мне придется поделиться с ним. Иначе он не запечатлеет этот образ. Ты прекрасен, мой Шарль. Не смущайся, и не выдай себя голосом. Сквозь наброшенную на голову ткань должно было быть что-то видно, но Шарлю явно было не комфортно ждать неожиданных прикосновений. И это сводило с ума еще больше. Хотелось взять его прямо так. И оставить таким навсегда в темнице своей памяти! Если бы это было возможно на самом деле! Найджел ушел в тот день, но когда Дескарсен сделал несколько эскизов углем в поисках формы и композиции, он понял, что все не то. Портретист не видел главного, того, что видит он! Может быть дело в лице Шарля? Его медовых глазах, которые скрыты? Или в его стонах, которые должны быть выражены в цвете? В том, что невозможно ощутить, не испытав? Никто не поймет, что ему надо, потому что для этого нужно чувствовать также. - Не то, не то, - листал он наброски линий тела. Потом обернулся и посмотрел на стоящую в свете зимнего солнца фигуру. Шарль был терпелив, но Найджел про себя удивлялся способности стоять с поднятыми руками так долго. И одновременно ему было сладко думать, что Шарль страдал, зато после он сможет растереть затекшие кисти, и маркизу придется быть благодарным. Найджел действительно был заботлив. Он даже нанял музыкантов, чтобы они развлекали его натурщика долгими часами! Но сейчас решил выгнать всех прочь. - Я покажу вам, господин Реми, что именно вы должны запечатлеть. Он подошел к Шарлю, и от его взгляда не укрылось проявившееся напряжение. Его Шарль ждал, что он причинит боль, чтобы, как было однажды «добавить нужной слабости его фигуре». Нет, Найджел не сделает это снова. Ему нужен другой образ. Он провел ладонями от подмышек до бедер, растирая появившуюся россыпь мурашек на коже. Он слышал выдох маркиза, словно тот уже чувствовал, что будет дальше. Но он не сможет это предотвратить, не сможет ни освободиться, ни сказать того что думает, чтобы не выдать себя. Ему придется сделать так, как хочет барон. И возможно, ему это понравится. Найджел встал за ним, прижался к его спине и обхватил член, другой рукой удерживая за горло. - Не надо, - прошептал Шарль. – Я прошу!.. - Не проси. Просто расслабься, доверься мне. Ты ведь доверяешь мне? Не обращай на него внимания. Он мастер, а не мужчина. Если он и осудит, то только меня… Он шептал на ухо Шарлю, сжимая его горло, а когда отпустил, услышал судорожный вдох. Потом незаметно расстегнул свои брюки. Шарль переступил с ноги на ногу, когда он настойчиво проник в него средним пальцем. Дескарсен смотрел на них в немом изумлении, но когда в наступившей полной тишине раздался тихий стон, поспешил рисовать эскизы. - Никого нет, кроме нас, - шептал он, лаская член Шарля и неотвратимо раздвигая ягодицы. – И никогда не будет. Найджел с трудом вставил член, слишком туго, сухо, напряженно, все тело Шарля обратилось в камень, и пришлось остановиться. Он вспомнил их первый раз – тогда Шарль не издал ни звука, хотя ему было так же больно, как и сейчас. Он поцеловал его в плечо, обнял, прижимая к себе. - Чувствуй только меня. Этого даже не видно со стороны. И тебя не видно. Есть только твои ощущения… И только я. Пожалуйста, мой… Себастиан. Он едва одумался, чтобы не выдать другое имя, и это странным образом подействовало, тело под его руками повисло на веревках, поддалось ладоням. Стало мягче, Шарль немного выгнулся, словно хотел продолжить. Давал знак, что готов, что желает этого, что для него больше никого не существует ни здесь и сейчас, ни потом. Ему было сложнее сдерживать стоны, но его тело беззвучно билось в сладкой судороге. Оно стало горячим, словно Шарля лихорадило, влажным от пота, из-за чего ярче сияло на свету, как и должно светиться тело святого. Когда Найджел излился в него, он не сразу вышел, давая Дескарсену больше времени. Но после – закончил позирование. Чтобы снять промокшую насквозь ткань с лица Шарля и посмотреть в его глаза. Запомнить этот взгляд, оставить для себя одного. Барон был уверен, что таким взглядом Шарль не одаривал никого.